Спустя пять лет
Цзинши заливало растопленное и жирное, будто сливочное масло, солнце. С вечера Лань Сычжуй намеренно не стал закрывать окна и препятствовать попаданию лучей в их с Цзинь Жуланем покои. Наутро предстояло рано вставать: Башня Золотого Карпа готовилась к большому и запланированному собранию кланов. К огромному сожалению Главы Цзинь, настал черёд Ланьлин Цзинь быть принимающей гостей стороной. Всю последнюю неделю Цзинь Лин ходил в постоянном нервозе и проклинал всё на свете. Он ненавидел организовывать советы кланов, но и спихнуть всё это на чьи-либо плечи не смел: его болезненная потребность контролировать всё на свете, не делясь полномочиями в важных вещах, иссушала его. Только своему сянгуну Лань Сычжую он доверял всё то же, что и себе. Из-за желания сделать всё идеально Цзинь Жулань мало спал, а ел будто их семейная амадина: быстро и на ходу, едва ли не украдкой. Только бы не тратить драгоценное время на такую досадную необходимость организма. Если бы не Лань Сычжуй, заставляющий его не пренебрегать совместными приёмами пищи и следящий за тем, чтобы они вовремя отошли ко сну, то ко дню Совета вместо Главы Цзинь гостей встречал бы оживший мертвец. Лань Сычжуй свободно потянулся и зевнул. Вчера они всё-таки легли спать позже обычного: до часа тигра подписывали официальные приглашения кланам на совет. Даже Юньмэну и Гусу, потому что так положено, хотя, конечно, Глава Цзян, Лань Ванцзи, Вэй Усянь, а так же Лань Сичэнь с Лань Цижэнем ни в каких приглашениях не нуждались. Но Цзинь Лин настоял на том, что приглашения подписать необходимо, и они их подписали. Фея, спящая у них в ногах, приподняла голову и лениво приоткрыла глаза. Лань Сычжуй приложил палец ко рту, и собака-оборотень его поняла. Опустила морду обратно на постель и, широко зевнув, снова уснула. Лань Сычжуй медленно скользнул взглядом по обнажённому телу сяо, прикрытому лишь тонким шёлковым покрывалом. Изгиб спины плавно перетекал в полушария ягодиц, скрытых под тканью, которая подчёркивала каждый контур изящной поблёскивающей складкой. Лань Сычжуй мягко провёл раскрытой ладонью вниз от плеча по спине и до самых ягодиц. Одеяло скользнуло к бёдрам, открывая наготу. Цзинь Жулань неохотно пошевелился и повернул голову к Лань Сычжую. Не открывая глаз, горестно вздохнул: — М-м-м-м… Новый день — последний подготовительный — виделся ему чуть менее чудовищным, чем сам день Совета. — Доброе утро, сяо, — ласково прошептал Лань Сычжуй, приподнимаясь и целуя Цзинь Лина в висок. Его губы, почти не отрываясь от тёплой сонной кожи растянулись караваном ласки от щеки до самых бёдер, оставив последний поцелуй на границе, где заканчивалась голая кожа и начиналось покрывало. Цзинь Лин проворно поднялся, будто не спал всего несколько минут назад, перевернул Лань Сычжуя, вжимая его лопатками в постель и нависая сверху. Распущенные волосы свесились между ними драгоценными нитями, приглушая солнечные лучи. Покрывало окончательно покинуло тело. Фея от их резких движений грациозно спрыгнула с кровати и улеглась под окном в большую тёплую лужу света. Там она интеллигентно отвернулась от всего происходящего и продолжила свой прерванный сон. Цзинь Лин плавно пригнулся к лежащему под ним Лань Сычжую. Он опустил нос в его ярёмную впадину и вдохнул тёплый любимый аромат. Колено упёрлось в уязвимое, горячее место меж его бёдер. — Доброе утро… Лань Сычжуй опустил ладонь на щёку Цзинь Лина и чуть нахмурился: — Сяо, не сегодня. Губы Цзинь Жуланя обиженно поджались. Он неохотно перекатился обратно и сел на постели. Всю последнюю неделю, что они готовились к Совету, Лань Сычжуй не подпускал его к себе так, как ему хотелось бы. — Почему нет? — тихо спросил Цзинь Лин. Встав с постели, он присел на колени возле Феи, и погладил её по холке. Та обрадованно лизнула его в руку и завиляла хвостом. — Моя девочка. Ты-то в ласке мне никогда не отказываешь. Хорошая, хорошая Фея. Фея издала полный любви «тявк», который звучал больше как гром в тихой цзинши, и подскочила на все четыре лапы. Хвост её бил по бокам с немыслимой скоростью. — Чем дольше настаивается вино, тем оно лучше на вкус, — проговорил Лань Сычжуй, вставая с постели. Он сразу же накинул на себя золотистый халат и запахнул его. Волосы временно подобрал одной бамбуковой палочкой, чтобы локоны не мешали ему, пока они готовились к выходу из покоев. — Мне плевать. Я вообще вино не люблю, — отозвался Цзинь Лин. — А ты говоришь как Вэй Усянь. Лань Сычжуй пожал плечами. Он знал, что Цзинь Лину будет мало одного раза. Он захочет ещё, и ещё, и не удовлетворится до тех пор, пока не насытится окончательно. К сожалению, это могло занять слишком много времени, которым они, в преддверии Совета, никак не располагали. Займись они любовью ночью, и наутро проснулись бы обессиленные, не способные прожить энергичный и полноценный день. Цзинь Лин выпрямился в полный рост. Нагой и ужасно притягательный. Лань Сычжуй любовно обвёл взглядом каждый контур его тела, задержавшись на области меж бёдер дольше необходимого. Отвёл глаза. Нет. Выполнив небольшую дыхательную технику, Лань Сычжуй присел за туалетный столик, растерянно осматривая их с сяо парные гуани, шкатулку с киноварью, несколько шпилек, гребни и кисти. Ленту он теперь, как и белоснежные одежды, не носил уже пять лет. С тех самых пор, как они поклонились друг другу и переехали жить в Ланьлин. Теперь Лань Сычжуй носил приглушённо-золотистое, вышитое пионами ханьфу, покроем всё равно точь-в-точь копирующее клановые одежды Гусу Лань. Не такое кричаще-яркое, как у адептов, но всё равно заметное издалека. Цзинь Лин носил более строгие одежды. Он любил ощущать свободу действий, и внешним обликом напоминал Главу Цзян в золоте. Они оба сняли свои прежние клановые цвета, но их семьи, их привычки и память о прошлом навсегда останется с ними. Даже отец, после свадьбы снявший белое, в многослойном пурпуре выглядел всё так же величественно-успокаивающе, как и в своих прежних одеждах. На плечо знакомой тяжестью легла рука. Лань Сычжуй повернулся, нехотя покидая чертоги своих мыслей. Цзинь Лин, уже набросивший сверху халат, стоял над ним со строгим, немного жёстким выражением лица. Иногда он сильно напоминал Цзян Ваньиня. Чрезвычайно. Лань Сычжуй знал, что ему нужно сделать. Усадить сяо за стол. Заплести его волосы, нарисовать привычную красную точку. Приласкать лёгким поцелуем и только потом заняться собой. — Я тебя обидел? Фуцзюнь?.. — тихо спросил Цзинь Лин. И хотя на людях они называли друг друга «Сянгун», наедине это чаще было «фуцзюнь» или совсем привычное «гэгэ», которое теперь произносилось в основном в постели и шёпотом. Но ничто на свете не заставит Лань Сычжуя перестать называть Цзинь Лина нежным «сяо». Лань Сычжуй встал со скамьи и покачал головой. — Нет. Нет. Сяо, послушай… После совета я сделаю всё, что ты захочешь. Я возьму тебя столько раз, сколько ты сможешь выдержать, и отдам тебе себя в том же количестве. Но сначала нам нужно провести Совет и набраться сил. Действовать себе во вред неразумно. Если мы пропустим последний день приготовлений, завтра ты будешь винить себя в этом. Цзинь Лин недовольно вздохнул. Лань Сычжуй — как всегда — оказался прав. Он позволил усадить себя на скамью и наблюдал в медное зеркало, как обходительно и трепетно фуцзюнь заплетал его волосы, как надевал гуань и расчёсывал оставшиеся распущенными пряди черепашьим гребнем. После Лань Сычжуй присел рядом с ним и открыл шкатулку, в которой хранилась коробочка с киноварью. Цзинь Лин придержал свою чёлку, и прохладная красная капля одним отточенным за годы движением украсила его лоб. Лань Сычжуй отложил кисть и подул на только что нарисованный хуадянь. Он делал это множество раз, и сделал тем утром снова, даже не задумываясь над движениями. Привычно и быстро. Только поцелуй в конце, обычно мимолётный и недолгий, в то утро напитался терпким обещанием, сладкой тяжестью осел внизу живота. День пройдёт быстро. Уже завтра оба увидят свою семью в полном составе. Цзинь Жулань мог пережить нудный Совет Кланов, ведь рядом был Лань Сычжуй. Оба никогда в жизни не посмели бы просить Небеса о чём-то большем: у них уже было всё, чего можно желать.∞ 🌸 ∞
Подушечки пальцев Лань Ванцзи медленно скользили по обнажённому плечу Вэй Усяня. Цзян Ваньинь, лежащий с другого бока, лениво наблюдал за этими неспешными движениями. Его ладонь ощущалась монолитной скалой, лежащей на боку Вэй Ина. Неподъёмной тяжестью, не желающей расставаться с горячей кожей, как-либо шевелиться. Вэй Ин ничего не чувствовал. Он крепко спал, прошедшей ночью истратив все силы. Лань Ванцзи прикрыл глаза. Воспоминания горячей струёй втекали в него, образовывая лунку в сонной корке льда. Лунка становилась всё больше и больше — образы лились внутрь сознания обжигающим потоком. И не свергнуть его, ни остановить. То, как Вэй Ин сладко кричал из последних сил, когда Лань Ванцзи и Цзян Ваньинь брали его одновременно. То, как дрожали его бёдра, как судорогой сводило все мышцы от перенапряжения, избытка удовольствия, переполненности ощущениями. Как лились из тёмных глаз прозрачные слёзы, как в уголке губ поблёскивала тонкая нить слюны. Как выгибались пальцы, как тонуло в распущенных волосах разомлевшее, утерявшее себя и реальность лицо… Это было условием Вэй Ина. Только так каждый раз Лань Ванцзи и Цзян Ваньиню удавалось заставить его явиться вместе с ними на собрание кланов: вытащив из него всю душу весенними забавами, заставив забыться и пообещать продолжение после. Вэй Усянь считал это равноценным обменом: он, как и многие другие, собрания не любил, однако целая ночь любви, в которую его мужья делали всё, чего он желал… Ох. Цзян Чэн перевёл глаза на Лань Ванцзи. Тот ответил ему не менее нежным взглядом. Кончики ушей у него покраснели. Наверняка оба вспомнили об одном и том же: о том, как Вэй Ин распластал Ванцзи на кровати и, нависнув сверху, целовал его всюду, не пропустив ни одного цуня кожи, обласкав губами каждую складочку, выемку, твёрдость и мягкость, все впадинки и холмы… Это заняло у него не меньше пяти палочек благовоний. Особенное внимание досталось шрамам и клейму от тавра. Таким открытым и уязвимым Цзян Чэн видел Ванцзи впервые. К тому моменту, как Вэй Усянь поднялся от кончиков ног к янскому корню Ванцзи, тому многого не потребовалось. Всего один лёгкий поцелуй в истекающее навершие, из расщелины которого горным ручьём сочилась влага. Всего один поцелуй, и на лицо Вэй Ину выплеснулось вязкое, тягучее семя. Цзян Чэн чувствовал, как меж бёдер вновь становится жарко и тяжело. Несмотря на целую ночь любви, ему вновь хотелось пережить нечто настолько немыслимое и завораживающее. Каждое собрание предвещало нечто похожее, и каждый раз после подобной ночи Цзян Чэн полагал, что ничего более запоминающегося и яркого он уже не испытает. — Пора вставать, — пробормотал Цзян Чэн, пока его желание ещё можно было обуздать и отложить на потом. — Мгм, — согласился Ванцзи. Он приподнялся и ласково, но крепко поцеловал Вэй Усяня в щёку. Позвал достаточно громко: — Вэй Ин. — Затем повторил ещё чуть громче: — Вэй Ин. Вэй Ин застонал и зашевелился: — М-м-м-мх-мф… Лань Ванцзи ещё раз поцеловал его. В висок. В тёплую щёку со следами вмятин от подушки. В открытый лоб. Вэй Ин, довольный, перевернулся на спину. Лицо его тут же застыло мученической гримасой, и он не преминул возможностью жалобно застонать: — Ая-яй… ох… моя хризантемка… моя бедная хризантемка… м-м-м… Цзян Чэн фыркнул: — Ты сам этого хотел. Или тебе не понравилось? — У-у-у… Ты такой злой, лао! — Болит? — обеспокоенно спросил Лань Ванцзи. Цзян Чэн закатил глаза. Лань Чжань не умел говорить «нет» Вэй Ину, и этот бессовестный постоянно пользовался всепрощением и вседозволенностью. Он был уверен, что там всё действительно болело, но, во-первых, Вэй Ин сам этого хотел, а, во-вторых, они с Ванцзи вчера хорошенько подготовили его, не жалея ни заживляющего скользкого масла, ни пальцев. — Угу, — пожалился Вэй Усянь. — Хочешь, поцелую? — низким шёпотом предложил Лань Ванцзи. Цзян Чэн тихо застонал. Он знал, чем это закончится. И знал, что уже не против. Ему хотелось посмотреть на это со стороны, сжать себя и просто наблюдать за тем, как ласково и нежно Лань Чжань будет… — Хочу, — лукаво согласился Вэй Ин. Он приподнялся. Упёрся коленями в постель, грудью лёг на подушку. Обнажённый, открытый… — …бесстыжий, — выдохнул Цзян Чэн, присаживаясь рядом, убирая рассыпанные по спине волосы и целуя выступающие лопатки. — Неужели тебе вчера не хватило? — А тебе? — спросил Вэй Ин, подставляясь под поцелуи. Их губы встретились, сошлись на несколько мгновений и неохотно расстались. Вэй Ин издал протяжный, полный удовольствия и облегчения вздох. Цзян Чэн поднялся и встал за спиной у Лань Чжаня. Тот сидел на коленях меж ног Вэй Ина. Его синеватые от просвечивающихся вен ладони раздвинули мягкие, натруженные ягодицы, открывая взору припухший покрасневший бутон, меж складок которого уже поблёскивала влага — видимо, Лань Ванцзи уже успел пройтись по расселине языком и теперь любовался, как подрагивал и пульсировал этот порочный, жадный цветок, выпрашивая ещё и ещё ласки. Лань Ванцзи склонился вновь. Его щёки прикоснулись ко внутренним сторонам ягодиц Вэй Усяня, язык любовно огладил влажный, едва воспалённый вход, нежно скользнул внутрь. Сладкий стон Вэй Ина перекрыл неприличные хлюпающие звуки. — Ах, лао… гэгэ… ещё… Ванцзи тихо выдохнул. Цзян Чэн знал, как сильно тот любил, когда Вэй Ин называл его гэгэ. Так, что это безобидное слово становилось самым пошлым, самым желанным и самым интимным. Таким, какое обычно произносят только супруги наедине, в темноте меж шёлка и ночной тиши. Лань Чжань не отрывался от ласк. Он не трогал ничего, кроме ягодиц Вэй Ина. Пальцы его застыли на мягкой плоти, розовый влажный язык мелькал меж губ, то проникая внутрь, то вновь оглаживая цветок по периметру, слегка надавливая самым кончиком и ослабляя напор, чтобы тут же, слегка подув, припасть к жару губами. Вэй Ин извивался от нетерпения. Ласк было недостаточно для того, чтобы вспыхнуть, особенно после вчерашней ночи, но и выносить этот долгий желанный поцелуй он более не мог. Захныкал, обернувшись назад. Встретился мутными глазами с Цзян Ваньинем, умоляюще прошептал: — А-Чэн… …и опустил слишком тяжёлую голову в перекрещенные на подушки предплечья. Цзян Чэн присел осторожно на постель. Собственное возбуждение давило на него изнутри, привлекало внимание, умоляло коснуться. Но вместо этого он коснулся Вэй Ина. Его твёрдого желания, пульсирующего и вожделеющего разрядки. Цзян Ваньинь провёл по его янскому корню раскрытой ладонью, больше поддерживая его, чем по-настоящему лаская. Но этого хватило. Прерывисто застонав, Вэй Усянь кончил, почти сухо и скупо — всё ушло на предыдущую ночь. В подставленную ладонь Цзян Чэна выплеснулось небольшое почти прозрачное озерцо. Вэй Ин, дрожа, опустился на живот. Крепкие руки Лань Ванцзи поддержали его. Огладили бока и спину. Цзян Чэн размазал семя Вэй Ина по своему янскому корню. Бросил взгляд на Ванцзи. Тот понял его сразу. Подошёл, уложил на спину, опёрся руками над его головой. Приблизился. Бёдра к бёдрам, жар к жару — как хорошо. Одно из тех утр, не обременённых одеждой. Пальцы смешались. Янские корни вжались друг в друга, и семя Вэй Ина меж ними скользило отлично, будто для того и создано. Вэй Ин смотрел на них сквозь полуприкрытые веки. Взгляд его то поднимался наверх, где губы сходились в одно, то опускался вниз, там, где мешанина из пальцев и два его любимых удовольствия мерцали его влагой меж ладоней. Цзян Чэн излился первым. Он откинулся на подушку спиной, расслабился, закрыв глаза и тяжело дыша. Покрасневший, с капельками пота в ярёмной впадине. Вэй Ин провёл всё ещё плохо слушающейся ладонью по его животу и ниже. Заменил пальцы А-Чэна своими. И Лань Ванцзи излился следом. Семя их смешалось на животе Цзян Ваньиня. Такое же полупрозрачное, чуть более жидкое, чем вчера. Вэй Ин почувствовал во рту его вкус. Он дал себе несколько секунд на то, чтобы собраться с силами и приподняться за тем, чтобы слизать всё с живота А-Чэна. Ванцзи, присевший рядом, тяжело дышал. Он держал его волосы, не давая им лезть в лицо, пока язык Вэй Ина собирал всё, до последней капли. Цзян Чэн прикрыл глаза от стыда, но никак не пытался остановить происходящее. У них оставалось чуть меньше часа для того, чтобы немного отойти, собраться и выйти из покоев в более-менее приличном виде. В Ланьлин Цзинь их ждала семья. И они втроём пообещали, что прибудут раньше прочих кланов, чтобы помочь с последними приготовлениями. Но сейчас у них была как минимум четверть часа на то, чтобы ещё немного потесниться в разворошённой постели, сплетясь друг с другом не только руками-ногами, но и душами.∞ 🌸 ∞
В солнечном свете аккуратно сложенные на стуле одежды выглядели почти золотистыми. Лань Сичэнь, лёжа в привычной гостевой комнате Башни Золотого Карпа, рассматривал скользящие по белым тканям тёплые разводы. Вместо Сияния Средь Снегов — вязь вышитых бледно-голубой нитью облаков. Племянник снял белые одежды. Сюнди тоже. В белом миру не нужно объяснять своих чувств. Ты облачаешься в этот цвет, и все сразу же узнают о твоём горе. Глава Лань ходил в белом всю жизнь, и ему уже не выпадет шанса переодеться. Он никогда и не хотел. Над ним всегда довлели обязательства. Долг и честь. Воспитание брата, ответственность за клан… Это всё не означало, будто он не мог, мечтая, представлять, как однажды снимет белое, и тёплый мёд заменит собою прохладную молочную скорбь. Лань Сичэнь прикрыл глаза. Он знал эту комнату наизусть. Сколько вечеров проведено в ней вместе с А-Яо. Сколько разговоров помнят стены. Сколько тихого смеха, нежных, платонических касаний. Когда А-Яо женился, Лань Сичэнь был рядом. Когда у него родился сын, и даже когда он умер — рядом. Неотрывной отзывчивой тенью, лучом чистейшей любви следовал за ним. Лань Сичэню не требовалось ни страстных слов, ни диких обещаний, ни ответа на свои чувства. Ему требовалось столь малое: просто находиться рядом. Просто видеть иногда и знать, что всё хорошо. Хватало касаний пальцев и улыбок. Памяти о том, как блестит густая волна длинных волос, собранных в низкий хвост на уровне копчика. Как струится нить золота, обрамляющая ушамао, спускающаяся вниз и теряющаяся в прядях у лица. Лань Сичэнь видел всё своими глазами. С горячим сердцем и пылающей от боли душой он собственными руками пронзил дорогого ему человека. Был готов покинуть этот мир с ним. А-Яо не позволил — оттолкнул его в последний момент. Разве не любили они друг друга? Пускай так странно, пускай жизнь наградила их всего десятью поцелуями, пускай А-Яо оказался совершенно другим человеком. Но он никогда не причинял ему, Лань Сичэню, зла. Это воплощение человеческого порока с мягчайшей, нежнейшей улыбкой ни разу не оскалилось у него за спиной. И не зря теперь Глава Не даже не встречается взглядом с Главой Лань. А-Яо никогда бы не причинил ему вреда. Лань Сичэнь мог бы забрать его себе. Мог бы повторить судьбу отца и матери. Всю жизнь прожить в заточении, но знать, что он жив, а не заперт в гробу с тем, кого убил своими руками. Дядя намекает на наследников. Разве можно взять замуж девушку, не любя её? Поклонится пред Небом, Предками и друг другом. Солгать им всем о своей любви. Сколь бы прекрасна, умна и невинна невеста ни была, ей придётся жить в одиночестве, ведь супруг коснётся её лишь раз. Для того, чтобы посеять семя и вырастить наследника. Быть может, дважды — самое большее. Если первой родится девочка. Сможет он тогда любить этих детей? Смог бы, если бы его дети росли вместе с детьми А-Яо. Тогда он нашёл бы в себе силы на всё. А теперь он — бесконечная пропасть, которую никогда и ничем не заполнить. Люди ждут от него доброты и милосердия. Справедливости и благоразумия. Мудрости и честности. Каждое утро, перед тем, как встать, Лань Сичэнь проводит ладонью по лицу, убирая остатки душевной боли, и заставляет себя жить. Начался второй день совета. В воздухе летали невесомые пылинки. Тёплое летнее солнце взращивало посаженные на место старого виноградника молодые плодовые деревья. Белая одежда Лань Сичэня оставалась белой даже в золотистых лучах.