Та, кто будет помнить

Путь до травмпункта, а оттуда до ее дома Лера практически не запоминает. Односложные ответы врачам и родне вертятся по кругу раздолбанной пластинкой, показания путаются, дорожки накладываются друг на друга. Ей в общем-то все равно. Если ложь все равно кристально очевидна, можно не ломать голову над придумыванием версии поизощреннее. Да, она просто упала с лестницы, Да, друзья помогли добросить до врачей. Да, жить будет, почти и не больно на самом деле. От того, как мать отворачивается и прячет мокрые глаза, невыносимо тошно. Лера помнит сиплую матершину Волкова, сплетенную с ее именем и привычной уже связкой «серый, блять». Удивляться тому, что везти ее к врачу, да и, скорее всего, просто возвращаться особенно не горели желанием — не сюрприз ни разу, конечно. Только мозг на этом фоне почему-то особо желчные мысли вкладывает в уста (поэтично-карминовые, блядски кривящиеся) ее противника в чешуе. «Ты могла бы стать героем, но стала дурой». «Он тебя за человека не считает, так — ходячий манекен для костюма, а ты жилы рвешь, чтоб его дружка вытащить. И особенно ядовито-звенящее отчего-то: «Жаль, что иначе уже не сложится». Не получается даже лицом в подушку спрятаться — он ей снится, как ни странно, не совсем в кошмарах, вроде бы. Лера помнит только, что у него косы не косы были, а живые змеи, и что она сквозь тающий медленно страх к ним тянется, а те вокруг ладони обвиваются ласково, как ручные. Только глаз его все не может ни вспомнить, ни заглянуть в них. Так и положено, наверное, чтоб не окаменеть, чтоб из сна вынырнуть. Она долго сидит в постели и пальцами синяки по телу очерчивает, проверяя: чувствует ли еще хоть что-то. Все ощущается нереальным совсем уж, то ли за стеклянной стеной обезбола, то ли в этом диком сценарии, в котором для нее вообще места не должно было быть. Голова гудит похлеще трансформаторной будки, бессмысленно совершенно, хоть в азбуку морзе переводи, хоть в двоичный код, хоть звони Разумовскому, чтоб взломал зашифрованные данные в черепной коробке. Паршивое чувство, словно знаешь больше, чем можешь извлечь из перекрученных извилин. Вкупе с вынужденным бездействием убивает еще медленнее и неэффективнее. Лера даже порывается написать Волкову — в конце концов, его же она помогала вытащить из кружка местных мафиози для самых юных — но отвечает на сообщения исключительно Сергей, не спутаешь их стили печатать буковки никак, и отвечает так коротко и сухо, что простое «не лезь, девочка» выглядело бы теплее и понятней. В общем-то, она и сама не знает, чего ждала. Они не семья (даже в криминальном смысле) и не друзья, и сотрудничество все их притянуто за уши и поставлено в петлю на шаткой табуреточке. Все так. Просто вот иррационально не хочется ей, чтоб Волков в отсутствие нормального врачебного надзора двинул кони. Зовите благодарностью или нежеланием, чтоб слетевший с катушек Разумовский сжег к черту те части города, до которых в прошлые разы не дотянулся. Нет, она знает, конечно, чем могла бы заняться, даже без «приказа начальства». Парень-то лица не прятал, и едва ли потому что планировал погибнуть безымянным в тот же вечер или мнил, что грешно скрывать такую красоту от чьих либо взоров. Вероятно, живых и, следовательно, свидетелей он оставлять тоже не особенно хотел, но странно думать, что такие риски совсем уж никто не предусмотрел. Он просчитал многое, и расклад между ним, богатым и влиятельным, и международным преступником выходил, понятно, в чью пользу. Лера оказывается тем еще тузом в рукаве. И теперь выходит так, что змеиный мальчик хочет быть найденным. Или скоро захочет найти ее сам — и это уже не устраивает саму Леру. Вот такая игра на опережение и перехват инициативы выходит. Наверное, ей от частого общения с Разумовским крышу срывает, раз такое нравится. Не так, как нравится еда в любимой азиатской забегаловке, не как закрыть все долги по учебе и даже с победой на соревновании сравнить не получается. Что там ей вспомнилось про древний примитивный мозг, наследство от предков, знающий, как бежать, охотиться и как заставить кровь петь от этих двух занятий. Признаться, Лере — умнице и отличнице, хорошей дочери и сестре — хочется отдать себя ему на сожрание со всеми потрохами и сомнениями. Так в сказках девицу отдают на съедение чудовищу, ритуальный брак, символическая смерть, из которой нельзя вернуться прежней. Она чувствует, сквозь все обмены колкостями с самой собой, что уже на этот путь шагнула. Когда согласилась на предложение Разумовского, когда костюм надела. Ее, связанную по рукам и ногам, в лучший наряд (от хольт индастриз, а не свадебных швей) облаченную, уже течением несет, и ни берега, ни конца пути не видно. Ей ничего не остается, смерть — часть пути, ни обогнуть, ни переплыть. Только решить, кто по ту сторону вынырнет, а кто останется на дне. Боль возвращается, пока дотошный организм пытается лишние таблетки в себе растворить бесследно. Лера почти улыбается кончиками губ: значит, еще живая, в ритуальном ли, каком угодно смыслах. Она на кровати подбирается, обнимает себя за колени, пытаясь и к измученному телу вернуться, и к трезвой памяти. Думай, Лера, думай, пока квартира пустая, не надо ни перед кем лицо держать, пока вернувшаяся боль фокусируется линзой, пучком обжигающих лучей. Пока твой всевидящий ментор — который не вместе с ней смотрит, а вместо нее, и когти вот-вот в глазницы запустит — отвернулся ненадолго. Страх неслучившейся, но так близко пронесшейся потери, он как свет фар на ночной трассе — слепит одинаково и хищников, и травоядных. Не упустить бы момент. Вот теперь не хочется совсем ни спорить, ни смеяться над ощущением, что все-все связано, и страшно дернуться не туда, страшно даже одну нить оборвать, не зная, сколько за ней потянется. Было что-то такое в сериале, закрытом после пары сезонов, про связи всего со всем. Не успела проникнуться раньше той философией. Городу-то все равно, какие ты там шоу смотришь и во что предпочитаешь не верить искренне во имя собственного душевного спокойствия. Он все равно весь — паутина, весь пронизан равноправными причинами-следствиями. Провода тянутся насквозь. Рукопожатия незнакомцев связывают. Схемы каналов, туннелей метро в магические знаки перетекают. Лере бы только ниточку во всем этом клубке нащупать, чтоб все потянулось одно за другим. Разумовский не поймет, что именно ищет (а она четко понимает ли?), он мир хочет видеть вокруг себя вращающимся, не системой знаков, а кольцами орбит, спутниками унизанными. Может, жизнь ему подыгрывает в этом ощущении. Может, это сродни проклятию скорее — притягивать события таких масштабов к себе раз за разом. Но в хаосе жизни можно отыскать упорядоченность, а не ось вращения. И если такой груз себе на спину переложить, рискуешь переломиться. Лере титул главной героини со всеми вытекающими не сдался вовсе. Просто она критически близко к центру событий оказывается. Просто тут сила притяжения страшная, уйти бы живой хоть как-нибудь. А Разумовский наверняка ведь не любитель случайностей и совпадений — слишком уж они иллюзию контроля расшатывают. И если откатить назад, к первому ее «полевому» испытанию… Или как там говорили — «боевому крещению»? Кажется, на дне этой купели можно что-то интересное нащупать. Интернет ведь тоже поток по сути, мутный, с ног сбивающий порой. Ну правда, кто верит разоблачительным тредам на анонимных форумах, роликам, распадающимся на пиксели, и всяким теориям заговора. Лера не то что верит — просто предчувствует, что в этом липком сене можно найти нужную иголку. Разумовский роняет как-то, что люди своим телефончикам-компьютерам-смарт-приблудам доверяют охотнее, чем психологу. Видимость свободы слова развязывает язык, и не грозит ударными дозами транков. Надо только уметь читать между строк /кода/, и /почти/ любой окажется, как на ладони. Ее вот вскрыли до ужаса легко, несколькими щелчками по клавиатуре. И не хочется вообще учиться чему-то у Разумовского. Может, на секунду умозрительной дерзости, хочется его превзойти. Только не в лерином положении уроками брезговать. Текст перед глазами змеится и рябит, умножая кривые отражения города. Почитать особо активных в низовье интернета, где никто не удосужится даже комментарии почистить, и волосы дыбом встают от того, что на улицах творится. Безликие тела в пластиковых пакетах, которые скорые с левыми номерами увозят в неизвестном направлении. Развлечения золотой молодежи и лужи, подмерзающие к утру грязно-бурым ледком. Странные игры современных детишек и печати, зашифрованные в граффити. Лера цепляется за пост, где кто-то называет готовых проливать кровь — «стаей». И почему-то мелькнувшее в общей мешанине слов, неясное и оттого тревожащее «…чтобы увидеть сердце, ужаленное тёмною водою». О том, что здешним рекам не нужен Харон, чтобы мертвецов возить? — Лер, к тебе можно? Мать в щель двери после стука заглядывает с виноватым и несчастным лицом, от которого в трахее что-то камнем застревает. Лера невнятно двигает плечами, хочешь, принимай жест за согласие, хочешь — не, и тут же кривится от растекшейся по мышцам боли. Злость на саму себя подстегивает хлеще таблеток, заставляет подавиться шипением и не тревожить родных еще больше. Любое из их самых страшных предположений все равно проиграет реальности в абсурдности. Прости, мам. Считай, что я не с тем мужиком связалась (будешь почти права ведь) или подругу из беды вытаскивала (неважно, что подруга на Олега откликается). Только не задавай вопросов, на которые только и остается что сидеть в углу, воды набравши в рот. — Тут с тобой кое-кто поговорить хочет… Из полиции. Лера отсюда слышит, как Кир возмущается ядовито в ответ и, поморщившившись, даже готова к нему присоединиться. — Хороший мальчик, — мать понижает голос, но умоляющие нотки только ярче слышны. — Знакомые его посоветовали, такой молодой — а уже капитан. — Только не начинай про «сына маминой подруги», с которым мне непременно надо познакомиться, — выдавливает Лера из себя бледную улыбку. — Ты же его съешь без хлеба, Лерочка, если я только попробую. Они обе смеются неловко, оттаивая понемногу, и воздух в комнате будто бы теплеет. Атмосфера дома, семьи, места, куда приползешь измученной и избитой, ощущается нагретым мелководьем, у ног плещущимся. Безопасным, спокойным… и неспособным удержать. Лера уже знает, что под ней глубина, чернющая, беспамятная. Ей только на плаву держаться остается, поздно с нарисованными пеной барашками играться. «Хороший мальчик» приходит быстро, на кухне его что ли прятали, заставляя отбиваться от кириных нападок на охранителей порядка? — Дмитрий Дубин. — Лера. Но вы и так знаете, раз вас родители попросили прийти. У него типаж молодого офицера из старых фильмов, теплых и неуловимо грустных, прячущих надрыв в песнях о дружбе и чести. А глаза из-за прямоугольных очков — цепкие, не норовящие ледяными крючками собеседника поддеть, но подмечающие, сдержанно и быстро, все важные мелочи. Наверняка видит и книжки на ее полке, и синяки, из-под рукавов домашней кофты выглядывающие, и готовится нужные слова подобрать. Взвешенные, успокаивающие — развязывающие язык. Если бы она была девчонкой, размазывающей тушь в отделении, поверила бы, приглушила всхлипы. Попыталась рассказать, что стряслось и кто должен быть наказан. Фантомная маска захлопывает клюв, ложится печатью немоты поверх обветренных губ. Увы, новому Чумному Доктору едва ли по пути с полицией. Даже с такими положительными молодыми людьми, «уже капитанами». — Интересуетесь темной стороной наших болот? Она внутренне дергается, поднимая, что забыла закрыть вкладки, а Дмитрию хватает беглого взгляда, чтобы разглядеть, какую ересь она читает. Готова поспорить — не лучший штришок в ее мысленный портрет. — Хобби как хобби. Кто-то, например, интересуется тру-краймом, чтобы отвлечься от повседневной чернухи. Кто-то городскими легендами. Думаю, как сотрудник полиции, — она сдерживает, подхваченное у недовольного Кира «мент» — в конце концов, капитан не виноват, в том что родители на ушах стоят, и в ее раздражении по большей части не виноват тоже, — вы знаете, что такие увлечения редко заставляют людей самих искать неприятности. — Вы непохожи на девушку, которая начитавшись интернет-страшилок, полезет проверять их правдивость, — неясно, комплимент ли в этой оценке таится или осторожная попытка лед растопить. Или тонкий намек на «…но внешность бывает обманчива»? У Дмитрия от уголков глаз тонкие лучики разбегаются: улыбчивый он в обычной жизни, солнечный. Мягкости противостоять вообще сложнее, чем допросам лицом в стол. Но, права мама, мальчик хороший, жаль, с работой не повезло. Якшание с полицией точно «дракона разбудит», Разумовский такого удара в спину не пропустит и отреагирует соответственно. — Конечно, непохожа, — Лера выталкивает из себя смешок погромче, надеясь, что тот не в край нервозным и беспомощным выходит. — Между учебой, работой и спортом времени на разоблачение крипипаст не остается. — Некоторые верят, знаете, что если интересуешься «той стороной», не нужно ничего искать — она сама тебя найдет рано или поздно. «Прям как наши доблестные правоохранители», — тянет зло отшутиться Леру, но неожиданное русло беседы слишком уж путает. Что ему родители наговорили? Разве это не должен быть формальный разговор о «не бойтесь принести заявление, если что»? — Меня нашла только обледеневшая лестница. Если это и не было происком темных сил, конечно Она осекается вдруг. Кожей вспоминает холодные ладони на щеках, как губ касается полынно-горькое что-то, жаром и болью срастающихся костей в теле разливается. На какой-то кусок, вырванный из нормального течения минут, Лере мерещится, что она все еще на тех ступенях валяется, и мир крошечным мутным окошком где-то сверху маячит, как со дна колодца. Не получается вспомнить подробностей, как очнулась, как ее со склада вытаскивали. Рассыпается все перед пробуждением в машине. Волков чуть живой, кровью всю обивку перемазавший, на спасителя не тянет. А у Разумовского в голосе нотки удивления проскальзывают, почти уважительными могли бы показаться, но скорее все же садистское любопытство: смотри-ка, измученная зверушка еще ползти может. «Ты ее должен был забрать!..» сквозь ватную пелену просачивается. Должен был — то есть, так и не забрал. То есть падение за ограждение в черноту, звенящую металлом, будто и не заканчивается ничем. Она еле замечает, как в рукава ухватилась, на побелевшие пальцы их натягивая. Зацепиться или согреться от этого, пробирающего до последнего позвонка, пытается. Дмитрий смотрит на нее не с осторожным любопытством уже — тревожно и… понимающе будто бы. Как человек, который наверняка не знает, что творится, но догадывается. И догадки ему не нравятся совсем. Она же сейчас, как рыба на сушу вытащенная, ртом хлопает, и что-то крючком горло раздирает, не пришлось бы вместо неловких объяснений кровью на бежевый свитер брызгать. — Лерыч, у тебя все нормально тут? Кир без приглашения просовывается в дверной проем, одаривая Дмитрия недоверчивым взглядом. Может, в другой ситуации Лера бы его одернула, в очередную принципиальную до жути, но такую же несерьезную стычку влезла. Сейчас же она за появление брата, непрошеное, шумное, /живое/ цепляется, себя в реальность вытягивает. Начинает дышать и надеется, что очевидное облегчение на лице Дмитрия привиделось только. — Все в порядке, — кивает она Кириллу, но с таким лицом оно наверняка читается воплем о помощи. Тот фыркает что-то неодобрительное и все же оставляет их с гостем наедине. Лера с мазохистским удовлетворением потирает синяки сквозь рукава и косится на Дмитрия почти как брат только что. Видит же, что ему не рады тут, что не собираются ничем делиться, так что не уходит-то, удовлетворившись ленивыми отмазками про несчастный случай? Так просела раскрываемость в отделе или искренне помочь пытается? Жаль, Леру с недавних пор бескорыстная помощь настораживает. — Лера, мы ведь оба знаем, что «лестницы» таких следов не оставят. И что после неудачного падения люди себя не ведут, как вы ведете. Если вы все же поделитесь случившимся… — Вы не поверите, — тянет она с горьковатой насмешкой. И к лучшему, если не поверит — отделается малой кровью, ущемленным эго детектива. — Не обязательно верить, чтобы быть готовым помочь. Один мой близкий человек… — он осекается: важную тему какую-то затронул случайно, личную. Не из тех, что с дочкой друзей-соседей обсуждать готовы, даже если очень ее к себе расположиться пытаются. Туше, господин полицейский. Даже у вас, светлого и улыбчивого, оказывается, за пазухой спрятаны истории, которыми не торопитесь делиться. — В общем, у меня есть знакомые, с которыми вы могли бы пообщаться, Лера. Если считаете, что в полицию с таким не идут. Стоит выжать из себя согласный кивок, пойти уже на сделку со следствием/совестью. Потому что от этого разговор — и дело не в славном и дотошном полицейском даже — у нее в голове что-то лопнет вот-вот с резиновым щелчком. Как от перепада давления, как если бы из глубины выдернули быстро и безжалостно. Потому что ее не самый крошечный, но вполне компактный мирок из ясных планов на будущее, прогулок с друзьями, любимых книжек, пробоинами пестрит. Не выдержит еще одного пассажира, на трап ступившего, назовись он хоть трижды спасителем. Лера барахтается среди полыхающих обломков, изо всех сил пытаясь делать вид, что все в порядке. — Ладно, — она тщательно подкидывает щепотку сомнения в свои интонации. Чтоб не выглядело так, будто отвязаться побыстрее хочет (а она, конечно, хочет). — Что хоть за знакомые? Дмитрий светлеет мгновенно, хотя во взгляде у него искрит безобидное коварство фокусника, который собрался свою самую лучшую карту из рукава вытащить. — Да так. Местный ковен ведьм.