***
Наруто была доброй девочкой. Это правда. Факт. Маленькая постоянная этого огромного мира. Этого ничто не смогло изменить: ни тяжёлое детство, ни попадание в прошлое, ни смерть, ни жизнь. Ей многие это говорили. Старушка, что жила по соседству с ней, когда Узумаки было восемь; друг детства, лицо которого она уже забыла; Кумихо; её учителя. И она сама считала это правдой. Впрочем, кроме всей этой доброты, она отчётливо видела в себе и другую сторону: холодную, озлобленную, не сломленную временем, готовую идти по головам ради выживания и гордости. Это было её жестокостью, её злостью, её ненавистью. Это могло предоставить холодный расчёт, во сколько окупилась бы ей смерть кого-то знакомого, успешно подавляло возмущения совести и думало лишь о выгоде для себя и только для себя. Это всё ещё было её частью, но всего того добра, что обычно можно ожидать от Наруто, здесь никогда не было и не будет. Эта часть её души не была тем, чем можно было бы гордиться или хвастаться, не была тем, что она хотела бы показать миру, не была лучшим в ней. До сегодняшнего дня эта жестокая сторона проявляла себя лишь небольшими вспышками, подтёками крови на клинке, что твёрдо лежал в руках, мелькала мгновениями во взгляде, которыми она окидывала трупы. Кумихо явно догадывалась о существовании такой стороны в ней. Наруто принимала это за всем понятный факт. Вполне вероятно, что Кумихо хотела вытащить эту жестокость в ней наружу. Но у неё не получилось этого сделать. Ни у кого не получилось. В конце-концов, Наруто фактически умерла, сгорев заживо, но всё равно осталась таким же добрым ребёнком, что и до инцидента. Но когда Мисаки тихо рассказала обо всём после того, как Наруто пригрозила сжигать её тело по частям, эта жестокость проснулась. Она была тихой, пугающе тягучей и тёплой от крови и жара пламени. Мисаки рассказывала медленно, с ненавистью смотря на мир — все гендзюцу (из-за количества которых женщина вполне могла превратиться в вечного пациента госпиталя, который только пускает слюни и ходит под себя), наложенные на неё, истлели, когда Наруто буквально окатила её волной пламени. И Мисаки, прерывисто вздохнув, тихо заговорила. Ситуация была ужасной. Всё началось, когда девочка по имени Рури Учиха получила свой шаринган в десять лет. Это было нонсенсом — ребёнок одного из самых амбициозных старейшин получил додзюцу так рано! Но Рури не хотела тренироваться. Её не привлекали кунаи, мечи, техники шиноби, крови она вообще боялась, да и не была девочка первым ребёнком. Она вообще была бастардом, рождённым от порицаемой связи замужнего мужчины и незамужней женщины, в которой крови Учиха было по сути совсем немного. В общем, родилась Рури не к месту, не вовремя и точно не в любящей семье. О пробуждении шарингана Рури узнали спустя три с половиной дня. А потом пошла череда жестоких тренировок будущего шиноби. Потому что у Рури был такой талант к иллюзиям, какого не было ни у одного из сыновей того же старейшины. Спустя три года у девочки не осталось желания противиться воле отца. Она смирилась, поплыла по течению и не могла извлечь из себя ни одной эмоции. Качество иллюзий росло с каждым днём, чему старейшина не мог нарадоваться. А после тогдашний глава клана Учиха столкнулся на поле битвы с выходцем из Узумаки и затаил огромную обиду на красноволосый клан. Тогда на сцену выступил отец Рури, предложив «гениальный» план. Рури прослушала большую часть приказа, самозабвенно витая в облаках и размышляя о том, что на последней тренировке её явно пощадили, и поняла только то, что ей нужно будет создать новую личность, алиби и некоторое время поработать шпионом. Девочка на это всё флегматично кивнула и пошла выполнять, беря за основу новой личности характер самой приятной в общении женщины клана и добавляя туда немного упорства. Иллюзия была сложной в своей реализации и для полного эффекта требовала, чтобы «изначальный» хозяин тела «засыпал». Для пробуждения требовался ключ, который был отдан Таджиме, главе клана. Это было бесчеловечно, это понимали все, кто знал достаточно подробностей об этом плане. И Рури стоило бы запротестовать, мол, уважаемые, мне только тринадцать, вы чем думаете?!, но ей к тому моменту было наплевать на весь мир в целом и на свою жизнь в частности. Мысль о том, чтобы создать другую личность, которая сделала бы всё за неё, а самой заснуть и, может даже навсегда, её привлекала с такой же силой, как привлекает свет мотыльков. Спустя год отряд Узумаки нашёл девушку по имени Мисаки — черноволосую, с небольшими шрамами на руках и частичной амнезией в голове, но упрямую, как баран, и достаточно амбициозную. Ей дали дом, фамилию, она смогла дослужиться до отряда Верховной Жрицы, выйти замуж за уважаемого человека. А потом объявилась Наруто. И после… что было после Наруто уже знала. Она дала Мисаки-Рури высказаться и, сказав, что смерть для неё будет быстрой, закончила жизненный путь несчастной девочки по имени Рури, которая получила любовь только по воспоминаниям, что достались ей от искусственно созданной Мисаки. Наруто застыла столбом у её обгоревшего трупа, не замечая запаха жареной плоти. Закрыла глаза. В этот момент ей показалось, что её доброта, которую так и не сломило ничто, из того, что с ней произошло ранее, тоже закрыла глаза и заплакала. Потом девушка поняла, что она взаправду плакала, но слёзы испарялись, стоило им лишь появиться на лице. Наруто моргает. Поджимает губы. И говорит себе: «на этом моменте это закончилось». Потому что когда та светлая сторона её души закрыла глаза от горечи, открыла глаза уже другая. Жёлтая радужка глаз стала ярче и в то же время холоднее. Её рука потянулась к шее сгоревшего трупа у её ног. Она достаёт клинок. В воздухе расцветает огненный круг.***
Таджима улыбается криво. У него уже несколько лет нет трёх зубов с левой стороны, неровно срослись губы, глаза видят уже не так остро, как это было в его лучшие годы, а сам он в глазах здравомыслящих окружающих превратился из великого воина в нервный комок параноидальных мыслей. Ещё пять лет назад никто не предполагал, что всё обернётся так: Таджима Учиха, тот самый ужас на любом поле боя, будет действовать так грязно и подло, как сейчас. Впрочем, наёмнику напротив него было плевать на мотив — его целью были деньги, а не выяснение причин распрей между важными шишками. Таджима ухмыляется. Если и этот план осуществить в жизнь, то клану Учиха не придётся больше сталкиваться с Сенджу на постоянной основе. Больше не будет той ублюдочной девки из этого клана, что смогла ранить его, а тот мальчишка, ставший их главой, точно предпочтёт безопасность своих людей, нежели месть. Слишком хорошо он знал сына своего заклятого врага. Хаширама был слишком мягок для этого мира, не то что он, Таджима Учиха! Амбиции мужчины, оставшись прежними, теперь были невыполнимы из-за того, что он не мог отделаться от мысли о своей возможной смерти. Он был человеком, пусть и не задумывался над этим, — он боялся смерти. Таджима тянет руку к составленному договору. На тыльную сторону ладони садится золотисто-белая бабочка. Это не было обычным животным. Мужчина моргает в недоумении, а затем в гневе прикрикивает на наёмника: — Ты не имеешь права использовать техники во время составления договора, невежественный идиот! — он вскакивает и громко бьёт по столу, заставив наёмника нахмурится и рыкнуть в ответ: — Это не моё! — Тогда чьё же это призывное животное?! — Таджима не мог успокоиться — гнев полыхал у него в груди, и советник, дряхловатый старикашка, побледнел пуще прежнего и попятился к стене. Мужчина не мог поверить: чужая техника подобралась так близко к нему, а никто даже и не подумал, чтобы предупредить его! Немыслимо! — Моё. Голос нового лица в помещении принёс с собой страх, опаляющую жару и удивление. Таджима оборачивается и застывает соляным столбом. В полуметре от него стояла девушка, от которой исходила жуткая аура. Она была немногим ниже, но в её правой руке была катана, а сама она была одета в одежду, стандартную для Узушио. Секунда. А потом до всех, кто находился в комнате, доходит осознание: у девушки были белые от жара руки, словно раскалённое железо, а волосы почти что полностью превратились в огонь, который, как жидкость, стекал по её спине струями. Она вскидывает левую руку и обхватывает длинными пальцами его лицо, насильно заставляя посмотреть в глаза ей. Её пальцы горячие, «такой температуры обычному человеку точно не выдержать», — понимает Таджима и смотрит в её глаза с неестественно жёлтой радужкой. — А теперь ты, Таджима Учиха, слушаешь то, что я скажу. Он почему-то молчит, смотрит на неё и видит не человека. Далеко не человека. Она начинает медленно говорить. — Если ты посмеешь даже подумать о том, чтобы как-то навредить клану Узумаки, я, — девушка делает маленькую паузу, набирает воздуха и улыбается такой спокойной улыбкой, что начинало холодеть сердце, — отрежу тебе руки и ноги, — снова пауза. Она щурится. — А затем я сожгу всех, кто тебе дорог, на твоих глазах и обязательно удостоверюсь, чтобы перед смертью они были в курсе, кто виновен в их сожжении. — Это угроза? — он спрашивает даже как-то не подумав — скорее привычка отвечать так на подобные высказывания. — Ты не можешь… — Могу, — девушка прерывает его. — Это не угроза. Я лишь озвучиваю факт. У Таджимы начинают трястись руки от этих слов. Потому что говорить это с таким спокойствием и уверенностью мог только тот, кто действительно имел возможность совершить такое. О блефе тут даже речи не шло — здесь и сейчас с ним говорил не человек — демон. — Я начну с твоего сына, Таджима, — девушка продолжает тише, — и закончу младенцами и стариками. — Н-нет…! — мужчина хрипит — с его щёк уже слезла кожа, они обильно кровоточили из-за хватки этого монстра. — Тогда забудь о том, чтобы даже думать о вреде кому-нибудь из Узумаки, — от него слышится снова лишь хрип. А затем она оборачивается к перепуганному старейшине, что держался за грудь и прерывисто дышал. — К тебе это тоже относится. Рури уже ждёт тебя на том свете, и ей определённо есть, что тебе сказать. Наруто оставляет в здании труп старейшины, содрогающегося от боли Таджиму Учиха и бледного от ужаса наёмника. С этого дня она чувствует, что летит в бездну. (Всё же доброта в этом мире окупается слишком дорого, чтобы растрачивать это чувство на всех подряд.)