Неизлечимо

      И снова часовая стрелка неумолимо подкрадывается всё ближе к цифре пять. Осаму уже минут десять гипнотизирует часы в виде чёрного кота взглядом, смотря, как время продолжает ход, отсчитывая последние минутки до того, как в дверь постучат. Дазай ждал. Ждал всю неделю именно этой пятницы, дабы снова увидеться с Чуей Накахарой. По обыкновению, клиенты не занимали его голову дольше, чем они пребывали на приёме, стоило очередному посетителю закрыть за собой дубовую дверь, как интерес к ним пропадал и они вылетали из головы до следующего приёма. А здесь всё было по-другому. Образ рыжего подростка не покидал мозг Дазая, постоянно всплывая в памяти. Накахара не похож на других, вырывается из общего однообразного строя клиентов и дело даже не в женственной внешности или ярких волосах. Скорее его характер, то, как его легко читать, словно «Колобка», его семейная жизнь с родителями — всё кажется не ординарным, хочется узнать о них всё, утолить голодное любопытство. А может… Может Осаму просто нравится проводить время в компании мелкой фурии? Это вряд ли, скажет Дазай. Это точно, скажет подсознание. Определено, скажет Дазай, выпив. Вежливый стук в дверь отрывает психотерапевта от раздумий и тот тотчас позитивно кричит: — Войдите! — шатен снова, как в дежавю, наблюдает, как открывается дверь и туда опять никто не заходит. — Не пойду я туда, не хочу! — на косяке появляются чужие тонкие пальцы, сжимающие его и упирающиеся ладонями в проём. Обидно как-то, не? — Нет, ты пойдешь! — хриплый, сдавленный от натуги голос Коё-сан слышится откуда-то из коридора. — Женщина, пустите! — Дазай прикидывает в уме и понимает, что у Чуи случилось нечто такое, после чего заявляют: «Мне терять нечего!». Интересно, что произошло? Может, телефон отняли? Осаму хмыкнул, из-за такого поведение не может измениться до данной степени, это же смешно! Хотя, современные подростки и из-за такого могут с цепи сорваться. А Осаму уже взрослый и состоятельный мужчина, который перерос этот возраст. Да. Нет. — Я же все равно Вам не сын! — верещит Чуя, его ноги, упирающиеся в пол пятками, медленно, но верно скользили по паркету. Ах вот оно что! Значит, Озаки снова завела шарманку, что Накахара ей не сын. Кстати да. Фамилии у них разные. Хотя, это, вероятно, из-за того, что при свадьбе его родителей, мать решила оставить свою и не брать фамилию мужа. Оке-ей… Его мать пугает всё больше. — Дазай-сан… Помогите! — психотерапевт слышит запыхавшийся голос Коё и хмыкает, поправив кончиками пальцев карандашницу и только после этого поднялся с кресла и подошёл к двери. Взору Осаму предстал Чуя собственной персоной. Подросток до побелевших костяшек впился руками в косяки и выставил худенькие ножки вперёд, тормозя как только мог. Рыжие волосы растрепались, а на лице выступили красные пятна от напряжения. Тяжело дышащий паренёк поднял на подошедшего, и почти смеющегося в голос шатена глаза и сощурился, стрельнув молнией. — Здравствуй, Чуя, — засунув руки в карманы поприветствовал его Осаму, смотря со своих 181 сантиметра на коротышку, — как твои дела? — Чуя всем своим видом показывал, что сейчас вцепиться Скумбрии в глотку; за узкой спиной Накахары появилась его мать, бессильно толкающая в проем нерадивого сына. — Здравствуйте, Коё-сан, — вежливо улыбаясь, сказал Дазай, та кивнула, сдувая с лица выбившуюся от натуги прядь. Шатен аккуратно, словно играясь, приблизил пальцы к косяку и дотронулся до побелевших пальчиков Чуи. Те мелко дрожали и съезжали по гладкому дереву. Голубые глаза быстро метнулись от их соединенных пальцев к лицу Дазая. Чуя ясно понял его намерения и замотал головой, не отрывая взгляда, словно говоря: «Не-не-не, ты на такое не способен, не-не-не!». — Да-да, — почти злорадно хмыкнул Осаму, щурясь и медленно потянул за один пальчик Чуи. Палец сорвался и съехал по косяку вниз. Осаму удовлетворено хмыкнул и таким же образом скинул другой. Коё стала снова запихивать подростка в кабинет со спины. Больно думать, как это выглядело со стороны. — Не хочу туда опять! Какая тебе разница, я же все равно тебе не сын! — истошно орёт Чуя, а Осаму делает наигранно (нет) обиженную моську и качает головой, разочаровано цыкая. Третий палец Накахары оторвали от косяка, тотчас тонкая ручка затряслась как стиральная машинка, ибо Озаки не жалела сил, дабы затолкнуть чадо к психотерапевту. М-да, ситуэйшн вау. — Ай-ай, Чуя, вообще-то это было обидно! — Осаму надувает губы и скидывает последние два пальца рыжего, тотчас Чуя летит впереди лицом, ибо такого подвоха не ожидал. Шатен реагирует мгновенно, он хватает Чую за тонкую талию поперек живота и, пока тот приходил в себя, утаскивает парня вглубь кабинета. Коё, задыхаясь, словно пробежала стометровку, заходит следом, поправляя выбившиеся пряди обратно в прическу и садится на стул, поставив его вплотную к двери, перекрывая выход. — Ещё раз здравствуй, Чуя, — беззаботно говорит Осаму, благополучно кинув рыжика на кресло, сегодня тут стоит кресло, и огибает стол, садясь напротив. — И те… Вам скоро сдохнуть, — любезно отвечает подросток, почти не растерявшись. Он тут же оглядывается назад, хватаясь руками за спинку кресла, но видит там Коё и садится обратно, удручённо вздохнув. — Извините, Коё-сан, Вы не могли бы… — Озаки понимает и выходит, вежливо поклонившись Дазаю и злобно сощурив глаза на Чую. — Ты знаешь, я за дверью, — холодно произносит она, Накахара не оборачивается, скрываясь за спинкой кресла, и только Дазай видел, как парень закатил глаза, передразнивая женщину. Психотерапевт едва сдержал усмешку. Когда дверь за Озаки плотно закрылась, хлопнув в конце так, что стекла задрожали, Осаму перевёл взгляд на Чую. Тот съежился в кресле, обхватив коленки руками и снова забравшись на него с ногами. Сегодня на посетителе была серая худи со Симпсоном и широкие джинсы. Осаму хотел было начать с коронной фразы: «Что ж, давайте поговорим о…», но потом он передумал. Что-то во внешнем виде Чуи заставило его передумать. Схах, ладно, по-другому: внешний вид Чуи заставил Осаму передумать. Когда подросток оказался так близко — всего в полуметре, стали видны мелкие детали, такие как: мешки под глазами, просто огромные, лиловые; почерневшие веки, опять же, словно он брал тушь; левое нижнее веко у парня, вместе со всей щекой, дергалось; а губы дрожали. Дазай опустил взгляд на руки, что он крепко сцепил в замок на острых коленках и убедился, что стоит хотя бы пальцу оторваться от крепкого замка, то он начинает трястись. Мелко и мерзко дрожать в воздухе. Говоря кратко, выглядел Чуя не важно от слова совсем.       Дазай вздохнул и решил спросить другое, перед этим взяв в руки вазу с драже: — Как ты себя чувствуешь, Чуя? — конфетки придвинулись к заострённому носу, но Накахара не взял. Понятное дело. Не хочет, что бы было видно, как дрожат руки. Чуя пожимает плечами, сердито сверля взглядом драже. У него наверное и голос дрожит. И тут Дазай понимает. Чуя просто терпел всё это время. Как во время ссоры. Ты чувствуешь ком в горле, на глаза наворачиваются слезы, но ты терпишь, успокаивая себя мыслью, что как только останешься один разревёшься, как последняя девчонка, никого не стесняясь. Осаму снова вздохнул. Он видит, что Чуя уже просто переполнен эмоциями, видит блестящие глаза, он понимает, либо рыжика разорвёт, либо он сейчас должен выплакаться. Он так себя до нервного срыва доведёт. Чужие, худенькие руки, утопающие в серых рукавах пытаются поправить выбившуюся рыжую прядь, но промазывают и Чуя невольно ударил сам себя по уху, после чего оставил попытки двигаться. периодически сглатывая предательски болезненный ком. — Чуя, ты не должен стесняться! — твердо говорит Дазай, зная, подросток понимает, о чём он говорит, смотря Чуе в глаза, тот вздрогнул и в ту же секунду голубые глазенки заволокло плёнкой. Рыжий замотал головой, сглатывая раз шесть подряд. — Не бойся, Чуя. Это абсолютно нормально! Те, кто не плачут не настоящие люди. Но мы то с тобой настоящие! Тебе надо поплакать, я же вижу! — в мозгах Чуи вертится всего одно слово: «т е р п и т е р п и т е р п и». Он честно пытается. Сжимает кулаки, зубы, веки. Всё, что только может. Но ничего не выходит. Из груди вырывается запоздалый стон, тотчас смешавшийся в всхлип. У Осаму ощущение, что как будто в душе напильником по стеклу. Боже. Дазаю ещё не разу не было так жалко кого-то, кроме себя и брошенных котят на улице.       Да, сейчас Чуя определенно был похож на котёнка. Рыжего, почти новорожденного котёнка с выпирающими рёбрышками и слезящимися глазёнками. Обречённый сидеть в луже своего отчаяния и одиночества, он пытался сражаться, но было ясно — он один не вытянет. Нужна поддержка. А мать от него отвернулась. Отец наверняка тоже. Считают его ненормальным. Изгоем. Мерзким исключением из правил.       Дыхание Чуи скоро станет рекордным и если Осаму надеялся, что они обойдутся без нервного срыва, психотерапевт мог ошибаться. Они. Они обойдутся. Приятно думать о себе и Чуе в обобщенном смысле: «мы». Накахара сглотнул, снова наполнил лёгкие воздухом через рот, стараясь не закашляться и затих, не позволяя себе плакать. Один раз всхлипнул и всё. Больше нельзя. Запрещено законом. — Ну иди сюда, — неожиданно выдаёт Осаму и сам встаёт с кресла, огибая стол и шагая навстречу растерявшемуся подростку. А чё, в смысле. Накахара не успевает понять, что именно произошло, когда его неожиданно обвили тонкие щупальцы-руки-лапы-клешни старшего и обняли, потянув за талию наверх, заставляя встать на негнущиеся ноги. — Что ты… — начинает пищать Чуя, но потом резко передумал что-либо произносить, ибо его настигли такие ощущения, коих он в жизни не ощущал. Это было неожиданное и странное чувство, он даже при особом желании не сможет его описать. Такое Накахара испытывал только один раз — когда целовался с Ацуши. По телу расползалось тепло и такое спокойствие, что начинало казаться, что ты кому-то нужен, что кому-то на тебя не плевать. Мерзко, скажет Дазаю Чуя. Приятно, скажет сам себе Чуя. Божественно, скажет подушке Чуя. Хочу вечно находиться в этих объятиях, скажет сердце Чуи.       Накахара конечно знает, что во время созревания у подростков скачет давление, настроение, умственное развитие, хитрожопость и лень. Он уже привык к неожиданным выкрутасам своего организма, но к такой подставе он готов не был: из глаз уже точно минуя его волю и самообладание потекли слёзы, вычёрчивая на фарфоровых, бледных щеках влажные дорожки. Нет-нет-нет-нельзя! — Чуя, это нормально! — Осаму чувствует, как острые лопатки под его руками начинают дрожать, пытаясь остановить подступающие новые слёзы, — тебя вскормили стереотипами, что мальчики не плачут, так это не так! Все плачут, Чуя! Рыжий мотает головой, сокрушённо пытаясь добровольно выбраться из объятий, так как ему нельзя. Он же будущий представитель компании отца. Он же надежда мате… А, точно, бывшая надежда матери. А теперь он её «личная головная боль, бессонные ночи, чудовище и позорище». Ну точно, как он мог забыть, м-м??? От этого сарказма в свою же сторону становится только хуже.       Дазай не даёт отстраниться, крепче прижимая худенькое тельце к себе и зарывается носом в рыжие кудри, поглаживая по дрожащим лопатками и спине. Неожиданно, вполне неожиданно, руки Накахары вдруг смыкаются на чужой спине, обхватывая торс парня и утыкается носом в рубашку, так приятно пахнущую… Чем она пахнет?.. Лаванда? Нет, что то другое… Кофе. Кофе и сливки. И шоколад. И…       Ногти Чуи почти болезненно царапают по спине, пока подросток изливает душу в полюбившуюся за такое короткое время рубашку Дазая. Тот тихо вздыхает и опускает голову, шепча какой-то невразумительный бред на красное ушко низкому. Что-то из серии: «Всё пройдёт!» и «Всё точно будет хорошо!», он даже слышит захлебывающееся: «Нет. Не будет!» в ответ. Перебирает длинными пальцами волосы, проходится ладонью по позвонкам на спине. Бедный ребёнок, скажет Дазай. Хочу помочь ему, подумает Дазай. Он похож на меня в том возрасте, возопит подсознание.       Прошло добрых минут 20, прежде Чуя смог успокоиться. Рвано вздохнул, подавляя икоту и отлип от намокшей рубашки. Голубые глаза смотрели исключительно в пол, на начищенные до блеска ботинки врача и свои помятые жизнью, некогда белые кроссовки, убитые непогодой.       Осаму последний раз взъерошил волосы паренька и тоже отстранился, незаметно сглатывая комок в горле и уселся на своё место. Эти внеплановые рыдания возымели свой эффект. Хоть теперь щёки и веки Чуи опухли и покраснели, он явно стал градусов на 40 спокойнее. Словно его отпустила большая железная лапа, давящая на горло. Стало значительно легче. — Ну что же, Чуя, думаю, теперь мы можем и поговорить, — мягко произносит Осаму, отправляя в рот несколько драже. — Только не думайте, что после этого я захочу с Вами разговаривать, — грубо отзывается Чуя. Шатен не удивился. Если у человека такой характер — только могила исправит. — А что тебе мешает? — поднимает брови Дазай, встречаясь с голубыми, блестящими глазами со слипшимися рыжими густыми ресницами вокруг. — Вы всё равно мудозвон, — пожимает плечами Чуя, — я ещё не слышал не про одного психотерапевта, что смог бы «излечить» от ориентации! — Ну и зачем так грубо? — надувается Осаму, с удовольствием видя, что руки парня больше не дрожат, — я, может, стану первым в истории! — это очень хорошо. Хорошо, что с Чуей все хорошо. — Ага, и те..., Вас будут называть гомоборец? Противо-гейское-движение-под-началом-Дазая-? — выгибает рыжую бровь Чуя. — А, то есть ты не отрицаешь того, что ты гей? — тотчас прикопался Осаму, ухватившись за слова Накахары. Тот почти не смутился, шмыгая носом и утирая щёки, что теперь щипало от недавних слёз. — А чё сразу гей, — как то обиженно пробурчал Чуя, — я может… Хотя да, плевать, да! — Дазай не смог сдержать смешок. Не злорадный и, не дай Бог, насмехающийся, нет, просто не каждый раз при тебе совершает каминг-аут очень даже симпатичный парень, да? А смех это защитная реакция. — Ну и что Вы мне теперь сделаете? — Чуя складывает руки на груди и задирает нос, смотря на шатена перед ним из-под опущенных век, вот никак, никак не скажешь, что это тот самый паренёк, что минут пять назад плакался в жилетку — Дазая. — Матери нажалуетесь? — не удержал хихиканья Чуя, хотя это скорее была самоирония, как попытка защититься. Самооборона у этих двоих на высоте. — Никому я жаловаться не буду, — морщится Дазай, качая головой, — но за мудозвона ты по шапке огребёшь. — Боюсь, страшно, верьте, — кивает головой Чуя и по его глазам видно, ему реально терять нечего больше. Всё. Вольный в поле ясень. А, ой, ястреб. — Ладно, продолжаем разговор, — спокойно говорит Осаму, — на чём мы там… Ах да, так вот, как давно ты понял, что принадлежишь к сексуальному меньшинству? — шатен надеется, что Чуя в курсе, что это такое, ибо было бы смешно, если бы семнадцатилетний гном не был в курсе. Не, не смешно. Обсуждать с ним такие темы более, чем не хочется. Спасибо, мы воздержимся. — Когда тебя увидел, — бурчит под нос рыжий, но его не услышали. — Чего? — Когда, говорю, Ацуши стал с Акутагавой встречаться, — ч т о. Эм, ну ок, но при чём здесь эти Ацуши и Акутагавы, а? Не понятно. Не ясно. Подозрительно. — Ага, то есть ты за друзьями подтянулся, за компанию, так сказать? — Осаму усмехается уголками губ. — Нет, просто когда я помогал Ацуши учиться целоваться, я понял, что бабы это растянули бы в смазливое дерьмо, а парни нормально реагируют, — передёргивает плечами Накахара, — ну и после этого я стал анализировать и заметил, что по статистике, мне нравятся парни. Во всём. В манере ходить, одеваться. Без заморочек. Без вешаний на шею. Без пищащих голосков и тупого смеха.

Так, стоп.

      Помогал учиться целоваться? М-да. Дазай почему-то начинает безумно ненавидеть этого неизвестного Ацуши. Тьфу, какое имя. Тьфу, наверное он страшный. Тьфу, мне ни нравица. Шатен сморщился, постукивая пальцами по дубовой столешнице. Почему он питает такую неприязнь к неизвестному и может очень хорошему Ацуши? Это не нормально, скажет Дазай. Это логично, скажет пьяный Дазай. Никто не смеет целовать Чую, скажет очень пьяный Дазай. — Что ж, скажу честно, аргументы у тебя так себе, — улыбается Осаму, — но в конечном итоге ориентацию не выбирают, верно? — подмигивает шатен. Чуя на подмигивание отвечает таким тяжелым взглядом, что в светлом кабинете становится неуютно и промозгло, словно холодом из-под двери потянуло. — И как Вам помогла эта информация? — Чуя усаживается поглубже в кресло и щурит голубые глаза. — Не знаю, — беззаботно отвечает Осаму, погружая Чую в небольшой, но такой классический шок. Да чем тут эта скумбриева душа занимается, штаны на попе протирает? — Я даже не удивлён, — наконец, после небольшой паузы, хмыкает Чуя, Осаму добродушно хихикает, разводя руки в сторону. — Ну а что ты хотел от меня, милейший? — Накахара циклится на том, как его только что назвали дольше положенного нисколько, — я, знаешь ли, не гомоборец, как ты сам любезно мне сказал! — Тогда зачем взялся? — Чуе не понятно. Он презирал этого кретина, ибо был уверен, что тот такой же гомофоб, как и его мать, но тут произошёл неожиданный сбой системы. Он не плохой. Он, блять, хороший. Вот это поворот, как говорится. — Так ты же психически нестабильный у меня, — вздыхает Осаму, «у меня» ласкает слух Чуи, — буду тебя лечить… Сначала по два укола в день, потом по три, — Чуя округляет глаза, — ну а что ты хотел? Там будут нужные для организма добавки и вещества, гормоны всякие, мозг будем прокачивать твой. Может «дурь» и выбьем! — Дазай шутит, но рыжий об этом не догадывается и уже на полном серьезе задумывается над тем, что это чучело высотой с Пизанскую падающую, будет вкалывать в него эти чёртовы шприцы, коих он боялся до усрачки ещё в детстве. Ой ля-я. — Не позволю, — хмурится Чуя, ёрзая на кресле, садясь как можно глубже. — Позволишь, куда ты денешься? — в глазах психотерапевта играют чёртики, — или я тебя на этом столе растяну и насильственным путём… — Да Вы сумасшедший! — по-настоящему испуганно взвизгнул Чуя, с ногами запрыгивая в кресло и вцепляясь в него руками, словно эти уколы, которых у Скумбрии естественно нет, собираются пачками втыкать в него прямо сейчас. — А то как же! Только сумасшедших психотерапевтами и делают! — кивает Осаму, Накахара щурится и ищет глазами, чем запустить в бесючую бошку, по возможности что-нибудь тяжелое и острое. Что б наверняка. — Я-я вызову полицию! — голос дрогнул не понятно от чего. То ли от смеха, то ли от ужаса. Он шутит, хочет думать Чуя. Он не шутит, думает Чуя. — Тебе никто не поможет, — Дазай зловеще смеётся, прикидывая в голове, сколько ещё продолжать этот спектакль, ибо время посещения подходит к концу, а Чуечка похоже повёлся. Осаму считает, что если все приёмы будут проходить таким образом, то кроме этого злопакостного Ацуши он ничего не узнает. — Я позову сюда Арнольдика! — Аха-ха, вот это он смешно придумал. Шутки про Терминатора всегда будут актуальны. Дазай разразился диким смехом, пока Чуя напротив кусал губы, ногти, локти, чё-там-кусают, пытаясь не заржать за компанию. Миссия успешно провалена.       Осаму сползает по креслу вниз, роняя бежевый плащ со спинки и держится рукой за стол, продолжая истерично смеяться. Вот это смешно, вот это одобряю. Стоит взрыву, по десятибалльной шкале набирающему 11, смеха утихнуть у Дазая, мелодичный и приятный смех Чуи снова заставляет шатена хохотать как дикарь или того хуже. Смеяться с кем-то за компанию любят одни девчонки из 6 класса, скажет Дазаю Чуя. Смеяться с кем-то это круто и в два раза смешнее, скажет сам себе Чуя. Смеяться с Дазаем это шикарно, скажет подсознание. — Ладно-ладно, всё, посме…смеялись и хватит! — Осаму улыбается и снова садится в кресло, накидывая на спинку плащ. Чуя выглядит счастливым. Он уже давно не смеялся. Так не смеялся. Подросток откашлялся и, увидев время, поднялся с кресла, засовывая руки в карманы. Ну блять. Оказывается уже всё. Конец. Опять ни о чём таком и не поговорили. Словно всего две минутки пробежали. — Приходи на следующей неделе в пятницу в 5, окей? — Осаму напоследок протягивает рыжему конфетки. Тот кивает, поспешно набивая рот драже. — Но знаешь, лучше было бы, если бы ты состоял в гражданском движении за ЛГБТ. А ещё лучше, если бы был представителем, — Чуя юркнул за дверь, оставляя Дазая в лёгком удивлении. Што.        Выйдя из уютного кабинета в коридор, первое, что видит Чуя — недовольное лицо матери. Она почему-то стала часто быть очень недовольной. Всем. Абсолютно. Это бесит и пугает одновременно. — О чем сегодня говорили? — прохладно интересуется Озаки, направляясь рядом с сыном к выходу. Тот уже сам не хочет быть ее сыном. Терять-то нечего. — О том, что у Арнольда красивая задница, — спокойно отвечает Чуя. Нет, вы не подумайте. Он не любит дерзить родителям. Просто сейчас ему реально абсолютно по барабану. Стоит вспомнить теплые объятия Осаму и всё остальное кажется пустышкой, подделкой настоящего мира. — Заткнись и не говори такие мерзкие вещи, — морщится Коё. Она уже устала. Устала от этих выкидонов сына. Ее пугает его привязанность к своему полу. Помнит, как сейчас, что заходит в его комнату, где они с другом сидели и играли в видеоигры и вдруг видит жуткую картину: Ацуши, всегда милый и вежливый юноша, старше Чуи всего на год, крепко обнимает её сына за талию, притягивая к себе вплотную, худенькие ручки Чуи копошатся в белых волосах друга, и они целуются. Два парня, вроде-как-друга целуются. Глубоко. Взасос. Рубашка сыночка расстёгнута почти полностью. У Озаки был чуть ли не нервный срыв. Всегда так яро преследующая ЛГБТ, она наблюдала свое собственное, родное чадо, извращенное таким путем. Можно сказать, что для Озаки это стало ударом. Она не ожидала. Никак. Совсем. После этого она больше не хвалила его. Старалась избегать контакта. Сторонилась, презирая его ориентацию. А теперь он стал так дерзить. Давить на нервы сильнее. Шутить свои мерзкие голубые шутки. Дазай выглянул в окно кабинета, наблюдая, как к самому крыльцу центра подъехала черная, дорогая машина. Первой в неё села Озаки. Поправляя длинную юбку и высокий пучок. Затем должен был Чуя. Но похоже перед этим ему что-то сказали — что-то обидное, и он решил не садиться. На улице стеной льет дождь. Осаму совсем чуть-чуть приоткрывает окно, слыша обрывки фраз сквозь ветер. — Если так презираешь, то нафига возишься со мной?! Брось уже эту игру в заботу! — у Чуи вот-вот сорвётся голос, Осаму вцепился побелевшими на костяшках руками в оконный проём. — Действительно, зачем это?! — Коё-сан хлопает дверью машины и вскоре автомобиль отъезжает. Отъезжает не далеко — до поворота на шоссе, за дождём плохо видно. Накахара продолжает стоять у крыльца. Обхватив себя руками и вздрагивая от холода. На нем одно худи. Ничего сверху. Он же явно не ожидал, что обратный путь будет не на машине. Или все же он сейчас пойдет и догонит мать? Она же не зря в конце концов сказала водителю там остановиться? В этот раз Чуя обиделся по-настоящему. Он на зло решил остаться там, под козырьком на улице, мёрзнуть на ветру и стучать зубами от холода, но упорно не идти. Шатен кидает быстрый взгляд на черные часы в виде кошки в углу. Больше у него клиентов нет. Дел тоже нет. Думает психотерапевт недолго. Накидывает на плечи свой собственный плащ, отыскивает черный и более короткий в шкафу и покидает кабинет, щёлкнув выключателем и закрыв дверь. — До завтра, — кидает он дежурной, та улыбается, он улыбается в ответ. Приятный обмен любезностями. Не то что с Чуей. — И вот мы снова встретились, — Чуе, злому на весь мир Чуе, не слышится. Он действительно слышит этот до боли знакомый голос. — Арнольда спущу, — угрожающе обещает ему рыжик, на что Осаму лишь беззаботно улыбается. — Снова мать? — Дазай знает ответ. Интересуется чисто для галочки, дабы подтвердить четкую теорию. — Конечно, — как само собой подразумевающееся отвечает Чуя, пожимая плечами. Ему уже плевать. Дазай задумчиво раскрывает зонтик и бросает черный плащ на худые плечи. — Хочешь до дома провожу?