Неизлечимо

      Дазай бросил взгляд на часы. 16:34. Ещё 26 минут… Так долго. Осаму не хочет этого признавать, но он соскучился по Чуе. Сильно. И ждёт его появления здесь уже давно. Наверное, с прошлой пятницы. Неделя тянулась так медленно, заедая на поворотах, словно всеми силами пыталась оттянуть неизбежное. Неизбежного Чую. Осаму вздыхает и переводит взгляд на сидящего перед ним клиента — девочку лет 12, с располосованными чем-то острым, возможно лезвием, руками. Везде, кроме вен были шрамы и новые порезы. Дуреха. Ну реально. Осаму уже знал таких девочек и, честно говоря, молча презирал. «Мне не хватает внима-ания». «Мои попытки заглушить моральную бо-оль». Мозгов тебе не хватает. Дазай поправляет карандашницу кончиками пальцев, хотя в руках растёт напряжение, что бы снести всё к чертям собачьим. Терпи. Вдруг, неожиданно, распахивается дверь в кабинет. Когда в одном предложении стоят «вдруг» и «неожиданно» жди либо беды, либо праздника. А что делать, если случилась и беда и праздник? Ведь пришел Чуя. Это праздник. Он выглядит так, словно его пропустили через мясорубку. Это беда. — Чуя?! — Осаму теряет самообладание на какие-то секунды, — что ты тут… — шатен кидает быстрый взгляд на весь внешний вид подростка, — впрочем, не важно! Всё, м-м, — он отчаянно пытается вспомнить имя девочки, заинтересовано смотрящей на ввалившегося в двери Чую, — милейшая, прием окончен! Девчонка быстро поднимается и уходит. Демонстративно обогнув Чую, мол, ну и пожалуйста, ну и возитесь со своим рыжим. А я, всем такая никому не нужная деловая колбаса, пошла. Ну и скатертью тебе дорожка. Накахару колотит озноб. Он поднимает на Дазая, выскочившего из-за стола, глаза, и они быстро наполняются слезами. Осаму старается быть адаптированным в ситуации — подходит к Чуе и притягивает к себе, сцепляя руки на его пояснице сзади в замок. Говорят, объятия и любой тактильный контакт располагают к себе, и после этого Осаму уже досконально рассматривает парня. У Накахары оторваны пуговицы от школьной рубашки в двух местах. Рубашка в принципе выглядит помятой, а ещё на ней кровь. Кровь?! Дазай впивается внимательным взглядом в Чую, выискивая, откуда могла пойти кровь, и замечает плохо вытертую ржаво-красную дорожку на подбородке. Изо рта? Передние пряди рыжих волос слиплись от прежней жидкости и покрыты бордовой коркой, руки дрожат, а в глазах стоят прозрачные слёзы, от которых рыжие ресницы намокли, и покраснела кожа вокруг. Дазай решает не задавать вопросы. Из-под рубашки видны кровоподтёки и гематомы, новые причём, а коленки на брюках школьной формы сбиты и испачканы. Снова избиение? В школе? Иначе бы Чуя не пришел так рано и в форме… Господи, ну что опять случилось? Осаму молча нагибается, обнимая Чую, утыкаясь лицом в его плечо, восхищаясь его маленьким ростом и чувствуя себя педофилом. Руки с длинными паучьими пальцами медленно гладят чужую напряжённую спину, проходясь пальцами по позвоночнику. Плечи Чуи передёрнуло, а из груди раздался тихий хриплый всхлип, потонувший в свитере Дазая. Где-то между ворсяными нитями и сердцем Осаму, что отозвалось на этот всхлип тупой, тянущей болью. Чуя сжал в руках мягкий джемпер на груди врача, зарываясь в него носом и наконец позволяя слезам литься безостановочно. Не сдерживая. — Они… они х-х-хотели м-меня, — тихо шепчет Чуя, судорожно глотая воздух, — они… Они п-п-почти… — Накахара задыхается, не продолжая, но Дазай и так всё понял. Он старается не останавливаться гладить Чую по вздрагивающей спине, но сейчас намного сильнее хочется пойти в ту школу и совершить акт рукоприкладства. Но Осаму лишь сжимает челюсти и молчит. — А-а ещё они… Они мне-е рубашку п-порвали, — загнанно произносит Чуя, зажмуриваясь до красных точек перед глазами. Больше он ничего сказать не может. Пытается, но не может. Осаму чуть сильнее сжимает худые плечи, проходясь руками по вьющимся волосам. Он неосознанно шептал: «Всё будет хорошо. Всё пройдёт. Потерпи немного и пройдёт». — Я их ненавижу, — неожиданно четко говорит Чуя в свитер, отчего его слова звучат чуть приглушённо, — ненавижу, чёрт возьми! — Накахару начинает трясти вовсе не от слез. Чуя начинает смеяться. Он отлипает от намокшего свитера психотерапевта и начинает судорожно размазывать слёзы по лицу, не переставая при этом хихикать. Не будь Осаму психотерапевтом, не будь он просвещенным гением, он бы испугался резкой смене настроения Чуи. Только что плакал, а тут вдруг хохочет. Но Дазай просвещен и знает, что это называется нервный срыв и с этим придется мириться какое-то время. Главное потерпеть и успокоить его. А то кто знает, сколько это продлиться может. Главное не переборщить с успокаиванием. — Чуя… — зовёт его Дазай, отнимая дрожащие ручонки от лица, — Чуя! — Накахара не слышит, широко улыбаясь и смотря невидящими глазами куда-то над левым ухом Осаму. У него аж мурашки от этого взгляда пошли. Абсолютно безжизненный взгляд без радужки. Словно один зрачок внутри раздражённого белка с полопавшимися сосудами. — Чуя! — повышает голос шатен, кладя руки на худые узкие плечи и хорошенько встряхивая. Ноль эмоций. Чуя продолжает посмеиваться, растягивая губы в улыбке и качая головой. Медленно, размеренно качает головой туда-сюда… Туда-сюда… И смеётся. Это всегда страшно, когда человек теряет человеческий образ. По кодексу, то бишь правилам, Дазай имеет право применять к своим клиентам силу, если того требуют обстоятельства, но ему так не хотелось этого делать. Тем более, вспоминая себя со своими истериками он помнил, что бить надо больно, желательно до крови. А Чую и так только что избили. Это же садизм какой-то. А Осаму же не садист. Он же за гуманизм. Поэтому психотерапевт дотянулся до кружки с водой, что стояла на подоконнике, откуда она, шатен и сам не знает, и плеснул из неё в лицо Накахары. Помогло мало, честно говоря. Чуя закашлялся от воды, давясь ей, но этого приступа кашля не хватило для возвращения в организм здравого рассудка. Мозг взял длительный отпуск? Тогда его срочно вызывают обратно. Как бы ЧП. К’омон. — Чуя, не заставляй меня применять насилие, — Дазай хмурится. В конце концов, чего его жалеть? Это вынужденная мера, которую следует соблюдать согласно вышенаписанным законам. Что ж. Подождём ещё минутку и если изменения наблюдаться не будут, то… — Чуечка, — тянет Осаму, заглядывая в глаза, но ничего кроме исступленности там не наблюдается. По фарфоровым влажным щекам опять покатились слёзы, закатываясь в раскрытый в оскале рот. Ну чёрт побери. — Чуй, спасибо потом скажешь, — на всякий случай говорит Дазай, прекрасно понимая, что Накахара его не слышит. Осаму стягивает с пальца кольцо, которое привык носить, и размахивается, отвешивая подростку пощечину. Рыжую голову отнесло назад, в сторону, кудряшки запоздало взметнулись в воздух, снова падая на плечи. Чуя не думал завязывать высокий хвостик? Ему бы пошло. Дазай с тихим профессиональным восторгом наблюдал, как зрачок стремительно уменьшается до нормальных размеров и в радужке зарождаются блики. Процесс пошёл. Рыжие брови медленно ползут вверх, уголки губ опускаются вниз, с лица исчезает страшный оскал. Неужели сработало? — Скумбрия? — хрипло проговорил Чуя, полуутверждая, поднимая на Осаму глаза. Тот даже почти проигнорировал, как его назвали. Главное, что Чуечка приходит в себя. — Я, я это, дурашка, — облегчённо улыбается Дазай, снова надевая на средний палец кольцо. Чуя молча отталкивает его, словно и не плакался в его жилетку свитер несколько минут назад, и проходит к креслу посетителя, плюхаясь в самую глубь, так, что колени были чуть ли не выше головы. Чуя на автомате трёт щеку ладонью, морщась от саднящей боли. Но не возникает с претензиями, молчит. Это для всеобщего блага. Ни ответа, ни привета, ни поклона до земли… Ни объяснений… Щипцами их что-ли из него вытягивать, или как? — Думаю, что произошло, спрашивать бессмысленно? — Осаму облокачивается об стол напротив кресла Чуи и складывает руки на груди, скрывая мокрое пятно Накахаровских слёз. Этого ему видеть не надо. Не сейчас. — Не знаю, — дёрнул плечами Чуя, и Дазаю показалось, что он сейчас снова заплачет. Но нет. Не плачет. — Как это понимать? — Осаму, вот чего ты такой дотошный? Знаешь, что хочется с тобой сделать за эту дотошность? Ну, наверное, догадываешься. — Так и понимать, — огрызается рыжий, — а вот тебе надо знать, что там случилось, да? — Желательно, — тотчас отзывается Осаму, природное врождённое любопытство никто не отменял. Из сбивчивых рыданий мало что понять можно. Чуя поднимает на него глаза и долго внимательно смотрит, сощурившись. Кто знает, что у него на уме. И где гарантия, что Чуя опять не сорвётся, пока будет рассказывать произошедшее. — Ты хочешь поговорить об этом? О срыве? — спокойно спрашивает Дазай. В позе Чуи читается смятение. Он явно поражен своей неожиданной истерикой. Он же теперь как паршивая овца. Не может себя контролировать. Так быть не должно. — Меня теперь можно называть истеричкой, да? — невесело усмехается подросток, склоняя голову к плечу. — Это нормально, Чуя, — мельком вздыхает Осаму, — в этом нет ничего постыдного или из ряда вон выходящего. — То есть, и у тебя такое есть? — подозрительно спрашивает Чуя, щуря глаза вновь. Когда он так делает, хочется затискать его в объятиях по самое не могу. Что бы прогнать «злючку-колючку» и найти нашего Чую, что спрятали в шкафу. — Во-первых, у Вас, — механически поправляет Осаму, — во-вторых, да. У каждого человека бывают нервные срывы. У многих они схожи или различаются. — Это… Это можно контролировать? — вздохнув спросил Чуя, зажав ладони между коленями. — В большинстве случаев нет, — невозмутимо ответил Дазай, — но тебе же не нужны факты из учебника? Нет никакого желания всё это вспоминать, — смущённо улыбнулся он, запустив руки в волосы на затылке и тихо рассмеявшись. Чуя смотрел на него широко и удивлено распахнув глаза. Накахаре не верилось, что вот сейчас он сидит здесь, рядом с Осаму, в тишине, покое, тепле и добре. Где его, если и не любят, то хотя бы не презирают и если терпят, то терпят молча, совсем этого не показывая. Казалось нереальным, что каких-то тридцать минут назад Чуя был в школе, подвергаемый насилию со стороны сверстников. Захотелось обнять Дазая. Высказать ему, как Чуя благодарен врачу за то, что его кабинет стал пристанищем для везде понукаемого подростка. — Ну, это случилось вовремя обеда, — неуверенно начал Чуя, рассеянно рассматривая такое полюбившиеся за короткий срок лицо напротив, — они подошли, начали опять шутки свои ебучие… — Чуя употребил слово, за которое получил осуждающе: «Ну Чуя!» — …Нет, мне так-то, похуй, — «пожалуйста, не матерись». — просто… Просто они ещё с утра до меня докапывались. Вот я и не сдержался. — Врезал им хорошенько? — усмехнулся Дазай, подбадривающе протягивая Чуе драже. — Типа того, — скривился рыжий, — но им почему-то не понравилось, — и снова это ощущения нереальности происходящего. Вот сидишь, ешь конфетки, жизни радуешься. И как поверить, что ранее кровью харкал в коридоре? — Ну они и… — Накахара сглотнул, — и решили отомстить. Сначала просто били, я думал что на этом все кончится, а нет. Потом… Потом один из них такой: «Для тебя же лучше не орать» и… И давай рубашку рас… расстегивать, — Чуя замолк, опуская голову. Дазай молчал, переваривая услышанное. — А потом какая-то девчонка пришла, её Кёка зовут. Мы с ней убежали. И она сказала, что нам теперь надо держаться вместе. Ей, мне и её девушке, — последнюю фразу Чуя договорились в искреннем удивлении. — Ну нифига у вас там клуб весёлых и находчивых, — бормочет Осаму себе под нос, не зная, смеяться ему или плакать. — Сам в тихом ужасе, — бурчит в ответ Чуя, сколото усмехаясь и Дазай замечает, как из прокушенной губы по подбородку скользнула капля крови. — У тебя кровь на лице, — тотчас сообщает шатен, констатируя факт и доставая из ящика влажные салфетки с терпким ароматом ромашки и лаванды. — Где? — Чуя ощупывает свою физиономию, натыкается на влажную дорожку и с интересом изучает взглядом испачканные алым пальцы, после чего быстро подносит их к губам, облизывая. — Кровь девственников любишь? — усмехается Осаму, опускаясь перед креслом на корточки. — Не, у девственников ещё не пробовал, — увидев расширившиеся глаза шатена, Чуя хихикнул, — да шучу я, шучу! Я ж не совершеннолетний. Да и не с кем мне… — Никогда не шути так, — Дазай нахмурился, поднося к лицу Чуи руку и проводя салфеткой по крови. Та лишь размазалась по подбородку ржавым пятном. Цокнув языком, Осаму снова попытался вытереть след, но, видит Ками-сама, руки у него росли явно не из ключиц. — Су…пер! А можно поаккуратнее? — взвился Чуя, вырываясь из рук Осаму, — я тебе не из пластилина! — может шатен чересчур сильно надавил на чужой подбородок? Да ну, бред какой-то. — Успокойся, — процедил сквозь зубы Дазай, тот от сосредоточенности даже взмок. — Да харе уже! — снова вскрикнул Накахара, когда горький от мыла уголок салфетки опять попал ему в рот, — я что, ребёнок малолетний?! Сам могу! — Не можешь, — чисто на автомате, чтобы поспорить, парировал Осаму, высунув от усердия кончик языка. Салфетка приняла вид солдата Афганской войны. Покрытая разводами крови и смятая — самое место в рядах ветеранов. — Могу, пусти! — Чуя взбрыкнул, упираясь руками в сидение кресла позади себя и сползая вниз, подтягивая ноги к груди. — Не рыпайся, — Дазай не выдерживает и вдруг прижимает Чую одним коленом к креслу, дабы поменьше вертелся. Встретившись с ошарашенными глазёнками подростка, шатен прикусил губу, пряча улыбку. — Ты что творишь, а?! — Чуя затрепыхался с новыми силами и, похоже, новой религией, так как успел перечислить всех известных ему богов вплоть до Аллаха. — Погоди секунду, — Дазай возвращается к своему увлекательному занятию, но вот Чуя годить не собирался. Он упёрся руками и, по-возможности, ногами в нависающую над ним тушу Осаму и стал изо всех сил пытаться его скинуть. Ибо насилие над детьми карается законом. — Я сейчас мили…полицию позову! — верещит Чуя, стараясь если не убить, то как минимум глаза выцарапать. Чтоб не повадно было. — Я же тебя пока не насилую, — чёрт. Дазай не хотел говорить «пока». Оно само-о. — Пока?! — вцепился в слово рыжий, — а, то есть потом будешь?! — Накахара больно царапается. Не верите? Всё равно сами не проверяйте. — Если не перестанешь дрыгаться, то вполне возможно, — сейчас не хватает музыки из хоррора на заднем плане и выцветающего кадра. Ту-дум. — Чего? — севшим голосом переспросил Чуя, останавливаясь на секунду и уставившись на шатена огромными глазами. — Того, — огрызается Осаму, стараясь скрыть за волосами налившиеся кровью уши. Стыдно то как. Кабинет погрузился в мерзкую, смущающую тишину. Осаму готов был тоже уверовать в Аллаха, лишь бы тот разогнал это безмолвие. Мозги плавятся. — А ещё, знаешь, что мне мать сказала вчера? — Чуя с интересом рассматривает сосредоточение лицо Дазая. Главное вовремя менять тему. — Мама, — на автомате поправил Осаму, хмурясь. — Мама, — скривился Чуя, — так вот, сказала она, что если меня к концу следующего месяца не «вылечат», она меня отправит в исправительный лагерь на зимние каникулы. Шатен лишь поднял брови, цокая языком и качая головой. Все эти придурковатые выкрутасы родителей его знатно бесили. Им что, делать нечего? Только и думают о том, как ребёнку усложнить выживание. О, у него как раз свободный час между психологией и тяжёлой атлетикой, отправим его на бисероплетение! Или как это работает? Что у них вообще в голове творится? Дазай надеется, что никогда не узнает и сам таким родителем не станет. Вообще, в принципе родителем не станет. Нет, не та компетенция. — Это… Не правильно, — подмечает наконец Осаму, откладывая салфетку и доставая другую, нависая над Накахарой всей тушей, загораживая солнце. Точнее торшер. — А я сам не догадался, — Чуя скалится, но в глазах читается боль. Он уже задолбался. Какого черта к нему постоянно суют нос, в его жизнь, его личные отношения. У них других дел нет? — М-м, а ты не пробовал… — Дазай замолкает. Он боится сказать то, что давно уже вертится у него на языке, — не пробовал… — Что? Васаби я пробовал. Не вкусно, — скривился Чуя, но заметно напрягся, словно уже зная, что хочет предложить психотерапевт. — Нет, я не об этом, — шатен вздохнул, наконец убирая руки от лица Чуи и отваливаясь от него, выпрямляясь во весь рост. Накахара вздёрнул подбородок, сузив глаза и внимательно следя за каждым движением бывшего студента. — А о чём? — в голосе Чуи было больше яда, чем у гадюки. — О том… — Осаму набрал в лёгкие по больше воздуха. Тупая ситуация. Неужели ему так сложно просто сказать эти дурацкие слова? Он не сопляк какой-нибудь, а мужик какой-нибудь, рубим с плеча. Да. — Ну-ухх… — рыжий подавился воздухом, распахнув глаза и теряя напущенный вид — Дазай неожиданно присел на корточки, становясь с Чуей одного роста, — т-Вы чё удумали? — Накахара вцепился руками в подлокотники до побелевших костяшек. — Чуя, — серьёзно произнёс Осаму, ему вдруг стало жутко неловко, — ты не пробовал сказать родителям, что больше не гей? Ведь… Ведь это же могло быть, ну-у, как бы… Погоня за модой? — ну ля-я. Осаму увидел как в глазах Чуи появляется грусть и разочарование. Он поднял брови домиком и скривил губы, словно собирался заплакать. Подросток сощурился, поднимая верхнюю губу, отчего его лицо приняло самый разнесчастный вид. Разочарование, как от предательства. Разочарован. Я от Вас такого не ожидал. Расстояние между их лицами было сантиметров 5. Как там говориться? «Сжигая последние сантиметры»? «Сокращая расстояние до нуля»? Ну, перед сценой поцелуя. Так вот, здесь описать можно примерно так: «Убив последние сантиметры…». Да, как-то так. С Чуей вообще одни убийства сочетаются. Убийство здравой психики. Убийство стереотипов. Убийство гетеросексуальности. Лицо Осаму было так близко. Знаете, иногда такое ощущение — смотришь на друга или знакомого и вдруг в мозгу мысль, что ты хочешь его поцеловать. Прям, либо поцелую, либо умру. А кто Чуе Дазай? Знакомый? Просто лечащий врач? Чёрт его знает. Шатен ничего не успевает понять. Всё происходит слишком сжато, как будто кто-то решил резко запороть этот момент его жизни. Чуя подаётся вперёд, кладя ладошку на бледную щёку Дазая и касается его губ своими, склонив голову вбок и зажмурив лазурные глаза. Большой палец подростка — с запёкшейся на нем кровью — быстро проводит по чуть обветренной коже, обрисовав полукруг. Осаму успевает только испуганно вздрогнуть. Вот чёрт. Поцелуй получается слишком мягким. Слишком не характерным для Накахары. Но Дазай явственно услышал грохот — грохот его надежд на жизнь с заботливой женушкой. Его долбанная судьба определена. Все мосты сожжены, дороги назад нет. Её и не было. Кому он врёт? Так что это, казалось бы, невинное касание сделало больше, чем могло. Намного больше. Чуя мимолётно докоснулся кончиком горячего языка до края чужих обветренных губ и медленно отстранился, не убирая руки с чужой щеки, нечитаемо смотря на реакцию Осаму из-под полуприкрытых век и рыжих, дрожащих ресниц. Губы у Накахары были разбитые, нежнее, чем обычно. У Осаму словно остался солоноватый привкус на губах. Дазай, находясь в глубоком шоке с гладкими стенами, из которого не выберешься, дотронулся кончиками пальцев до своих губ, растерянно проводя пару раз, после чего этой же рукой накрыл сверху ладошку Чуи, явно совершая это на автомате. — Что ты… — Вот видите, я же не могу врать самому себе. Это так не работает, — усмехается Чуя, пряча за усмешкой эмоции. В основном отрицательные эмоции. — Чуя… — Дазай отпускает чужую руку и та падает ему на плечо, скатываясь с него на колени обратно к рыжему. — Или, по Вашему, я должен сказать: всё, моя гей-карта истекла в прошлом месяце и я забыл её заменить? — не совсем точно цитируя мем, скривился Чуя. Дазай не мог выкарабкаться из шока. Как бы не пытался. — Так что нет, это так не работает, Дазай-сан, — пожимает плечами Накахара, отворачиваясь и рассматривая шкаф в углу. Осаму медленно поднимается, покачиваясь, и идёт к своему месту по другую сторону стола. Как Чуя вообще может нормально с ним разговаривать после… после этого? Дазай-сан… Чуя давно перешёл на «Вы»? Почему из уст Чуи это звучит так похабно и омерзительно одновременно? Скумбрия была намного лучше. Но какого всё-таки чёрт- — Вам противно? Голубые глаза по ту сторону смотрят внимательно и с прежним разочарованием в Осаму. В нём разочаровались. Полностью. Бесповоротно. Кто за язык тянул говорить эту чушь про враньё родителям? Идиот. Это тебе противно. — Нет… Нет, — Осаму сглатывает, и кадык подпрыгивает под воротником рубашки, — но больше так не делай, хорошо? — делай так постоянно, чёрт возьми. Теперь Дазай точно ненавидит себя. Надо было притянуть его к себе в тот момент, а не… Да что уж. Он просто опять всё испортил. А ведь их отношения только начали налаживаться… Ну молодец. Ещё и попросил так больше не делать. Чтоб уж наверняка разрушить все связи между ними. Нобелевскую премию по идиотизму в студию. Срочно. Под активные аплодисменты. Хотя, он же врач! Врач, который должен лечить пациента, а не крутить с ним романы. На службе никаких чувств. «В кабинете ты хитрая, изворотливая машина без сердца» — так любила выражаться Йосано. Довыражалась, — девушке 26, отбоя от парней нет, а она всё о работе как заведённая твердит. Разве Осаму хочет стать таким же? Нет конечно. Значит ли это, что ему стоило тогда не сидеть, чёрт побери, с каменным лицом, а что-то предпринять? Ну он же у нас Осаму-до-меня-доходит-как-до-утки-Дазай. — Хорошо, — тотчас отзывается Накахара, смотря на стену позади Осаму. Повисла тишина, которую Дазай ненавидит больше всего. Тишина, когда любая тема для разговора, какой бы она не была, будет расценена ниже плинтуса. Остаётся лишь молчать. Чорт. — Я, собственно, раньше пришел. Значит и раньше закончим, — Чуя поднимается с кресла, сжимая зубы и смотря все так же куда угодно кроме врача. — Д… Да, — рассеянно проговаривает Осаму, поднимаясь следом. Он с беспокойством смотрит, как худая фигура направляется к выходу. — Чуя, постой! — вдруг вскрикивает Дазай, огибая стол и поспешно приближаясь к парню. Тот вопросительно обернулся, рассматривая стену. Осаму вдруг показалось, что он видит рыжего чуть ли не последний раз. Словно что-то сломалось, хрустнуло и надломилось, уже не в состоянии быть восстановленным. — Чуя, прости, я не должен был… — Ничего, — тихо перебивает Накахара и улыбается уголками губ, заставляя Осаму замолкнуть, — всего доброго, Дазай-сан, — дверь кабинета с мягким хлопком закрылась, оставляя Осаму одного.