Какого чёрта?
Накахара на негнущихся ногах повернулся и с усилием заставил себя пойти к дому. Ему казалось, что мир не станет прежним. В любом случае, сейчас.***
Дазай осторожно положил ключи на тумбочку в темном коридоре и аккуратно снял обувь. Наверное, впервые в своей жизни он пытался сделать все аккуратно, осторожно и не грубо. Потому что на самом деле ему хотелось все крушить и ломать, разбивать тарелки об стену и кричать нехорошие слова. Но нельзя. Поэтому он весь адреналин в крови настроил на то, чтобы движения стали плавными и мягкими. От этого каждая мышца в теле напрягалась, поджилки дрожали, а левый глаз дёргался. Осаму сам не мог точно сформулировать, что на него нашло. Зачем он так непредусмотрительно распахнул потайной шкаф, вывалив из него скелет, прогремев костями? Дазаю показалось, что Чуя стал привязываться к нему. Что просто из интереса к новому человеку стало появляться нечто большее. И Дазай не хотел этого. Не из-за эгоистичных соображений, вовсе нет, он наоборот, очень желал укрепить их связь, сделать новый шаг вперёд, но для него были важнее чувства Чуи, чем свои. Что было бы, если бы Накахара узнал о его секрете намного позже? Когда они уже были бы «привязаны» друг к другу? Он бы не смог отпустить Осаму, он бы поборол в себе отвращение к подобному и вскоре для него бы суицид стал нормой жизни. Шатен бы себе этого не простил. Уж лучше сейчас презирает, чем потом пытается принять, ломая себе моральные устои и психику. Осаму не хотел его отталкивать. Дазай хочет показать, кто он есть и на что он был способен. Чуя должен знать. Не может, а должен. Психотерапевту кажется, что после этого Чуя перестанет с ним разговорить. Начнет чураться его. Отстраняться. Вздрагивать, когда встретится с карими глазами. И тогда Чуя точно не вспомнит, как хорошо провел время с Осаму до того, как узнал эту тайну. Тогда для Накахары в памяти останется только то, что его лечащий врач в прошлом суицидник. Не боялся ли Дазай, что Чуя кому-нибудь расскажет? Нет, почти нет. Накахара выглядел, как человек умный или, как минимум, понимающий. И ясен пень, ему даже рассказывать подобное некому. Только, разве что, Акутагаве с Ацуши. Но Осаму не думает, что кто-то станет передавать другим такое. Постарается сохранить их нервы, либо просто осознает, что это сугубо личное, коим нельзя раскидывать, как бесполезными сплетнями. — Я идиот, — констатирует врач, плюхаясь на диван и задирая подбородок к потолку, положив затылок на спинку софы. Может, Чуя всё-таки не отстранится от него? Хотя, что мог подумать подросток, когда его психотерапевт вдруг признаётся, что когда был его возраста пытался самоубиться несколько раз? Навряд ли что-то хорошее. Дазай сжимает руки в кулаки, зажмурившись до точек перед глазами. В кожу ладоней больно впились ногти, оставляя следы красные полумесяцы. Шатену казалось, что он уже забыл прошлое. Смог начать с белого, чистого листа. Воспользовался своим вторым шансом. Истратил лимит. Но раны легко разошлись по шву, открываясь, причиняя новую боль. То, что Осаму так усиленно пытался прогнать, стереть из памяти, забыть, как страшный сон, легко и непринужденно всплыло в голове. Широкие швы сшитые грубой ниткой сразу разъехались, стоило появиться ему. От прошлого не убежишь. Дазай снова начал чувствовать, изменился благодаря Чуе-переверну-твой-мир-с-ног-на-голову-Накахаре. Осаму уже двадцать раз успел проклясть себя за то, что открыл «ошибки молодости» Чуе, и двадцать два раза согласиться с собой, что сделал все правильно. И пока количество соглашений перешивало, Дазай мог оставаться в относительном спокойствии. Но надолго ли?***
Пятница, вечер. Обычно, вечер пятницы ассоциируется с чем-то приятным. Будь то учеба, или работа — вечер пятницы — это отдых. Можно никуда не торопится, выспаться, выключить будильник, зная, что завтра можно проснуться поздно, а можно вовсе не вставать целый день с кровати. Этот вечер пятницы был для всех таким же. Для всех. Но не для Дазая. Осаму чувствовал, как медленно варится в своем соку. Начиная с семи утра, после того, как он разлепил веки, психотерапевт не находил себе места. Метался туда-сюда, цепляясь взглядом и руками с паучьими пальцами за все подряд, буквально, чуть не на стену лез. Голова гудела, раскалывалась от мыслей, и все думы были устремлены в одном направлении. Ведь сегодня, как уже не раз говорилось, пятница, а в пятницу приходит Чуя. Чуя не покидал мозг Дазая ни на секунду. Он буквально взял долото и сверлил черепную коробку изнутри. Осаму уже в тихом ужасе искал способ отменить прием, зная, что это невозможно. Шатен попросту боялся. Боялся, что Накахара начнет его избегать. Или игнорировать. Или пугаться. Или, что казалось самым страшным, от мысли о котором ныло в груди — Чуя мог презирать его. Стоило подумать об этом, как руки опускались, и все что хотелось сделать, это забиться в угол, закрыть голову руками и биться в истерике. Поэтому Дазай запретил себе думать, как бы не хотелось. Перед приемом Накахары у Дазая была какая-то девочка. Сколько он не пытался, запомнить ее имя оказалось невыполнимой для него задачей. Этот ребенок изначально не дарил Осаму приятных ощущений, а сейчас, когда вот-вот дверь должна была открыться и пришел бы Чуя, клиентка и вовсе отталкивала тем, что задерживалась, заезжая на перерыв Осаму. Такие вольности позволяли только Чуе. — Всего доброго, Дазай-сан, — Никто-Не-Узнает-Ее-Имени встала с кресла и отправилась к двери. По одной ее походке Осаму видел, как самооценка данного ребенка пробивала потолок, посыпая плечи штукатуркой. — До свидания… — шатен рассеяно перебирает в памяти имена. Агата? Камелия? Амелия? — Смотри куда прешь, психически больная! — шатен вздрагивает от до боли знакомого голоса и отрывает взгляд от стола, в который основательно затупил. Чуя. Накахара врывается в кабинет подобно цунами — сметая все на своем пути и не оставляя надежды на спасение. Огненные волосы взметнулись в воздухе, мелькнула пятном яркая толстовка и Накахара оказался на полу, упираясь руками позади себя. Сдув с носа мешающую прядь, подросток задрал голову, смотря на леди с такой ненавистью, что Осаму на своем кресле поежился. И совсем захотел провалиться сквозь обивку кресла, когда Чуя блеснул знаниями в матерных выражениях. Девчонка, в которую так неудачно влетел рыжий, задрала нос и проплыла мимо, самодовольно пропищав: — Я когда иду, вверх смотрю, а не вниз. Дазай издает тихое «оу», а Чуя, успев подняться, тотчас срывается с места, подставляя клиентке подножку. Око за око, за зуб целую челюсть. Через секунду она оказалась на полу. Осаму разрывается между желанием вмешаться, или не трогать их и дальше. — То, что говорить научилась, еще не значит, что научилась думать, — шипит рыжий, и врач даже не чувствует вины, что полностью болеет только за Чую. Дама не успевает съязвить в ответ, так как Накахара просто выталкивает ее из кабинета, захлопнув дверь. Вместе с хлопком двери пробудились прежние переживания. Повисла тишина. Чуя молча подошёл к креслу и плюхнулся в него, вытягивая ноги вперёд. — М-м… Привет, Чуя, — Осаму закусывает губу, не в силах посмотреть на подростка. Спокойно. Спокойно, все ещё не настолько плохо. Подросток поднимает на Осаму глаза, и Дазай готов поклясться и повторить все показания в суде, что Накахара пребывал, пребывает, и, видимо, будет пребывать в стрессе. Интересно, из-за чего? Из-за того, что ему рассказал при прогулке Осаму? Из-за родителей? Из-за школы? Воспоминание о школе выбило Осаму из транса, и он поспешил осведомиться: — Как дела в школе? Больше… Больше этого не повторялось? — они оба понимали, что Дазай имеет в виду под «этим». Чуя поводит узким плечом, скидывая с него длинную рыжую прядь. Сегодня у Накахары были распущенные волосы, и, Ками-сама знает, каких трудов Осаму стоило не издать писк. Если Накахара и нарушал закон, то только тем, что был слишком притягательным. Хуже наркотика. — Нет… Почти нет, — рыжий нервно поднимает уголок губ вверх, но улыбка спадает с его лица быстрее, чем он успевает зафиксировать её. — Мы с Кёкой и её… девушкой, теперь постоянно ходим вместе, а на троих нападать — это уже надо быть законченным долбоносом. — Ты не комплексуешь, что ты ходишь с теми, кто тебя младше? — аккуратно интересуется Дазай, даже не очень вслушиваясь в свой собственный вопрос. Взгляд психотерапевта уже нашел то, от чего оторваться было невыполнимой задачей, а именно — Чую. — Нет, я, скорее, их защищаю, — подросток невесело улыбается, зажимая ладони между коленей и отводя глаза в сторону, смотря в чернеющее окно. Осаму не отвечает, и даже не кивнул. Он с тянущим в груди наслаждением рассматривал Чую. Черт знает, кого тут ещё лечить нужно. Осаму цепляется взглядом за длинные, пушистые ресницы, чуть пухлые губы. Тонкие светлые брови и аккуратный, вздёрнутый вверх носик. Почему Чуя не родился девочкой?.. На рыжем ярко-голубая толстовка с тёмно-синими манжетами и с надписью на груди: «Your baby». Темные широкие джинсы и черные меховые кроссовки, которые дотянулись почти до самых ног шатена. Дазай делает упражнение, которое назвал «Прекрати Залипать На Накахару» и только после этого возвращает себя и свой мозг в тему разговора. Тема отсутствовала, галопом по Европам убравшись туда, откуда ее и щипцами не вытянешь. Повисает тишина. Молчать рядом с Чуей, который, наверное, тебя презирает, очень сложно. Осаму сжимает зубы. Становится физически неуютно в своей коже. Накахара, который, может, презирает Дазая чувствовал себя не многим лучше. Нервно ерзал в кресле, пытаясь найти удобное положение. Осаму заметил, как по виску подростка скатилась капля пота, потерявшись в рыжих волосах. Чуя нервно облизнул губы, и, видит Ками-сама, организм Дазая сам решил, что ему хочется больше — снять стресс или продолжить накручивать себя дальше. Чуя, наверняка презирающий шатена, снова облизывает губы, рассматривая свои ногти. Они молчат уже три долбанных минуты. Три. За это время можно было столько раз пошутить, и столько посмеяться! В конечном итоге, просто задушевно поболтать. Но нет. Оба прекрасно чувствуют повисшую между ними невысказанную часть общения, берущую свое начало с вечера воскресенья. Почти неделю давила молчанием сверху, а теперь набрала обороты, сдавливая горло железными пальцами. Осаму сам не понимает, в какой момент Чуя, точно его презирающий, поднялся с кресла. Либо он проделал это настолько аккуратно и элегантно, что успел раствориться в своих движениях, либо у Дазая проблемы с концентрацией внимания. Накахара легко огибает стол, оказываясь с другой стороны — со стороны Осаму. Сегодня на столешнице было на удивление пусто и уныло. Драже отсутствовало. Накахара опирается спиной об стол, вытягивая ноги вперёд и задумчиво сощурил глаза, смотря на Дазая. Сердце врача ухало в груди, а он сам ничего не мог сделать, кроме как сидеть в немом ожидании. Что Чуя собирается делать? Язык не поворачивался сказать ему, чтобы сел на место, но томное ожидание казалось ещё хуже, чем просто незнание. — Чуя-кун? Осаму склоняет голову в бок, смотря на Накахару снизу вверх. Смотреть на него из подобной позиции было так непривычно, что уголки губ дёрнулись вверх, выдавая стресс. Чуя чуть хмурит брови, подавшись вперёд, чтобы не разрывать зрительный контакт, но не отвечает, пропустив мимо ушей вопросительный тон Осаму. Дазай успевает потерять в реальности пару мгновений, пока Накахара наклоняется к нему, закидывает руки ему за шею и упирается коленом в сидение широкого кресла, заскальзывая к Осаму на колени, и смущённо шепчет: «Ну уж извините, тебя на колени я взять не могу». — Ты ч- — Дазай, послушай, — неожиданно серьезно для подробной ситуации произносит Накахара, чуть крепче стискивая чужую шею, и Осаму послушно слушает, решив не делать замечания про неуважительный тон. — Ты, вероятно, думаешь, что я перестану теперь с тобой общаться, из-за… — Чуя опять хмурится пытаясь подобрать верные слова, а Осаму хочется разгладить морщины у него на лице между бровей, но вместо этого он браво молчит, пытаясь не выпадать из реальности. — Из-за этого… — Чуя, — перебивает психотерапевт, неожиданно опуская руки на чужую, тонкую талию. — Я не должен был это вообще говорить, — видимо, счётчик в его голове снова перевалило в другую сторону, и Дазай снова запутался, теряясь в себе. Как иронично. Накахара качает головой, и обнимает Дазая крепко-крепко, словно стараясь передать ему все тепло, на которое был способен. Либо пытаясь его удушить. Осаму моргает, сжимая пальцы на талии Накахары, и чувствует горячий шёпот прямо в его ухо: — У тебя были проблемы в прошлом, и я понимаю, что ты бы не стал делать это без причины. Мне жаль, что тебе пришлось пережить подобное, но ты справился, и сейчас у тебя все хорошо, — Чуя под нос, тише добавил: «Я надеюсь» — И я ни в коем случае не стану избегать тебя, ненавидеть или что-то типа того… — И презирать? — глупо выдыхает в рыжие локоны Осаму, зажмурившись до боли в веках. Раздался тихий смешок над ухом и едва слышный ответ: — И презирать не буду, — чужие руки аккуратно гладят напряжённую спину и плечи, принося успокоение. — Придурок. — Это к чему было? — Дазай успевает прийти в себя на много быстрее, чем это делал Накахара, что невероятно оскорбляло чувства парня. — Э-эй, как ты так быст… А, получается, что я всё-таки плакса, да? А ты, собака сутулая, затирал мне, что это все нормально, — Чуя усмехается куда-то за ухом Дазая, не спеша расцеплять объятия. — Я просто уже закалён жизнью, — легко пожимает плечами Осаму, тоже хмыкая. — А ты, я вижу, хороший ученик, — с этими словами психотерапевт в шутку пробегается пальцами по ребрам Накахары. — Используешь мои же приемы против меня! — Не против тебя, а для тебя, — поправляет Чуя, но его голос до сих пор звучит смущённо, что не уходит от внимания Дазая. От его внимания вообще ничего не уходит, начиная от учащенного дыхания клиента и заканчиваясь чуть подрагивающими пальцами на своей шее. Разрывают объятия они тогда, когда у Дазая неожиданно зазвонил телефон. Накахара на его коленях вздрогнул, покрылся красными пятнами на скулах и лбу, словно до этого момента не наблюдал всей щепетильности своей позы, и поскорее спрыгнул с шатена, ускользнув на своё кресло. Между ними выросла стена — то бишь стол, и в который раз за день Дазай приложил все усилия воли, чтобы сохранить себя в реальности. Лечение определенно нужно ему. Осаму, как во сне, нащупал в кармане пальто, висевшего на стуле, телефон и уставился в экран. Вероятно, уставился он с очень тупой рожей, ибо Чуя со своего кресла не выдержал и прыснул в кулак. Нарушителем покоя, тишины и медленного плавления являлся спам, и как только Дазай услышал монотонный голос: «Здравствуйте, это компания…», то тотчас сбросил, разочаровано поджимая губы, убирая смартфон обратно. Почему им всем так нравится портить подобные моменты? — Спасибо, Чуя, — Осаму прячет взгляд под столом, поднимая уголки губ. — Ты действительно быстро учишься, — врач прочищает горло и усмехается шире. — С таким-то учителем, — бубнит Накахара под нос, но надевает на лицо улыбку и даже умудряется подмигнуть. — Но мне всегда говорили, что я хороший ученик! — Самооценка потолок не пробила? — Кто бы говорил. — Чуя-кун, — хмурится Осаму, поправляя карандашницу. — Мы же договаривались, в кабинете на «Вы». Я уже откровенно за… устал тебе это напоминать. — Смирись, — пожал плечами Накахара, упираясь руками на сиденье кресла впереди себя и наклоняясь, вытягивая ноги. Дазай цокает языком, закатывая глаза и качая головой. Иногда хочется как следует втолковать этому ребенку, как и с кем нужно разговаривать. — Тебя, видимо, не просвещали на счёт правил тона и этикета, — бормочет Осаму, но Чуя вдруг неожиданно серьёзно посмотрел на него. — Нет, меня просвещали, очень даже, — в какой-то мрачной серьезности ответил Чуя, и Осаму задумался над тем, как ему научиться держать язык за зубами. — Не забывайте, Дазай-сан, я будущий представитель компании отца. Мне просто нельзя не знать подобного. Так же, как и выглядеть неподобающе, — с этими словами Чуя накрутили на палец рыжую прядь, демонстрируя её Осаму: — Вот это мать хочет обрезать. Уже два раза таскала к парикмахеру, но я сбегал. — Сбегал? — удивленно переспросил Осаму, смотря на Накахару с неверием. Подросток хмыкнул и довольно кивнул. — Именно. В первый раз она меня уже усадила за это кресло, парикмахерша какая-то пришла, схватила меня за волосы сзади, — Накахара демонстрирует действия парикмахера, аналогично сжав свои волосы в высокий хвост. — А я в зеркало же вижу, что она ножницы держит. Тут меня переклинило. Ну, я как дёрнулся, с кресла вскочил, и пока они обе, — видимо, мать и парикмахерша. — Были в ужасе и шоке, я свинтил. — Буквально? — Осаму воскликнул чуть громче, чем это требовалось. — Буквально, — кивнул рыжий. — А во второй раз просто выскочил из машины на светофоре. — И тебе ничего не сделали? — на Дазая посмотрели, как на душевно больного. — Это когда это мне ничего не делали за то, что я нарушаю прямые приказы родителей? — сложив руки на груди, поинтересовался Чуя, исподлобья смотря на Осаму. — Меня лишили еды дня на два, — Накахара задумчиво обхватывает пальцами подбородок, вспоминая. — Мать, кстати, снова хочет меня постричь, — на лице Чуи вырисовывается гримаса отвращения. — Ты… Не пробовал поговорить с ней на эту тему? — Дазаю кажется странным, что Кое-анэ-сан так агрессивно против длинных волос сына. — Может, она согласится их оставить? Тебе очень идёт, — шатен старается сделать так, чтобы на лице не проскользнуло и тени смущения, слово он констатировал факт, впрочем, так и есть. — Хах? — выгибает бровь Чуя. — Вы сейчас серьезно? Я же и так её разочарование, но не могу же я показывать это другим. Хотя в школе тож… — Чуя вдруг замолкает, нахмурившись, и Осаму старается сгладить острый поворот чтобы их не занесло. — Ладно-ладно, а когда тебе исполнится восемнадцать лет, на тебя просто оформят документы, как на наследника? — получилось не мягко, а довольно жестковато, но Осаму постарался придать голосу больше интереса. — Я стану приемником. Фактически — просто таскаться с отцом по его работе какое-то время, а затем командование полностью перейдет на меня. Шатен заметил, что Накахара говорит об этом вовсе не в радостном тоне, наоборот так, словно рассказывает о своей будущей пожизненной каторге. — А ты разве не хочешь заниматься этим? Если кампания действительно успешная, а бизнес уже развит, то было бы не плохо, разве нет? — Осаму склоняет голову в бок, соединив между собой пальцы. — Я хочу быть свободным, — Накахара поднимает на врача глаза, и в его взгляде нет и капли намёка на улыбку. — Мне не интересно продолжение компании отца. — Позволь поинтересоваться, почему? — Осаму выгибает бровь и подаётся вперёд. — И почему ты считаешь, что перестанешь быть «свободным», если вступишь на должность исполнителя? — Я думал, ты догадаешься, — голос подростка становится усталым и откровенно задолбанным. — Любое управление предприятием развивается в основном за счёт личных связей. Я, — Чуя показывает на себя большими пальцами обеих рук. — Не подхожу на роль того, кто в состоянии поддерживать отношения отца с другими… — Накахара использовал слово, из-за которого Осаму воскликнул осуждающее «Чуя!» — …Так как прокололся во внешнем виде, мировозрении и ориентации. Оу. — Свою родительницу цитируешь? — поднимает брови Дазай, обрабатывая информацию. — Относительно. Общий смысл, — рыжий элегантно махнул рукой, и Осаму голодным взглядом проследил за тонкими, словно прозрачными пальцами, взметнувшимися в воздухе. — Но суть в том, что длинноволосому гею, который за развитие общества, а не за сохранение старых традиций, не светит пробиться в высшие круги и не занять там должную позицию. А без этой… — «Чуя!» — …я не смогу продвинуть бизнес, а наоборот всё, как всегда, впрочем, испорчу. Закончив эту пламенную речь, Чуя с вызовом воззрился на Осаму. Дазай поднял брови, надул щёки и выпустил со свистом весь воздух, постукивая пальцами руки по столу, качая головой. Накахару такая реакция вполне устроила и он упал обратно вглубь кресла, положив руки на подлокотники. — Звучит очень… Печально, — аккуратно произносит наконец Дазай, закусывая щёку изнутри и снова постукивая пальцами по столешнице. — А кем бы ты хотел стать, если не продолжать бизнес отца? — Не знаю, — буркнул Накахара, заерзав в кресле, словно ему резко стало неудобно под взглядом Осаму. — Я ещё не думал об этом. И не хочу. На вопросительный взгляд врача, Чуя мотнул головой, изображая рукой что-то неразборчивое, а шатену лишь оставалось с тянущей болью в животе отслеживать глазами его движения. — Кстати, — вдруг зашебуршал на своём месте Накахара, запустил руку в бездонный карман толстовки и выудил оттуда… Нечто полосатое, с зелёными, голубыми и бежевыми полосками. Что-то, смутное знакомое. — Ты забыл её, — осуждающе качает головой Чуя покрутив на пальце вязанный головной убор. — Ах да, — Дазай потирает пальцами опущенные веки. — Это… м-м… подарок. Тебе. Я все равно подобное не ношу. — Ага, потому что петушиное? — подозрительно спрашивает Накахара, сильнее вращая на пальце несчастную шапку, помпон бился о худое запястье каждый раз. — Потому что она мне не идёт, подобное для де… Подростков, — поправляет Осаму, почти специально запнувшись на «де…тях». В этот момент шапка срывается с пальца Накахары, так непредусмотрительно раскрученная, и прилетает прямо в лоб психотерапевта, врезаясь помпоном тому в глаз. — Ай! — Полай! Дазай чуть хмурится, шапка, на прощание оставив на ресницах ворсяные нити, печально сползла по его лицу вниз, сваливаясь бесформенной кучей на колени. — Чуя-кун, — угрожающе произнёс Осаму. — Оно само, — невинно моргнул подросток. — Вам, кстати, шапочка тоже очень идёт. Сразу видна детская душа! Шатен теряет сраное самообладание на одну четверть секунды, но уже успевает замахнуться этой самой шапкой на Чую. Чтобы не пропадать такому шикарному замаху, и не выглядеть, как дебил, Осаму все же кидает головной убор прямо в клиента. Тот почти ловко поймал его, пуская обратно. — Все-все, хватит, — осаждает его Дазай, кинув обратно и попав прямо в солнечное сплетение Чуи. — Сам хватит! — незамедлительно прилетает вместе с вязанной шапкой ответ, помпон радостно взметнулся в воздухе, размахивая ворсистыми нитками, и Осаму готов поклясться, что оно тоже само и он тоже не виноват в том, что кинул шапку обратно. Неожиданно зазвонил телефон. На этот раз Чуин. Накахара, растеряно швырнув шапкой куда-то над головой Дазая, достал из кармана смартфон и основательно затупил в экран, поочередно моргая. Осаму сдержал тихий смешок, затихнув на своём кресле, и отметил в голове, что нужно будет сказать Чуе, чтобы выключал телефон перед посещением хором Дазая. Ибо отвлекать их от душеполезных разговоров незаконно. — Да?.. — рыжий, играя на Дазая-я-вместо-публики-Осаму, вальяжно растянулся в кресле, не спрашивая разрешения у врача, можно ли ему ответить на звонок. Почему-то, Осаму не удивлён. — …Что? — шатен, успевший с головой погрузиться в рассматривание шапки, поднял глаза на Чую. Дазаю основательно не понравился голос подростка. Лицо Накахары перестало быть наигранно скучающим, между бровей залегла морщинка, а губы поджались. Осаму вытянулся на кресле, впитывая каждую эмоцию, каждое изменение в Чуе, стараясь уловить малейшую мимику на лице и в позе подростка. — Не начинай снова, пожалуйста, — прошипел в этот момент в трубку рыжий. — Нет. Нет, Я не пойду туда! Я здоров! — на виске Чуи вздулась венка. — Не веришь — вон, у Дазай-сана спроси! Через секунду Чуя метнулся к столу, становясь в кресле на колени, и упёрся локтями в столешницу, наклоняясь к ошеломленному Осаму и с силой прижимая к его уху чуть теплый телефон. — Дазай-сан, скажите моей матери, что я абсолютно здоров, так как ориентация не болезнь, и что меня не нужно везти в психиатрический центр на осмотр! — скороговоркой тараторит Чуя, настойчиво смотря в глаза удивленного шатена. — Алло?