Неизлечимо

Чуя замирает, не донеся до рта кусок пиццы. Помидор с него печально свис, сырная ниточка потянулась вниз, ложась кольцами на тарелку. Подросток пару раз моргает, поджимает губы, коротко облизывает их, опускает, а потом вздёргивает голову вверх, лазурные глаза с примесью белого скользят по стенам, по потолку, пару раз застывают на куске пиццы и в итоге с мольбой уставляются на Дазая. — Чуя. — твёрже произносит Осаму, всеми насущными силами пытаясь отбиться от умоляющих лужиц напротив. — Ты же сам понимаешь, нам надо поговорить. Накахара еще с полминуты гипнотизирует Дазая, от усердства прикусив губу, и у подростка почти получается склонить шатена на сторону Мордора, но тот отводит глаза в последний миг надежды, и Чуя сдаётся, опустив руку с пиццей на стол и разочарованно откинувшись на спинку стула. — Спрашивай, — хрипло произносит наконец Накахара, откусывая от пиццы и изгибаясь в попытке откусить вместе с тянущимся сыром-жвачкой, для чего приходится свернуться в позу Золотого Сечения. — Что произошло? — быстро произносит Дазай, не церемонясь с нудными расспросами, по ответам на которые, как паззл, пришлось бы собирать полную картину. Дазай не любит головоломки. Подросток недовольно поджимает губы, надуваясь и скукоживаясь на стуле, обиженно вгрызаясь в пиццу, но внимательный взгляд Осаму кого-угодно заставит нервничать, и Чуя не исключение. Молчание затягивается, и Накахара прерывает его, громко сёрбая от баночки с колой, не отводя взгляда от психотерапевта. — Я поссорился с матерью. — медленно сообщает Накахара, склоняет голову в другой бок, не разрывая зрительного контакта, словно от этого зависит жизнь землян. — Она психанула и… и сделала это, — Чуя в отвращении зарывается рукой в рыжие, короткие волосы. — Тогда я просто сбежал из дома нахер. И теперь я…здесь, — удовлетворенно заканчивает Чуя, откидываясь обратно на стул и довольно оглядывается на кухню. — Из-за чего поссорился? — Осаму хочется добавить «если не секрет», но он одёргивает сам себя, понимая, что от него это точно не секрет и он имеет право знать. Ведь Чуя может просто отпинаться тем, что «это секрет» и тогда хуй ты что узнаешь. — Я не знаю. — Дазай удивлённо смотрит на Накахару, поднимая брови вверх. — Нет, ну, я правда не знаю, — Чуя нервно хихикает, отправляя остатки пиццы в рот. — Она просто вдруг начала выть, что ей не нравится моя прическа, и что я похож на девку, и что я ее позорю, короче говоря, все, как обычно. А потом она вдруг достала из тумбочки ножницы и… — Чуя не заканчивает, самозабвенно потягивая из баночки пепси. — Твой отец в курсе произошедшего? — Думаю, если не мать, он заметит мое отсутствие не раньше, чем через неделю, — отвечает Чуя, депрессивно качаясь на стуле. — Но мать все расскажет ему со своей позиции и со своими надломленными в трёх местах взглядами, так что присутствие отца мало бы чем помогло. — Жаль. Но ведь твоя матушка не сможет объяснить даже отцу, что случилось с твоими волосами и по чьей вине. — шатен постукивает пальцами по столу, выбивая какой-то Похоронный Марш. — Она что-нибудь придумает. Например, что это я психанул и отрезал их себе, а отцу просто вру. Или, что она просто хотела подравнять кончики, а я дернулся и попал под ножницы выше. — Это звучит немного субъективно, — Осаму вымученно улыбается и смотрит на часы — 21:46, людям пора спать. Жаль, что они не люди. — Да и плевать, в конце концов, — неожиданно говорит вдруг Чуя, раздражённо отрывая от второго куска пиццы кружок колбасы. — Дались они больно! — Твои родители будут тебя искать, — замечает Осаму, устало вздыхая. — А когда найдут…мне страшно даже думать об этом. — Если. Если найдут, — ядовито поправляет Чуя. — Всего пол месяца и я свободен. — Так ты не собираешься возвращаться? — Осаму ловит быстрый, нечитаемый взгляд на себе и тотчас спешит поправиться. — Не в том смысле, что я против того, чтобы ты был у меня, просто ты не совершеннолетний и- — Я не вернусь в это пристанище Ада, меньше, чем через месяц мне исполнится восемнадцать и я смогу бросить их окончательно, — неожиданно твердо произносит Чуя, сжимая в руках железную банку колы. — Если мешаю, я могу пойти к Ацуши… — менее уверено пробормотал подросток, косясь на психотерапевта. — Даже думать не смей! Ни к какому Ацуши ты не пойдешь, — строго произнес Осаму, для верности пытаясь придать себе мужественности. — Ты будешь жить только у меня! — Собственник? — усмехается Чуя, делая новый глоток газировки. — Жадина. Чуя смущённо прыскает в банку колы, пряча покрасневшие щеки за куском пиццы и затихает, нервно отпивая пепси и блаженно морщась от количества газа. — И ничего не ужасная у тебя стрижка, — неожиданно сообщает Дазай, склоняя голову на бок, вытягивая руки вперёд и делая из пальцев рамку, смотря через неё на румяного подростка с другой стороны стола. — Мне нравится. — Ну да, конечно, — фыркает Чуя, закатывая глаза к потолку. — Ещё скажи, что у меня веснушки красивые. — Они правда красивые, — тотчас возражает Дазай и опирается локтём на стол, перегибаясь через него к притихшему от такого заявления Накахаре. — Тебе никто не говорил этого? Ты очень красивый, Чуя. Рыжий смотрит в светло-карие глаза напротив, моргает, взметнув рыжие, пушистые ресницы в воздух, приоткрывает рот, пытаясь что-то сказать, но в итоге упирается носом в железную банку колы, пряча за ней лицо. Осаму наблюдает за Чуей, как тот аккуратно отпивает пепси, как чуть морщится, когда глотает, как щурится на яркую лампу, висящую над раковиной за спиной Дазая, и шатен чувствует, как его губы растягиваются в улыбке, пытаясь достать до ушей, и психотерапевт тщетно пытается опустить уголки рта вниз — он продолжает глупо улыбаться, любуясь Чуей, как Восьмым Чудом Света или Милки по акции. — Ты подозрительно долго на меня смотришь, — со вздохом, произносит наконец Чуя, когда выносить голодный взгляд напротив стало физически невозможно — он прожигал в Накахаре дырку, лицо зудело от этих расширенных зрачков, впившихся намертво. — Я успел соскучиться, — объявляет Дазай в своё оправдание и тянется через стол к Чуе, параллельно коротко облизывая край губ. — И я слишком дохуя жадный. — Карается законом, — глубокомысленно выдаёт Чуя, отхлёбывая от пепси, что скопилась сверху на железной крышке, и через секунду вкус газировки передался Дазаю СПИДовым путём. Колючие газы пепси взрываются на губах, смешивают их губы в одно целое, чуть сладкая кола смачивает язык, и Дазай однозначно решил, что пепси кола его любимый напиток на все времена. Чуя не умеет целоваться. Шатен думает, что самое время научить этого ребенка такому важному делу, как уметь целоваться, предварительно выкинув из дома помидоры, на всякий случай. Даже херову помидору запрещается находиться в опасной близости от Чуиных губ. Пока такое разрешение есть только у Осаму, и он приложит все силы, чтобы это «пока» стало «всегда». Накахара испуганно вздрагивает, когда Дазай дотрагивается до его губ языком, и Осаму уже думает, что перегнул палку, что спугнул его, что разорвал только начавшие начинаться отношения, что испортил всё на корню, что он снова провалился, но подросток оказывается дохера привередливым, так как ему показалось неудобным тянуться через чёртов стол. Чуя быстро разъединил их губы, выскользнул из-за стола, по-птичьи склонив голову к плечу. — Тебе не кажется, что кухня не самое подходящее место для подобного? — интересуется Чуя, пытаясь замять свой секундный испуг, накручивая на палец короткие, рыжие волосы и, не выдержав, проводя языком по внутренней стороне губы, оттопыривая её. — У тебя есть другие предложения? — Дазай проявляет просто космическую выдержку, хотя руки уже чешутся сделать с Чуей что-нибудь плохое. — Опережая твой ответ, маленький извращенец, тебе семнадцать. Осаму готов поклясться, что в широко распахнувшихся лазурных глазах он прочитал развитие событий, когда начала падать Пизанская башня. Через секунду на колени шатена приземляется чужое, подозрительно лёгкое тело и шею обвивают тонкие руки. — И ты настолько законопослушен? — в упорно отводимые, карие глаза заглядывают голубые лужицы с белыми прожилками, и Дазай сглатывает, слыша, как по крови растекается желание. Но нет. Больше голову он не потеряет. Нет-нет-нет. — Чуя. — Осаму упирает взгляд в кафельную плитку пола, рассматривая замысловато переплетённые треугольники. Чужие, ещё влажные губы накрывают его, покусывают, оттягивают, заставляют потерять голову и превратиться в оборотня. Нет-нет-нет. Чуе семнадцать. Накахара упирается лбом в лоб Дазая, беря его голову в свои ладони и непростительно долго смотрит прямо в зрачок, почти не моргая, и Осаму не в силах закрыть глаза. Всё, что он может сделать — не мигая рассматривать белые прожилки в чужой радужке. Нет-нет-нет. Чуя облизывает губы, усмехаясь на бравые попытки врача, и последний готов волком выть на Луну, Сатурн и Венеру, только бы эта пытка прекратилась. Помогите. Вашу мать, помогите. — Чуя. Я не могу. — в отчаянии выдыхает Осаму, в ужасе перебирая пальцами по чужой талии, даже не заметив, как собственные руки туда попали. — Тебе… Ещё рано. — По статистике именно в 17 лет большинство людей теряе- — Не хочу знать, — Дазай, за неимением возможности закрыть Чуин рот рукой, затыкает его губами, коротко дотронувшись языком до горячей нижней губы подростка. — Я всегда относился к меньшинству в статистике. — На ориентацию это тоже распространяется? — усмехнулся рыжий, возвращая поцелуй и нетерпеливо поджимая губы, пытаясь сменить положение нахождения на чужих коленях, при этом не сползая. — Определённо.       Проходит ещё минут сорок, во время которых Чую исправно учили целоваться, хотя под конец каждой попытки Осаму срывался, нападая с поцелуями на всё лицо Накахары, выцеловывая каждую веснушку, обхватывая губами чужой, чуть вздёрнутый, аккуратный нос и восхищенно прикусывая мочку чужого, невероятно красного ушка. Дазаю хотелось зацеловать Чую до смерти, довести до изнеможения, заставить упрашивать остановиться в покрывании его лица, плеч и шеи невесомыми поцелуями. Осаму чувствует, как внутри натягивается дрожащая струна, трепетавшая от восторга, в горле пересохло, а губы безостановочно снова и снова прижимаются к чужой, тонкой коже. В плечо, срываясь, тяжело дышит Накахара каждый раз, когда Осаму доходит до шеи, и шатен тотчас возвращается к горячим губам подростка, накрывая их сверху, оттягивая, смакуя каждый момент. И, ох Ками-сама, сейчас они чувствовали себя самыми счастливыми во всём мире. Накахара млел, растекаясь счастливой, искрящейся лужицей по Дазаю, самозабвенно перебирая пальцами волосы на его затылке и подставляя лицо под чужие, мягкие и нежные губы. Склонив голову к плечу, Чуя смущённо, радостно и тихо хихикает в чужую шею, чувствуя, как шатен аккуратно зажимает в зубах мочку его уха. Рыжий неосознанно вцепляется пальцами в его шею, чуть царапая чужую кожу и таким расслабленным и по-настоящему счастливым он себя не ощущал уже очень давно. Чуя извивается под чужими, мягкими и ласковыми губами, подставляет шею и плечо, что-то мурчит, блаженно зажмурившись, и у него чуть срывается дыхание каждый раз, когда Дазай возвращается от его плеча к губам, вовлекая в глубокий, трепетный поцелуй. Накахара буквально чувствует, как между ним и Осаму загорается кислород, накаляется воздух, всполохами огня взлетают вверх чувства. Чёртов Дазай умеет, конечно, обламывать кайф, но у Чуи даже не получается на него злиться, поэтому, когда Осаму напоминает, что «детям уже давно пора спать», всё, что может сделать Чуя — беспомощно заворчать, нехотя отлепляясь от своего-бывшего-психотерапевта-нынешнего-парня и слезая с его колен. Осаму уползает в спальню, скрипя дверцами шкафа и Накахара остаётся один на кухне, с горящим от смущения и поцелуев лицом, чуть пульсирующей мочкой уха и светящимися от счастья глазами. Чуя какое-то время тупит в стену, рассматривая рисунок цветов на нём, а как итог на кухню просовывается лохматая голова Дазая, который держал в руках постельное белье. У того тоже румяные щёки и голодный взгляд, и Чуя прекрасно видит, как крепко сжимаются руки шатена, с выступившими на них венами на белье, при виде его, Чуи. Накахара может и привыкнуть к такому взгляду. О-о, он однозначно привыкнет. — Извини, у меня из спальных мест только… одна кровать, — Осаму грубо взлохматил волосы на затылке и смущенно посмотрел на Чую. — Можно постелить на полу, конечно, но там холодно, придётся искать футон и- — Господи, Дазай, нашёл из-за чего кипиш наводить! — Чуя усмехается и подходит к Дазаю, чувствуя, как тот напрягается от их близости, сдерживая себя. — Я видел твою кровать, она огромная, там стадо слонов поместится! Застелив кровать, решив поменять белье ради такого случая, Дазай отдал Чуе новую, зубную щётку, вслух радуясь, что не зря купил ее заранее, ещё месяц назад. Пока Накахара чистил зубы и приводил себя в порядок перед сном, шатен заправил кровать и тяжело сел на ее край, затупив в пол. Нужно было решать слишком много вопросов. Как Чуе ходить в школу? Что ему делать тот месяц, пока ему не исполнится восемнадцать? Что они будут делать, когда родители Накахары их найдут? Дазай обхватывает голову руками и трясет ей, твердо решая, что об этом он подумает завтра. Сегодня он может просто насладиться тем, что Чуя рядом. Больше, чем рядом. Они буквально будут спать на одной кровати. От этой мысли по низу живота растекается нечто вязкое и горячее, заставляя напрячься и расслабиться одновременно. Из ванной вышел Чуя, сонно потирая глаза кулаком, и сердце Осаму в который раз ёкнуло, заставляя влюбиться в Чую заново. Он готов влюбляться в него каждый чертов раз, когда подросток появится в его поле зрения. Накахара зевает, замирая в дверном проходе, после чего с трудом разлепляет глаза и смотрит на Дазая, рассеянно сминая в опущенной руке край футболки. — Ложись, — Осаму напряженно кивает на левую сторону кровати, сам же не решаясь откинуться на такие желанные подушки и, наконец, уснуть. — А ты? — по-детски ляпнул Чуя, тотчас смущаясь и молча проходя к кровати, обходя ее с нужной стороны. Дазай не отвечает, пожав плечами. Он прекрасно знает и понимает, что сейчас чувствует Чуя, и насколько, должно быть, тому неловко, но и сам не в состоянии командовать ситуацией, хотя, если так посмотреть, все-таки он хозяин квартиры. Хозяином положения то же бы не плохо стать. Рыжий падает на кровать, скатываясь в бурито и воздух начинает накаляться между ними, потрескивая смущением. Осаму прикусывает губу, чувствуя, что хочется истерично рассмеяться, но сдерживает себя, понимая, что сделай он так, Чуя сам уйдет от него во всех смыслах, ибо никто не захочет жить под одной крышей с больным на голову. Чуя сопит с другой стороны кровати, и это кажется целой пропастью между ними, разрывом в тысячи километров, второй китайской стеной. А Дазай не любит ничего китайское. Особенно стены. — Ну иди сюда, — с тихим, улыбающимся вздохом произносит наконец Осаму, поворачиваясь на бок к Чуе и слышит облегчённое ворчание со стороны Накахары. Секунда — и Дазая обвивают чужие, тонкие руки, а к телу прижимается что-то теплое и миниатюрное. — О-о мой Бог, — выдохнул Дазай ненароком, аккуратно опуская руки на чужую, девчачью талию. В районе ключицы слышится весёлое фырканье. — Уже жалеешь? — шебуршание, и острый подбородок вздернулся вверх, голубые, с белыми прожилками глаза впились в лицо Дазая, выстреливая из царства Одеяла. — Нет, я просто не могу сдержать восторга, — шатен усмехается, опуская голову вниз и прижимаясь губами к чужому лбу. От этого жеста Чуя смущённо шуршит у него под боком, пряча вспыхнувшие щеки в чужой груди. Осаму снова улыбается, сцепляя пальцы на узкой спине в замок и кладя подбородок на рыжую макушку, опуская веки и медленно, долго выдыхая. Завтра им предстоит не один тяжелый разговор, решение дохуилиона проблем и очень много другого дерьма, но сейчас можно просто расслабиться и попытаться уснуть. Попытаться. Потому что Накахара, мать его, ворочался, вздыхал и периодически сжимался в комок, притягивая колени к груди и шумно дыша. — Чуя. — не выдерживает Осаму на двадцатой минуте беспрерывного копошения и приподнимается на локте, чуть отстраняясь от Накахары, чтобы видеть его лицо в темноте ночи за окном. — Что с тобой? Накахара замирает, рассеянно моргает, закусывает губу, поднимает на Осаму глаза и складывает брови домиком, не решаясь что-то сказать. Проходит минута непрерывной тишины, оглушающей своей безмолвностью, сжигающей кислород вокруг них. Когда Осаму уже отчаивается услышать ответ на свой вопрос, прозрачную тишину всё-таки разрывает тихий, дрожащий голос: — Дазай, — одними губами выдыхает Чуя, смотря на бывшего студента со странной мольбой в глазах. Осаму знает, что в такой темноте разглядеть их невозможно, но ему чудятся белоснежные прожилки в чужой радужке. — Ты правда не должен всего этого делать и… — заметив, что Осаму хочет перебить, Чуя положил палец ему на губы и закончил: — …и я уже очень давно не чувствовал себя так спокойно и… Я как-будто счастлив, Дазай, — краткий смешок вырвался из чужого горла, перебивая собственные слова. — Спасибо тебе. За всё. Осаму чувствует, как в груди начинает копошиться что-то давно позабытое, какое-то чувство, что столько времени пылилось в темноте его замкнутой, израненной в юности душе, и в горле появляется странный комок — на удивление болезненный, и Дазай не может сказать ни слова, словно горло стянуло железной, колючей проволокой. Глаза подёрнуло влагой, и всё, что мог ответить Осаму адресовать тёплый взгляд и нежный поцелуй в пухлые губы. — Пожалуйста, — тихо выдыхает Дазай в рот Чуи, зажмурившись в кромешной темноте и отдаваясь новым, неизведанным ощущениям. Язык Накахары горячий, с привкусом мяты от зубной пасты, и Осаму теряется, резко распахивая глаза в темноте, когда подросток осторожно дотрагивается до его губ языком, прижимаясь им к чужой коже. Положение лёжа, чуть склонив голову, уже не подходило для подобного времяпровождения и, ох, Дазай на полном серьезе думает о том, что пора бы ему перебираться спать на футон, который ещё предстоит найти, но так все равно будет лучше, чем то, что Осаму вот-вот станет педофилом. Конечно, его нельзя назвать особо законопослушным, но отголоски совести не позволяют. Дазай поднимается на локте, кладет руку на чужой, рыжий затылок, пахнущий его шампунем, и глубоко целует, с восторгом понимая, что он у Чуи первый. И, шатен будет надеяться, последний. Тонкие пальцы психотерапевта накручивают кольцами рыжие локоны, оттягивают чужие волосы у корней, дёргают за основание, от чего Накахара прогибается, нетерпеливо прижимаясь к Дазаю, покорно открывая рот. Осаму в французских поцелуях разбирается так же, как и в любых других — на базовом уровне, с учётом того, что помидоры он для тренажеров не использовал, поэтому, перехватив инициативу на себя, он просто пытался взять свой и Чуин горящий пыл под контроль, что само по себе было сложно. Контроль очень переоценен. Их языки пару раз сплетаются друг с другом, Чуя жмурится в темноте от удовольствия, прижимаясь ещё ближе к Дазаю, и психотерапевт от близости чужого, горячего тела неосознанно стонет, тотчас испуганно прикусывая кончик языка. Чуиного языка. — Ты придурок? — шумно выдыхает Чуя, нервно впиваясь пальцами в плечи Дазая и отстраняясь от него на ничтожные миллиметры, шумно дыша. Между их губами натягивается ниточка слюны, которая тотчас лопнула, пошло хлюпнув. Осаму лишь хрипло хмыкает, ловя чужие тяжёлые вздохи губами, притаскивая голову Чуи к себе, и Накахара с энтузиазмом ответил, жмясь к шатену всем хрупким телом, порождая в нем удары тока. Пальцы Дазая соскальзывают с Чуиного затылка, падают ниже, на его поясницу и аккуратными поглаживаниями пробираются под футболку. Перед глазами красные круги в темноте, а в ушах чужое, шумное дыхание. Неожиданно, Накахара вздрагивает, отстраняется и выпутывается из паучьих пальцев Дазая, разъединяя сладкий поцелуй и испуганно садясь в кровати. — Чуя? Что такое? — Осаму с трудом возвращает себе голос, удивления почти не слышно, так как похоть перебила его, как и другие эмоции. — Нет, ты прав, нам… Мне ещё рано. — Чуя звучит неуверенно, словно сам не знает, кому и что там рано. В кромешной тьме, где силуэт подростка на фоне серых штор ещё просвечивался, Дазай не видел, как пальцы Чуи до скрипа вцепились в края футболки, оттягивая вниз. Дазай чувствует, что на его голову свалилась ещё одна проблема, но Осаму уже научился класть на всё, когда это необходимо, поэтому воспользовался золотой поговоркой «Утро вечера мудренее», или что там говорят в подобных случаях, а следовательно просто покладисто кивнул, опускаясь обратно на подушку и прикрывая уставшие глаза. Сердце продолжало тяжело биться, по телу расходились запоздалые волны неудовлетворённого ожидания. Чуя какое-то время сидит в кровати, сложив ноги по-турецки и уперевшись локтями в колени, обхватив голову руками, зарывшись пальцами в короткие, рыжие волосы. Осаму уже почти уснул, продолжая наблюдать за Накахарой из-под опущенных ресниц, когда Чуя дёрнулся, словно проснувшись, и нырнул под одеяло, подполз к Дазаю и прижался к его боку, утыкаясь носом ему в грудь, в ребра под серцем и неуверенно сворачиваясь в клубочек. Осаму тихо усмехается, поворачивается к Накахаре лицом, но встречается только с его ароматной макушкой, кладет на неё подбородок и сцепляет пальцы на чужой пояснице, чуть подняв до талии. Чуя чуть вздрагивает, а потом благодарно жмётся ближе, сейчас неимоверно похожий на брошенного птенчика с бешено колотящимся от страха сердцем. Подросток привычным движением закидывает худые ноги на бёдра Осаму и даже не замечает этого, сделав подобное на рефлексах — обниматься с Дазаем намного лучше, чем с подушкой. Рыжий прижал руки к груди, согнув в локтях, и выдохнул, обмякая в кольце рук Дазая. Несколько минут Дазай провел в тишине, нарушаемой выровнявшимся дыханием Чуи в его грудь. Засыпая, Осаму заметил, что сердце до сих пор стучало чуть сильнее обычного, возможно, из-за того, что Дазай впервые ложился спать в обнимку с любимым человеком. — Спокойной ночи, Чуя. И пусть тебе приснится, что мы смогли решить все проблемы…