***
Сейчас 12 часов дня, первый день зимних каникул, и Чуя проснулся в чужой квартире, вчера сбежав из дома. Достаточно фактов для паники. Подросток зарывается головой глубоко в подушку, прижимаясь лицом к прохладной стороне и крепко зажмурившись, ломая рыжие ресницы об ткань. Никто не любит просыпаться с уже готовым грузом проблем на плечах. Тем более, таких серьёзных проблем, как те, что у Чуи. Каким боком не поверни — везде жопа. Единственная отрада Накахары — тихое счастье среди бушующего вокруг звездеца — сейчас стоит на кухне, что-то насвистывая и весело шурша сковородкой. И Чуя с удовольствием понимает, что это действительно покрывает остальные его изъяны в жизни, захлёстывая через край душераздирающим ликованием. Накахара с трудом и зевками садится в кровати, спускает ноги на пол, а точнее к полу, так как не доставал даже носками до паркета, и ссутулился, затупив в пространство перед собой. На лице блуждала придурковатая улыбка, хотя мысли в голове были менее позитивного характера. Иногда ребра неожиданно вспыхивали болью, все ещё напоминая о себе. И это было хуже всего. — Чуя! Ты там не уснул опять? — слышится крик Осаму из кухни заставляющий подростка вздрогнуть и лениво, как кошка потянуться, зажмурившись до слёз. — Возьми что-нибудь из одежды в моем шкафу, если хочешь, и иди сюда! — Бегу, роняя тапки… — бормочет Чуя в ответ, нахмурившись на шкаф одежды. Тот нахмурился в ответ, приоткрывая свою зеркальную дверцу, отражая в себе бледного, рыжего подростка в мятой, огромной футболке и с россыпью светлых веснушек по щекам. Накахара выуживает из шкафа поло мятного цвета с черным воротником, скептически осматривает его, думая над тем, что не стоит ему надевать его прямо сейчас. Вместо этого подросток шлёпает босыми ногами на кухню, чтобы крепко обнять Осаму со спины, вжимаясь в любимый запах. Дазай поворачивается к нему, положив руки на чужую талию, после чего слышен смешок в рыжие кудри: — Переодеться сил не хватило? — Чуя отрывает все ещё сонное лицо от чужой футболки и задирает подбородок вверх, щурясь на свет. — Все на тебя ушли, — парирует Накахара, встав на носочки и потянувшись к Дазаю. Тот поиздевался секунд пять, наслаждаясь в умилении тем, как рыжий силится дотянуться до его губ, сонно зажмурившись, после чего все же смилостивился, покорно наклоняясь. Завтрак проходит в восторженных разговорах о всякой чепухе. Чуя успевает подумать, что они так и не сказали друг другу Тех-Самых-Трёх-Слов. Но, как он сам видит, эти слова вовсе не обязательны. Они безмолвно повисают между ними, скрепляя тишиной сильнее, чем словами. Чуя в наслаждении слушает голос Дазая, подвисая каждый раз, когда Осаму смотрел на него. Понятное дело, они оба просто оттягивали момент, когда придется обсудить, что делать дальше. С побегом, переездом, их отношениями. Но намного лучше было улыбаться друг другу через стол, отгоняя липкий страх далеко и надолго. Неожиданно, телефон Осаму зазвонил, и нервы Чуи, что на самом деле было натянуты до предела, не выдержали, в ту же секунду сводя судорогой его руку, в которой он держал стакан сока. Апельсиновая жидкость радостно хлынула на футболку, а Чуе показалось, что вместе с ней туда же хлынули все испорченные нервы и выплаканные слезы. Пока Осаму отвечал на звонок, Чуя, прекрасно понимая, что это не могут быть его родители, но все равно так думающий, выскользнул из-за стола, направившись обратно в комнату к зелёному поло, собираясь утонуть в нём. Зайдя внутрь, Чуя нервно оглянулся на дверь, убеждаясь, что за его спиной никто не стоит. Накахара легко стягивает с себя футболку через голову, обнажая тонкую, женскую талию, чуть выпирающие ребра и впалые бока, исполосованные лезвием. И вот тот момент, когда все понеслось по звезде, роняя и тапки, и здравый смысл, и чье-то самообладание. — Чуй, все нормальн-? — дверь легко открывается, и в проем заглядывает голова, а потом и сам Дазай полностью. Шатен замирает в проходе, широко распахнув глаза на Накахару, что не успел натянуть на себя зелёное поло, но тотчас одернул его, когда заметил Осаму в двери. Но было чертовски поздно. Дазай во все глаза смотрел на уже закрытые поло ребра Накахары. — Чуя…? — шатен в неверии поднимает глаза от ребер Чуи к его лицу. Подросток застыл в замешательстве, сглатывая и невольно пятясь, словно мог сбежать. — У тебя… Ты… О Господи, — бормочет Дазай, испуганно моргая. Чуя молчит, закусив щёку изнутри, и думает, что он только что снова просрал свой шанс на нормальное утро, которое можно было бы наполнить чем-то более приятным, чем предстоящими разборками. Как же Накахара сейчас себя ненавидел. Рыжий не выносит взгляда Дазая — тот словно до сих пор не верит, смотрит с мольбой и ужасом, и от этого хуже всего. Накахара не в силах вытерпеть подобный взгляд, и он просто сбегает — огибает в дверях Дазая и исчезает в ванной, уже не слыша чужого голоса. Сердце бешено стучится в горле, голова кружится, а глаза жжет от подкатывающих слез. Твою мать. Твою мать. Твою мать. Почему он вечно должен все себе портить? Себе и Дазаю. Чуя наклоняется над раковиной, опираясь в ее края руками, давясь глухими рыданиями. Накахара чувствует, как его трясёт, и возможно только керамическая, твёрдая раковина, в которую до боли вцепились его пальцы спасает его от падения. Накахара думает, что как девчонка сбежал запираться в ванную, но ничего не может с собой поделать, в отчаянии зажмурившись и жалостно всхлипывая, роняя слезы с щек и ресниц внутрь раковины. Включив воду, Накахара яростно умывается, пытаясь смыть слезы водой, но появлялись новые. Чуя останавливает приступ только через минут пять или десять, при этом прекрасно зная, что разревется вновь, как только представится случай. А случай представится. Он уже сейчас ждёт его в комнате, готовя тяжелый разговор. Нет, совсем не так Чуя представлял себе свой первый день нахождения в доме Дазая. Сбежал в ванну, как идиот, заперся там, что вообще должен подумать теперь Осаму? Очевидно, что Чуя бешеная истеричка. Накахара понимает, что просто сидеть в ванной, периодически захлебываясь в приступах жалости к себе не выход из положения и что как только он выйдет ему сразу же придется вынести на своих плечах тяжелый разговор с Осаму. Нет, пожалуйста, нет. Как превратиться в таракана и сбежать через канализацию из этого дома? Чуя готов и на такие жертвы! Накахара заставляет себя выйти из ванной. Теребя в руке мятное поло, Чуя подбирается к проёму в комнату, уже жмурясь от страшного того, что его ожидало. Но всё идёт не по плану, как только подросток бочком пробирается в спальню — вместо криков, ругани, тяжелых взглядов и полных разочарования слов он видит взволнованное лицо Осаму, а через секунду его неожиданно заключают в объятия. Его обняли. Мать вашу, его обняли. Не кричали, не обвиняли, не указывали, какое он разочарование. Чую просто обняли. И это было слишком неожиданно для Накахары, чтобы и дальше сдерживать душащие слезы. Он утыкается лбом в чужую грудь и сжимает в кулаках рубашку на спине Осаму, яростно всхлипывая. Дазай осторожно гладит Накахару по спине и вздрагивающим плечам, увлекая его к кровати и садясь на нее спиной, усаживая Чую к себе на колени боком, зарываясь носом в рыжие, короткие кудри. Подростка легко трясет в ознобе плача, и пару раз его крупно передергивает, сводя внутренности в комок. Чуя чувствует, как его колотит, но ничего не может сделать, давясь слезами и ароматом от рубашки Дазая. Голова кружится, уши заложило и перед зажмуренными, горящими глазами расплывающаяся зелеными пятнами темнота. Когда Накахара успокаивается до той степени, чтобы дышать не как придушенный кролик, Дазай мягко отстраняется от него, убирая руки с чужой талии и плеч. — Я могу посмотреть? — осторожно спрашивает Осаму, касаясь руками края мятного поло. Чуя снова вздрагивает и переводит на врача взгляд испуганных, красных глаз. Через секунду Накахара кивает. По коже бегут мурашки, когда Дазай подцепляет пальцами мятную ткань и тянет вверх. Из-под поло показываются худые, бледные бока, и белые, выпирающие под тонкой кожей ребра, натягивающие молочную кожу. А поверх них — красные, широкие и тонкие, глубокие и уродливые порезы и уже начинающиеся шрамы. Осаму едва заметно передергивает, он сжимает в кулаке поло до побелевших костяшек и матом шипит сквозь зубы. Вот чего от Дазая не ожидалось — так это матерных слов в такой ситуации. — Ты мог получить заражение крови, — разозлённо говорит Осаму, но увидев, как на глаза Чуи наворачиваются новые слезы поспешно сказал: — Я злюсь не на тебя, дурашка! Я просто боюсь за тебя. Чуя непонимающе моргает, роняя слезы на горящие от соли щеки. Дазай…боится за него? Накахара тщетно пытается привыкнуть к тому, что он кому-то нужен. Это слишком невообразимо для него. Осаму протягивает руку к самому глубокому порезу — корка с него снова была содрана и он кровоточил. Чуя не чувствует боли, когда пальцы Дазая растягивают красную и горячую от естественной регенерации кожу на месте пореза, растаскивая в разные стороны сухие, но измазанные сукровицей края разодранной корки. Под ней, как в пасти животного, переливалась мягкая, розовая и влажная субстанция, вызывая внутри зверское желание разорвать узкую полоску в широкую рану. — Хотя нет, я все-таки невместительно зол на тебя, — произносит Дазай, хмуря темные брови, и Чуя судорожно вздыхает, сцепляя пальцы в замок. — Чуя, ты… Ты хотя бы думал, когда это делал? — Нет, скорее нет. Я был как в астрале, — тихо произносит Чуя, опуская взгляд к полу. — Прости…? — У меня-то зачем прощения просишь? — сокрушенно, грустно улыбнулся шатен, обводя кончиками пальцем другой порез. — Ахо. — Чуя шмыгает носом и не отвечает. Сейчас он чувствовал себя так незащищенно. Без сарказма и ругательств он даже себе казался слишком мягкотелым. — Когда? — тихо спрашивает Дазай, перенося пальцы к другому, уже просто розоватому шраму и потирая его. Чуя старался не извиваться в чужих руках, он крепко сжал зубы, произнося: — В пятницу. Вечером. Когда мы… — Накахара не договаривает, закусывая губу и опуская глаза в пол, рассматривая свои колени. Сердце глухо и отбито стучалось в ребра, глаза жгло слезами, и Чуя злобно вытер их тыльной стороной ладони, шмыгая носом и с трудом выдыхая весь воздух из себя полностью, заставляя легкие сжаться. Осаму аккуратно опускает поло на место, медленно закрывая шрамы и порезы мятной тканью. Шатен поднимает на Накахару глаза, изучая его побледневшее лицо и красные глаза. Даже сейчас Чуя казался Осаму самым прекрасным созданием. Дазай пытается бороться с желанием накинуться на чужое, несчастное лицо с поцелуями и зацеловать Чую до обморочного состояния. Накахара судорожно вздыхает, подергиваясь всем телом вверх на чужих коленях, пряча взгляд от коньячных глаз Дазая. Тот улыбается уголком губ и опускает голову вниз, поочередно целуя Накахару в опущенные веки, проводя губами по рыжим, слипшимся от соленых слез ресницам. Он все глубже падает в безумие. — Хей, Чу, мы справимся с этим, — обещает Дазай, и он сам верит в это. За плечами многотонный опыт. Ненавистный, болезненный опыт собственных ошибок. Осаму не хочет вспоминать те два, абсолютно лишенных всякого света года, но глядя на Чую воспоминания копошатся в голове. Твою мать, Чуя, твою мать. Все слишком серьезно, чтобы закрыть на это глаза. — Придурок, — шепчет Чуя, утыкаясь носом в рубашку Дазая и покрываясь красными пятнами от поцелуев Осаму. — Ты такой придурок. — О, тут я могу поспорить с тобой, — усмехается шатен, поглаживая бока Накахары через поло. — Однозначно могу поспорить. — Я всегда выигрываю споры, — слышен глухой смешок Чуи прямо в сердце Дазая. — У меня с недавних пор есть факт, не поддающийся никакому сомнению. — Какой же, позволь спросить? — Дазай чувствует копошение и опускает голову вниз, встречаясь с белыми прожилками глаз. — Я люблю тебя. Чуя смотрит серьезно, без улыбки или подстёба. Осаму открывает и закрывает рот, широко распахнув глаза и чувствует, как его губы растягиваются в самой счастливой и действительно придурковатой улыбке. Накахара нервно дергает уголком рта, смотря, как улыбка Дазая становится все шире. — Чу-уя, — умилённо и с восторгом пропищал Дазай, чувствуя себя самым счастливым ребенком в мире. Да! Да! Да! — Но не очень, — смущенно и даже враждебно добавляет Чуя, опуская глаза вниз. Но Дазай знает — это не так. Просто Накахара слишком стесняется своей сентиментальности. Ничего, Осаму поможет ему с этим. — А я очень. Очень люблю тебя, — Накахара резко поднимает на Дазая глаза, словно ища подвох. — Ты… серьезно? — неуверенно спрашивает Чуя, и Осаму кажется, что он слышит, как бешено стучится чужое сердце под тонкой кожей. — Абсолютно. Дазай никогда раньше не был так счастлив.***
Чуя получил такую выволочку, что он наверняка запомнит ее на всю оставшуюся жизнь, как самую странную. Дазай, постоянно срываясь на сумбурные признания и поцелуи, пытался донести до подростка, что резать себе кожу канцелярским ножом не правильный подход к решению психологических проблем. Накахара вроде и слушал, но иногда Осаму казалось, что рыжий просто ждёт, когда его снова чмокнут в нос и назовут каким-нибудь «глупым солнцем». Когда шатен решил, что своей сорокаминутной лекцией он хоть немного смог вынести Накахаре мозг в правильном направлении, Дазай все-таки отстал от Чуи в том плане, что спихнул его со своих коленей на кровать и, под обиженное зырканье глазами, поднялся, потирая большим и указательным пальцем веки. — Я бы сказал тебе, что тебе стоит обратиться к психотерапевту с этой проблемой, но так вышло, что я и есть психотерапевт. — Осаму вздыхает, отнимая пальцы от глаз и смотрит на Накахару, что сел, по-турецки сложив ноги. Чуя преданно воззрился Дазаю в коньячные глаза, на что Осаму с тихим рёвом запрокинул голову к потолку, закрывая ладонями лицо. — Ками-сама, Чуя, прекрати так смотреть на меня! Я не могу сердиться, когда ты так смотришь! — простонал Осаму, слыша, как внутри быстро бьется собственное сердце. — О, так я наказан? — не скрывая оскала, поинтересовался рыжий, даже не маскируя второй смысл — Чуя! — осуждающе и смущенно воскликнул Осаму, скрываясь на кухне, словно депрессивно протекающий холодильник мог спасти его от горящих внутренностей. Слыша смех Накахары из комнаты, Дазай громко хлопает дверцей многострадального холодильника, ища что-нибудь съедобное, как будто он не ел час назад. Из съедобного было ничего и просроченный йогурт, который стоял уже несколько недель никем не тронутый, и Осаму никогда не хватало духу его выбросить, словно в следующий раз он будет смелее и сможет его выпить. Похоже, этот день настал. Слышна легкая поступь шагов, и Дазая обнимают со спины, обвивая тонкими руками за талию и грудь, а чужое лицо утыкается ниже лопаток, и Дазай слышит приглушенное: — Не хочешь сменить гнев на милость? — в голосе слышится усмешка и надежда. — Нет. — …А меня хочешь? — невинным голосом интересуется Чуя, от чего Осаму продрали мурашки и он почувствовал, как под ребрами закопошилась горячая дрожь. — Мы уже это обсуждали, — сжав зубы, едва процедил шатен, зажмурившись до точек и прикусив на всякий случай и губу. — Ты скучный. — вздыхает в чужие лопатки Накахара и отпускает Дазая, отходя на шаг. — И ты все ещё злишься, — то ли спрашивая, то ли констатируя факт, произнес подросток с новым вздохом. — Да, злюсь, — неуверенно произносит Дазай. — Так что веди себя подобающе — как тот, на кого злятся! — Мне встать на колени? — поднимает рыжие брови Чуя. — Я могу. — Не можешь, — отрезает Осаму, и, качая головой, опять открывает холодильник. Чтобы второй раз убедиться, что там пусто. — Игнорируешь? — спрашивает Чуя, когда шатен упорно листал ленту новостей, лежа на впервые заправленной кровати. — Пытаюсь, — бурчит психотерапевт, и его взгляд почти сразу расфокусировался, как только Накахара запрыгнул на свободное место кровати рядом с ним и подкрался совсем близко. — Что мне сделать, чтобы ты перестал злиться на меня? — мурлычет на ушко Чуя, извиваясь рядом и просовывая голову между телефоном и грудью Осаму, преданно заглядывая в коньячные глаза. — Я еще не придумал, — выдыхает Дазай, жмурясь, когда Чуя приподнялся и дотронулся губами до его губ. — Эй, дай мне позлиться на тебя хотя бы полдня! — Осаму отпихивает подростка подальше от своего лица и пытается прочитать сводку новостей. Хотя Дазай понимает, что шанс один на миллион, но он всё равно с ужасом пролистывает ленту, боясь увидеть там заявление о подростке с рыжими волосами, который ушел из дома вчера полвосьмого и так и не вернулся. — Что там про меня пишут? — словно читая мысли, интересуется Чуя, с неиссякаемым энтузиазмом снова приластившись к Осаму и развалившись на нём, по-хозяйски закидывая на него ногу и прижимаясь щекой к груди шатена. Тот попытался остановить свое сердцебиение вовсе, но смог только ускорить его еще сильнее, тихо проклиная себя внутри. — Про тебя пока ничего. Надеюсь, так будет и дальше, — Дазай сокрушенно вздыхает, смиряясь с тем, что игнорировать или элементарно злиться на Чую у него не получается. — Надейся, — хмыкает Накахара и затихает где-то под боком Осаму, перестав шевелиться. — Как думаешь, они уже были в полиции? — глухо добавляет Чуя, нахмурив рыжие брови. — Думаю — да. А еще я думаю, что тебе стоит позвонить им, — прежде, чем Накахара начал возмущаться, Дазай положил два пальца на его губы, чуть надавливая. — Или хотя бы написать. Они должны знать, что ты жив и у тебя все в порядке. — Я не хочу с ними разговаривать. И общаться. Я стараюсь их забыть и начать новую жизнь. — возражает Чуя и Дазай прячет улыбку в его огненных кудряшках. — Не рановато для таких мыслей? — В самый раз, — Накахара закопошился и поднял голову так, чтобы видеть лицо Дазая. — Разве я не прав? — Чуя, — уголки губ подскакивают вверх. — Ты не понимаешь, — Осаму качает головой и отрывает руку от телефона убирая короткую прядь волос за ухо Накахары. — Вовсе не обязательно начинать новую жизнь с ссоры с родителями. Отвязаться от прошлого — не выход. Сначала — да, тебе станет легче, возможно, ты сможешь забыть о них, но не навсегда. И потом все вернется, вернутся воспоминания, прежняя боль, которой ты когда-то не дал выйти наружу. Не стоит отрешаться от всего, что было раньше. Просто смени обстановку, но помни о прошлом и… — Осаму поджимает губы, чуть улыбаясь, подыскивая на потолке верное слово. — …И постарайся не совершать прежних ошибок, — Дазай опускает голову, целуя Чую в кончик носа. — …А все-таки толкать речи ты не умеешь, — замечает притихший Чуя, неуверенно улыбаясь в ответ. — Но у тебя явный прогресс. — Ты хоть слушал меня? — Дазай хмурится, но не может стереть с лица глупую усмешку. — Так, краем уха. У тебя очень притягательные глаза, ты знал? — белые прожилки спиралью проникают в душу Дазая, стоит тому удивленно посмотреть на Чую. — Что? — непонимающе спросил Чуя, увидев удивление Осаму. — Нет, ничего. Просто хотел сказать, что люблю тебя, — шатен думает, что превзошёл лимит улыбок на сегодняшний день. Телефон, оказавшийся скинутым куда-то на другой край кровати, засветился экраном, тихо завибрировав:CHI-CHI, 13:01. Осаму, мы ждём тебя на Рождество у себя. Отказы даже не при-ни-ма-ют-ся. Не приедешь — лишу наследства и новогодних хлопушек! P.S.: Мама и Акико просили передать привет, но я думаю, что они все скажут тебе лично при встрече. Чтоб я увидел тебя дома не позднее 23 декабря, большой ребенок!