Неизлечимо

С едой было покончено довольно быстро, но из-за стола никто не поднимался. Чуя, которого разморило в тепле и уюте гостиной, развалился по Дазаю, устроившись у него в ногах, вполуха слушая разговор. Ода тихо, но активно спорил с Йосано про фаст-фуд, утверждая, что иногда, особенно, когда лень готовить полноценный ужин, можно перекусить быстрозавариваемой лапшой. Эмико встала на сторону Акико, утверждая, что если лень готовить её мужу, это не значит, что лень и ей. И вообще, от этого портятся стенки желудка и способность мыслить. — Когда я хочу есть и мне лень готовить, я замешиваю тесто, раскатываю его, кладу начинку и пеку кексы, — возмущенно говорит Эмико, отправляя в рот последнюю вишенку. — И мне вкусно, и другим останется. — Когда я хочу есть и мне лень готовить, — подхватывает Йосано. — Я покупаю грибы, жарю их и заливаю соусом. — Когда мне лень готовить, я завариваю рамен, — угрюмо заметил Сакуноскэ, смотря на дам с восхищением и осуждением одновременно. — Когда я хочу есть и мне лень готовить, я не ем, — зевнув, сообщил Накахара, сильнее кутаясь в руки Дазая, которые надежно оплетали его, сжимая в слабых кулаках широкие рукава его худи. — Полностью солидарен с Чуей, — заметил Осаму, осторожно освобождая одну свою руку, чтобы взять сакадзуки. — А тебя, мам, я теперь боюсь, — с улыбкой заметил Дазай, отпивая сакэ. — Да что такого? — добродушно хмурясь, возмутилась Эмико, упирая руки в бока. — Готовить кексы очень легко. — Ну, не все же здесь профессиональные кондитеры, милая, — заметил Сакуноскэ, переставляя тарелки и убирая грязные на край стола. — Точно! — глаза Эмико засветились. — Я научу вас с Чуей делать кексы! — матушка перевела взгляд на Накахару с Дазаем. Осаму широко улыбнулся, кивая, а Чуя с трудом разлепил рыжие ресницы и квёло улыбнулся, щурясь на лампы. Так как именно подросток был эпицентром внимания всех за столом, его сонное состояние было замечено сразу, и отпирания только усугубили бы дело. — Солнце, да ты, никак, спать хочешь! — Эмико прижала руки к груди, воззрившись на Чую. Тот неоднозначно пожал плечами, лениво думая, что Эмико слишком эмоциональна. Хорошо, что на Дазая такое находит редко. — Отчасти, — соглашается наконец Чуя, и нежится в руках Дазая, чьи ладони стали аккуратно поглаживать его бока через ткань худи. Эмико тотчас подрывается с пола, всплеснув руками. — Как же мы это! Бедного ребенка без сна оставили! — если бы Чуя был менее сонный, он бы смутился. Но сейчас всё, что его заботило — мягкие поглаживания Осаму, которые волнами распространяли по телу тепло и покой. Одасаку поднялся из-за стола, одновременно беря в руки посуду. Акико со смешинкой в глазах наблюдала за всеми ними, не спеша куда-то подрываться, пока Чуя, цепляясь за Осаму и отчаянно борясь с зевотой, тоже встал на ватные ноги. — Солнце, иди за мной, — командует матушка, подхватывая Чую под руку. Тот рассеянно поплелся следом, подъём на ноги, не считая привычного головокружения в такие моменты, взбодрил его, и Накахара вполне чётко запомнил, что выйдя из гостиной, надо пройти по коридору вперед, после чего слева будет лестница на второй этаж, а справа продолжение коридора, ведущего в ванную. Дом казался таким огромным, что Накахара был уверен — без проводника он потеряется. Точно. Проводник. Где чертов Дазай? Чуя настороженно оглянулся, ища светлыми глазами длинную фигуру, и с облегчением увидел лохматую голову, высунувшуюся из гостиной, а потом и всё тело Дазая. Накахара начинает идти нога за ногу, дожидаясь, пока Осаму догонит их и успокоит одним своим присутствием. Именно так и произошло, и, поднимаясь за Эмико по лестнице, Накахара кончиками пальцев соприкасался с шатеном, с любопытством оглядываясь по сторонам. — Ваша с Осаму комната. Точнее, раньше она была только для него, — с погрустневшей улыбкой заметила Эмико, аккуратно опуская ладонь на дверь, открывая её и пропуская подростка внутрь прохладной полутьмы. — Вы сняли плакаты! — в ужасе воскликнул Дазай, просачиваясь следом и обхватывая голову руками. — Абсолютно все! Как я теперь буду жить… — Осаму картинно упал на застеленную свежим бельем кровать, закатывая глаза, выпуская к потолку последний выдох. Эмико почему-то не отвечает, и Чуя, который на полном серьёзе с трудом мог заставить себя оторвать взгляд от развалившегося Осаму, осторожно покосился на неё, выглядывая из-за завесы рыжих волос. На лице матушки Дазая застыла тоскливая улыбка и старое отражение боли. Теперь стали понятны причины некоторых морщин, которые никак не вязались с постоянными радостными эмоциями. Накахара снова перевёл взгляд на Осаму, закусывая щёку изнутри. Эмико быстро провела рукой по глазам и прежним бодрым тоном произнесла: — Зубные щётки и полотенца лежат вот тут, — Эмико легко похлопала ладонью по письменному столу. Чуя посмотрел на неё, тотчас поднимая уголки губ вверх, благодаря. — Да не за что, солнце, не за что… — тихо ответила женщина, поджимая губы и щурясь, не в силах отвести взора от Дазая, который активно перекатился с постели на пол, ища что-то на паркете прямо под кроватью. Чуя не выдержал и поддался порыву, для самого себя неожиданно обнимая Эмико, прижимаясь к её свитеру щекой, зарываясь в него носом. Матушка вздрогнула, и Накахара почувствовал, как чужие руки осторожно обнимают в ответ. Рыжий ощутил, как в его макушке потонул чужой короткий всхлип, и обнял сильнее. — Спасибо, — повторяет Накахара, отпуская Эмико, и та кивнула, и, не в силах совладать с голосом, быстро ушла. — Чу! Смотри, я что нашёл! — радостный и пыльный Дазай вылезает из-под кровати, доставая на свет желтоватой лампы люстры потрепанную временем приставку. — Я знал, что её не отыщут! Накахара задумчиво смотрит на шатена, хмуря рыжие брови. В голове метались мысли, заставляя серьезно задуматься о том, что происходит в этом доме. Ведь Осаму не врал, когда говорил, что у него было 4 попытки суицида. Значит ли это, что они все были совершены здесь? Чуя чувствует, как внутри все сжимается, а сердце болезненно заходится ударами в грудной клетке. Первобытный ужас, присущий людям, когда они думают о смерти, захлестнул с головой, и Накахара с трудом вернул себе здравый рассудок, заставляя себя проанализировать ситуацию. В этом доме живут родители Дазая. Осаму жил здесь почти всю свою жизнь и здесь же пытался её прервать. Четыре раза. Пальцы дёрнулись, сжимаясь в кулаки. Накахара снова смотрит на Осаму, теперь без призмы обожания, смотрит так, как смотрел бы на незнакомого человека. И Чуя замечает, что, хотя Осаму улыбается вполне искренне, в чужих глазах плещется боль. Накахара нерешительно скользит взглядом по Дазаю, подмечая новые детали — искусанные губы, подрагивающие пальцы и ссутулившиеся плечи. — Чуя? — озадаченно поднимает брови Осаму, смотря на подростка светлыми глазами. Накахара встречается с ним взглядом и с трудом подавляет тихий всхлип от режущей боли в области груди. — Дазай. — Чуя подходит ближе и аккуратно опускается прямо на пол перед сидящим на коленях растерявшемся Осаму. — Тебе плохо, да? — глухо вопрошает Накахара. Дазай замирает, сжимая в руках приставку, смотря на подростка в ответ изумленным взглядом. — Мне не плохо. — наконец произносит шатен, подбирая слова. — Это что-то другое. Я знаю, что, как психотерапевт, должен дать более ясный ответ, но я правда не знаю, — шатен потерянно опускает приставку на колени, потирая большим пальцем пыльные тугие кнопки. — Ты никому ничего не должен, — возразил Чуя и, заметив, что Дазай хочет поспорить, поднял ладонь, аккуратно накрывая ей приоткрывшийся чужой рот. — Помолчи. Я хочу помочь. Если… Если хочешь, мы можем поговорить об этом. — Накахара потер шею, он не мастак на разговоры. — Ты хочешь? — глаза Дазая уставились на него с удивлением и паникой. Накахара видит чужие эмоции, но не знает, как пользоваться возможностью, когда привычная маска Осаму спала с его лица. Чуя медленно убирает ладонь с чужих, тёплых губ, опуская голову к коленям, не вынося навалившегося открытия чужих чувств. Голова упала вниз, и рыжие пряди закрыли обзор. Накахара поджимает губы, гипнотизируя свои колени, обтянутые брюками. Над головой слышится чужой тяжелый вздох. Рыжий неосознанно подносит руку к краю своего худи, проскальзывая под него и отковыривая ногтем коросту с глубокого пореза. Фактически, худи принадлежало Осаму, но так как у Накахары был только джемпер, который он категорически отказался надевать, он смог найти и отжать у Дазая одну из его толстовок. — Чуя. Я обещаю тебе всё рассказать. — Осаму аккуратно кладёт руку на чужой локоть, сжимая. — Только… Позволь мне притвориться, что я был нормальным ещё немного, хорошо? Чуя не отвечает, сглатывая, и чувствуя, как сердце сжимается от боли за Осаму, и в носу начинает щипать. Накахара не может разобраться сам в себе, сначала он испытывает приступ радости за Дазая, теперь он плачет из-за того, что Осаму плохо. Чувства были слишком непривычными и пугающими. Накахара хмурится и поднимается с пола. — Хорошо, — твердо отвечает Чуя, наблюдая, как Дазай встаёт на длинные ноги, и подросток старается замереть так, чтобы свет не падал на лицо. — А сейчас, я думаю, ты должен вернуться к ним. — А ты? — неуверенно спросил Дазай, откладывая приставку на стол. — А я переоденусь, почищу зу-зубы и лягу спать, потому что, Боже, я слишком устал даже для того, чтобы придумывать актуальные ответы, — Чуя тихо улыбается, перед этим сладко зевнув, и Дазай улыбается в ответ, наклоняясь вперёд и чмокая его в уголок губ, уходя на первый этаж. Накахара исправно выполняет все пункты, находит в шкафу комнаты жёлтый джемпер с длинными рукавами и черные широкие шорты. Чуя выключает свет, наощупь добирается до кровати и аккуратно залезает на неё. Естественно, спать он не мог. Мысли, которые Чуя упорно гнал от себя, пока занимался каким-либо делом, теперь с жадностью набросились на беззащитное тело, обмякшее без физического труда. Накахара вздыхает, понимая, что даже не может отвлечься на телефон, и он просто пытается унять ноющую боль в груди, которая перерастала в злобу на себя. Чуя снова сжимает зубы, отрывая новую коросту с почти зажившего пореза, и думает, что он бессилен, и его это бесит. Он не знает, как помочь Дазаю, не знает, какие слова нужно произнести, не знает, что надо делать. И от этого незнания хотелось выдрать все волосы на голове и залезть на стену. В какой-то момент, когда от чуть теплой крови слиплись кончики пальцев, Чуя решил, что заниматься самокопанием и дальше нет смысла. Подросток благодарен сам себе, что иногда ему все же удается сказать себе «Стоп» и вынырнуть из потока мрачных мыслей. Чуя замирает под мягким, воздушным и огромным одеялом, слыша даже собственное дыхание, и старается сфокусировать слух на чем-нибудь из вне. Например, на голосах на втором этаже. Их едва слышно через закрытую дверь и лестничный пролёт, но если очень постараться… Мягкий смех Акико, шутливый тон Одасаку, воркование Эмико и наполненный притворной обидой голос Дазая заставляют Чую в который раз убедиться, что он не один. И это так непривычно осознавать, что к горлу подкатывает ком, мешая вдохнуть. Накахаре хочется спать, глаза устали, и ресницы слипаются между собой, но прошло уже часа полтора, а уснуть так и не получилось. Такими темпами Чую ждёт бессонная ночь, а из-за отсутствия телефона чертовски длинная ночь. С трудом заставляя утомленное тело двигаться, Чуя садится в кровати, прижимая к животу подушку и бездумно уставившись невидящими глазами в кромешную темноту. Накахара чувствует, как уставшая за день, ровно как и все остальное, шея клонит голову вниз, но воспаленный мозг отказывается дать поспать, заставляя лихорадочную дрожь пройтись по мышцам. Подросток замечает, что голоса стихли, и застывает статуей, напряженно вслушиваясь в тишину. Вдруг дверь тихо открывается, и в полоске света появляется Осаму. — Чуя? — удивленно шепчет он, явно думавший, что рыжий давно спит. Накахара слабо махнул ему ладонью. — Ты не спишь? — Сплю, — невозмутимо ответил Накахара, склоняя голову на бок и расплетая пальцами косичку. — Все в порядке? — на всякий случай интересуется Осаму, крадучись, заходя внутрь. — В полном, — зевнул в ответ Чуя, пряча покрытые кровью пальцы, и так зная, что Осаму их не увидит. Дазай, стараясь не шуметь лишний раз, подошел к шкафу и выволок из него что-то бесформенное в темноте. Пользуясь этой же темнотой, Осаму стягивает с себя худи через голову и бросает куда-то на стол, натягивая на тело длинный такой же, как и у Накахары, тонкий джемпер. Если бы не полубессознательное состояние, Чуя бы как-нибудь пошутил или устроил нытье, что шатен не включил свет, но все, на что хватило подростка — вяло пискнуть, когда Дазай опустился рядом на кровать, и подвинуться. Терпеливо дождавшись, пока Осаму уляжется и замрет, Чуя подкрался к нему и заполз на грудь, потерся щекой о чужое плечо и наконец почувствовал облегчение. Чужие, тонкие руки обвились вокруг его плеч, и Накахара ощущает, как глупые и ненужные мысли покидают голову, а сама голова благодарно тяжелеет, позволяя глазам сомкнуться. — Я тебя люблю… — очень тихо бормочет Чуя, вдыхая родной запах. — И я тебя, — доносится, как из тумана, и чужие тонкие пальцы аккуратно зарываются в пряди волос на затылке. Чуя сильнее прижимается к Дазаю, закидывая на него руку и вцепляясь слабыми пальцами в подушку, наконец закрывая глаза с целью уснуть, а не провернуть в голове ещё сорок вариантов того, почему он идиот.

***

Когда Чуя просыпается, он в кровати один. Накахара понимает это сразу, как только сознание возвращается в тело, еще даже не открыв глаза. Подросток вслушивается в тишину дома, нехотя разлепляя ресницы. Проморгавшись, Накахара бездумно пялится в потолок, утопающий в утреннем полумраке из-за закрытых штор. Чуя свешивает ноги с постели, садясь в ней, и яростно взъерошивает волосы на затылке, расплетая тем самым последние косички. Накахара несколько раз проводит дрожащими после сна пальцами по лицу, пытаясь содрать с него сонливость. Встав на неустойчивые ноги, Чуя доплелся до штор и раздернул их, впуская в комнату свет. Внизу звякнула тарелка, и голоса стали громче, стоило рыжему открыть дверь в коридор. Прошмыгнув в ванную никем незамеченным, Чуя быстро почистил зубы, привел себя в порядок, если это можно так назвать, и смог наконец полностью продрать глаза, уставившись на своё отражение в зеркале. На щеке почти сошедший след от подушки, а густые пряди волос вьются упругими спиралями после заплетенных косичек. Накахара вздыхает, вспомнив, что оставил своё полотенце наверху, и наугад использует одно из тех, что висели на стене. Когда Чуя заходит на кухню, из которой были слышны голоса, там оказались все члены семьи, кроме Йосано. Накахара находит глазами Дазая, который стоит у плиты и что-то сосредоточенно помешивает, и больше его ничего не заботит в этой жизни, так как Чуя устремляется к чужой долговязой фигуре в белом джемпере и розовом фартуке поверх, и обнимает его со спины, вжимаясь лицом между лопатками. — Да, я уже перевер- Чуя? — Осаму прерывает разговор с Эмико, резавшей овощи в салат на столе около плиты, и поворачивается к Накахаре лицом, скрещивая руки у него на спине. — Ты сегодня рано, — замечает Осаму, бросая короткий взгляд на часы. Накахара, который только сейчас понял, что ревнует Дазая к его же матери, отказался отпускать психотерапевта, сжимая в кулаках его джемпер и утыкаясь носом в чужую узкую грудь. Осаму мягко хмыкнул и начал едва заметно кружиться туда-сюда, нежно поглаживая чужую спину и поясницу. — Какие вы всё-таки милые, — прощебетала Эмико, не отрываясь от резки салата, но умиляясь, вытирая уголок глаз рукой. — Осаму, сейчас бекон сгорит, — спокойно замечает Одасаку, с книгой проходящий мимо. Чуя понимает, что и дальше так стоять ни с кем не поздоровавшись, не вежливо, поэтому очень нехотя отпускает Дазая и позволяет ему заняться сковородкой, поворачиваясь к Эмико. — Доброе утро, — громко говорит Чуя, чтобы Сакуноскэ тоже услышал. — Доброе, солнце, — воркует в ответ Эмико, склоняя голову к плечу. — Как спалось? — Просто замечательно, — уверяет Чуя, не ощущая угрызений совести за эту маленькую ложь. Во время завтрака, прошедшего за активными разговорами, которые, понятное дело, не могли все закончиться за один день, Накахара узнал, что Акико здесь не ночевала и уже ушла к себе домой, так как появилась только ради приезда Осаму, который так редко бывает в доме родителей. — Так, мальчики, — очень многообещающе начала Эмико, когда тарелки были опустошены. И обещалось что-то очень… опасное. Чуя поднял голову от фингеррестлинга, сам не помня, когда начал эту игру с самим Сакуноскэ. Дазай, болеющий за Чую, тоже обернулся к матушке. — Завтра, как вы все, конечно, помните, Рождество. А если вы не помните, то получите скалкой по голове. Так что здесь давно пора прибраться! Ты, Осаму, помоешь этаж… — Это эксплуатация детского труда! — возмутился Осаму, надувая губы. — Детского? Ой, да ты отца выше! Ребенок здесь только Чуя, но он хороший мальчик, правда, солнце? — Эмико нахмурила брови на сына и улыбнулась Чуе. Того только что победил Одасаку, прижав большим пальцем чужой, но Накахара быстро абстрагировался и улыбнулся, смотря на Эмико. — Естественно, Эмико-сан. — Ну-у ма, я приехал отдыхать, а не работать, — с новыми силами заныл Осаму, но ему в руки всунули ведро и швабру. Дазай затараторил: — Ма! Пожалуйста, я не хочу, я хочу лежать на кровати с Чуей, нет, ну, можно, конечно, и без него, если он такой хороший мальчик и собирается убираться, а я… — Так. — очень грозно произнесла Эмико, упирая руки в бока. — Мыть на первом или втором? — быстро спросил Дазай, поднимая вверх темные брови. — Втором, будь так добр, — сразу сменила гнев на милость Эмико и повернулась к Чуе. — Зайчик, а ты вытри пыль, хорошо? Там же, где и Осаму. — Безусловно, Эмико-сан, — Накахара блещет оскалом и легко поднимается на ноги, принимая в руки тряпку для пыли. Женщина в ответ подняла руку и, прежде, чем Накахара на рефлексах успел вильнуть в сторону, потрепала подростка по голове. — Вот и умница, — заключила она, мягко смотря на Чую и провожая взглядом, пока Накахара, что-то напевая под нос, унесся на второй этаж, поставив себе задачу перевернуть комнату Дазая вверх дном. Зайдя в комнату, Чуя наконец осмотрел её при свете дня. Широкая, все ещё незаправленная кровать стояла напротив двери в углу, в стене слева от входа было окно, и если лечь в постели на бок, то можно увидеть небо. Белые прозрачные занавески взметнулись, впуская через приоткрытое окно снежные крошки. Стол стоял у стены, там, где в углу дверь, а справа возвышался шкаф, из которого вчера так удачно Накахара выудил себе одежду. Рыжий скептически оглядывает чересчур прибранную комнату и шагает внутрь, уверенно распахивая полки для книг над столом. Те были пусты, не считая двух или трёх учебников за десятый класс. Накахара невольно нахмурился, вспоминая, что Дазай намного старше его. Раньше это забывалось, но сейчас, смотря на покрытые пылью книги, Чуя остро ощутил их разницу в возрасте. Настроение грозило рухнуть вниз от неприятных мыслей об этом, но рыжий побыстрее отвлёкся, опускаясь на корточки и бесстрашно выдвигая ящики стола. В первом было пусто. Во втором уныло лежал в углу калькулятор, пара ручек, монетка, прилипшая ко дну и скомканная бумажка. Бумажка тотчас была вытащена на свет и расправлена в нетерпеливых руках. Чуя досконально изучил все формулы, которые уныло ютились на клочке бумаги, хотя не понял в них ровным счётом ничего, и Накахара влюбился в почерк Прошлого Дазая. Того Дазая, которого Чуя не застал. Угловатый, резкий, его почерк напоминал Чуе самого себя, и Накахара пару раз любовно провел большим пальцем по выцветшим чернилам, разглаживая сухую бумагу. В последнем ящике Накахара нашёл белый пакет, плотно закрытый и аккуратно сложенный. Руки, сразу потянувшиеся к нему, вдруг дрогнули, и нехорошее предчувствие закралось в душу, заставляя напрячься. Чуя поджал губы, чувствуя холод внутри от страха, но все же достал пакет и положил себе на колени, опустившись прямо на пол. Через несколько секунд светлым глазам предстали белые, плотные рулоны бинтов. Рыжие брови дернулись и поползли вверх, но прежде, чем Накахара уже собрался спросить об этом Дазая, воспоминание снова прошило мозг тетивой: «У Дазая было четыре попытки суицида». Взгляд Чуи неуверенно скользнул вглубь злополучного ящика и наткнулся на то, что подросток и ожидал, — перекись водорода одиноко стояла в углу, наполовину пустая и покрытая тонким слоем пыли. Накахара сжал зубы и сунул бинты обратно, со стуком задвигая ящик. Рыжий знает, что сейчас у Осаму все в порядке (Накахара надеется), но руки всё равно мелко дрожат, когда Чуя проводит тряпкой по поверхности стола, оставляя влажный след, блестящий посреди пыльной столешницы. Накахара чувствует, как дышать становится трудно, от чего грудная клетка резко поднималась и опадала. Голова закружилась, и Чуе пришлось схватиться ослабевшими пальцами за край стола, испуганными глазами смотря перед собой. Спокойно, надо успокоиться. От мыслей о том, что ему нужно вернуть себя в спокойствие, захотелось плакать, и Накахара с трудом отогнал ком слёз. Чуя никогда не научится понимать своё тело и психику. Рыжий пытается вернуть ватным ногам устойчивость, облизывая кончиком языка сухие губы и крепко-крепко сдавливая в пальцах тряпку. Тщетно стараясь вернуть себе нормальное дыхание, Чуя быстро вытирает стол и верхние полки, поскорее отходя к подоконнику и стирая с него влажный, растаявший снег. Накахара хмурится на себя в отражении стекла окна, злобно проводя рукой по глазам. Он никогда не перестанет смущаться своих эмоций. Рыжий уже заканчивает с батареей, когда в комнату заглядывает Дазай, вооружившийся ведром и шваброй. — Чу, ты уже заканчиваешь? — с грустным лицом спросил он, уверенно опуская половую тряпку на паркет и проводя по нему. — Я не хочу оставаться один. Чуя придирчиво осмотрел зашедшего психотерапевта, скрывая за наглостью беспокойство и боль. — Так уж и быть, я останусь здесь. Могу кровать даже заправить, — милостиво согласился подросток, после чего лениво бросил тряпку на стол и подошёл к постели, нехотя застилая её. — Ути, моё солнышко, — усмехнулся Дазай, но в его голосе послышались странные нотки. — Эй. Не вздумай говорить, что ревнуешь меня к своей собственной матери, — хмыкнул Чуя, не поворачиваясь к Осаму, наклоняясь, чтобы поправить съехавший уголок одеяла. Вдруг позади к нему прижалось чужое тело, тонкие руки обвились вокруг груди, притягивая к себе, и Чуя поперхнулся воздухом, парализовано замирая, слыша тяжелое дыхание у себя над ухом. — Чего молчишь? — хмыкнул наконец подросток, совладав с голосом, еле ворочая языком в пересохшем рту. — Ты сказал не говорить, я не говорю, — возразил тихий голос, вызывая по телу колкие мурашки. — Ты невыносим, знаешь? — Чуя аккуратно извивается в кольце рук, с трудом поворачиваясь лицом к Дазаю. Длинные руки опустились на тонкую поясницу, неожиданно резко прижимая к себе ближе. Чуя не успевает сформулировать колкий сарказм в ответ — в голове лишь отдаленно вертится: «Надо пошутить про папочку или сказать что-нибудь про грубость» — но не одна мысль не воплотилась в жизнь, так как Осаму потянулся к его приоткрывшимся губам, накрывая своими. — Мальчики! — слышится голос Эмико за дверью, и прежде, чем Дазай успевает отпустить Накахару, а подросток убрать руки с его плеч, рубашку на которых он смял, дверь открылась, впуская внутрь матушку. — Ой, — севшим голосом выдает Эмико, застыв в дверном проеме, после чего заливается смехом, пока смутившийся Накахара и почти невозмутимый Осаму повернулись к ней лицом. — Ма-а, — с нотками обиды и осуждения протянул Дазай, прижимая руки к груди, чуть нервно потирая ногти подушечками пальцев. — Ох, милые, простите, — сквозь смех и умиление лишь выдавила Эмико, хватаясь рукой за косяк. На ее лице появились улыбчивые морщинки. — Мам! — уже громче воскликнул Осаму, поджимая губы, пока Чуя пытался совладать с горящими внутренностями, тяжело дыша, захлебываясь воздухом. — Вообще-то, это было невежливо. — Я буду стучаться, обещаю. — улыбается Эмико, доверительно кивая. — А вообще, я лишь хотела убедиться, что вы не занимайтесь, чем-то подобным. И принести вам бутерброды, — с этими словами Эмико поставила тарелку с сандвичами на стол. У Накахары нервно дернулась бровь. — Мы только что завтракали, — возразил Осаму, но матушка ответила, что еда ещё никому не навредила и с озорством в глазах прикрыла за собой дверь. Пока Дазай не очень добросовестно и качественно, но всё же мыл пол, проклиная себе под нос всё с этим связанное, Чуя скучающе слонялся за ним по этажу. Кроме комнаты Осаму здесь было ещё две двери. За одной из них была комната для гостей, нежилая, с мягким диваном и выключенным из розетки телевизором. Накахара не нашёл в ней ничего примечательного помимо огромной подушки-акулы, она сразу привлекла его внимание, и больше из рук её Чуя не выпускал. Вторая дверь находилась в конце коридора, и когда Накахара, рискуя получить по башке за то, что несколько раз наступил на только вымытый, сырой пол, подошёл вплотную к двери, та оказалась неожиданно заперта. Чуя метнул взгляд к Осаму, тот ещё корячился в осиротевшей без акулы комнате, и Накахара дернул сильнее, сразу двумя руками, зажав подушку под мышкой. Дверь надрывно скрипнула, заставляя подростка инстинктивно сжаться у порога, но не открылась. Чуя нервно поднял пальцы ко рту, побарабанив ими по нижней, всё ещё зудящей воспоминаниями губе, раздумывая, стоит ли просто позвать Осаму и спросить, что это, или же забить, в конце концов, дом же не ограничивается одной этой дверью. Вариант просто забыть подростка абсолютно не устраивал. Скорее всего, это обычная кладовка, что часто бывает в таких домах. Так как окон в этой части дома не было. Чуя обхватывает локти руками, прижав к груди акулу. Дверь была самой обычной, ничем не отличающейся от других — деревянная, лакированная, и только ручка была повреждена. Точнее, замок под ней. Присев на корточки, воровато оглянувшись, Накахара осматривает покореженное дерево. Исколотая чем-то острым, поверхность почему-то заставляла затылок покрыться мурашками, а руки чуть дрогнуть. Накахара проводит подушечкой пальца по старым, сухим рваным порезам, вырванный замок аккуратно вставлен назад, но вокруг него, как в месте эпицентра удара молнии, вывороченное дерево. — Чу! — слышен голос за спиной подростка, и тот не успевает подняться. — Ты прошёлся прямо по… — Накахара оборачивается и встречается взглядом с глазами Дазая. — …вымытому, — севшим голосом договаривает психотерапевт, и Чуя видит, как на чужом горле дернулся кадык. Накахара встает на ноги, оборачивается на дверь, снова на Осаму и крепче прижимает к себе акулу, почти испуганно смотря на шатена. Он зол? Расстроен? В ужасе? Но Осаму молчит, молчит так долго, что Накахаре становится по-настоящему жаль, что он не прошёл мимо этой злополучной двери. Зато теперь он знает, что это не кладовка, если, конечно, Дазай не прячет в кладовках трупы, ведь выражение лица Осаму было именно таким. — Я… В смысле, она была закрыта… Я просто… — Накахара, размахивая руками с акулой, засыпается неразборчивыми оправданиями. — Просто посмотрел в щелку замка. Ничего не… Не произошло, — рыжий, не видя ответной реакции Дазая выдаёт все же напуганное: — Прости. Вдруг, из-за угла коридора слышатся шаги и позади застывшего Дазая показывается Одасаку. Объятый страхом взгляд синих глаз с белыми прожилками метнулся от отца к сыну и в итоге уперся в лицо Сакуноскэ. Беспристрастное выражение Одасаку дрогнуло, и под глазами появились незаметные ранее морщины. — Осаму? — тихо произносит он, кладя руку на плечо Дазая. Тот крупно вздрогнул, и Чуя увидел то, что делал раньше и сам каждый день — губы шатена аккуратно изогнулись в улыбке, глаза фальшиво потеплели, а поза стала натурально разыграно расслаблена. Дазай притворялся, что все хорошо, точно так же, как делал Накахара все эти годы. Подросток и не думал, что со стороны это выглядит так отталкивающе, словно при тебе натягивают трещащую по швам маску. Спрятанный за притворством взгляд карих глаз осторожно смотрит на Чую, и Накахара смело впивается взором в ответ, выискивая искренность. И шатен вздрагивает во второй раз — его лживо спокойная поза снова стала угловатой и настороженной, но зато теперь перед Накахарой был настоящий Дазай. Без обманчивой улыбки. — Чуя, — подросток подавляет желание сглотнуть и смотрит на Оду. Тот выглядит уставшим, но не злящимся или разочарованным. — А…Да? — рыжий сжимает руки в замок на акуле. — Все в порядке. — это первые слова, что произнес Сакуноскэ, утверждая, а не спрашивая, и Чуя почти поверил. — Наверное, Осаму ещё ничего тебе не говорил, — Накахара не выдержал и снова блеснул глазами на психотерапевта, тот молчал, уставившись на него в ответ со странным выражением лица, словно бы он извинялся. — Но я не буду делать это за него, — твердо продолжает Одасаку. — Придёт время, и ты всё узнаешь, — увидев настороженность на заостренном личике младшего, Сакуноскэ чуть улыбнулся: — И в этом нет ничего криминального, мы не прячем ни в каких кладовках трупы. — Чуя неуверенно хмыкнул в ответ, даже не задумавшись о том, как его мысли так легко прочитали. — А вообще, мамуля просила передать, чтобы вы ускорились, сегодня она собирается стащить сюда весь кондитерский цех из торгового центра и пару пачек риса, — с этими словами Одасаку уходит, просто уходит, оставляя Чую с Дазаем наедине. Накахара откашливается, когда слышит, что шаги на лестнице стихли, и произносит тихо, но доверительно, подойдя к притихшему психотерапевту вплотную. — Не знаю, что такое за этой дверью, но я знаю, что тебе от этого больно. Но я всегда готов помочь, только скажи как, — тщательно подбирая каждое слово, произносит Чуя, не решаясь нарушить зрительный контакт. Дазай запоздало кивает, дёргая уголком губ в старой привычке скрыть эмоции. Чуя неуверенно сглатывает, вжимая голову в плечи, крепко сжимая в руках плюшевую рыбу. Осаму с несчастным видом кинул взгляд на дверь позади подростка, перевёл взгляд на него и всё же стер с лица притворство. — Мне просто нужно, чтобы ты был рядом, — тихо, надломлено отвечает Осаму, и Чуя чувствует, как внутри всё сжимается, и он, спотыкаясь, устремляется к шатену, поскорее обнимая его, прижимаясь всем телом. Накахаре ещё никогда не говорили, что он кому-то нужен. Ещё никому не был нужен Чуя.