***
Стоя в холодной пустоте, Эрен наблюдал как там — над небольшим островом света посреди океана тьмы — мельтешат вокруг цветов голубокрылые бабочки. Но стоило лишь одной из них выпорхнуть за границу дня навстречу протянутой в ночи ладони, как ее тут же схватили и перемололи в труху мощные челюсти собаки Шолотля. Лязгнули зубы. Рыкнул довольный пес. Эрен снова спрятал руку в карман кардигана и поморщился. Собаки. Собаки… Огромная свора злых псов окружила его в темноте. Ксоло то и дело наступали на ноги, тыкались мокрыми носами в голени и колени, терлись ледяной кожей о штанины, и Эрен даже сквозь ткань чувствовал мертвецкий холод, исходивший от голых боков и бьющих плетью хвостов. Псы нетерпеливо скалили зубы, утробно рычали и поглядывали пустыми глазами, едва мерцающими в темноте зеленью, на того, кого должны были сопроводить в загробный мир Миктлана — в место, где обитают боги, а также души умерших ацтеков. Эрен не был ни божеством, ни носителем хоть капли индейской крови, однако отчего-то его удостоили то ли чести, то ли прокляли и выделили целую стаю сопровождающих псин-надзирателей. Более того, сам Шолотль присматривал за ним в этом месте без названия — Эрен не только ощущал его присутствие за спиной, но и слышал хриплое надсадное дыхание собакоголового чудовища, смотреть на которое у него не было никакого желания. Страшно. Блять. До скрутившихся в узел кишок было страшно даже представить, что за монстр ждал его там — в черной пустоте. — Выбор сделан, — раздался внезапно рычащий утробный шепот, исходивший, казалось, от кого-то огромного, склонившегося к уху. В голове заскрежетало, в нос ударил запах псины и плесени, а с плеча по плотной ткани кардигана потянулась вниз вязкая нить капнувшей слюны. Эрен вздрогнул, и ксоло, почуяв его страх, забесновались под ногами. Шолотль тем временем продолжил: — Так чего ты медлишь, Эрен? Оглянись, чтобы наконец узреть своего создателя, что дал тебе жизнь. Этот бесценный дар, который ты так легкомысленно разменял на забвение и вечное служение. Будешь служить мне верой и правдой так же, как эти преданные собаки. Йегера до самых костей пробило леденящим душу и тело ужасом. Скрежет в голове никак не утихал, будто сотни мельтешащих насекомых терлись друг о друга жесткими хитиновыми боками. — Заткнись, — огрызнулся он, попытавшись вложить в одно-единственное слово всю сталь и выдержку, которые в нем еще остались. Не показывать страх. Не сдаваться. Бороться до конца. Кажется, у него был последний шанс… Если получится… Давай, не оглядывайся. Просто попробуй дойти. Эрен взял себя в руки и сделал пару решительных шагов вперед, брезгливо растолкав и отпнув ногами псов, чтобы те освободили дорогу. Попытался переступить границу круга света, но вместо этого наткнулся на прозрачную преграду, которая не позволила ему шагнуть на траву. Нет! Не преграда. Преграды не было, понял Эрен в следующее мгновение, когда невидимая сила вдруг сдавила горло, впилась иглами в шею и потянула его обратно. Будто ошейник с шипами внутрь и поводком, за который Шолотль тащил своего слугу назад, вынудив вернуться на то место, где тот стоял минуту назад. В темноту. К себе. К месту, где вспоровшая шею боль стихла и Эрен смог наконец вздохнуть. — Какая глупость, — неторопливо продолжило тем временем божество как ни в чем не бывало, однако на этот раз в его голосе отчетливо послышалась насмешка, — отдавать свою жизнь взамен чужой. Все-таки любовь делает людей слабыми. Даже ты, мое творение, не прошел этого испытания. Пространные рассуждения о любви казались Йегеру в этом месте несусветной чушью. Он стоял сейчас на границе жизни и смерти, а божок за его спиной решил обсудить чувство, в котором Эрен и сам толком так до конца и не успел разобраться. Да и какая нахер любовь, когда он готов был сдохнуть в ужасе от того, кто находился сейчас за его спиной, хоть пока и хватало выдержки не выдавать свою слабость. — При чем здесь любовь? — процедил в ответ Йегер, уставившись себе под ноги. — Микаса и Армин — единственные, кто приняли меня и не попытались избавиться. Ты хотел, чтобы после всего этого я позволил им умереть? За что? За их глупую наивную доброту? За то, что не считали меня чудовищем? — За свою ошибку, — дохнул вонью загробной плесени Шолотль. — Ибо ты и есть чудовище, Эрен. Мое подобие. Темная сторона человеческой души. Сильный. Стойкий. Равнодушный к другим. Идеальный человек без капли эмоций. Свободный от бессмысленных норм человеческой морали. Ты готов был пойти на все ради своей цели. Ты ненавидел свою светлую сторону. Посмотри на себя сейчас. Кем ты стал? Ничтожество. — Слово — будто камнем размозжили мозг. Будто забытый эпизод из детства и голос отца из кабинета, который донесся до маленького Эрена сквозь тишину уснувшего в трауре родительского дома. — Ничтожество. Принес себя в жертву, пытаешься казаться уверенным, а на самом деле готов упасть и разрыдаться от того, как тебе страшно и хочется назад к своим друзьям. К Армину и Микасе… Словно душу вывернул наизнанку. Ничего не утаишь и не скроешь. — Нет, — только и смог выдавить из себя Эрен в ответ, осознав через мгновение, что зажал уши, чтобы не слышать больше хрипящего голоса, и зажмурил глаза, чтобы прогнать всплывшее воспоминание, в котором за своим массивным столом в кабинете отец повторяет из раза в раз, называя ничтожеством кого-то… Себя? Или сына? Сына… Конечно сына… Для маленького Эрена это было очевидно. Однако рычание Шолотля не заглушили даже прижатые к ушам ладони. — Почему медлишь, Эрен? Обернись. Посмотри наконец на меня. Посмотришь, и дороги назад уже не будет. И снова невидимые шипы проткнули шею, вынуждая следовать словам и воле темного бога. Каким же легким был путь к покою: всего-то повернуть голову и посмотреть в глаза, чтобы прекратить пытку болью и унять назойливое стрекотание внутри головы… Прекратить все. Не только истязание, но и само существование. — Эрен! — сквозь шум в ушах услышал он вдруг собственный голос, позвавший его откуда-то спереди и принесший внезапное облегчение — шипы исчезли вместе с ощущением боли. Да что там: даже Шолотль словно отодвинулся назад и насторожился. — Подожди. Йегер открыл глаза, опустил руки и на несколько секунд забыл, что должен дышать. Воздух застрял в легких вместе с недоуменным восклицанием. Что это? Галлюцинация? Игры собственного разума, который так отчаянно цеплялся за жизнь? Или нечто другое? Как они — тот, другой он, и Микаса — оказались в круге света? Почему? Зачем? Возможность последний раз взглянуть на них — насмешка над его незавидной судьбой или прощальный подарок? Эрен молча уставился на свою копию, намеренно избегая смотреть на Микасу. В груди заныло и защемило лишь от одной мысли, что эти двое будут жить дальше, а он — нет. — Я… — Эрен Йегер на острове света пригладил волосы, собираясь с духом, а потом заговорил торопливо: — Я не знаю, что сказать и как будет правильно. Я вообще не совсем понимаю, что происходит и почему мы здесь… и где это «здесь» вообще. Микаса так хотела тебя увидеть… — Его мысли путались и сбивались, скакали и перескакивали, а он все больше терялся, но продолжал говорить: — Черт… Не уверен, что я тоже этого так жаждал, но раз уж мы снова разговариваем… — Эрен внезапно замолчал на несколько мгновений, замер и задумался, словно в замешательстве пытался вспомнить выученный доклад, но никак не мог подобрать нужных слов, чтобы продолжить. Рылся и рылся в памяти, застывшим растерянным взглядом уставившись на свое второе «я». Наконец губы его разжались, и он громко произнес: — Прости. Наверное, это главное слово. Прости, что все эти годы пытался избавиться от тебя и медленно душил в себе то, чего больше всего боялся с того самого дня, как мама… Дело не столько в тебе, сколько в воспоминаниях о том, что я… о том, как я просто стоял и улыбался, пока ее убивали… Эрен замолчал и понурил голову, пока его альтер-эго продолжало буравить его тяжелым взглядом, позабыв на время о Шолотле и своем страхе перед смертью. Перед Эреном только что впервые в жизни извинились, а он все думал и думал… Достаточно ли единственного слова за семнадцать лет темноты и одиночества? Можно ли искоренить одним искренним «прости» ту ненависть, которая росла все эти годы внутри него к тому, кто теперь стоял напротив. — Не имеет значения. Ни ты, ни я ничего бы не смогли изменить. — Наконец сказал Йегер и горько усмехнулся. — Забыл, что ты не помнишь разговор про маму и тот день. Аккерман тебе снова расскажет. Расскажет то, что должен был нам сказать отец семнадцать лет назад. Никто из нас не виноват. Это люди слабые. Людям так нравится перекладывать вину на других. Отец переложил ее на сына, а сын избавился от чувства вины, спрятав его глубоко внутри себя, напичкав свой тайник еще и неугодными Грише качествами, которые так портили идеальную картину безупречного послушного ребенка. Ты, и правда, вырос хорошим мальчиком, Эрен. Герой-везунчик. Образцовый сказочный принц, которому в итоге достались и банковское королевство с перспективами, и принцесса. На «принцессу» Эрен по-прежнему не смотрел, хотя и ощущал ее взгляд на себе, но набраться смелости и наглядеться на нее последний раз, чтобы окончательно утонуть в отчаянии и чувстве несправедливости, духу пока не хватало. — Продолжаешь ненавидеть меня? — спросил между тем второй Эрен, сильнее сжав руку Микасы. — Нет, — честно ответил Йегер из темноты. — Уже нет. Разве что завидую. Почему тебе досталось все, а мне опять пустота? — Слушай, мы, наверное, могли бы найти с тобой компромисс и как-то договориться… Выработать какой-то график… или… черт, я не знаю, как можно уместиться вдвоем в одном теле, но живут же как-то сиамские близнецы. У нас немного другой случай, но и такие люди существуют. Если не пытаться подавлять друг друга или соперничать, то… — Пустые разговоры, — не дослушал и прервал поток оптимизма Йегер. — Все сложнее. Ты, кажется, не видишь, насколько все дерьмово позади меня. Впрочем, так, наверное, даже лучше. — Он вздохнул. — В общем, кто-то должен исчезнуть. Это буду я. Все уже решено. От тебя, Микасы или кого бы то ни было это не зависит. Я решил. И я свободен в своих решениях. Выбор сделан. — Эрен кивнул вниз на скалящих зубы псов. — Собак-то ты видишь, да? Так вот, они ждут меня, чтобы показать путь. А вы оставайтесь в бабочках и цветах. Вам подходит. Жили они долго и счастливо. Конец. — Эрен! Возмущенный возглас Микасы все-таки вынудил его посмотреть на нее. — Микаса. Хватило одного лишь взгляда, чтобы растерять всю собранность, волю, решимость и смирение перед судьбой. Почему все так вышло? Почему это не он стоит сейчас рядом с Аккерман? Почему не он держит ее за руку? — И ты вот так просто сдаешься? — вдруг спросила Микаса, окончательно выбив почву из-под ног. В ее глазах начинали собираться слезы, а на лице проступила обида. — Ты? Так отчаянно желавший жить в этом мире? Просто уходишь? — Тц… — неопределенно хмыкнул Эрен в ответ, ощущая, как начинает щипать глаза. Вот еще чего не хватало! Он же не слабак, чтобы реветь перед Микасой в их последнюю встречу. — Чего ты-то цепляешься? Ты тоже получила назад все, что хотела с самого начала. Вот он — Эрен Йегер. Стоит с тобой рядом, любит тебя и обожает от макушки до кончиков пальцев. Уж поверь, понимаю о чем говорю, потому что знаю его как самого себя. — А ты? Он не совсем понял вопрос: слишком много ответов можно было на него дать. — Что я? — Эрен сунул руки в карманы и отвел взгляд в сторону. — Я тоже кое-что получил из того, что хотел. — Не глядя на Аккерман, он смог позволить себе смягчить тон. — В том числе благодаря тебе, Микаса. И именно поэтому мы сейчас по разные стороны света и тьмы. Ты там, а я здесь. Так нужно. И так правильно. Наверное, ему бы хотелось сказать ей еще что-то важное напоследок, но присутствие второго Эрена останавливало. Возможно, так даже лучше. Без лишних сантиментов. — Не узнаю тебя. — Микаса потянулась к бандане на шее и сжала ее между пальцев. — Хватит устраивать драму, Эрен. Просто тащи свой зад сюда. Йегер снова метнул взгляд на лицо Аккерман, на этот раз скорее удивленный, чем полный молчаливого отчаяния. И даже наскреб в себе последние крохи выдержки, чтобы усмехнуться. — Сама гениальность. Это невозможно, как бы я ни хотел. Не все зависит от моего желания, знаешь ли. — Тогда ответь: ты же хочешь быть здесь, а не там? — не унималась Микаса, теребя ткань на шее. — Хочу. Только дурак, будь у него шанс, выбрал бы смерть. — Тогда я помогу и приведу тебя. Разжались руки, сомкнулись в тонкую полоску губы и блеснули решимостью глаза. — Нет! — только и успел воскликнуть Эрен и упреждающе поднять руку, да только восклицание и жест оказались бессмысленно глупыми. Такими же глупыми, как и намерение Микасы добраться до него сквозь свору псов, которые тут же накинулись на Аккерман, стоило только ей шагнуть из света в темноту. На что она вообще надеялась? Челюстям ксоло не было разницы — бабочка перед ними или человек, — один из псов тут же вцепился мертвой хваткой в ногу и дернул свою добычу в ночь. Да так мощно рванул, что Микаса не удержалась на ногах и рухнула на спину. Засверкали белоснежные клыки, исказилось болью и страхом решительное и красивое лицо, которое тут же исчезло за собачьими боками, словно захлебнулось в черных волнах шторма. Эрен лишь на мгновение застыл, с ужасом наблюдая, как рычащая свора, будто по команде вдруг кинулась вперед к тому месту, куда только что упала Аккерман и теперь пыталась отмахнуться от нападающих на нее собак. — Да блять! — Он дернулся было за ликующими в азарте охоты псами. — Микаса! Чокнутая! — рыкнул Эрен, и даже успел откинуть пару шавок в сторону прежде, чем сам упал на колени, сдерживаемый невидимым ошейником, который не позволил ему приблизиться к ней, чтобы вытолкнуть Микасу обратно в свет. Блять! Он ведь спасал ее из огня не для того, чтобы смотреть, как ее растерзают псы! — Мика! — раздалось сквозь рычание, и тогда Йегер хрипло закричал, перекрывая силой своего голоса всю собачью свору: — Помоги ей, тормоз! Блять! Хоть раз в жизни не стой истуканом! Превозмогая боль, раздирающую горло, и задыхаясь от пережатой или перебитой невидимыми шипами трахеи — унизительно, на четвереньках — Эрен, словно сам ставший псом и готовый завыть от боли, безнадеги, ужаса и злости пытался добраться до той кучи-малы, в которую превратились Микаса и прикрывший ее собой Эрен, сверху донизу, казалось, облепленные собачьими тушами. Дотянувшись до очередного замешкавшегося пса, Йегер с ненавистью и нечеловеческой силой вцепился пальцами в ледяную шею и после раздавшегося еле слышного хруста позвонков, отбросил дохлую псину в сторону, чтобы вцепиться в следующую собаку. Напрасное занятие… Мертвое мертвее не станет, а псы с только что свернутой шеей вскочили с места и понеслись обратно… Эрен задыхался от бессилия, боли и усталости, но упрямо двигался вперед и ломал шеи, пока его собственная агонизировала от пытки шипами. Вперед. К Микасе. Только не умирай. Живи! Казалось, что время, как и путь к цели, растянулись в вечность. Мучительную. Заполненную лишь страданием бесконечную прямую в темноте и холоде. А затем что-то изменилось — будто птица взмахнула крылом и вновь запустила ход времени. — Шочикецаль, — застрекотал внезапно в голове отзвук прокатившегося в ночной пустоте голоса Шолотля. — Зачем явилась? Не вмешивайся. Псы Шолотля внезапно вскинули носы вверх, принюхиваясь, а потом, как по команде, отхлынули от людей в сторону, оставив всех троих в покое. — Ты не властен надо мной, Шолотль, — ответил мягкий женский голос в отдалении. — И ничего не можешь мне сделать. И им тоже, потому что это мой жрец проводит обряд. Шейные кандалы спали, и Эрен подумал, что теперь-то сможет добраться до Микасы, чтобы помочь ей и второму своему «я» вернуться на остров света, но не смог сдвинуться с места. Безвольной обмякшей куклой он ссутулил спину и склонил голову, исподлобья наблюдая, как шевельнулась чуть впереди сначала Аккерман, а потом и прикрывавший ее все это время Эрен. Значит, живы. Живы! Уже хорошо! Йегер нервно вздохнул и разжал кулаки — единственный жест, который у него получился. Тем временем та, кого Шолотль назвал Шочикецаль, неторопливо приблизилась к ним. Псы на ее пути уступали дорогу и, трусливо поджав хвосты и склонив головы, пятились прочь, морща в бессильной злобе носы и недовольно поскуливая. Покорные. Послушные собаки. Сначала Эрен, так и сидевший на коленях, увидел лишь длинную клетчатую юбку подошедшей богини. Он с неимоверным усилием поднял голову, чтобы посмотреть в лицо той, кого так боялись псы Шолотля, и больше не смог оторвать от нее взгляда. — Мама? — вырвался из груди то ли судорожный выдох, то ли всхлип, слившийся в звучании со вторым голосом другого Эрена. Она опустилась на колени между ними, и даже спустя столько прошедших лет, даже сквозь мутную пелену влаги, которая наполнила глаза и мешала видеть все четко и ясно, даже сквозь сумрак Эрен не спутал бы это лицо ни с каким другим из миллионов похожих. Ведь только в маминых янтарных глазах он видел столько любви, когда она смотрела на него; ведь только мамины губы могли улыбаться так мягко; только в ее едва-едва видимых морщинках в уголках глаз проступали нежность и любовь. — Эрен, — назвала она его по имени тем ласковым тоном голоса, которым всегда успокаивала или желала «доброй ночи» перед сном, — ты сделал верный выбор, о котором не жалеешь. Она чуть развела руки, и оба Эрена, так хорошо помнящие этот жест, тут же обхватили ее с разных сторон, уткнувшись лицами в ее плечи, крепко обняв и ощутив, как теплые мамины руки обняли их в ответ, обволокли заботой и любовью. Мамины руки, готовые защитить от всех невзгод мира. Казавшаяся когда-то сильной и высокой ребенку, теперь Карла, которую обнимал взрослый Эрен, ощущалась такой хрупкой, тонкой и ранимой в его собственных крепких объятиях. — Мама… — пробормотал Эрен в плечо, вжимаясь в мягкие волосы, которые так знакомо пахли лавандой, ощущая мамину ладонь на своей спине и снова чувствуя себя испуганным шестилетним мальчишкой. От ее касаний не било разрядами тока и не вскипала в сосудах кровь, ее прикосновения дарили тепло и покой… С мамой не нужно было больше казаться сильным, с мамой не нужно было держать себя в руках, с ней можно было снова стать просто испуганным ребенком и не сдерживать слез. — Это ведь ты? Мама, мне тебя так не хватало все эти годы. Если бы я знал, что все так получится, то никогда… Слова полились с двух сторон, и, наверное, никто из двух Эренов не понимал, кто из них и что сейчас говорит. Они просто оба бормотали то, что копилось и грызло все эти годы Эрена Йегера. — …Не думал бы плохо о тебе… — …Не злился бы на тебя… — …Не позволил бы тебе умереть… Ее ладони поднялись вверх и пригладили растрепавшиеся волосы обоих сыновей, всхлипывающих в ее плечи: — Я люблю тебя, Эрен. Не вини себя ни в чем. Прости и прими себя, мой мальчик. — Ты ведь больше не уйдешь, мама? — …Не позволишь псам причинить вред Микасе?.. — …Не оставишь меня одного здесь?.. — …Я скучал по тебе… — …До сих пор скучаю… — Мне страшно, — признался Эрен. — Я запутался в себе… — Я так не хочу умирать… Не сейчас… Только не сейчас… Я хочу быть вместе с Микасой и со всеми остальными… — надрывно зашептал он, глотая слезы. — Почему я? Почему именно со мной такое случилось? Это неправда, что у меня нет эмоций. Это неправда, что я не умею чувствовать… Нечестно. Несправедливо, мама! Зачем было рождаться, чтобы провести всю жизнь в одиночестве, холоде и темноте, а потом снова уйти в небытие?.. Зачем ты в переулке оттолкнула меня? А вдруг бы тот урод не посмел нас двоих… Почему?.. — Тсс… — голос богини, принявшей образ Карлы Йегер, успокаивал так же, как и ее руки. — Не просто оттолкнула. Спасла. Потому что люблю тебя больше жизни. Поток сдерживаемых годами слез никак не прекращался. — Лучше бы я умер там вместе с тобой… — Но ведь я так хотела, чтобы ты жил, Эрен. Так же, как ты недавно хотел, чтобы жила Микаса, спасая ее из огня. Так же, как только что прикрыл ее собой от собак. — Мягкий голос исцелял разорванную надвое душу. — Я горжусь тобой за эти поступки, мой мальчик. — Мама… — сильнее вжался в плечо Эрен. — Поэтому живи и оберегай дорогих тебе людей. И люби их. — А вдруг я не сумею, вдруг не достоин после всего, что натворил? Бертольд, Жан, Ханджи, Марло Фройденберг… Даже Микаса… Наверное, он вел себя с ними неправильно… Ведь все они доверяли ему, а он не оправдал их ожиданий… — Послушай меня. Ты никогда не был образцовым ребенком, но ты был идеальным для меня несмотря ни на что, потому что ты мой сын, Эрен. Позволь теперь и другим увидеть и полюбить тебя таким, каков ты есть: со всеми своими достоинствами и недостатками. Хотя они и так уже любят тебя. — Прости меня, мама, — прошептал кто-то из них двоих. — Мне не за что тебя прощать. И я пришла не за твоим прощением. Я здесь, чтобы дать тебе еще один шанс прожить свою жизнь. — Кажется, мама улыбнулась и прижалась губами к макушке. — Не отдам тебя Шолотлю, ведь ты теперь под моей защитой. Поэтому тебе пора возвращаться, Эрен.***
Тишина обволакивала нежной пеленой, затягивая незримые раны. Не хотелось лишаться этого покоя, этой любви, которая пропитывала полностью, даря чуть сладкий привкус счастья. Такие незнакомые эмоции смешались с уже известными, усмиренными. Будто выровнялись чаши весов, а стрелки часов заняли положенное место, говорящее о правильности времени. О правильности тех людей, что находились рядом. Эрен вздрогнул, невольно пытаясь найти руку, которую сжимал все это время. Мама. Она была рядом, он не мог ошибаться. Такой уносящей боль смиряющей любви он не испытывал с самого детства, и теперь она будто билась в нем ключом жизни, принося умиротворение и радость. — Микаса, — потрескавшиеся губы едва смогли разомкнуться, но получилось выговорить. Что-то мягкое и нежное сразу коснулось его лба, вызвав легкую улыбку. Постепенно тело начинало тяжелеть, но боли не было, лишь понимание очевидного. Понимание неизбежного. Он вернулся обратно. Смог. Нет. Они смогли. С Микасой. Когда получилось продрать глаза, Йегер приложил ладонь к груди в области сердца, улыбаясь столь родному образу, возникшему перед ним. Темные волосы спадали на светлое лицо, а в серых глазах читалось беспокойство и радость. Его пальцы коснулись теплой и нежной щеки Аккерман, и улыбка на ее губах стала тем, что заставило Эрена слишком резко подняться и притянуть любимую к себе. Он сжимал ее так, словно она могла исчезнуть. Нет, не исчезнуть. Больше он точно не потеряет ее, он был уверен в этом. Но он будто не видел ее целые столетия. Не сдержав глухого всхлипа, Эрен успел смахнуть выступившую на глазах влагу, прежде чем немного отстраниться, чтобы дать Микасе вздохнуть. Переборщил все же с объятиями. — Эрен, ты как? Все хорошо? — Ее дрожащие пальцы прошлись по его щекам. Видимо, слезы все же сорвались. Это в какой-то степени было непривычно, но так… Нормально? — Хорошо. Все хорошо. — Он кивнул, не переставая глупо улыбаться, утопая в объятиях Аккерман. — Я просто… Скучал. — Эрен. — Настолько понимающе, настолько любяще, что в груди застучало и запекло от резко вырвавшегося из легких воздуха. Слова оказались совсем ненужными. И без того ощущалось то, что каждый хотел сказать в это мгновение. Йегер хмыкнул, понимая, что пустота, которая столько долгих лет разъедала его изнутри, затянулась. Заполнилась. Он не мог точно сказать чем, и как это произошло, но единственное, что он знал точно — его эмоции, чувства, ощущения были сейчас правильными. Полноценными во всех смыслах. Ведь невозможно было больше оторвать одно от другого, все переплелось, сшилось настолько плотно, что стало единым. Да, точно — единым. Каждая эмоция и воспоминание могли тянуть за собой другие; они переплетались, и выходило нечто дурманящее, верное, такое забытое… Усмехнувшись, Йегер прикрыл глаза, позволяя расплыться по сознанию примирению и спокойствию, умножив уже привычной эмоциональностью. Наверное, если бы он мог описать свое состояние, то сравнил бы с наполненным до краев графином, на котором покоилась красивая хрустальная крышка. Все внутри — наполнено. А снаружи — не способно пробиться ничто лишнее. Глупое сравнение, но оно вызвало очередную улыбку. Где-то за ширмой бренчал керамикой шаман и слышался плеск воды, но Эрен почему-то был уверен, что и индеец сейчас тоже улыбается. Также как и Микаса, и он, и весь мир вокруг… — Идем? Ты наверняка устала, Мика, — произнес Эрен. — Да и я ужасно хочу есть. Так что пойдем скорее, чтобы я не принялся кусать тебя. — Ты невозможен, Йегер, — рассмеявшись, тихо отозвалась Аккерман и первой вышла в яркий полдень. — Идем, вечно голодный. — И я же тебе нравлюсь даже таким? После сумрака шатра солнце ослепило до рези в глазах. — Любым. Короткий поцелуй остался теплом на его губах и вызвал очередную улыбку. — Итак, Эрен, что у нас сегодня в предпочтениях? Острый или сладкий ланч? — Хм… — Эрен задумчиво поджал нижнюю губу, не сводя пристального взгляда с Микасы. — Горячий. Абсолютно горячий и чтобы хотелось повторить.