Catharsis // Катарсис

Тишина. Авалон проснулась в абсолютной тишине. Ее тело резко приняло ровное положение, и она быстро осмотрелась по сторонам, замечая окружающую обстановку, когда воспоминание о том, где она находилась, всплыло в ее голове. Она была в Выручай-комнате. С Реддлом. И все же, когда ее глаза бегло окинули комнату, его нигде не было. Ее тело опустилось обратно на диван, но в душе у нее оставалось тревожное чувство. Она уснула в скрытой комнате, о которой не знал больше никто в замке… с Томом, мать его, Реддлом. Ее пальцы начали нервно постукивать по дивану, пока она ругала себя за собственную глупость — как она могла так сильно ослабить свою бдительность рядом с ним? Он запросто мог убить ее и оставить ее тело гнить в этой проклятой комнате. Прошли бы годы, прежде чем кто-нибудь нашел бы ее. И ради чего? Из-за того, что она была слишком, черт возьми, упрямой, чтобы пойти обратно в свою комнату. Но она все еще была жива. Жива. В сознании. В безопасности. Той ночью он не сделал ничего, что заставило бы ее почувствовать себя хотя бы отдаленно небезопасно. Она сравнивала его поведение прошлой ночью с тем, как он вел себя в последний раз, когда они вместе были в этой чертовой комнате. В последний раз он говорил с ядом в словах, прижал нож к ее спине, бросил его в ее голову… Он хотел ее смерти. Она видела это в его глазах — он хотел ее убить. Но прошлая ночь была другой. Он был не таким, как обычно. Если бы она не знала лучше, она почти подумала бы, что он пытался быть добрым к ней. К счастью, она знала лучше. И она знала, что этой «доброты» не было в крови Реддла. Логика подсказывала ей, что все, что делал Реддл, он делал в корыстных целях. Если он хотел, чтобы она хорошо справилась с проектом, он будет более вежливым к ней, пока не получит желаемое, а потом все вернется в норму. Он смотрел на людей исключительно как на средства достижения цели… простые шахматные фигурки в его манипулятивной игре жизни. Он не был добрым. Он не был заботливым. Он не был утешающим. Том Реддл не был тем человеком, который сидел бы рядом с ней, чтобы убедиться, что ей не снились кошмары. Том Реддл был тем человеком, который сидел бы рядом с ней, чтобы убедиться, что ее кошмары не мешали его учебе. Его книги по-прежнему находились на столе перед ней, а подушка лежала на полу рядом с местом, где он сидел. Где он был? Какая-то ее часть задавалась вопросом, не спугнул ли его приступ ее криков, и не ушел ли он посреди ночи. Но почти так же быстро, как эта мысль пришла ей в голову, ее внимание привлек звук распахивающейся входной двери, открывающей ее взгляду темноволосого старосту, несущего большой поднос в своих руках. Том, не говоря ни слова, подошел к ней, кладя поднос на стол, а затем присаживаясь на кресло рядом с ее диваном. Под его глазами виднелись темно-фиолетовые круги, а бледная кожа потускнела от явного переутомления. Было очевидно, что он не спал всю ночь, разумеется, слишком занятый чтением и перечитыванием одних и тех же книг, чтобы озадачиться чем-то настолько примитивным, как отдых. Она осторожно разглядывала поднос, голодным взглядом уставившись на две чашки черного кофе и тарелку с лимонно-черничными сконами. Это странно. Они были ее любимыми — каждое утро она ела их на завтрак. Том посмотрел на ее прикованный к принесенной им еде взгляд и вопросительно поднял бровь. Она с озадаченным выражением на лице посмотрела на него в ответ, и он закатил глаза, прежде чем вытянуть руку, взять один из сконов и откусить. Только после того, как она увидела, что он ест, она сама схватила один и молча съела, почти сразу вслед за этим она взяла чашку с кофе и сделала небольшой глоток, взглядом обводя комнату. — Который час? — наконец спросила она, ее неровный голос нарушил давящую тишину. — Пятнадцать минут восьмого, — ответил он. — Остальную часть ночи ты спала спокойно… за исключением храпа, конечно, — добавил он с легкой ухмылкой на губах, когда сделал глоток своего кофе, при этом продолжая насмешливо смотреть ей в глаза. Она почувствовала, что щеки начинают краснеть, но сердито нахмурила брови, прищурившись на него. — Я не храплю. — Тогда что я слышал своими ушами всю ночь? — спросил он, покачав головой. Она открыла было рот, чтобы поспорить, но неохотно закрыла его вновь и продолжила понемногу поедать свой скон. Том заговорил опять. — Итак, ты готова работать? — Работать? — раздраженно сказала она с все еще набитым едой ртом, зарабатывая полный отвращения взгляд от него, когда тыльной стороной руки вытерла крошки с уголков своих губ. — Тебе обязательно надо есть, как неандерталец? — спросил он. — Тебе обязательно надо никогда не затыкать свою пасть? — лениво ответила она. — Почему ты всегда такая вульгарная? — нахмурился он. — Серьезно, Хендрикс, кто тебя воспитывал? — Не мои родители, — пробормотала она, смеясь себе под нос. Он вопросительно взглянул на нее, не понимая, как она умудрилась найти что-то смешное в собственной трагедии, и она расхохоталась, пожав плечами. — Сирота, помнишь? Ты-то наверняка кое-что в этом смыслишь, верно? — он растерянно уставился на нее, и она закатила глаза. — Да брось, ты должен признать, что это было довольно забавно. — Ты готова продолжить работу? — повторил он, игнорируя ее комментарий. Она раздраженно вздохнула, прежде чем наконец ответить ему. — Ты уже забыл, что у нас занятия? — Я не уйду из этой комнаты, пока не закончу этот проект, — жестко сказал он. — Тогда ты останешься здесь навечно, — проворчала она. — Взгляни правде в глаза, мы не добиваемся никакого прогресса. — Мне просто нужно сосредоточиться немного дольше… — И ты, и я знаем, что проблема не в нашей сосредоточенности, — сказала она, резко прерывая его. — Я сделаю это, — прорычал он с раздражением, снова поднявшимся на поверхность. — Почему ты не можешь просто принять, что есть вещи, сделать которые ты не можешь? Для тебя настолько невозможно смириться с неудачей? — Я не терплю неудач, — сказал он резким голосом, свирепо посмотрев на нее. — Никто не может преуспеть во всем, что он делает. — Возможно, тебе просто не хватает амбиций, — холодно ответил он. — Или, возможно, тебе не хватает здравомыслия, — бросила в ответ она. — Давай просто пойдем на урок, а поработать мы сможем после. — Я сказал тебе, Хендрикс, я не уйду. Она провела рукой по своим волосам, запутывая пальцы в темных локонах и оттягивая их в недовольстве. — То есть ты хочешь рискнуть получением отработки за пропуск урока, просто чтобы мы могли просидеть в этой чертовой комнате весь день и добиться такого же незначительного прогресса, как и за последний месяц? Я не собираюсь попадать в неприятности, просто чтобы продолжить терпеть неудачу. — Тогда, конечно, уходи, — прошипел он. — Честно, так я и поступлю, — усмехнулась она и, нахмурившись, встала с одной лишь палочкой в руке. — Потому что я осознаю, что сидя здесь и пытаясь сделать одно и то же чертово заклинание снова и снова, мы ни к чему не придем. Я могу махать своей палочкой и пытаться превратить эту монету в птицу сколько угодно, но оно не сработает, ясно? — она указала палочкой на монету на столе и проворчала заклинание, начиная уставать от того, что каждый их разговор приводил к спору. Но, к удивлению обоих, монета снова отрастила крошечные птичьи лапки и ожила, начав бегать по столу, пока они вдвоем стояли в потрясении. Она взяла бегающую монетку в руки, наблюдая, как та вертится между ее пальцев, и горько рассмеялась, покачав головой на монету, когда проворчала. — Ну конечно. Ей следовало бы испытывать восторг, но она могла только повеселиться иронии того, что заклинание сработало именно в тот раз, когда она ставила на его провал. Реддл с ухмылкой на губах смотрел на нее, и раньше, чем он успел бы что-либо сказать, она пробормотала: — Я не хочу этого слышать. — Не собирался ничего говорить, — сказал он, хотя его самодовольный голос предполагал обратное. Она нехотя снова села на диван, издавая череду раздраженного пыхтения и вздохов, что лишь заставило Реддла тихо рассмеяться, когда он посмотрел, как она положила гибридную птицу-монету на стол и превратила ее обратно в неодушевленную версию. — Ксавьер такого мне наговорит за то, что я оставила его одного в классе. — У него есть Розье — определенно, он переживет. Я уверен, что один день вдали от девушки его не убьет, несмотря на то, как сильно он, похоже, к тебе привязался, — сказал он. — Что ты имеешь в виду? Том пожал плечами. — Не в характере Лестрейнджа проводить так много времени, зациклившись на одной девушке. Его виды обычно меняются довольно быстро. Раз он поступает как-либо иначе, я предположу, что ты весьма ему понравилась. — Он сделал паузу, прежде чем добавить: — Мерлин знает, почему. Она закатила глаза — эта привычка становилась все более и более устойчивой, пока она была вынуждена проводить время с Реддлом. — Почему ты с Лестрейнджем? — спросил он прямо. — Это второй раз, когда ты спрашиваешь меня об этом, — отметила она. — И это второй раз, когда ты не даешь мне настоящего ответа, — заявил он. Она прикусила внутреннюю часть губы, тщательно обдумывая следующие слова, прежде чем сказать. — Я наслаждаюсь его компанией. Легкий издевательский смешок вырвался из его приоткрытых губ. — И это лучший ответ, который ты можешь придумать? — Почему ты с Кирой? — резко бросила она. Она увидела его явное раздражение. Он ненавидел, когда к делу приплетали его личные дела. Лицемерный ублюдок. — Я не с ней, — сказал он. — Я знаю. Ты просто ее трахаешь, — пробормотала она. — Даже при том, что она, как ты, я уверена, знаешь, находится в отношениях с Трэверсом. — Том слегка улыбнулся. Он действительно слегка улыбнулся. Как будто мысль о присвоении того, что ему не принадлежало, приносила ему что-то вроде радости. Она продолжила: — Она тебе даже не нравится. — Это всего лишь секс, Хендрикс, — сказал он тоном настолько непринужденным, что это на мгновение сбило ее с толку. — Некоторые люди способны разделять эмоциональные и физические аспекты отношений, вопреки тому, во что ты, возможно, веришь. — Что, черт возьми, это должно значить? — спросила она, скрестив руки. Его молчание было говорящим, и она прошипела. — Как много Ксавьер тебе рассказал? — Достаточно, чтобы я начал задаваться вопросом, что ты получаешь из отношений с ним. Очевидно, ты с ним не ради секса, я сомневаюсь, что тебя удерживает любовь, и я знаю, что ты не получаешь какого-либо рода… — он ненадолго замолк, и легкий смешок слетел с его губ, прежде чем он продолжил, — интеллектуальной стимуляции. Так что это тебе дает? Время от времени ей приходилось напоминать себе о его сообразительности. Реддл улавливал все — редко что проскальзывало мимо него. Она знала, что ей следовало начать лучше справляться с тем, как она изображает себя перед ним, однако она задумывалась, не слишком ли поздно для этого было. Он видел сквозь ее ложь так же, как и она видела сквозь его — тяжело было обмануть кого-то, кто играл в ту же игру. — Ты спрашиваешь меня об этом так часто, что я начинаю думать, что ты сам в него влюблен, — саркастично сказала она, поднимая бровь. Он не разрывал их взгляд, и выражение его лица даже не дрогнуло, поэтому она понимала, что он ожидал большего ответа. Она вздохнула. — Я не глупая, Реддл. У Ксавьера есть репутация, так что я уделяю ему свое время. Все просто. — Я в это не верю, — жестко сказал он. — Как хорошо, что я тебя об этом и не прошу, — пожала она плечами, прежде чем нахмурилась и добавила. — И вообще, зачем мне объясняться перед тобой? Не то чтобы ты сам был особенно открытой книгой. — Тогда спроси меня о чем угодно, — сказал он, крайне расслабленно откинувшись на спинку кресла. Она скептически уставилась на него, ожидая, что он откажется от своего заявления, но этого не произошло. Он лишь продолжил. — Ты задаешь вопрос мне, я задаю вопрос тебе. — В чем подвох? Он пожал плечами. — Подвоха нет, просто не лги мне. Он хотел вытянуть из нее информацию — он не пытался это скрывать, ему и не нужно было этого делать, потому что он знал, что она примет его предложение, несмотря ни на что. Они оба хотели выведать друг о друге как можно больше, и, как обычно, все, что делал Реддл, принимало форму сделки. Было опасно — уж это она знала — идти по такому пути с Реддлом. Она знала, что ей придется быть осторожной с тем, какой информации она дает проскользнуть, однако мысль о возможности самой задать ему вопросы была слишком заманчивой, чтобы упустить это предложение. Поэтому она решила сыграть с дьяволом. Она сказала, — хорошо, — и посмотрела, как его глаза потемнели от соблазна того, чего он жаждал: знаний. — Сначала ты, — она решила, что лучше было позволить ему задать тон, прежде чем это сделает она. Он казался удивленным тем, что она разрешила ему спросить раньше нее самой, но не отказался от возможности. Лишь сказал. — Почему на самом деле ты с Лестрейнджем? — Ты действительно не собираешься оставить это? — Если ты не собираешься отвечать на мои вопросы, тогда нам нет никакой необходимости это делать, — равнодушно сказал он. Она стиснула зубы, но неохотно произнесла. — Связи решают все. — Она видела торжествующий блеск в его взгляде и знала, что он был удовлетворен ее признанием, поэтому прежде, чем он мог начать давить на нее еще сильнее, она спросила. — Тебе есть дело хоть до кого-то из них? Я имею в виду людей, которых ты держишь в качестве компании. — Ты сама сказала: связи решают все, — невозмутимым тоном ответил он, после чего задал свой следующий вопрос. — Ты искренне веришь, что твое место на Когтевране? Не такой вопрос она ожидала от него услышать. — С чего бы мне не верить? — защищаясь, спросила она. — Большинство когтевранцев, которых я знаю, проводят свое время в библиотеке, а не соблазняют богатых наследников ради личной выгоды. — Возможно, моя способность балансировать между тем и другим — именно то, почему я здесь, — сказала она, слегка усмехнувшись. — Я знаю совсем немного когтевранцев, которые могут оправдать использование Темной магии, — отметил он. Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, вспомнив о своем первом дне в Хогвартсе. Она говорила неспешно, когда призналась: — Распределяющая шляпа разрывалась на мне довольно долго. Она металась между Когтевраном и Слизерином на протяжении почти четырех минут. — Четырех минут? Значит, ты почти стала шляподумом, — сказал он, удивившись. — Она сказала, что во мне есть слизеринская находчивость. Что я сделаю все, что потребуется, чтобы получить желаемое, не важно, чем это может быть. И она была права. Но в конечном счете быть когтевранцем — это больше, чем быть книжным червем. Если бы требовалось только это, ты тоже был бы здесь. Нами также движет логика, мы изобретательные… мы не стремимся к знаниям, просто чтобы получить рычаги влияния и силу. Вот что привело ее к тому, чтобы распределить меня на Когтевран. — Ты хочешь сказать мне, что не стремишься к силе? — Нет, — искренне ответила она. Власть никогда не манила ее. Она никогда не ждала признания или похвалы за то, что делала, она делала это, лишь потому что знала — эти поступки были правильными. С умом и талантами, которыми она обладала, она понимала, что могла подняться и стать чем-то большим, но для нее это не имело значения. Она всегда стремилась к знаниям, желая стать лучшей версией себя, просто чтобы доказать, что она могла, но не ради того, чтобы использовать их для статуса, богатства или славы. Ее интеллект принадлежал ей, и только ей. И она хотела, чтобы так все и оставалось. — Почему нет? — надавил он. — Потому что я и так знаю, что я сильная. Мне не нужно убеждать в этом других, — просто заявила она. Он открыл рот, чтобы заговорить, но она оборвала его своим следующим вопросом. — Чем ты хочешь заняться после того, как выпустишься из Хогвартса? — Стать профессором по Защите от Темных искусств, — ответил он. Его ответ застал ее врасплох. Никогда в жизни она не думала, что в целях будущего Темного Лорда будет обучение других тому, как защищаться от его же методов. Такой ответ казался ужасно обычным для человека, который стремился стать кем-то невероятным, однако ей было интересно, не таилось ли в этом ответе больше, чем он признавал. До того, как она успела бы задать ему вопрос, он спросил. — Ты не думаешь, что профессия целителя — это пустая трата твоего потенциала? — Это зависит от того, что ты считаешь пустой тратой, — сказала она. — Я думаю, что целительство может быть лучшим применением моего потенциала. — Так ли это, или ты просто чувствуешь вину за то, что ты отняла жизни, и теперь тебе кажется, будто их спасение компенсирует это? — Я уже говорила, — сказала она, с трудом сохраняя громкость голоса ровной. — Я сделала то, что должна была. А что насчет тебя? — Что насчет меня? — Ты когда-нибудь отнимал жизнь? — она знала ответ, но она хотела услышать, как он скажет это. Она хотела услышать, как он признается, что уже начал спускаться по своему пути во тьму. Она хотела услышать, как ему придется сказать, что ее действия были не хуже его собственных, потому что она знала, что, несмотря на образ, который он пытался из себя представить, как человек она по-прежнему была в десять раз лучше, чем он когда-либо будет. Она была бойцом. Не по своей воле, но из необходимости. А в боях люди иногда умирали. Он, однако… он был убийцей. Это разные вещи. Слово слетело с его языка так буднично, что вызвало холодок, пробежавший по ее спине. — Да. Она искала хоть какой-то намек на улыбку на его губах, но там не было никакого. Его лицо было холодным, безэмоциональным и пустым, однако взгляд его был беспечным. Хоть он раз не скрывал секреты за своим темным взглядом. И, пока она смотрела на него, он недоумевал, почему его признание нисколько ее не удивило. На какое-то время они оба замолчали, каждый — анализируя другого, прежде чем он спросил. — Сколько? — Четыре, — нерешительно ответила она. — Ты? — Четыре, — уверенно сказал он. Она не знала, как реагировать. Какая-то ее часть думала, что, возможно, только возможно, он еще не убил столько людей. Что, возможно, существовала крошечная его частичка, которая еще не была запятнана. Но другая ее часть думала, что его число будет существенно выше. Она не была уверена, какой вариант она бы предпочла, но она знала одно: любой из них был бы лучше, чем услышать, как он называет то же число, что и она. Это казалось странным. Казалось странным слушать, как он признается, что они несли одинаковый вес на своих плечах. Они отняли одинаковое число жизней. Каждый из них был ответственен за четыре сердца, которые никогда больше не будут биться. Четыре пары глаз, которые никогда больше смогут видеть. Четырех людей, которые больше никогда не вернутся. Она почувствовала беспокойный узел, завязывающийся в животе, и внезапно ощутила подступающую к горлу тошноту. Однако он не обратил никакого внимания на ее явное беспокойство и, напротив, продолжил, спросив. — Кем они были? — Я не знаю, — искренне сказала она. Их имена, их лица, их личности… она понятия не имела. Она никогда не позволяла себе узнать. Если бы она знала, ей пришлось бы думать о людях, которых они оставили. Авалон знала лишь одно — никогда нельзя было жалеть мертвых, жалеть стоило только тех, кто оставался их оплакивать. — Как ты можешь не знать? — спросил он. — Убивающее проклятие работает, только если ты подразумеваешь это. — Кто сказал, что я не подразумевала? — То есть ты подразумевала убить кого-то, кого ты не знаешь? — спросил он. — Скажи мне, Хендрикс, как тебе хватает наглости проповедовать морали, если ты хладнокровно убиваешь? — Это не было хладнокровно, — прорычала она, повышая голос. — Они забрали у меня все. Выбор был между их жизнями и жизнями моих близких. Я выбрала первое. — Кто они? — снова спросил он. — Я же сказала, я не знаю. — Нет, кто они? Перед кем они отвечают? Это были люди Гриндевальда? Человек из твоих воспоминаний не носил символ Альянса. — Я не знаю, — сказала она, стиснув зубы. — Ты лжешь, — отметил он. — Я думал, что мы договорились не лгать? — Я говорю тебе, я не знаю, кем они были, — прошипела она. — Хорошо, тогда скажи мне, кто такой Гарри. Она почувствовала, как сердце сжалось в груди настолько сильно, что испугалась, что оно могло остановиться. Слышать, как он произносит имя Гарри… это было неправильно. Она хотела закричать, она хотела ударить его, она хотела бросить его в стену и услышать, как его тело сломается о камни. Она хотела заставить его страдать за то, что ему хватило наглости произнести имя Гарри. Он не имел на это права. Не тогда, когда прежде всего именно он был тем, кто убил Гарри. Авалон видела смерть раз за разом. Для нее она не была чем-то незнакомым. Но лишь немногие смерти сломали ее так, как сломала смерть Гарри. Видеть, как он падает на землю перед ними, слышать высокий холодный смех, звенящий в воздухе… это разбило все до последней крупицы надежды, что были в ее теле. Когда умер Гарри, умерла и часть души каждого. Последний огонь сопротивления был подавлен, когда они увидели его глаза, безжизненно уставившиеся в пустоту, замерев навсегда. Она упала на колени, как сделали и многие другие, совершенно безразличные к проклятиям, летающим мимо их голов. В тот момент не имело значения, что одно из них могло попасть в нее — она знала, что война была закончена. Они проиграли. Она помнила, как Рон бросился вперед и попытался выстрелить в Волдеморта Убивающим проклятием, но зеленым искрам не удалось вылететь из его палочки. Он был убит горем, был вне себя от гнева, но все равно не смог сотворить заклинание. Никто в Ордене не мог. Авалон была единственным членом, который когда-либо его использовал. И она знала, что именно по этой причине она стояла здесь, перед Томом Реддлом, избранная выполнить задачу по убийству будущего Темного Лорда. Она сделала бы все, чего бы это не стоило. Даже если это означало, что ей придется увеличить число своих жертв до пяти. И все равно ее голос был робким, когда она прошептала. — Ч-что ты сейчас сказал? — Кто такой Гарри? — повторил он. — Когда мы в первый раз сражались на дуэли на Защите от Темных искусств, я использовал заклинание, которое заставило тебя увидеть твое худшее воспоминание. Ты начала звать кого-то по имени Гарри. Кто это? — Даже не смей о нем говорить, — прорычала она, однако ее голос был далеко не таким угрожающим, каким, она надеялась, он будет звучать. Ее кулаки крепко сжались, из-за чего ногти начали впиваться в ладони. — Он сражался вместе с тобой? — нажимал он. В его глазах она видела ненасытную потребность в знании, это был всепоглощающий огонь, поднимавшийся в его взгляде каждый раз, когда он думал, что приближается к ответам, которых он так жаждал. — С меня хватит ответов на вопросы, — непреклонно сказала она. — Хендрикс… — Я сказала, с меня хватит, — прошипела она. Она заметила, как напряглись мышцы на его челюсти, когда он промолчал, сдержав свою следующую мысль при себе. — Мы попытаемся закончить этот чертов проект, или мы пропустили занятия зря? Он решил ничего не говорить, вместо этого покачав головой и подобрав монету со стола перед ними, и снова начал пробовать применить заклинание.

----

Часы тянулись один за другим, хотя сохранять ощущение времени внутри Выручай-комнаты было тяжело. Без каких-либо окон или проблесков мира снаружи, они чувствовали себя запертыми в своей одинокой изоляции. Авалон не могла сказать точно, середину дня или ночи показали бы часы. Проводить время с Реддлом было достаточно раздражающе и при обычных обстоятельствах, однако она выяснила, что, когда он уставал, он становился в десять раз хуже. Судя по всему, недостаток сна прошедшей ночью превратил Реддла в еще более раздраженную его версию, гораздо легче выходящую из себя из-за незначительных поводов. На бледной коже под его черным, как ночь, взглядом нарисовались глубокие темные круги, в покрасневших глазах так и сквозило переутомление. Его руки прочно обосновались в его темных локонах, запутываясь в волосах и постоянно дергая за них, когда он раз за разом пытался выполнить заклинание, но у него ничего не получалось. Они почти не говорили друг с другом после предшествующего допроса, а те несколько слов, которыми они обменялись, были короткими едкими замечаниями, которые лишь заставляли воздух вокруг них сгущаться все сильнее и сильнее. Авалон поймала себя на том, что проклинает имя Дамблдора, желая, чтобы будущий директор просто отбросил свою вечную потребность вмешиваться в ее дела. Как-никак именно по его вине она в данный момент застряла в потайной комнате не с кем иным, как с будущим Темным Лордом. Это казалось лихорадочным сном. Она задавалась вопросом, что подумали бы про нее друзья, если бы она рассказала им об этом. Странно было размышлять о том, что, вернувшись в будущее, она окажется единственным человеком, знающим о его старой временной линии. Как только она убьет Реддла, история будет переписана, чтобы никогда не включать в себя ни его самого, ни ужасы, которые он заставит всех пережить. Она была рада, что они освободятся от травм, которые вызовет Волдеморт, мир станет лучше без него. И все же она боялась. Быть одной со своими знаниями, быть единственным человеком, который помнил войну, который помнил потери… думать об этом было страшно. Вскоре после того, как она прибыла в это время, она пришла к пугающему осознанию того, что, когда она вернется в свое время, многое будет совершенно другим. Она гадала, насколько большая часть ее собственной жизни навсегда изменится в мире без Волдеморта. Без страха перед Темным Лордом, во все времена нависающего над головой, у Гарри будут родители, дети Пожирателей смерти никогда не вырастут в тех запятнанных домах, и, возможно, ее собственная история будет переписана. Она боялась, что все могло пойти настолько по-другому, что временные линии некоторых из ее друзей могли изменится так кардинально, что после ее прибытия, они могли больше не быть ее друзьями. Невозможно было предсказать, в какой мир она вернется. Не просто так никто не вмешивался в прошлое таким образом — колебания во временной линии могли вызвать изменения, которые никто и никогда не смог бы предвидеть. И тем не менее это по-прежнему был ее единственный выход. Она мельком посмотрела на Реддла и поймала себя на том, что неспособна отвести взгляд. Его привычное холодное самообладание растаяло, пока он сидел за столом, повторяя заклинание снова и снова и бормоча тихие ругательства себе под нос после каждой проваленной попытки. Четыре. Четыре человека. Она не могла перестать думать об их грехах. Каждый из них отнял четыре жизни. И, хотя их мотивы были, несомненно, разными, в черно-белом мире, они были равны. Жизнь была жизнью, и осознание, что она была ответственна за то же число смертей, что и темнейший волшебник всех времен, заставляло ее чувствовать необъяснимое беспокойство. Ужасающей была мысль, что, когда она наконец убьет Реддла, на ее счету официально станет больше смертей, чем когда-либо будет у него. И это пугало ее сильнее, чем она готова была признать. Она обнаружила, что все больше злится на него — почему он был таким, каким он был? Почему он не оставил ей никакого выбора, кроме как лишить его жизни? Его смерть должна была спасти тысячи и тысячи невинных жизней, и тем не менее бремя нести призрак его души ляжет на ее плечи. Она не могла выкинуть его гребаное лицо из своих мыслей. И что беспокоило ее сильнее всего: он не был безликим. Она знала его. Она знала, кем он был. Она знала, как он выглядел. Она знала его друзей. Она знала его сверстников. Она знала его учителей. И, когда она убьет его, она знала, кого он оставит. Она не испытывала к нему жалости, нет. Ему было плевать на людей вокруг себя, и она это знала. Но она задумывалась, как отреагировал бы Ксавьер… утопил ли бы он свою скорбь в еще большем количестве спиртного? А что насчет Ориона? Смогло ли бы его сердце вынести еще одну потерю? Нотт? Мальсибер? Розье? Каждый человек, которого Реддл обвел вокруг пальца, подчиняя своей власти, будет скорбеть по утрате всеми любимого хогвартского старосты, никогда не узнав об ужасах, которые он однажды совершил бы под своим именем. Она ненавидела знать. Она ненавидела думать. Она ненавидела сидеть в этой чертовой комнате с ним. Тишина. Она, блять, ненавидела тишину. Она встала и подошла к проигрывателю, звук ее шагов привлек внимание Реддла. Он смотрел, как она ворчливо перебирает пластинки на столе и вытаскивает одну, кладя ее на проигрыватель и устанавливая иглу. Комната наполнилась звуком бархатного голоса Синатры, и она ощутила, как чувствами овладела маленькая крупица спокойствия, когда ее разум лишился роскоши наполнять тишину своими тревожными мыслями. — Это не то, что ты включаешь обычно, — сказал Реддл, замечая смену Вивальди. — Мне надоело слушать одну и ту же чертову запись каждый день, — огрызнулась она, не заботясь о том, чтобы посмотреть на него. — А у тебя гребаный музыкальный вкус моего деда. Он поборол желание закатить глаза, вместо этого наблюдая, как она проскользнула обратно к дивану и плюхнулась перед столом. Каждый раз, когда она колдовала заклинание, ее встречал гибрид полуптицы-полумонеты, ковыляющий по кругу. По непрерывному потоку ругательств, которые он слышал то и дело лавиной исходящими из ее рта, он понимал, что отсутствие прогресса раздражало ее все сильнее. Он разрывался, частично злясь на то, что она достигла прогресса, в то время как он — нет, и вместе с тем будучи настолько уставшим, что ему было все равно, кто завершит проект первым, лишь бы они покончили с этим. На данном этапе он просто хотел закончить его и никогда больше не колдовать это жалкое заклинание снова. Его голова кружилась от истощения, и ему становилось все труднее оставаться сосредоточенным. Он старался вложить всю свою энергию в заклинание, действительно старался, но все усилия казались бесплодными. Он начинал бредить, постоянно делая глубокие вдохи воздуха, чтобы освежить голову, однако они мало помогали успокоить метавшиеся мысли. Играющая песня не была худшей из тех, что она включала, хотя он не признался бы в этом ей. Отсутствия протеста с его стороны, однако, было достаточно, чтобы убедить ее, что эту песню он не ненавидел. Она знала, что, если бы ему не понравилось, он бы предельно ясно дал это понять. Она посмотрела на него ненадолго и улыбнулась сама себе, когда заметила, что он машинально постукивает своей палочкой по столу в ритм мелодии. — Это Синатра, — сказала она. — М? — промычал он, поднимая на нее взгляд. — Музыка. Это Фрэнк Синатра. — И? — И я подумала, что ты хотел бы знать, раз ты стучишь своей палочкой в такт песне. — Он положил палочку на стол и раздраженно выдохнул. Она закатила глаза. — Мерлин, тебе настолько сложно признать, что ты чем-то наслаждаешься? И вот опять она взялась за свое, подумал он про себя. Будто ей невозможно было провести хотя бы пару секунд, не вступая в спор. Он часто ловил себя на том, что жалеет, что он не мог навсегда наложить на нее заглушающие чары… Несомненно, это спасло бы всю школу от множества проблем. — Не хочу тебя огорчать, но постукивание моей палочкой не означает, что я вдруг стал фанатом, — сказал он. — Ты просто не позволяешь себе считать, что что-либо, созданное маглами, может быть хорошим. Я клянусь, ты абсолютный придурок, когда дело касается таких вещей. — Скажи честно, как тебе удалось завести друзей в твоей старой школе? — спросил он, на что она в ответ закатила глаза, проигнорировав его комментарий и продолжив говорить. — Просто признайся, что тебе нравится песня, — надавила она. Мерлин, она была невыносима. — Давай за работу, — рыкнул он, покачав головой, и вернулся к своей бессмысленной задаче — разглядыванию лежащей перед ним монеты. — Кто-то начинает сердиться, — пробубнила она, злобно смотря в его сторону. — Если ты не заметила, до сдачи проекта осталось меньше дня, а мы даже отдаленно не приблизились к его завершению! — огрызнулся он, его недовольство в конце концов вырвалось наружу, когда он направил палочку на монету и попытался сотворить заклинание, раздраженно ворча, увидев, что ничего не изменилось. Он яростно подобрал ее своими пальцами и бросил в стену. Зарывая голову в руки, он потер виски, пытаясь успокоить боль в голове. — Черт возьми, — пробормотала она. — Тебе нужен сон, немного терапии и что-нибудь поесть. — Замолчи, Хендрикс, — проворчал он, в его голове ее голос казался звуком ногтей, царапавших по доске. Он наконец открыл глаза вновь и уставился на то место, где ранее лежала монета, его глаза прищурились, когда он заметил крошечное черное перо, находящееся там. Его мысли были прерваны тем, что он почувствовал, как что-то твердое врезалось в его голову сбоку, сердитое ворчание сорвалось с его губ, когда он потер место удара. Он уставился на оставшийся после завтрака скон, отскочивший от его головы на стол, прежде чем переместить взгляд на Хендрикс, стоящую с каменным лицом. — Ты что, только что бросила в меня чертов скон? Он увидел, как полетел второй, и пригнулся, прежде чем тот ударил бы его, тут же грозно посмотрев в ее направлении, в то время как она начала сгибаться пополам от смеха. В промежутках между собственной одышкой ей удалось выдавить из себя. — Нет, Реддл. Я бросила в тебя два скона. — Какой же ты ребенок, — упрекнул он, ее смех непрерывным эхом раздавался в его голове. — А ты невыносимо злобный, когда голоден. Съешь скон и хоть раз не усложняй, — сказала она, указывая на отвергнутую сладость. Когда она заметила, что он не сдвинулся с места, она схватила очередной скон с подноса и подняла, готовая опять запустить им в Тома. — Бросишь в меня еще один, и я тебя прокляну, — предупредил он. Она снова рассмеялась. — Смелые слова для кого-то, кто даже не может превратить монету в птицу. — Ах да, ведь ты в этом настоящий эксперт. — По крайней мере, я добилась прогресса, — пожала она плечами. — Едва ли, — сказал он. Она посмотрела на него с любопытством. Она заметила, что чрезмерная усталость подавила его постоянный гнев. Хотя бы что-то хорошее вышло из их вынужденного пребывания в комнате на протяжении многих часов подряд. Именно тогда, когда он подумал, что она перестала быть раздражающей, она сказала. — Помнишь, как я надрала тебе задницу на дуэли? Его глаза метнулись на нее так быстро, что он чуть не свернул шею. Она стояла с ленивой улыбкой, расплывшейся на губах, положив голову на одну руку, пока самодовольно смотрела на него. Ее глаза были наполовину закрыты, утомленность грозила унести ее в сон. Даже в своей усталой бессвязности, она умудрялась цепляться за любую возможность его взбесить. Он подумал, что величайший ее талант, вероятно, действительно заключался в том, что она была самым искренне приводящим в ярость человеком, которого он когда-либо встречал. Тем не менее к этой минуте он устал так чертовски, что даже ему было трудно сдержать свой смех, когда он посмотрел на ухмыляющуюся Хендрикс. — Как ты что? — Ох, ты знаешь. Как я уничтожила тебя в классе? — Если я правильно помню, это ты закончила ту дуэль со сломанной рукой, — отметил он, ухмыляясь, когда хмурая гримаса появилась на ее лице. — Если бы Меррисоут не вмешалась, я бы с легкостью победила, — уверенно сказала она. — Что ж, Меррисоут здесь нет, — сказал он. — Устроим реванш? Она вскочила на ноги с палочкой в руке и блеском в глазах. — По рукам. — Она уверенно подошла, вставая перед ним с воодушевленной ухмылкой. — Первый, кто разоружит другого, выигрывает? — Или первый, кто упадет без сознания, проигрывает, — возразил он. — Реддл. — Ладно, — усмехнулся он. — Первый, кто разоружит другого, выигрывает. — Никакой Темной магии, — предупредила она его, строго указывая на него палочкой. — В чем тогда веселье? — Я не буду участвовать в дуэли в комнате, про которую не знает никто, если ты собираешься разнести меня Темной магией, — объяснила она. — Я имею в виду… — Реддл! — Хорошо, — сказал он, вскидывая руки вверх. — Никакой Темной магии, — она прищурилась на него, и он издал стон, прежде чем сказать. — Обещаю. Удовлетворенная его ответом, она улыбнулась сама себе и пошла в другой конец комнаты, радостно подпрыгивая на ходу. Том слегка рассмеялся про себя. Он был вынужден признать, что встречал совсем немного людей, которые прыгали бы от возможности провести с ним дуэль. Хендрикс была совершенно бесстрашной, мягко говоря. Было ли это следствием ее храбрости, тупости или ее огромного недосыпа, он не был уверен. Он медленно шел, пока не остановился на другом конце комнаты лицом к лицу с ней, держа свою палочку в руке. Они уставились друг на друга. Он стоял перед книжным полками, а она — у самой дальней стены. — Я буду полегче с тобой, — с издевкой сказал он, дерзкая улыбка появилась на его губах. Она лишь рассмеялась и покачала головой, прежде чем крикнуть. — Покажи худшее, на что способен. Они приковали глаза друг к другу, взгляды обоих сверкали чистым азартом, когда они направили палочки друг на друга и ненадолго замерли. Предвкушение повисло в воздухе. На мгновение показалось, будто время остановилось. Том коротко кивнул ей. И затем осталось только ее мастерство против его мастерства. — Экспеллиармус, — произнесла она, бросая в него красный луч света. Он рассек палочкой воздух, с легкостью отражая заклинание. — Тебе придется проявить большую изобретательность, чем это, — с издевкой сказал он. С хитрой усмешкой на губах она выкрикнула, — я знаю, — и взмахнула своей рукой в его сторону, заставляя книгу упасть с полки позади него и врезаться в его руку с настолько мощной силой, что ему пришлось зашипеть от боли. Он чуть не выпустил палочку, но удержал ее, крепко сжав, и посмотрел на Авалон. Он приподнял бровь, и она хихикнула, прежде чем он направил палочку на нее, посылая порыв воздуха ей в грудь. Она видела, как он не раз использовал этот вид магии, поэтому выбросила руки вперед, скрещивая их перед лицом в то мгновение, когда заклинание врезалось в нее. Ее концентрация была направлена на борьбу с силой его заклинания, и он увидел, как она с трудом сдвинулась с места, сопротивляясь его магии. Она быстро училась, отметил он. Боковым зрением он увидел крупный предмет, летящий к его ступням. За мгновение до того, как деревянный стул столкнулся с его ногами, чуть не сбивая его, он навел на него палочку, и тот взорвался на тысячу осевших на пол щепок, а Хендрикс усмехнулась сама себе. Том сделал движение палочкой, указав на нее, деревянные обломки поднялись в воздух и стремительно полетели в ее руку. Он посмотрел, как она быстро выбросила щит, и маленькие кусочки разлетелись по комнате, чудом не задевая ее. Совсем недолго они оба стояли неподвижно, делая глубокие вдохи и наслаждаясь адреналином, текущим по венам. Они оба были бойцами, это было в их природе. И оба нашли равного соперника друг в друге. Том принял ее колебание за очередную возможность атаковать. Он резко взмахнул палочкой в ее направлении, и она почувствовала, как порыв воздуха сбивает ее с ног. С глухим стуком она упала на пол, ударившись головой, звенящий звук эхом раздался в ее ушах, когда она простонала от боли. Тем не менее она продолжала крепко сжимать пальцами свою волшебную палочку. Он открыл рот, чтобы бросить в нее еще одно заклинание, но раньше, чем он успел, она подняла руки над головой, и десятки зеркал в полный рост возникли из-под земли, окружая его тесным заточением. Он обернулся, встречая лишь поток своих же отражений, прежде чем заметил красную вспышку, летящую в него, хотя и не был уверен, откуда. Он пригнулся, разоружающее заклинание пролетело мимо него, едва не задев, и разбило одно из зеркал. Из пространства, созданного его отсутствием, Том мельком увидел, как Хендрикс снова встала на ноги с самодовольной ухмылкой, появившейся на губах. Не теряя ни секунды, он махнул руками в сторону остальных зеркал, мощной силой отсылая их назад. Они выстроились по комнате, беспорядочно рассеявшись по всей площади и создавая десятки отраженных изображений его самого и Хендрикс по всему пространству. Его внимание переключилось на камин, и он усмехнулся, указывая палочкой на пламя, прежде чем сотворить круг над своей головой. Авалон в смятении смотрела, как темный дым повалил из камина, обволакивая всю комнату густой черной пеленой, сделавшей ее зрение почти бесполезным. Она услышала его шаги, эхом раздающиеся позади нее, и обернулась, но заметить его было невозможно. Из темноты дыма она услышала потрескивание огня. Не прошло и секунды, как она отпрыгнула назад, увидев сделанную из горячего пламени светящуюся красную змею, бросившуюся на ее руку. Она почувствовала жар огня, распространяющийся на ее кожу, но вовремя отшатнулась назад, чуть не споткнувшись о собственные ноги, когда полыхающая змея поползла на нее, мерцая угольками на своем теле и смотря на нее голодным взглядом. Раньше, чем змея успела бы прыгнуть на нее снова, она направила палочку на потолок и сказала, — агуаменти, — наблюдая, как вода начала появляться из кончика ее палочки и проливаться на землю. Змея с шипением испарилась: ее существование было потушено ливнем. Она почувствовала струйки воды, стекающие по коже, волосы прилипли ко лбу, но она не останавливала воду, дождем обрушивающуюся на комнату, очищая темный дым и открывая своему взгляду Реддла, стоящего всего в паре шагов от нее. Его темные локоны прилипли к его коже так же, как и его рубашка, теперь облегавшая его грудь, из-за чего очертания его стройного тела проступали через белую ткань. Крошечные капли воды касались его длинных ресниц, падая вниз и стекая по бледной, как лунный свет, коже каждый раз, когда он моргал. Со слабой улыбкой на губах он стоял и смотрел на нее, его плечи поднимались и опускались, пока он переводил дыхание, и она могла поклясться, что в тот момент она увидела проблеск счастья в его глазах. Она навела палочку на его кисть и четко произнесла, — инкарцеро, — усмехаясь, когда светящаяся веревка вылетела из палочки и обернулась вокруг его запястья. Его глаза широко раскрылись, но, проследив за веревкой взглядом, он быстро обернул ее вокруг своей руки и потянул рукой назад, надеясь вырвать палочку из ее рук. Но вместо этого она упала вперед, веревка дернула ее настолько, что она врезалась в него, их тела столкнулись, и вдвоем они повалились на пол. Она приземлилась прямо на него, одна из ее рук оказалась на его груди, а другая ударилась о землю, в то время как его руки резко поднялись, чтобы схватить ее за талию, инстинктивно удостоверяясь, чтобы она не рухнула вниз. Их глаза встретились, и улыбки стерлись с лиц обоих, напротив, заменяясь незнакомым любопытством, пока оба они пытались восстановить дыхание. Ее рубашка задралась, и его рука задержалась на изгибе ее талии, удивительно мягким, но крепким касанием поддерживая ее тело над ним. Его руки были теплыми, настолько, что она почти растерялась от того, что его прикосновение совсем не казалось оцепеняющим. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, когда она быстро пришла в себя и выхватила палочку из другой его руки, с торжествующей улыбкой скатываясь с его тела. — Я победила, — гордо объявила она. Он ничего не сказал, лишь снова сел ровно, смотря на нее с некоторым блеском в глазах, который она не могла до конца расшифровать. Он протянул руку, и она положила палочку обратно в его ладонь, прежде чем оттолкнуться от пола и снова встать на ноги. — Умный ход с зеркалами, — заметил он. Ей пришлось побороть желание улыбнуться, и она пожала плечами. — Неплохо придумано со змеей. Слабая ухмылка украсила его губы вновь, хотя по его глазам было заметно, что он глубоко задумался. Она видела, что он потерялся в своих мыслях, пока пристально смотрел на палочку в своих руках, и ей было интересно, неужели усталость наконец взяла над ним верх. Его глаза переместились обратно на нее, и пару секунд они удерживали взгляд друг друга. Она не могла точно определить, что изменилось, но его глаза выглядели немного светлее, чем обычно, как будто хоть раз в своей жизни он опустил свои стены ровно настолько, чтобы она увидела сквозь холодность, которую он обычно изображал. Она все еще чувствовала сохраняющееся тепло его руки на ее талии. Внезапное чувство беспокойства поднялось в ее душе, и она разорвала их взгляд, вместо этого покачав головой и пробормотав. — Давай вернемся к работе. Он не сказал ничего, лишь встал и пошел обратно к креслу около дивана. Она хотела, чтобы он сказал что-нибудь. Что угодно. Впервые она хотела услышать, как его голос наполняет тишину, просто чтобы она могла услышать, что, черт возьми, творилось у него в голове. Но он не заговорил. И поэтому она села обратно на диван и взглянула на монету перед собой. Она суетливо перебирала палочку между пальцами, без особого желания смотря на монету, прежде чем нетвердо указать на нее палочкой. Реддл с любопытством наблюдал за ней боковым зрением, отказываясь отвести взгляд, когда она сделала глубокий вздох и прочла заклинание. Время словно остановилось. Вероятно, дело было в истощении, или, может, в ликовании, но ни один из них не смог сдержать чистого восторга, разлившегося по их телам, когда они увидели, как монета изменилась перед их глазами, превращаясь в белую голубку, которая изящно села на столе. Глаза Авалон были прикованы к птице, когда та расправила свои крылья, вспорхнула, пролетая над их головами, и закружила по комнате, однако взгляд Тома был сфокусирован только на наблюдении за тем, как его напарница стояла с упавшей на пол челюстью. Она обернулась к нему лицом и не смогла сдержать широкую улыбку, прочно установившуюся на ее губах. — Мы сделали это! Он покачал головой, прежде чем констатировать. — Чепуха. Ты сделала это. Он казался счастливым. Возможно, это было только потому, что он знал, что получит желаемую оценку за проект, но она все равно не могла отрицать этого — Том Реддл выглядел счастливым. И, смотря, как он с искренней улыбкой на губах стоит перед ней, она не могла не почувствовать волну необъяснимой вины, которая накрыла ее, в одно мгновение стирая улыбку с ее губ. Она внезапно не выдержала тяжести его взгляда и вернула свое внимание к голубке над ними, прежде чем указать палочкой на птицу и превратить ее обратно в монету, ловя ее в воздухе, когда та полетела на землю. — Мы закончили, — почти беззвучно сказала она. — Мы закончили, — повторил он голосом в равной степени облегченным и истощенным. Адреналин от их дуэли и восторг от их успеха начал выветриваться почти мгновенно, заставляя их устало осознать, что они не спали как следует почти целых два дня. Он потер виски, чувствуя необходимость побороть собственную вялость, прежде чем спросил. — Сколько времени? Как только он заговорил, на стене появились часы. Они оба взглянули на них и простонали, когда увидели время: 4:29 утра. Он повернулся обратно к ней и почти неохотно сказал: — Мне проводить тебя до Башни Когтеврана? Она вздохнула, ее тело казалось тяжелым, но она поборола желание зевнуть. — Я ложусь спать прямо здесь, прямо сейчас. Облегчение на миг промелькнуло в его покрасневших глазах, когда он кивнул, явно удовлетворенный тем фактом, что она была так же истощена, как и он, избавляя его от необходимости провожать ее до спальни. Он смотрел, как она вытянула руки, ее белая рубашка была влажной от устроенного ею же ливня. Тонкая ткань прилегала к ее фигуре, от влаги становясь прозрачной в местах, где соприкасалась с кожей. Ему пришлось силой оторвать свои уставшие глаза от нее, и он, отведя взгляд в сторону и покачав головой, поймал себя на том, что по неизвестной причине начинает злиться на самого себя. Нащупав пальцами палочку, он снова схватил ее и направил на Авалон, зарабатывая удивленный взгляд в ответ, а затем бросил заклинание быстрого высыхания сначала на нее и потом на себя. Ее голос был настолько уставшим, что почти заглушился звуком его шарканья, когда она, пробормотав тихое «спасибо», легла на диван, натягивая на себя плед, и, не сказав более ни слова, закрыла глаза. Он намеренно не оглянулся на нее и посмотрел на свет в комнате, через мгновение тот выключился, окутывая их темнотой, и он растянулся на другом диване, стоящим напротив. Его мысли вернулись к дуэли. Она была талантливой волшебницей, это он знал всегда. Но в этот раз его удивило не ее мастерство, а ее беззаботный восторг. Хоть раз она сражалась на дуэли не ради борьбы за собственную жизнь, а, напротив, ради простого удовольствия, и он видел любовь к этому искусству в ее движениях, ее смехе, ее глазах… Было странно видеть, как она ведет себя настолько жизнерадостно — он привык к ее холодному и замкнутому характеру, и увидеть что-то другое было удивительно. Какая-то его часть задавалась вопросом, вдруг, возможно, раньше она всегда была такой — радостной и безмятежной — пока она не оказалась вынуждена пройти через ад и вернуться обратно. Эта мысль одновременно вызывала у него любопытство и выбивала его из колеи. Его немного раздражало, как просто она в итоге обезоружила его, и все же злился он больше на себя, чем на нее. Он недоумевал, каким образом он позволил ей застать его врасплох настолько, что она смогла просто выхватить палочку из его рук. Он был выше этого. Но кроме того он был истощен и сказал себе, что если бы он не держался на одной лишь чашке кофе и полном отсутствии сна, то никогда не позволил бы ей так победить. Однако думать об этом у него не было энергии. У него не было энергии делать что-либо вообще. Так что он закрыл глаза и позволил себе погрузиться в сон. Но, пока он пытался провалиться в дремоту, его мысли не могли отвлечься от ощущения того, как он держит ее талию в своих руках.