***
Лихорадочная гонка по туннелям продолжалась уже четыре дня. Он бежал, спотыкаясь, падая и снова вставая. Он давно не ел, совсем обессилел, был измучен, и каждая следующая дверь давалась ему все труднее. К концу четвертого дня ему удалось найти укрытие – крошечный закуток глубоко под землей. Здесь можно наконец выспаться, здесь безопасно – решил он, искренне надеясь, что так оно и есть.***
Мистер Хван нанял Шима на Плавучем рынке, который на этот раз проходил в Вестминстерском аббатстве. – Считай, что это наш кенар, – сообщил он мистеру Джу. – Будет нам петь? – удивился тот. – Это более чем маловероятно, – ответил мистер Хван, приглаживая свои гладкие рыжие волосы. – Называя его кенаром, я думал не о вокальных данных этой птицы, а о том, как ее используют шахтеры. Мистер Джу кивнул. «Ага, точно, канарейка в шахте» , – наконец дошло до него. В самом деле, мистер Шим был ничуть не похож на кенара: огромный (почти как мистер Джу), грязный, бритый наголо и немногословный. Впрочем, он сообщил Хвану и Джу, что обожает убивать и считает себя в этом деле профессионалом, чем ужасно их насмешил – как насмешил бы Чингисхана юный монгол, похваляющийся тем, что впервые сжег юрту или разграбил селение. Он был кенаром и даже не подозревал об этом. Итак, мистер Шим, в грязной футболке и заношенных джинсах, шел впереди, а Хван и Джу – в элегантных костюмах – за ним. Чтобы вы не спутали мистера Хвана и мистера Джу, сразу скажу, как их различать. Во-первых, мистер Джу на две с половиной головы выше мистера Хвана. Во-вторых, у мистера Хвана глаза бледно-голубые, а у мистера Джу – карие. В-третьих, у мистера Джу на правой руке четыре кольца в форме вороньих черепов. Мистер Хван же не питает страсти к украшениям. В-четвертых, мистер Хван любит красиво говорить, а мистера Джу больше интересует еда. И вообще, они ничуть не похожи. Что-то прошуршало в темноте. Секунда – и нож, который мистер Джу держал в руке, вонзился в стену в тридцати футах от них и замер подрагивая. Мистер Джу подошел и выдернул нож из стены. На лезвие была насажена серая крыса. В предсмертной агонии она хватала ртом воздух. Мистер Джу зажал ее голову между большим и указательным пальцем и с хрустом раздавил череп. – Ну вот, эта крыса уже никого не сможет предать, – заметил мистер Хван и засмеялся собственной шутке. Мистер Джу молчал. – До тебя дошло? Мистер Джу снял с лезвия ножа крысиный труп, откусил голову и принялся задумчиво жевать. Мистер Хван вышиб крысу у него из рук. – Хватит! – Мистер Джу обиженно убрал нож. – Выше нос, – ободрил его мистер Хван. – Найдешь себе другую крысу. А сейчас – вперед. Людей убивать, себя показать.***
Три года жизни в Сеуле не изменили Чонгука, хотя сам город он стал воспринимать иначе. По книгам и фотографиям Сеул представлялся ему серым, даже черным, а оказалось, что он яркий, разноцветный. Красный кирпич, белый камень, алые автобусы, толстопузые черные такси (которые оказывались вовсе не черными, а золотыми, зелеными и коричневыми – чем сперва ужасно его удивляли), ярко-красные почтовые ящики, зеленые парки и кладбища. В этом городе исконно древнее и возмутительно новое теснят друг друга – не нагло, но без всякого почтения. Это город магазинов и офисов, ресторанов и домов престарелых, парков и церквей, памятников, которые никто не замечает, и дворцов, совсем не похожих на дворцы; город неповторимых районов с удивительными названиями, беспокойный город, который живет туризмом и презирает туристов; город, в котором средняя скорость движения ничуть не выросла за последние три столетия, несмотря на пятьсот лет лихорадочных попыток расширить улицы и помирить пешеходов и транспортные средства (будь то телеги, экипажи или автомобили). Город, населенный (и перенаселенный) представителями всех рас, всех социальных слоев и самых разнообразных вкусов и пристрастий. Когда Чонгук только приехал, Сеул показался ему огромным, странным и запутанным. Единственным, что было логичным в этом хаосе, это карта метро – сеть изящных разноцветных линий. Однакосо временем он понял, что метро дает лишь иллюзию порядка, а на самом деле вовсе не отражает истинной географии города. «Точно так же, как принадлежность к политической партии…» – однажды подумал он и сам порадовался такой остроумной мысли. Однако после того как на вечеринке он безуспешно пытался толковать о сходстве между метро и политическими партиями с малознакомыми людьми, он зарекся впредь говорить о политике. Постепенно Чон все лучше узнавал город. Этот процесс, сходный с осмосом или белым знанием (которое по сути то же, что «белый шум», только более информативно), пошел быстрее, когда Чонгук обнаружил, что площадь сеульского Сити не больше квадратной мили – от станции «Каннам» на востоке до «Ёндо» и «Сапсана» на западе: крошечный клочок земли, на котором скопились все финансовые учреждения Сеула, тот самый клочок, с которого все и началось. Две тысячи лет назад Сеул был цзиньпиньской деревушкой на северном берегу Ильзы, которую облюбовали для себя китайцы. Он рос и рос, медленно и неспешно, пока тысячу лет назад его западная часть не достигла Панпуна – королевской резиденции, а потом появился Сеульский мост, город соединился с Саутуорком и с тех пор стал расти все быстрее: шумные улицы возникли на месте полей, лесов и болот, а город стремительно разрастался, вбирая в себя деревушки, как лужица ртути притягивает ртутные шарики. Кенджу и Манман на востоке, Саджон и Епса на западе, Кандон и Санру на севере, Махо и Чэнъин за Ильзой на юге – все они растворялись в Сеуле, оставляя после себя одни названия. Сеул вырос и стал огромным и разнородным. Это был хороший город, и те, кто здесь оказался, вынуждены были дорого платить – потому что за все хорошее приходится платить. Впрочем, и сам город заплатил немало. Некоторое время спустя Чонгук стал воспринимать Сеул как данность, он начал гордиться, что не видел ни одной из его достопримечательностей (если не считать Ухана, куда ему пришлось повести тетю Чон, приехавшую ненадолго погостить). Но Соми все изменила. По выходным Чон шел с ней то в Национальную галерею, то в галерею Тейт, то еще куда-нибудь; и он узнал, что, если долго ходить по музеям, ноги начинают страшно болеть, а все шедевры мировой живописи сливаются в одно полотно, и просто уму непостижимо, сколько приходится выкладывать в музейных кафетериях за чашку чая и кусок пирога. – Вот чай и эклер, – говорил он. – Дешевле было бы купить картину Тинторетто. – Не преувеличивай, – беззаботно отвечала Соми. – К тому же в Тейт нет Тинторетто. – Ну, если бы я взял кусок вишневого торта, – ворчал Чон, – они смогли бы приобрести еще одно полотно Ван Гога. – Нет, не смогли бы, – возражала Соми, которая во всем любила точность. Чонгук познакомился с ней два года назад в Пусане, куда приехал на несколько дней. Он бродил по музею, пытаясь найти своих коллег, организовавших поездку. Глядя на какую-то внушительных размеров скульптуру, сделал шаг назад и наткнулся на Соми, которая рассматривала огромный алмаз, сыгравший необыкновенную роль в истории. Чонгук попытался извиниться по-китайски, хотя китайского не знал, потом бросил эту бессмысленную затею и принялся извиняться по-корейски, потом стал извиняться по-китайски за то, что вынужден извиняться по-корейски, и наконец обнаружил, что в Соми нет абсолютно ничего китайского и она самая настоящая, стопроцентная кореянка. Однако к тому времени, в качестве компенсации за причиненный ущерб, он уже успел купить ей чрезвычайно дорогой сэндвич и невероятно дорогой яблочный сок. Собственно, с этого все и началось. С тех пор ему так и не удалось добиться от Соми понимания в том, что он терпеть не может музеи. Если они не собирались в музей, Соми тащила его по магазинам на Каннам, до которого от ее квартиры в Сансу можно было очень быстро дойти пешком и смехотворно быстро доехать на такси. Чонгук плелся за ней по гигантским, внушавшим ужас торговым точкам, таким, как «Адидас» и «Масимадути», Где Соми покупала абсолютно все – от украшений и книг до продуктов на неделю. Красивая, неглупая и амбициозная Соми восхищала Гука. Она же видела в нем огромный потенциал и была уверена, что умелая женская рука сможет вылепить из него идеального жениха. Досадуя, что ему не хватает целеустремленности, она дарила ему книги вроде «Успех для всех», «Сто двадцать пять полезных привычек делового человека» и им подобные, в которых рассказывалось, что к карьере надо подходить как к военной кампании. Принимая эти книги, Чонгук неизменно благодарил ее и в самом деле собирался их прочесть. В отделе мужского платья «Харвей Николс» она подбирала ему то, что, по ее мнению, он должен был носить, – и он это носил, во всяком случае, по будням. А через год после знакомства она сказала, что пора выбирать обручальное кольцо. – Что ты в ней нашел? – спросил Джихун из отдела корпоративных финансов полтора года спустя. – Это же просто чудовище. Чон покачал головой. – Неправда. Она очень милая. Ты плохо ее знаешь. Джихун поставил на место пластмассового тролля, которого взял у Чонгука со стола. – Удивительно, как она еще не запретила тебе играть в игрушки. – Не знаю, мы об этом не говорили, – ответил Чон и сам взял одного из троллей – с ярко-апельсиновыми волосами и выражением потерянности на морде. На самом деле они с Соми о троллях говорили. И в конце концов она убедила себя, что тролли для Чонгука – это как ангелы для мистера Кима: экстравагантное, но безобидное увлечение. Соми как раз занималась организацией выставки: коллекция ангелов мистера Кима должна была проехать по всей стране, – и пришла к выводу, что все великие люди что-нибудь коллекционировали. На самом деле Чонгук вовсе не коллекционировал троллей. Просто однажды подобрал на улице забавную игрушку, а затем, в неосознанной и, разумеется, тщетной попытке привнести что-то свое в обезличенный мир офиса, поставил тролля себе на монитор. Остальные появились в следующие несколько месяцев – их подарили коллеги, заметившие любовь Чонгука к маленьким уродцам. Он расставил их на столе между телефонами и рамкой с фотографией Соми, к которой накануне приклеил желтую бумажку. Был вечер пятницы. Чон давно заметил, что неприятности трусливы – они никогда не ходят поодиночке, а собираются в стаи и атакуют все разом. Вот например в эту пятницу. Целый месяц Соми твердила ему, что это самый важный день в его жизни. Не в ее жизни, понятное дело. Величайший день в ее жизни еще впереди, когда она станет премьер-министром, королевой или богиней, – как считал Чонгук. Но это был безусловно самый важный день в его жизни. И ужас в том, что несмотря на желтую бумажку на дверце холодильника, несмотря на такую же бумажку на фотографии Соми, он напрочь об этом забыл. А еще давно надо было сдать отчет по Вендсворту. Он-то и занимал сейчас Чонгука больше всего. Проверив очередной столбец цифр, он вдруг заметил, что не хватает семнадцатой страницы. Распечатал ее заново, просмотрел еще страницу, мечтая только о том, чтобы случилось чудо и телефон не зазвонил… Но он зазвонил. Чон включил громкую связь. – Алло! Чонгук! Финансовый директор интересуется, когда он получит отчет. Чон посмотрел на часы. – Да, Хёна, через пять минут. Уже почти все. Только вложу отчет о прибылях и убытках. – Спасибо, Чон. Я зайду через пять минут. Хёна была секретарем финансового директора, очень этим гордилась и неустанно демонстрировала деловитость. Едва Чонгук выключил связь, телефон зазвонил снова. – Чонгук, – послышался тот самый голос. – Это Соми. Ты ведь не забыл? – О чем? – пробормотал Чон, пытаясь вспомнить, что же он мог забыть. В надежде найти ответ он бросил взгляд на фотографию Соми – и ответ нашелся на желтой бумажке, приклеенной ей на лоб. – Чон! Возьми трубку. Он взял, перечитывая написанное на бумажке. – Прости, Сом... Нет, я не забыл. В семь часов в «Итальянском дворике». Встречаемся на месте? – Соми, а не Сом. – Она на секунду умолкла. – После того, что было в прошлый раз? Нет уж. Ты заблудишься даже на лужайке перед домом! Чон хотел сказать, что любой может перепутать Национальную галерею с Национальной портретной галереей и что не она же простояла весь день под проливным дождем (впрочем, он считал, что это ничуть не хуже, чем бродить по любой из означенных галерей, пока ноги не отвалятся), – но смолчал. – Я зайду за тобой, – объявила Соми. – Пойдем туда вместе. – Хорошо, Сом. То есть, прости, Соми. – Чонгук, ты ведь подтвердил заказ? – Конечно, – бодро соврал тот. У него на столе истошно заверещал другой телефон. – Соми, я тут… – Отлично, – ответила Соми и повесила трубку. Одной из самых дорогостоящих покупок в жизни Чона стало обручальное кольцо для Соми, которое он приобрел полтора года назад в «Хэрродс» – со скидкой, разумеется. Он снял трубку со второго телефона. – Салют, Чон, – сказал Джихун. – Это я, Хун. – Он сидел через несколько столов от Чона и махал ему из-за своего сверкающего чистотой стола, на котором, разумеется, не было никаких троллей. – Ну как, все в силе? Помнишь, мы собирались выпить и обсудить ситуацию с «Панманом»? – Хун, хватит названивать. Конечно, все в силе, – буркнул Чон и повесил трубку. На желтой бумажке, внизу, был номер телефона – он сам его записал несколько недель назад, когда оставил это напоминание самому себе. И он действительно заказал столик – кажется. Но не подтвердил заказ. Все собирался, но забегался… да и времени еще оставалось вполне достаточно. Однако неприятности ходят стаями… У его стола возникла Хёна. – Чон, где отчет? – Сейчас, Хёна. Подожди секундочку. – Он застучал по кнопкам телефона и облегченно вздохнул, когда на том конце ответили: – «Итальянский дворик». Слушаю вас. – Мне нужен столик на троих, – выдохнул Гук, – сегодня. Я, кажется, заказывал. Если да, то я подтверждаю бронь. А если нет, то хотел бы заказать его сейчас. Если можно. Оказалось, никто не бронировал столик на сегодня на имя Чон. И на имя Пак тоже. И на Чжу (фамилия Соми). А заказать сейчас … Самым неприятным был даже не отказ, а то, каким тоном ему отказали. Этот тон подтверждал, что столик на сегодня следовало заказать давным-давно. Возможно, это должны были сделать родители еще до его рождения. А теперь заказать столик на сегодня абсолютно невозможно. Даже если папа римский, премьер-министр Великобритании и президент Франции явятся в «Итальянский дворик», заранее не заказав столик и не подтвердив заказ, они будут изгнаны оттуда с позором. – Понимаете, это для босса моей невесты. Конечно, я должен был позвонить заранее. Но ведь нас только трое, неужели нельзя как-нибудь… На том конце повесили трубку. – Чонгук! Финансовый директор ждет! – напомнила Хёна. – Как думаешь, если я перезвоню и предложу им денег, у них найдется столик?***
Ему снилось, что они снова дома – все вместе: родители, брат и малышка-сестренка. Бледные и серьезные, все стоят в зале и смотрят на него. Порция, мама, погладила его по щеке и сказала, что ему грозит опасность. Во сне Дверь улыбнулся: «Знаю». Мама покачала головой. «Нет. Нет. Опасность грозит тебе сейчас. Прямо сейчас». Парень открыл глаза. Тихо и очень медленно дверь отворялась. Он затаил дыхание. Послышались осторожные шаги по каменному полу. Может, он меня не заметит, подумал он. Может, уйдет. И вдруг, в отчаянии: Как же хочется есть! Шаги нерешительно замерли. Он знал, что хорошо спрятался – его не видно под газетами и тряпьем. И очень может быть, что тот, кто пришел, не желает ему зла. Слышит ли он, как у меня бьется сердце? Шаги вновь стали приближаться. Он знал, что должен сделать. Ему было страшно. Чья-то рука откинула тряпье, и он увидел безбровое лицо, исказившееся нехорошей ухмылкой. Он откатился в сторону и изогнулся – лезвие, которое должно было вонзиться ему в грудь, угодило в предплечье. До сих пор он не думал, что сможет. Ему казалось, у него не хватит смелости, он никогда не будет настолько напуган, в таком отчаянии, чтобы сделать это. Но он протянул руку к его груди и открыл… Тот охнул и повалился на него. Стало мокро, жарко и скользко. Он выполз из-под него и бросился прочь из своего убежища. В туннеле – узком, с низким потолком – тяжело дыша, он привалился к стене и захлебнулся рыданиями. На этого человека ушли последние силы. Он совсем выдохся. Левое предплечье пульсировало. Нож, вспомнил он и вздохнул: зато теперь ему ничто не угрожает. – Ай-ай-ай, – послышалось откуда-то справа, из темноты. – Ему удалось уйти от мистера Шима. Вот уж никогда бы не подумал, мистер Джу, – протянул голос, тягучий, как серая слизь. – Я тоже, мистер Хван, – отозвался кто-то слева. Вспыхнул дрожащий свет. – Однако, – проговорил мистер Хван. Его глаза блестели во мраке туннеля, – от нас ему не уйти. Дверь со всей силы ударил его коленом в живот, зажал правой рукой рану и помчался куда глаза глядят. Он спасся.***
– Чон! Чонгук отмахнулся. Теперь у него почти все под контролем. Еще чуть-чуть… – Чон! – повторил Хун. – Уже полседьмого. – Сколько?! Документы, карандаши, таблицы, тролли полетели в портфель. Он защелкнул застежки и побежал, на ходу накидывая плащ. Джихун трусил за ним. – Эй, так как насчет выпить? – Выпить? – Мы же хотели сегодня обсудить ситуацию с «Панманом». Забыл? Так это сегодня? Гук на секунду замер, подумав о том, что если бы неорганизованность стала олимпийским видом спорта, он мог бы с честью выступить за свою страну. – Хун, прости. Не получится. Я сегодня должен встретиться с Соми. Мы ведем в ресторан ее босса. – Мистера Кима? Того самого Кима? Чон кивнул. Они сбежали по ступенькам. – Что ж, желаю хорошо провести время, – проговорил Хун совершенно неискренне. – Как там твое чудовище из Черной Лагуны? – Соми из Пусана. Ее любовь по-прежнему согревает меня. Спасибо, что спросил, Хун. Они вышли в холл. Чон бросился к автоматическим дверям, которые, разумеется, не открылись. – Уже полседьмого, мистер Чон, – сообщил охранник, мистер Ан. – Вам придется расписаться. – Вот уж не вовремя, – проворчал Гук себе под нос. – Совсем не вовремя. От охранника пахло какой-то мазью. Поговаривали, что у него энциклопедическая коллекция мягкого порно. Он охранял вход с каким-то болезненным энтузиазмом – после того случая, когда пропало все компьютерное оборудование с целого этажа, а также две пальмы в кадках и аксминстерский ковер финдиректора. – Значит, посидеть не получится? – Прости, Хун. Давай в понедельник, а? – Ну хорошо, до понедельника. Мистер Ан внимательно изучил их подписи и, убедившись, что они не выносят ни компьютеров, ни пальм, ни ковров, нажал на кнопку, и дверь открылась. – Ну да, двери, – сказал Чонгук, словно что-то припоминая.***
Туннель раздвоился. Он выбрал наугад. Бежал и бежал, отталкиваясь то от одной стены, то от другой, и постоянно спотыкаясь. Мистер Хван и мистер Джу шли за ним – спокойно и беззаботно, как викторианские государственные мужи, прогуливающиеся по Великой выставке в Хрустальном дворце. Когда они оказывались на перепутье, мистер Хван наклонялся и выискивал на полу капельку крови. Они были словно гиены, терпеливо ожидающие, пока жертва выдохнется. Они никуда не торопились. Время принадлежало им.