***
Три года назад. Здесь царит уют. Из кухни доносится аромат выпечки и голос репортера с новостного канала. За окном давно лежат огромные снежные сугробы, похоронившие под собой неубранные сухие листья. Эмма сидит на подоконнике, что-то старательно вырисовывая в старом блокноте. Когда воображение перестает подсказывать идеи для размещения новых линий на бумаге, девочка откладывает вещи в сторону, сползая с подоконника. Она осторожно ступает по скрипящим под ногами половицам, запирая за собой дверь и спускается по ступеням, скользя ладонью по гладкой поверхности перил. С самого первого дня в новой семье девочка находит чердак своим пристанищем. Там, среди пыльных коробок со сломанными электроприборами, книгами и устаревшими предметами декора, ее никогда и не пытаются искать сводные братья и сестры. Порою Эмма столь забывается, что проводит в темном помещении сутки напролет, после придумывая различные оправдания во избежание насмешек и наказания. Она входит в кухню, наполненную теплым запахом сдобы. Над плитой и столами невесомо кружат аккуратные руки приемной матери — Ингрид. Единственный человек, хотя бы немного понимающий девочку, любящий ее. Светлые волосы женщины убраны в пучок, и лишь одна, вероятно, выбившаяся прядь, заправлена за ухо. Женщина открывает дверцу духовки, вытаскивая противень с помощью прихваток. Комната наполняется ароматом индейки, традиционно готовящейся на каждое Рождество в этом доме. Эмма наблюдает за развернувшейся картиной с едва приоткрытым ртом, в силу невысокого роста глядя на все снизу вверх. — Эмма? — Ингрид, наконец заметив девочку, останавливается посреди кухни, — Ты что-нибудь хотела? — Нет. Тебе нужна помощь? — Ну, ты могла бы помочь мне с имбирными пряниками, — задумчиво протягивает женщина, — Хочешь? Она, наверное, как никто другой знает о любви белокурого ребенка ко всему, что так или иначе связано со сладостями. И в глазах Эммы тут же загорается невероятно яркий огонек. Такой, что она сдерживается, дабы не подпрыгнуть на месте. — Конечно! — она широко улыбается, проходя к столу, придвигая к себе чистую миску. Ингрид кладет рядом все необходимое для теста, а также придвигает книгу рецептов, открытую на нужной странице. Спустя некоторое время венчик неумело вертится в руках девочки, размешивая густое тесто. Иногда из миски на стол выплескиваются небольшие капли, однако она, закусив губу, продолжает усердно мешать субстанцию. Спустя некоторое время, проведя тесто через все этапы готовки, девочка достает из кухонного шкафчика формочки для пряников, выдавливая на раскатанном пласте незамысловатые фигурки. — Думаю, их можно отправлять в духовку, — прекратившая нарезать фрукты, Ингрид заглядывает через плечо маленькой помощницы. Эмма положительно хмыкает, позволяя женщине переместить будущие пряники на застеленный пергаментом противень. Пока комната медленно наполняется запахом имбиря и образовывающейся на тесте приятной корочки, девочка приводит стол в надлежащий вид. Завершительным шагом она достает разноцветные заготовки для глазури и, поворачиваясь к столу с полными руками, делает несколько шагов. Она боится уронить что-нибудь из взятого, потому глядит лишь на груду всего в тонких ручонках. Делает более смелый и быстрый шаг и вдруг чувствует, что врезается во что-то мягкое. Слышит звон разбившейся, похоже, посуды, и в пару шагов огибает Ингрид, оставляя все на столе. Переводит взгляд на пол, где блестят осколки невероятно изящного и красивого блюда, почти обожаемого женщиной. В голубеньких глазах плещется испуг, поглубже — чувство вины. Девочка ощущает дрожь в пальцах и опускает голову так, чтобы белоснежные локоны полностью закрывали лицо. Всеми силами сдерживает подступившие слезы. В приютах за такое обычно жестоко били, реже — давали болезненный подзатыльник и громко кричали. Готовиться следовало к худшему, девочка прекрасно знала это. Привыкла за долгие годы. — Эмма! Кто просил тебя доставать все это?! — кричит так громко, как никогда не кричала. Звук слышен, кажется, всей округе, а направлен лишь на нее — ссутулившуюся и поникшую Эмму, — Иди к себе! Немедленно! И девочка идет. Нет, бежит. Так быстро перепрыгивает ступеньки, как только позволяют грозящиеся подкоситься ноги, пока слезы беспорядочно катятся по бледным детским щекам.***
Сегодня весь приют окутан суетой и приготовлениями. Все куда-то спешат, толкая Эмму, дабы не мешалась под ногами. А девушка стоит посреди актового зала, взглядом выискивая Мулан, зачем-то унесшую выданное Свон платье. И, когда находит среди прочих копну темных, в честь праздника высоко собранных волос, расталкивает всех на своем пути, только бы скорее добраться к ней. — Мулан! — Эмма, мы тебя заждались, — с наигранным раздражением произносит она, вручая платье, — Иди переодеваться. Девушка ощущает легкий толчок в спину и закатывает глаза, оказываясь в маленькой кабинке, отдаленно напоминающей примерочную в торговых центрах. Она быстро сбрасывает с себя одежду, просовывая руки в длинные рукава, и надевает данные Мэри-Маргарет туфельки. Смотрит на собственное отражение в зеркале, завороженно разглядывая саму себя. Эта Эмма, — до безумия красивая и женственная, — полная противоположность той, какой была всего несколько часов назад. Руби изрядно попыхтела над пышной прической, оформив все так, что лишь несколько природных локонов были выпущены у лица — остальные же изящно подобраны и украшены сверкающими заколками. Острые плечи оголены, но при этом имеются пышные наполовину прозрачные рукава. Платье туго сдавливает талию, однако девушки сказали, что оно отнюдь не мало — такова задумка. Книзу белая ткань переходит в разлетающуюся юбку, что едва достигает колена. Про абсолютно неудобные туфли девушка и вовсе старается не вспоминать — они до того больно натирают ноги, что к вечеру Эмма, вероятно, обнаружит вместо них кровавую массу. Только вот вечер она намеревается провести не здесь. Всю неделю внутри совершенствовался план побега. Свон будет грустно расставаться с этим местом, но желание познать утерянную свободу в разы возросло за месяц заточения. И, в последний раз прокрутившись вокруг своей оси перед зеркалом, она выходит наружу, сразу же чувствуя руку Руби на своем запястье. — Выглядишь волшебно, подруга! — широко улыбаясь, лепечет Лукас, — Пойдем со мной, скоро начнется ваше выступление. В Рождество, когда радостное настроение особенно сильно граничит с апатичным желанием закрыться в комнате, приютовцы должны продемонстрировать всем праздничную программу танцев, ради разучивания которой убили тонны своего времени. Конечно, Эмма и не думает танцевать сегодня. Она уже приготовила излюбленную красную кожанку и старые ботинки, чтобы как можно скорее покинуть это место. Пробегая очередной коридор на чрезмерно высоких для неподготовленных ног каблуках, девушка замечает в окне стремительно приближающийся к приюту силуэт. Королевская осанка, отточенный шаг. Конечно, спутать ее с кем-нибудь другим мог бы только глупец. На первый взгляд директриса держится, как и всегда, однако Свон все же удается различить, как она почти незаметно прихрамывает. Но никто, кроме них двоих никогда и не догадается, что на самом деле ногу Миллс, вероятно, простреливает жуткая боль, а она идет вот так, да еще и на опасно высоких шпильках. По-настоящему железная женщина. Спустившись в зал, где должно пройти выступление, Руби отпускает Эмму, перехватываемая какой-то девушкой. Но и Свон не оставляют без внимания — одна из танцующих тут же тянет ее за руку, о чем-то быстро рассказывая. Она не сопротивляется, пытаясь поспеть за шустрой рукой, пробиваясь сквозь толпу. А затем, будто случайно выпускает теплую ладонь из своей и, услышав в динамиках колонок знакомую музыку, спешит покинуть здание. Она бежит по плохо освещенным лестницам, по пути натягивая на себя прихваченную куртку. Ей удается проскочить через парадный выход и, оглянувшись назад, она ощущает резкое желание остаться. Однако слышит впереди, как до боли знакомый голос выкрикивает ее имя, привлекая внимание. Холодный ветер покрывает кожу краснотой, когда она поворачивается на голос. Августа, скрывающегося за толстым стволом одного из деревьев, практически не видно. И Эмма срывается на бег, проламывая хрустящую корку только выпавшего снега ботинками. Она не верит, что бежит сейчас. Навстречу Августу, отсутствию глупых правил и свободе. Свободе, в которой нет никого, кроме них. В которой нет ее и ее язвительного голоса. Они бегут по самой середине трассы, окруженной лишь густыми елями в блестящем снегу. Девушка чувствует горячую кожу Бута своей ладонью, чувствует, будто морозом обжигаются легкие. Она смеется, через несколько минут оказываясь на одной из улиц города, пока снежинки опускаются на щеки. А на улицах Бостона — ни одной живой души, но в каждом без исключения окне горит свет. Она пытается запомнить все таким: горящим яркими огнями, безлюдным и тихим, лишь отдаленно наполненным веселой музыкой. Улыбка сползает с лица Эммы, когда парень сворачивает в сторону, взбегая по скользким ступеням, останавливаясь у одной из дверей таунхауса. Она едва притрушена снегом, а на ржавом гвоздике красуется покосившийся рождественский венок. — Готова? — шепчет, борясь со сбившимся дыханием. — Готова, — Эмма чуть крепче сжимает его руку, приподнимая вверх. Август осторожно толкает дверь, пропуская девушку вперед. Здесь тепло и приятный свет освещает украшенную комнату. Откуда-то из глубин квартиры пахнет дешевым фастфудом и алкоголем. Свон поправляет подол чуть намокшего от снега платья, проходя внутрь благодаря несильному толчку в плечо. Они проходят к самому концу недлинного коридора и сворачивают туда, откуда доносится смех и разговоры. Здесь, в маленькой, самой обыкновенной кухне, сидят несколько парней и девушек возраста Августа. — А вот и Эмма, — представляет ее Бут. — Проходи, Эмма, — они улыбаются, словно действительно рады ее видеть. А в следующее мгновение ее руку охлаждает открытая банка шипящего пива.***
Три года назад. Она не знает, сколько времени прошло. Знает только, что за окном уже стемнело и праздник вот-вот сгребет всех в широкие объятия. Но в груди до сих пор почти физически ощущается тяжелый ком, заставляющий горячие слезы вновь и вновь подступать к покрасневшим глазам. Маленькие детские руки вытирают очередную порцию влаги с бледных щек. Она в который раз одна, заглушающая едкую боль простым шепотом, пытающимся утешить саму себя. Эмма винит себя. Безусловно, это была самая ценная вещь в кухне для Ингрид, а девочка, — чертов приемыш, — как всегда все испортила. Это всегда повторяют злые языки детей, а Свон, наивная, в это верит. Ей и самой уже думается, будто она виновна в своей участи. В глупом поступке своих родителей, в ошибке приюта, отдавшего ее в семью столь хорошей и доброй женщины. Она витает в своих мыслях, не замечая ничего вокруг. Только изредка отрывается, царапая бедра ногтями рук, вымещая на них всю свою детскую ярость. Маленькую ненависть к самой себе, зародившуюся так давно и глубоко, что невозможно было бы ее искоренить. Она не замечает, как по чердаку разносятся вкрадчивые шаги. Не замечает, как совсем рядом опускается светловолосая женщина. Лишь вздрагивает и поспешно натягивает юбку коротенького платьица до самых колен, когда на плечо ложится теплая ладонь. — Эмма, — шепчет Ингрид на ухо, пуская по коже сотни мурашек, — Я прошу у тебя прощения. Мне не стоило так кричать, это была простая посуда, я без проблем куплю новую. Ты не виновата в том, что так получилось, Эмма. Прости меня. Зрачки повернувшейся девочки блуждают по лицу мачехи в попытках найти подвох, однако видят в каждой черте, в каждой морщинке глубокую искренность. Она не верит. Не верит, что человек перед ней действительно извиняется. Так трепетно, точно отнюдь не перед ребенком. Так ласково, точно и правда просят прощения. Ингрид поднимает руку выше, позволяя девочке еще больше удивиться, разглядывая безупречно и ярко разукрашенный пряник на небольшом блюдце. Два изумленных голубоватых океана расширяются, глядя на принесенное чудо. — Это тебе. — Спасибо, — слова Эммы растворяются в слабом всхлипе. Маленькие руки обвивают шею женщины, а детское лицо утыкается в шерстяную ткань на плече. Она благодарна Ингрид, вероятно, как никогда. Тонкие губы изгибаются в улыбке, а веки крепко сжимаются, заставляя реснички мелко подрагивать. — С Рождеством, — лепечет Эмма. — С Рождеством.