похоронные венки

Лондон никогда нельзя было назвать спокойным городом, но в последнее время всё так умиротворённо и размеренно. В такие дни не чувствуешь ни машин, ни людей, ни грязного воздуха. Будто паришь, или нет, лежишь в тёплой воде в прозрачном бассейне на крыше небоскрёба где-то очень далеко. Лежишь и смотришь на краски рассвета. Вот так это ощущается. Но сейчас ты ни в каком не бассейне, а ждёшь светофора на подходе к Ислингтону, потерянный между автобусами и велосипедами. Самое странное в таком умиротворённом состоянии — это просыпаться. Ты чувствовал себя самым счастливым человеком на планете, погруженным в тёплое жидкое счастье, любовь ко всему на свете, но вот ты проснулся и реальность бьёт по ушам. В том бассейне на крыше было тепло, но здесь снова холодно. И Эллиотт так привык к этому холоду и этой гнетущей пустоте, что совсем перестал их ощущать — грусть стала дефолтным состоянием. Её уже и даже грустью назвать нельзя, это просто… ничего. Будто вместо сердца выжженное поле, посыпанное солью. Но сейчас гнетущая пустота сменяется теплом. И только эта перемена, возвращение из бассейна на крыше на выжженное поле заставляет по-настоящему осознать то безграничное несчастье, которое уже перестал замечать. Сегодня Эллиотт пока не успел очнуться, поэтому с утра пораньше улыбался. Он ещё никогда так радостно не выбирал землю. На дворе уже почти май, немного поздно для пересадки растений, но кого это волнует. Сегодня снова четверг, снова выходной, а значит и новая встреча — Эллиотт и Софи будут пересаживать растения. Пока парень с двумя пакетами — один с землёй, другой, поменьше, с керамзитом — шагал по какой-то улице, мысли летали, как бешеные. По правде говоря, Эллиотт всегда думал, наверное, даже слишком много думал. Только вот думать было не о чем — последние лет пять жизнь была слишком скучной. Мысли летали где-то далеко — в яростных драках, пылких романах, тёмных детективах. Он сам придумывал загадку и сам её отгадывал. И так почти всю жизнь. Но в голове крутились не только истории, в ней были и чувства. Чувства превращались в слова, слова складывались в строки, а строки собирались в образы. Эллиотт думал стихами. Строчка за строчкой с его воображаемых губ слетала чуть ли не поэма, но тут же забывалась. Её можно записать, но только вот зачем? Никто не поймёт твои странные рифмы, кроме тебя самого. И, казалось бы — взрослый мужик, с чего бы ему всё ещё быть таким затворником? Да, может близких друзей почти нет, но знакомые всё ещё остались. Эллиотт даже на вечеринки ходил, а иногда встречался на чашечку кофе. Он даже ходил на некие подобия свиданий, без чувств совершенно, но кого это волнует, верно? Потребности есть потребности. Эллиотт живёт так же, как все, только вся эта жизнь не вызывает никаких чувств. Наверно, встреча со старыми друзьями должна приносить счастье, как и поход в музей, поездка к семье или ужин с какой-нибудь красивой девушкой. Только все эти вещи он делал как в тумане — делал и не понимал зачем. От них ни горячо, ни холодно, и уж точно не весело. Но он всё равно их делал, просто, чтобы не казаться миру таким ничтожно скучным. Софи стала исключением из правила, ведь по каким-то неизвестным причинам встречи с ней заставляли чувствовать хоть что-то, и просыпалась воля к общению, да и к жизни в целом. Почему-то хотелось говорить, о чём угодно: о цветах, книгах, кофе, работе или политике — всё равно. И Эллиотт мог с энтузиазмом показывать очередной горшок, или трепаться часами о чепухе, потому что просто хотелось. Только совсем непонятно, нравится ли ей слушать эту чепуху. Но, наверное, она бы сказала, если б ей это не нравилось? Из-за непривычной тяги к разговорам с этой девушкой Эллиотт часто задумывался: а вдруг это нужно ему одному? Но он старался отмахнуться от навязчивых идей, правда, не всегда удачно. Была ещё одна мысль о Софи — а зачем он всё это делает? Понять, что ты чувствуешь, бывает так сложно, особенно когда обычно не чувствуешь ничего. Что это: влюблённость, дружба, жалость, восхищение? Когда не можешь придумать ответа, лучше не думать о вопросе вовсе. Именно так Эллиотт и поступил: какая разница, что именно он чувствует, если чувствует? Чего бы Софи не захотела, он готов на любой вариант, нужно просто держать её поближе. Такие люди не появляются часто, и Эллиотт давно в этом убедился.

***

— Здравствуй, — чёрная дверь тихо отворилась, и в проходе тепло улыбалась девушка в большой серой футболке. Худые руки потянулись к сумкам, но парень уклонился и прошёл в квартиру. — Привет, — улыбнулся в ответ Эллиотт и поставил пакеты. — Готова? — Надела самую старую футболку, — она развела руками. — Ванная налево, я буду в комнате. Комната самая обычная: белая плитка, коричневые стены, зеркало, небольшой столик. Эллиотт помыл руки, достал из кармана старый чек и потянулся к мусорке. Ванная, конечно, была абсолютно обычной, если бы не одно "но": в урне лежали окровавленные лепестки и куча бумажных салфеток. В груди что-то неприятно сжалось. Гостиная была просторной: большие окна, почти что панорамные, мягкий диван, светлый ковер, кресло в углу — всё было сделано со вкусом. Немного скучновато, конечно, — никаких картин и фотографий, но это можно в скором времени исправить. — Я всё подготовила, чтобы не испачкаться, — сказала Софи, указывая на плёнку на полу, лейку с водой и две пары перчаток. Она быстро завязала волосы в пучок на затылке и дала ещё одну резинку Эллиотту, чтобы он сделал то же самое. За тридцать лет жизни Софи не могла не заметить одну простую истину: путь к сердцу мужчины лежит не через другие органы, а через его эго. А следовательно, если попросить объяснить что-то, в чём он хоть чуть-чуть смыслит, сразу почувствует себя богом. Но это только если у него склонность к менсплейнингу, иначе не сработает. Вот так и можно проверять людей — если он говорит с энтузиазмом и искренне заинтересован в деле, то всё хорошо, а если объясняет, считая тебя за идиотку, то уже не очень. К счастью для всех, Эллиотт проверку быстро прошёл — с такой любовью к растениям ещё никто не относился. Трепетно, не задевая корней, он переносил маленькие кусты из одного горшка в другой, а наполнение этих горшков — отдельное искусство. Эллиотт спокойно объяснял все свои действия, а когда дело дошло до демонстрации, казалось бы, перестал замечать всё вокруг и полностью погрузился в любимое дело. И наблюдать за ним было крайне занимательно. Прошёл час, и всё было пересажено, а пол остался на удивление чистым. — Будешь чай? — как гостеприимная хозяйка спросила Софи, а Эллиотт тихо кивнул и направился в ванную. Испачканные кровью лепестки ландыша продолжали напрягать. В прошлую встречу Софи говорила, что ей уже лучше, и приступы беспокоят всё реже, но эти цветы казались новыми. Наверное, стоит поговорить с ней об этом. Болезнь действительно беспокоила Эллиотта, особенно такая странная, и оставляла в неведении — она совсем не изучена. Софи уже заварила чайный цветок и разливала ароматный горячий чай по небольшим керамическим кружкам. — Ты же не против зелёного? — Эллиотт кивнул, — Бабушка показала мне чайные цветки в мою последнюю поездку в Китай, и с тех пор пью только их. Это, наверно, зависимость, — рассмеялась девушка. — Я пробовал их только однажды, — Эллиотт сел за стол и взял в руки кружку. — А где живёт твоя бабушка? — Провинция Шаньдун, не знаю, говорит ли это тебе о чём-то. Пока Софи рассказывала о своей семье и переезде из Китая, Эллиотт думал только об одном: тех цветах. И вот, разговор окончен, и девушка относит пустые чашки. Время прощаться? — Спасибо тебе за сегодня, — улыбнулась она. — Тебе спасибо, — сказал Эллиотт и, чуть подождав, наконец спросил: — Как ты? Чёрные глаза Софи округлились: — Я? — Да. Твоя, — он чуть помялся, но продолжил: — Болезнь. Девушка замерла. — Мне уже лучше, — она села обратно за стол. — Правда, не беспокойся об этом. — Как я могу не беспокоиться? — тихо сказал он. Софи засомневалась, но всё же потянулась к Эллиотту и накрыла его руку своей. — Я в порядке, — грустно улыбнулась она. — Я и так всё время думаю о болезни, но с тобой мне не хочется этого делать. С тобой просто хочется забыться и жить спокойно. Давай так всё и оставим. Эллиотт тихо вздохнул и взглянул на девушку. Софи кажется такой потерянной. Он потянулся к ней и погладил по щеке. Руки Эллиотта тёплые и сухие, а у Софи совсем ледяные и такие белые, почти прозрачные. Прижимаясь лбом к её лбу, он тихо сказал: — Поговори со мной. Не сегодня, но когда-нибудь, — пальцы зарывались в чёрные волосы, в попытке успокоить девушку. — Я здесь. Софи закрыла глаза и прошептала: — Я знаю.