Портрет

      Шторы раздвинулись резким движением, и в спальню проник солнечный свет. Уже привыкшая к таким пробуждениям Микаса лениво подняла корпус, объявив присутствующим девушкам в комнате о своей готовности к новому дню. Пара служанок протянула ей неглубокий тазик с водой и полотенце, помогая брюнетке умыться.       — Отец дома? — поинтересовалась Микаса, встав с постели и зашагав к туалету.       — Нет, он уехал ранним утром на охоту, — ровно ответила Саша. И опустившись поближе к сеньорите, добавила: — И у сеньоры Гарсии сегодня выходной.       — Тогда можно не наряжаться к завтраку, — с облегчением выдохнула девушка, позволив служанкам накинуть на неё легкое платье поверх ночной рубахи.       Позавтракав в одиночестве, Микаса сбежала в кабинет отца, где хранились самые интересные книги и диковинки. Больше всего брюнетка любила разглядывать макет галеона, подаренный когда-то её дедушке за службу в испанском флоте. Затем её внимание привлекла большая карта испанских колоний, что висела на стене. Пройдясь пальчиком по одной из изолинии, девушка своеобразным образом пропутешествовала вдоль выстроенного кем-то пути, пройдя опасные джунгли Нового Света и проплыв неспокойные воды Атлантического Океана. Как бы ей хотелось на самом деле оказаться в этом путешествии, увидеть другой, процветающий мир. Она даже готова сбежать к вонючим пиратам, лишь бы попробовать вкус свободы. Быть может, она стала бы ценной единицей пиратской команды и дослужилась бы до капитанши, а там уже могли бы и фантастические истории о ней слагать, корабль в её честь назвать! Ах, мечты-мечты…!       Сеньор Йегер никогда не возьмёт её с собой, и осядет её юный пыл под брачной клеткой. Микаса вздыхает: как же ей не хочется выходить замуж за незнакомца. Будь он сеньором Риваем. Сеньор Ривай…? Одно его имя в жилах пробуждает кровь, заставляя ту бешено течь по венам; а сердце бьется-бьется, неумолимо, словно барабан. Он — родитель её эмоций и мыслей, спутанных и неделимых. Негодование смешалось с восхищением его персоной в единую бурю, и мнение о нем билось из края в край, не находя золотую середину. Его томный взгляд не покидал её мысли, снова и снова всплывая в секунды тоски. За столь короткое время Микаса так привыкла к его присутствию, что, вновь лишившись его компании, ей показалось, что дни с неизменным порядком стали ещё хуже. Даже изучение кабинета отца в тысячный раз уже так не привлекало.       Микаса нашла спасение в молитве. Собрав служанок, девушка приступила к сборам на выход из поместья. Одевшись в бордовое платье с узкими рукавами и воротником из тонкого шелка с кружевом, девушка накинула поверх плащ и покинула дом, настояв на том, что пойдет в церковь одна и в сопровождении не нуждается. Пока над городом сгущались тучи, Микаса дошла до небольшой католической церквушки, недалеко от поместья, и без каких-либо замешательств зашла внутрь, шёпотом поприветствовав место молитвой.       В нос ударил ещё с детства полюбившийся аромат ладана, а по телу прошелся освежающий холод от каменных стен. В помещении никого не было, только священнослужитель тихо расхаживал между скамейками. Перекинувшись приветственными кивками с мужчиной, девушка прошла вглубь и села на первом ряду, напротив распятия. Микаса глазами прошлась по уже изученным вдоль и поперек витражам, заметив всегда печальную Деву Марию, Евангелиста Марка со львом и Евангелиста Луку с тельцом, библейский отрывок, снова распятие. Свет от искусно сделанных витражей лучами падал на каменный пол, отвлекая внимание на калейдоскоп ярких цветов — цвета были ярче тех, что смешивал Ривай на своей палитре. Затем её глаза переключили внимание на распятие Христа, и брюнетка вспомнила, зачем пришла. Опустив голову и сжав ладони, сеньорита приступила к молитве.       — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь. Господь, к тебе обращается дочь Твоя — заблудшая душа. Причем заблудшая так глубоко, что выход ей не ведом и найти «себя» ей не удается. А познать себя — что это значит? Это значит трезво оценить всю свою жизнь, познать все свои мысли и поступки, все свои слова, очень часто, как бы со стороны. И если так поглядеть, то не заплакать невозможно. Я так запутана, Милостивый Господь, обручать меня хотят с одним сеньором под Твоим взором, но сердце мое лежит совсем к другому, отнюдь, и он не прост, загадочен и, боюсь, к Тебе и вовсе не обращается, коли судьба нас так жестоко разделяет. Чую я, небеса и вовсе против нас, и Ты мною не доволен. Помилуй, Господь, над сердцем я своим не властна!       А Ты забыл, небось, про меня, раз позволил случиться такому душевному несчастью. В таком случае, ты жесток, Господь, и заповеди твои до единой — лишь законы устрашения. Покаюсь я за свои слова — доколе мне известно, но яростью переполнена моя душа, помилуешь ли Ты меня? Я зла, но не напугана. После встречи с ним, кажись, мне нечего боятся — я Мамона встретила наяву. И грешно молюсь за него.       Молюсь я за душу сеньора Ривая, о ком мысли не покидают меня. Даруй ему небесное благословение и его чудному делу, что свело наши судьбы. Пусть свет, что покинул меня, освещает его путь тогда. Спаси, Господь, и помилуй моего отца, и святыми его молитвами прости мои согрешения! Помяни, Господь, душу усопшей твоей рабы, матери моей, даруй ей Царствие и Твоей бесконечной и блаженной жизни наслаждения! Аминь.       Микаса склонилась над своими коленями, продолжив мысленно молиться, но её сбил силуэт, что сел подле неё.       — Дитя мое, я невольно подслушал твои молитвы, надеюсь, ты простишь меня. Могу ли я помочь? — это был священник.       — Святой Отец, — прошептала Микаса, обратившись к старику. — Я таю надежду, что Господь уже услышал меня и даст мне знак.       — Ох, милое дитя, конечно, он услышал! Но не жди тот знак, что люди воспринимают за подсказки к действиям своим — его не будет. Господь тебя направит верный путь, и ты поймешь это, не сомневайся.       — Сомнения преследуют меня, Святой Отец, я не знаю, куда от них деться.       — Ты молишься?       — Всегда! Матушка моя была прилежной католичкой, она воспитывала меня.       — Способна ли ты прислушаться к воспоминаниям и представить, какой совет дала бы тебе она?       — Отпустить то, что неподвластно нашей воле. И взять под контроль, что уже есть.       — Контроль не вечен, но мне кажется, дитя мое, ты уже сделала выводы.       Господь обещает заботиться о тебе и твоей семье, мое дитя, оберегать вас, защищать, любить и никогда не оставлять. Он будет проходить через все сложности с тобой. А они будут, потому что мы живем в грешном мире, где много страшных вещей происходит.       Можно задать вопрос: почему Бог тогда допускает эти страшные вещи? Ответ: потому что Он дал человеку свободу выбора. Бог не создал нас безвольными, Он не ограничил нас в выборе. Поэтому люди, чувствуя огромную свободу действий, сходят с ума и совершают разные поступки; сами выбирают, сами доводят до страшных вещей некоторые свои идеи и желания. Поэтому делать выбор всегда мудрее посоветовавшись с Богом. А именно — через обращение к Нему, поэтому ты верно поступила, дитя мое, что пришла сюда.       Не действуй безрассудно, но и не бойся оплошать. Знай же, Господь дарует тебе прощение, а он прощает, если искренне раскаяться. Он всех детей своих любит одинаково, и всем желает счастья и внутреннего покоя.       Микаса неторопливо отвела взгляд на распятие, получив укол совести за свои влюбленные и неразумные метания. Ни о какой любовном интересе не может быть и речь, когда нарекли уже невестой. Будь ли она счастлива иль несчастна — покажет время, но выбор сделан за неё, и пойти против она не может. Отец не простит, а мать осудила бы, коль супруг уже выбран, будто бы судьбой.       — Благодарю, Святой Отец, — тихо произнесла Микаса, слегка склонив голову.       Священник перекрестил девушку, прочитав молитву и отпустил. Вновь накинув плащ, девушка вышла из святыни, неохотно направившись к поместью. По пути она продолжала размышлять. С одной стороны — долг, с другой — любовь. И обе стороны отчаянно борются за власть над девичьим сердцем и разумом.       «Ривай, Ривай, Ривай. Сколько мыслей вы вызываете! Сколько страданий и мук вы приносите, с момента, как появились в моей жизни! Не стыдно ли вам, Змей-искуситель? Небось, живете припеваючи, даже не заботясь о моей девичьей несчастной душе, кою околдовали своим очарованием? Бессовестный мастак! Такой художник, как вы, наверняка повстречал сотни подобных мне молодых красавиц, коим вниманий легко обзавестись. Однако! Не дождётесь, не буду по вам я горевать, и даже думать о вас не буду. Никогда! У меня есть жених, с которым я должна смириться. И хоть злая жизнь свела меня с вами… Вы — препятствие судьбы, проверка моего благоразумия и благородства», Микаса в мыслях возмущалась и пыхтела, чуть ли не переваривая яд.       Шаг, ещё шаг. Девушка развернулась и направилась в город по холму вниз. Держась за складки платья и плаща, девушка бежала, в мыслях смакуя слова, что она скажет Риваю. Она скажет ему, какой он нечестный дьявол, что на миг спутал её мысли, однако он не дождется! Ни в коем случае он не дождется того, что ему удастся соблазнить её. Она чиста пред Господом и верна будущему мужу, отцу её будущих детей. Девушка уверена в своей непоколебимости, в своей силе перед Риваем. Не зря она посетила святое место — она переполнена ангельским благословлением поставить художника на место.       Добравшись до дорожной брусчатки, Микаса прошла вглубь города, проходя по центральному бульвару мимо ларьков и шатров. Непривычный городской ритм теснил её, но она проходила твердо и уверенно, иной раз вежливо извиняясь перед теми, кого задевает по пути, и получая в свою сторону проклятья за неосторожность.

— «Весь мир — театр, мы все — актеры поневоле, Всесильная Судьба распределяет роли, И небеса следят за нашею игрой!»

      Донесся знакомый голос вечно веселого Фарлана, который так часто был на центральной площади, что чуть ли не стал там главной достопримечательностью. И девушка поспешила вперёд, вспомнив, что именно он посоветовал отцу кандидатуру сеньора Ривая в качестве её художника.       — Фарлан! — обратилась Микаса, как только оказалась возле выступающего блондина.       — Сеньорита, добрый день. Или уже вечер, не подскажите? А то так на танцы тянет, тем более с такой прекрасной вами! Надеюсь, у вас есть с собой кастаньеты, сеньорита! — радостно залепетал бард, взяв девичьи ладони и закружив Микасу вокруг себя.       — Мне не до танцев. Лучше подскажи, сеньора Ривая где я могу найти? — прошипела Микаса, вырвав свои руки из хватки.       — Ах, каков бандит! Неужто он забрал ваше всё внимание? Но так и быть, вам в помощи отказать я не способен, коль обещаете мне танец.       — Хоть два, Фарлан, не мучай! Я по срочному делу, — раздражалась Аккерман.       — Вдоль улицы вперёд, затем за пятый поворот. Там будет лавка Закклая, обойти и через дверь с серебряным крючочком по лестнице до самого конца, — пропел бард.       — Спасибо, в долгу я не останусь, — подправив капюшон, Микаса поспешила прочь, следуя по направлению Фарлана. Он что-то крикнул ей вдогонку, однако в шуме толпы ей уже ничего не было слышно, тем более, когда в голове буянили уже совсем иные мысли.       Найдя антикварную лавку, о которой шла речь, Аккерман обошла деревянный дом и нашла нужную дверь, что с легкостью ей поддалась. Выйдя на лестницу, девушка начала осторожно подниматься, обратив внимание на их хрупкость и сырость. Скрипы досок, что, казалось, с каждым шагом, становились всё громче и громче, отдавали той тревожной мелодией, когда всё вокруг желает предостеречь, но человеческое упрямство остается непоколебимо. Прокручивая в своей голове слова, что должно сказать, Микаса уверенно шла вперёд, не сбавляя темп. Наконец ей предстала последняя дверь, к которой и вела злополучная лестница. Минута сомнений, и ладонь поднялась, костяшками пальцев коснувшись деревянной двери. Раз стук, два, третий.       Дверь отворилась, и перед ней предстал художник в, уже привычной её глазам, белоснежной широкой рубахе с глубоким вырезом на груди.       — Сеньорита Аккерман? — удивился брюнет.       Микаса уверенно прошла мимо него внутрь помещения, будто к себе домой, не решаясь оборачиваться. Услышав, как Леви закрыл дверь, девушка ещё несколько тянущихся минут стояла; и все слова потерялись, как только она увидела художника. Сеньорита прошлась глазами по чердаку, заметив, без преувеличения, аккуратный бардак живописца. Холсты были спрятаны под простынями, только небольшой кусок морского пейзажа виднелся из-под складок. Манекен с её платьем стоял в той самой элементарной позе, что выстраивалась в поместье часами из-за её неуклюжести. Два мольберта с двумя картинами — на обоих изображена она. Микаса быстро догадалась, что помешала его работе, и наконец обернулась к мужчине, сняв капюшон. Она было открыла рот, но вновь встретившись глазами с недоумевающими и слегка недовольным портретистом, чуть растянула молчание, дабы найти смелость для импровизации.       — Сеньор Ривай, вы... Вы — преступник!       — С чего вдруг подобные необоснованные обвинения? — сложа руки на груди, спросил художник.       — Я не хочу замуж! Бог мне судья, я погибну, Ривай, я умру без вас! Как я буду смотреть на мужа, когда в глазах только ваш образ? Как я буду слушать его рассказы о дальних странствиях, когда в ушах только ваш голос? Как я буду отдаваться ему в любовной страсти, когда мне любые прикосновения, кроме ваших, противны? О, Святая Мария! Вы сместили в моих мыслях Господа Бога, отныне я молюсь, думая только о вас. А ведь матушка мне говорила: «Никого нельзя любить больше, чем Бога. Он — ревнивец, и кара придёт незамедлительно. Любить свыше меры — кощунство».       Мне хочется вас ненавидеть, оттолкнуть, но я проклята этим несчастьем — любовь! Что есть любовь? Отравленное полусладкое вино! Она грешна, иначе не было бы так горько. Но при виде вас мое сердце замирает, кажись, я умерла уж сотни раз, как только сердце всего на миг не билось в привычный ритм.       Ривай, о Боже. До чего же я никчемна? Извините меня, что я так настойчиво и неразумно сбежала к вам, но эти эмоции, эти чувства… Они переполняли меня, я не знала, куда их деть! И вам я все сказала. С меня довольно, я увидела, что вы в добром здравии, и я спокойна, далее мой эгоизм непозволителен, и буду я гореть в Аду за это. И пора мне перестать мечтать о нашем счастье — этому не быть. Я ухожу! Секунда промедления, и я заплачу, сеньор, и вы не сможете меня утешить, ведь причина моих слёз — вы!       Микаса сделала шаг к выходу, однако её грубо остановил художник, схватив за запястье и развернув к себе.       — Вы нас погубите, сеньорита.       Он потянул её к себе и нашёл её губы своими жадными губами. Всё встало на свои места, и головоломка сошлась, как только их уста припали друг к другу. Микаса добровольно попала в объятия искусителя, пойдя на поводу у своих страстей и желаний. Она ладонями обхватила скулы художника, лишь бы он не обрывал ту жадную страсть, что нарастала между ними. Девушка и подумать не могла, что Леви сам страшился — вот, вот сейчас она ускользнёт! — и оставит его одного в холодном помещении с жаром внутри. Леви обхватил талию, прижимая брюнетку ближе к своей горячей груди, и будут им прокляты те пыточные дни до этого, когда он не мог так ненасытно обнимать её.       Какое удовольствие! Подобно Еве, Микаса вкусила запретный плод. Во все времена человек остаётся человеком, и человеческая суть его порой преобладает над небесной волей. Какими бы рамками не ограничивался человек, он находит лазейку, нарекая себя на пороки. Микаса отдавалась ему с той полнотой страсти, что хранилась в её юном сердце. На секунду она податливо раскрыла уста, и Леви алчно проник глубже языком, ненадолго смутив брюнетку, которая моментально утонула в чувствах и забылась. Пройдясь по складкам плаща вниз, художник нашёл очертания девичьих бёдер и подхватил за них Микасу на руки. Она невольно вскрикнула, но звук растворился на мужских губах.       Леви не сразу осознал, что все ещё терзая её губы, он дошёл до самодельной кровати и, сев на её край, посадил сеньориту на свои колени. Девушка обвила мужскую шею, крепко прижавшись. Она стала такой податливой, нежной и такой тёпленькой-тёпленькой в его объятиях. И в сто раз желаннее, чем ныне, вместе с тем, недоступнее. Судорожно найдя пальцами веревки у горла Микасы, мужчина развязал узел, и плащ упал с её плеч. Шуршание одежды привлекло внимание, и художник прервал поцелуй.       — Сеньорита, — оторвавшись от ласковых губ, произнёс Леви. — Если мы сейчас не прекратим, я буду не в состоянии себя сдержать.       Брюнетка неуверенно закусила губу. Как Леви мог ещё так трезво мыслить, когда её разум так затуманен, что больше ничего не существует, кроме его влажных губ и горячей груди?       — Вы же первым начали, — полушёпотом произнесла брюнетка, положив ладони на крепкие плечи.       — Посмотрите на меня и скажите, что чувствуете себя свободно и не опасаетесь, что грешите, оставаясь со мной. И я не грешу, задерживая вас.       Микаса переместила свои ладони на мужские скулы, большими пальцами погладив кожу под глазами, как бы стирая следы от бессонных ночей. Чуть приподняв его голову к себе, девушка посмотрела в темно-синие глаза Леви, поразительный цвет которых ей удалось разглядеть в такой вблизи впервые. Приложив свой лоб ко лбу Леви, в дюйме от мужских губ Микаса прошептала:       — Поцелуйте меня ещё, сеньор Ривай.       — Капризная сеньорита, — довольно хмыкнул мужчина, едва касаясь розовых подушечек.       — Прошу, не зовите меня сеньоритой, и даже не сеньоритой Аккерман, — отпрянула брюнетка, слегка возмущённо повысив голос. — Зовите меня Микасой — так, как будто я ваша жена!       — По всей видимости, вы уже успели свыкнуться с этой ролью, раз раздаете указания в моем доме, Микаса, — произнес художник, задев тонкую шею горячим дыханием. — В таком случае, у меня тоже есть просьба звать меня настоящим именем, а не именем, под которым я пишу картины. Леви.       — Тогда… — Микаса оборвала мысль томной паузой, вновь вплотную приблизившись к мужской груди, и продолжила полушепотом. — Поцелуйте меня, Леви.       Снова повторять не пришлось. Леви приник к девичьим губам своим, вновь обжигаясь сладострастием. Они окунулись в эту бездну вместе, весь остальной мир ничего не значил. Неумолимо прикасаясь друг к другу, они нуждались в том, чтобы убедиться, что они не покинули воцарившийся между ними Эдем. Всё также вместе, всё также в этой любовной мгле. Леви скользил руками по обнаженному девичьему телу под собой, будто кистью над холстом — осторожно, искренне и неспешно, дабы прочувствовать каждый дюйм, познать каждую деталь. Её тонкие пальцы гуляли по телу, вновь и вновь сжимая кожу от удовольствия. Его мягкие губы касались каждого участка, а кусал он молочную кожу бережно — они слишком далеко зашли, и оставленные улики приведут их на эшафот.       Встречный порыв девичьих грудей, плоского живота, узких бёдер — это покушение на его самообладание. Мужские движения стали грубее и ненасытнее, а ласковую мелодию девичьих стонов перебивал лишь шум дождя за окном — прекрасная отговорка для служанок, почему их госпожа так задержалась. Ливень, будто проявлял к ним милосердие, скрывая их и защищая под пеленой влажной дымки.       И почему Микаса связывала Леви с демоническими силами? Он никак иначе дарован ей Богом — блаженный, чудесный Леви. Столько раз прогоняя его образ из своих мыслей, она проиграла этому наслаждению — быть с ним, быть его. Он обнял её тело крепче, положив голову на плечо. Её руки крепкой хваткой оплели шею, и ладони проникли в чёрные волосы, меж пальцами пропуская мягкие пряди. Стройные ноги обхватили торс, только бы быть как можно ближе, плоть к плоти, соединиться воедино. Навсегда.       Господь, пусть это не будет сном! Все так прекрасно в этот миг! Боль неизбежна и резка, но так блаженна. Лишь промелькнула вспышка — и время замерло, а затем снова вернулось вместе с шумом дождя и сбивчивым дыханием. Художник увидел слёзы на покрасневшем девичьем лице и коснулся влажных дорожек чувственными поцелуями, как бы беря всю боль на себя. Микаса не отводила взгляд от Леви, переводя дыхание и ладонью проходясь по впалым щекам, и он осознал: она должна принадлежать ему и только ему.       После Микаса приходила снова и снова в течение ещё нескольких долгих, чудесных дней, сбегая от отца и сеньоры Гарсии. Легенд с каждым днём становилось все меньше и меньше, и приходилось или молча сбегать, или повторяться. То она молилась в церкви; то гуляла в городе, чтобы запомнить его перед тем, как вероятнее всего покинет после замужества; то ходила на скромные чаепития в соседний особняк Рейссов. Благо, её прикрывала Саша, пропадая из виду других работников поместья, будто сопровождала госпожу. Однако девушку, в случае чего, ни в Господне доме, ни на улицах, ни даже у Рейссов невозможно было обнаружить — она скрывалась у художника.       Леви встречал её жадными объятиями и поцелуями, будто между их встречами проходили века, а не сутки. Не успевая доходить до кровати, он снимал с неё платья, а его рубахи также срывались в нетерпении. А затем они лежали, лежали и дарили друг другу сладкую нежность.       Им не удавалось подолгу спать, и двух часов им крайне не хватало, чтобы сполна насладиться сном в объятиях друг друга. Микаса неторопливо открыла глаза, обнаружив свою голову на мужской груди, обладатель которой крепкой рукой прижал девушку к себе. Чуть приподнявшись, девушка посмотрела на Леви, что отвёл от неё лицо. Она шёпотом позвала его и, положив ладонь на мужскую щеку, обратила на себя внимание.       — Что вас беспокоит? — спросила Микаса, вернув голову на грудь. Она почувствовала, как мужчина покрепче её обнял и одарил макушку поцелуем.       — Наша скорая разлука, — выдохнул в волосы Леви.       — Прошу, не думайте об этом, отложите эту мысль в самый дальний угол сознания, и думайте о том, что происходит сейчас. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом, ваш голос так приятен моему слуху! — внезапно приподнявшись с груди, воскликнула сеньорита.       — Микаса, а вы болтушка, я и не мог подозревать об этом, пока мы уединялись в гостиной, — мягко произнёс мужчина, убрав выпавшую прядь за ухо.       — К слову, как там мой портрет?       — Давно готов.       — И вы молчите? Я хочу взглянуть, позвольте!       Микаса вскочила с постели, голыми ступнями коснувшись пола. Устало выдохнув, Леви лениво последовал её примеру, протянув девушке простынь, чтобы та обернулась в неё. Найдя нужный холст, скрытый под тканью, мужчина взял его и переставил на мольберт. Сняв её, портретист представил девичьему взору свою работу.       Очаровательная молодая женщина с картины стояла гордо, лишь кратко улыбаясь глазами. Волосы аккуратно завиты, и ни одна прядка не скрывает юное лицо с белоснежными щечками. Линии рук изображены с той самой изящностью и красотой, которой натурщица и обладала. Пышное платье занимало почти бóльшую часть портера, голова даже казалась непропорционально маленькой по сравнению с объемами буфов и юбки. Остальную часть картины занимал затемнённый фон гостиной.       — Ах, это не я! — воскликнула Микаса. — Я не так красива, вы обманщик.       — Нет, Микаса, я вас так вижу, — мужчина потянул девушку к себе за талию и крепко обнял со спины.       — Вы запомните меня такой? — тихо спросила девушка. — Может быть, вы оставите портрет у себя? Скажите отцу, что кошка разодрала, пожалуйста, не отдавайте отцу, он отправит его жениху. И вы… и вы меня забудете.       Леви развернул девушку к себе и заметил, как затряслись её губы.       — Я никогда вас не забуду, слышите? И не отдать портрет я не могу, вы же понимаете, — Микаса кивнула. — Однако.       Девушка в недоумении приподняла бровь, но не успела придумать ответ, как Леви развернул её и схватил за плечи. Подогнав сзади, он повел брюнетку в другую часть чердака, по направлению к зеркалу. Остановив сеньориту напротив него, мужчина снял с брюнетки простынь, что скользнула вниз и осталась на полу, открыв взору юную соблазнительную наготу.       — Я навсегда запомню вас такой, — вновь обняв Микасу за талию, произнес художник возле уха.       — Какое бесстыдство! — пролепетала девушка, закрыв лицо руками, а после подглядела за собой, образовав маленькую щель между пальцами. — Нарисуйте меня.       — Боюсь, я уже не вынесу видеть вас в том отвратительном платье снова, — хмыкнул мужчина, поцеловал тонкую шею.       — Не в платье, Леви! — смутилась девушка и тихо добавила. — А как тех нимф с ваших картин.       Леви с недоверием посмотрел на Микасу, чьи белоснежные щеки покрылись густой красной краской, и ему стало с этого так забавно, что захотелось поиграть с девушкой ещё — он продолжал молчать, лишь взглядом пожирал.       — Леви, вы правда столь недогадливы или притворяетесь?       — Хотите на очередном своем портрете быть обнаженной, словно Венера перед зеркалом?       — Коли вы так бескорыстно ставите меня наравне с Богиней, то почему бы и нет?       — Для меня вы выше всякого Божества.       — Буквально, — острый язык Микасы — это, право, нечто. Мужчина хмыкнул и дал своё согласие, пообещав к следующей их встрече прикупить побольше красок нежных тонов.