Стальной легион

Михель с большим трудом нашел себе тихое и уютное местечко. В том столпотворении, что царило на "Нерате", криговец чувствовал себя очень напряженно. Ему казалось, что стоит отвернуться, и в сочленение доспехов вонзится нож или голо-клинок. Но в последнее время у него начала очень сильно болеть голова. Настолько, что хотелось пробить ее чем-то острым. Или тяжелым. Хрупкая тишина, которую Михель с таким трудом налаживал в своей голове, разрушилась прахом при первом же шаге на борт кварианского корабля. В мысли криговца ринулась буря чувств и эмоций. Он отчаянно скрывал это. Он никому и никогда не рассказывал о своем уродстве, пусть оно и не было физическим. Он был эмпатом. Впервые Михель выяснил это еще давно, на Криге. Тогда он почувствовал эмоции солдата, которому на ногу упал тяжелый ящик. С тех пор криговец никому не говорил о своем дефекте. Ему было... Он не знал подходящего слова. Все-таки их обучали только войне, а не культурной речи. Хотя каждый криговец и знал высокий и низкие готики, эквивалент немецкого и вариацию инглика Терры, особо в изучение языков никто из них не углублялся. Да и зачем? Это ведь не поможет в борьбе с ересью или ксеносами... А тут с его плеч будто гора свалилась. Тут бесконечный океан чувств не исчезал, но будто отходил на второй план. Михель смотрел на прекрасную картину перед собой. В стеклянных колбах росли деревья. Криговец узнал, как называется эта растительность совсем недавно. И вспомнил, что дома, на Криге, он видел такие же. За последнее время личность Михеля очень сильно изменилась. Он делал много таких поступков, которых нельзя было объяснить. Например, тот момент, когда он через всю пустыню кинулся к имперцам сказать, чтобы те не стреляли. Он не мог это объяснить, но ему... Не хотелось, чтобы невинные, пусть и не люди, канули в небытие. В своем легионе его называли "ущербным" или "бракованным". Говорили, что его слишком долго в пробирке передержали. Хоть Михель и не сделал ни шагу назад ни в одной битве, он чувствовал. Ему не хотелось убивать и разрушать. Михель хотел вернуться обратно на Криг. Выстраивать там новую жизнь. Больше не наблюдать, как миллионы молодых парней навсегда уходят на войну. Работать, работать и еще раз работать, чтобы хотя бы на закате своей жизни увидеть хоть одно дерево вне колбы. Чтобы его потомки могли жить на зеленом Криге. Вдруг острые чувства ветерана уловили чьи-то легкие, как дуновение ветерка шаги. Михель поспешно поднялся и отступил в глубокую тень. В каком-то роде, тень была его единственной подругой. Верной и всегда готовой укрыть и выслушать. Ему нравилось стоять невидимым. Ему нравилось чувствовать то, что он хотя бы в чем-то лучше остальных. Смотря из тени и наблюдая за различными действиями, он представлял, как бы сложилась его жизнь, не попади он в Корпус и не родись на Криге. Многие легионеры Корпуса Смерти находили себе "друзей" среди предметов быта. Лазганы, боевые ножи, номерные жетоны, запасные противогазы – безделушки, в общем. Криговцы их буквально оживляли, вкладывали частичку своей души. И для них вещи и вправду оживали. Сначала комиссары запрещали такие вещи, но потом запрет был снят. Каждому солдату нужно выговориться. А как это сделать в Корпусе Смерти? Вот поэтому традиция сохранилась. Вдруг открылась дверь и на палубу вошла та самая девушка-ксенос, которая сидела вместе с братьями-армагеддонцами. Михель со всей силы вжался в стену. Ему почему-то... Ему не хотелось, чтобы его видели. В каком-то роде ему было... Криговец не знал слова, чтобы описать это чувство. Словно... Ему не хотелось показать свою ущербность. И не только как криговца, но и как человека тоже. Он не смог бы поговорить с ней ни на единую тему. Он просто не нашел бы слов, чтобы описать многие понятия. Да и ему не хотелось никому говорить, как он получил свое имя... А девушка тем временем... Аккуратно взялась за скулы маски и с тихим шипением сняла ее с себя. Михель понял, что стал свидетелем глубоко интимного момента, и хотел было бесшумно уйти, но странное чувство заставило его не сдвинуться. Девушка его до сих пор не видела, а он ее видел прекрасно. Странно, но ее лицо было поразительно похоже на человеческое. Единственным отличием были белые светящиеся глаза и что-то похожее на тоненькие, черные татуировки. А в остальном она была абсолютно идентична человеку. Эти тонкие черты, красивая, непорочная улыбка и глаза... Он в них просто утонул. Она была первой увиденной Михелем девушкой. В их легионе женщин не служило, а после боев на планетах их не пускали в города, чтобы не пугать людей. Девушка включила какое-то устройство на своей руке и убрала перегородку между комнатой и палубой с растениями. Войдя туда, она начала набирать какие-то команды на устройстве, изредка проводя тоненькой трехпалой рукой по листочкам растений и стволам различных деревьев. Михель, тихо ступая бронированными ботинками, вышел из тени. Подойдя к девушке со спины, он начал просто смотреть за ее движениями. Он хотел протянуть руки, дотронуться до шелка ее кожи, вновь посмотреть в ее глаза. На задворках его сознания моргала кнопка "Ксенос!", но криговец, казалось, забыл это. Почти неслышно запищал индикатор внутри противогаза, извещая об ускоренном сердцебиении. Лайди обернулась, но никого не увидела. Удивленно хмыкнув, девушка повернулась обратно и продолжила свою работу. А Михель вновь стоял в тени. Дотронувшись рукой до своего противогаза, он ничего не ощутил. Толстая перчатка глушила любые тактильные ощущения. Внезапно ему захотелось сорвать с себя кирасу, шинель, этот осточертевший противогаз и четырехгранную каску. Но криговец лишь тихо вздохнул и продолжил любоваться увиденным им чудом. Но ледяная оболочка, годами выстраиваемая комиссарами и верой в Императора, дала трещину.