Гори, гори, моя звезда

Проснувшись, Антон первым делом думает о том, что вообще зря он это сделал — спина и шея болят после сна на краешке дивана с миниатюрной жёсткой подушкой под головой, про звон в ушах лучше вообще умолчать. Он садится, широко зевая, и трёт глаза до того, что перед ними темнеет; потягушки устроить уже не получается — что-то очень странно и смачно хрустит, заставляя его поморщиться. Вот вам и «самый маленький в коллективе», вот вам и «пиздюк» — одно неосторожное движение, и можно будет веником собирать песок в совочек. Арсения рядом не оказывается, зато приятной неожиданностью становится манящий запах чего-то вкусного с кухни; Антону на мгновение кажется, будто их скандалы и расставание были страшным сном, но за окном по-прежнему белым-бело, а обручальное кольцо давно похоронено на дне шкатулки с прочими цацками. Антон делает глубокий вдох и медленный выдох, окончательно разгоняя сонную муть в голове. Ноги тоже явно не рады его подъёму; Антон даже не подозревал, что может хрустеть стопой, но всё однажды случается. Сонно жмурясь и зевая, он выплывает на кухню после короткой остановки в туалете и улыбается, заметив хлопочущего Арсения, мягко ворчащего на ведущих утреннего шоу. Антон будто вернулся в начало тёплого сентября, когда всё ещё было хорошо, а планы на жизнь состояли из просто и банального «быть счастливым с любимым человеком» — когда-то им с Арсением этого было достаточно. — О, ты уже проснулся, спящий красавец, — тянет губы в улыбке Арс, заметив его на пороге; у его глаз очаровательно расходятся морщинки, и Антон на мгновение подвисает, залипнув на нём. — Я испёк шарлотку. Антон в удивлении приподнимает брови, усаживаясь за стол. — Из чего ты её сделал? — спрашивает, не понимая, потому что ингредиентов для неё вчера на заказывал, а в закромах у Арсения мало что оставалось. — Ну не из топора явно, — тихо смеётся Арсений и ставит перед Шастом кружку с чаем, а сам продолжает неугомонно крутиться по кухне, только неясно, с каких пор у него снова шило в одном месте, если ещё совсем недавно у него едва хватало сил даже умыться, — сходил вот в магазин, подышал свежим воздухом. На улице сейчас так хорошо, почти как дома, в Омске. Антон глядит на него не мигая, затаив дыхание, и не узнаёт; за последние несколько месяцев Арсений стал другим, из солнца — выгоревшей спичкой, и сейчас к нему возвращается этот внутренний свет, так завораживающий всех вокруг, не дающий отвести взгляда. Неужели Антон своим присутствием вернул его к жизни — это же чушь. Он не мог, не после всего, что между ними было, но вдруг… Может, и не стоит ему сейчас уходить? — Арс? — зовёт он мужа и вздрагивает от звука собственного голоса, так странно задушенно он звучит. Арсений оборачивается к нему, и небесная синь его глаз уже не такая бледная и промёрзшая, как пару дней назад. — Где… где шарлотка? — выдавливает кое-как, растеряв все мысли. — Ах да, — Арсений бурлит смешинками, и у Антона теплеет в груди, — я же поставил её остывать, сейчас. Арс ставит перед ним форму с пирогом, уже порезанным на части, и выдаёт чайную ложку; сам, правда, остаётся в стороне, потягивая кофе из чашки. Антон не настаивает — у Арсения сложные отношения со сладким, и заставлять его есть Шаст не будет. Сам он охотно отламывает кусочек, только сейчас понимая, как соскучился по арсеньевской стряпне; готовить Арс не то чтобы любил, но всякий раз краснел, когда Антон его нахваливал, уплетая за обе щёки. — М-м-м, очень вкусно, — тянет Антон довольно, запивая шарлотку чаем, и Арсений мягко улыбается, кивнув. Ему этого достаточно. — Сварить на обед борщ? — спрашивает вдруг Арс, звякнув чашкой об столешницу, как что-то само собой разумеющееся. Будто Антону не уезжать через несколько часов. — Хоть поешь нормально, всё равно тебе ещё с дверцей и ножами разбираться, — добавляет с долей доброй насмешки, и Антон стонет, совершенно забывший об этом; Арсений только смеётся и подходит мягко потрепать его по волосам, которые и так торчат во все стороны. — Да я же пошутил, ты чего? — Не, не, Арс, — качает головой Антон, серьёзно глянув на него снизу вверх. — Я же обещал, а раз обещал, значит сделаю. — Ладно, — вздыхает Арсений, закатив глаза, — хочешь побыть альфой в этом доме, флаг в руки. — Я всё ещё твой альфа, — фыркает Антон в ответ, — пусть и только юридически, но… — Антон, не смеши меня, — Арсений хмурится и складывает руки на груди. — Не я, блять, радостно поскакал подавать на развод… — Но ты первым меня бросил! — расходится Антон, чувствуя, как внутри кипит возмущение. — И правильно сделал, видимо! — наседает Арсений, и Шаст в первый миг растерянно хлопает глазами, не понимая, почему они вообще ссорятся, но воспоминание о прошедшей ночи мгновенно его перещёлкивает. — Тогда нахуя нужно было отказываться от презиков вчера?! — почти рычит он, сжав кулаки. — Так сильно меня терпеть не можешь, что решил попрекать ещё одним ребёнком?! Он лишь секундой позже понимает, что сказал, и гнев схлынивает, оставляя после себя лишь сосущую пустоту. Антон не смотрит на Арсения, боясь его реакции, до последнего прожигает взглядом свой остывающий чай. — Я был у врача пару месяцев назад, — тихо говорит Арсений, и Антон поднимает на него глаза, чтобы увидеть лишь его затылок и сгорбленную спину — догадывается, что тот скажет, и потому встаёт из-за стола, делает к нему несколько неуверенных шагов, — после того выкидыша я бесплоден, Антон. Антон сокращает оставшееся между ними расстояние и крепко обнимает Арсения — прижимает к своей груди и целует в макушку. Тот никак не реагирует, лишь тихо вздыхает, и Антон чувствует себя таким безмерно виноватым перед ним. Проклюнувшаяся было в Антоне надежда, что он ещё может вернуться к Арсению, что они могут попробовать завести ещё одного ребёнка, испаряется, как туман — другого шанса у них уже не будет. — Пойду посмотрю шкаф, — шепчет Шаст в Арсову шею, отыскав в этом повод оставить его ненадолго в покое; Антон, конечно, мог бы уехать, его никто не держит — но бросить Арсения сейчас кажется самым страшным предательством, на которое он только может пойти. Он дожидается молчаливого кивка и только после этого разжимает объятия.

***

Правда, до шкафа у Антона руки так и не доходят; сначала он решает хоть немного разгрести бардак, чтобы перестать спотыкаться — грязные вещи уносит в стирку, прочее же собирает на подоконнике, давая Арсению возможность самостоятельно разложить всё по своим местам. Затем он принимается за кровать — снимает засалившееся постельное бельё, вытряхивает крошки, переворачивает матрас и взбивает подушки; удивительно, как Арсений вообще умудрялся здесь спать. Заправить постель оказывается не менее весёлым занятием, потому что в одиночку надевать на матрас натяжную простыню, которая постоянно соскальзывает, напоминает скорее пляску с бубном, перемежаемую матами. В последнюю очередь он расставляет разбитые фоторамки, стараясь не особо рассматривать сами фотографии. На них ничего особенного на первый взгляд, но каждая из них — осколочек их с Арсением общих счастливых воспоминаний, которые сейчас отдаются лишь нытьём в груди. Оттягивать момент больше не получается, и Антон возвращается к той самой дверце, которую обещал починить ещё с лета, но так и не нашёл времени. В первую очередь Антон осматривает петли, прикидывая, в них ли проблема; с кряхтением садится на корточки, чтобы посмотреть нижнюю, и его взгляд вдруг привлекает большая коробка, которой раньше там не было — интересно, что Арсений решил убрать в пыльный угол старого шкафа? — Арс! — зовёт Антон, думая сначала просто спросить, вдруг там что-то, что лучше не видеть, мало ли, но Арсений не отзывается, и Шаст вытягивает коробку на свет божий, удивляясь её тяжести. — Не подписана, не заклеена, странно… Он всё ещё раздумывает, стоит ли позвать Арсения, неуверенно раскрывает клапаны коробки и вглядывается в содержимое. Сердце замирает где-то в горле — на него стеклянными пустыми глазками глядит уложенный сверху плюшевый зайчишка, обнимающий морковку. Антон играл с ним в детстве, только теперь у него надёжно пришито ухо и пахнет от него не стариной и пылью, а цветочным кондиционером. Шаст откладывает его в сторону, старательно усаживает, но зайка всё равно заваливается назад. Следом он вытаскивает крохотную, почти кукольную кофточку, разглаживает её на своих коленях, и только тогда на него наконец сваливается осознание — это приданое его так и не родившегося сына, все те вещи, что они с Арсением успели купить или взять у родственников. Антон разглядывает узор из зверят на распашонке, сжимает её в руках и чувствует, как в горле встаёт ком. Он лезет дальше, натыкаясь то на крохотные варежки-царапки, то на кубики в сетчатом мешочке, то на погремушки; находит даже своих резиновых зверят, о которых в шесть месяцев чесал дёсны. Всё в этой коробке дышит предвкушением скорой встречи со своим маленьким хозяином — встречи, которой никогда не суждено случиться. Антону вспоминается, как Арсений светился от счастья, протягивая ему положительный тест на беременность и влетая в крепкие объятия; как они специально летали в Воронеж, чтобы сказать маме; как после очередного узи они без раздумий выбрали имя, узнав, что у них мальчик — Артёмку любили и ждали с первого дня, но он всё равно ушёл, оставив после себя лишь разбитое сердце Арсения и кошмары Антона, наполненные кровью. Он как раз должен был родиться в конце декабря. Взгляд Антона мутнеет от подступающих слёз, и он медленно садится на пол, совершенно потерянный, только сейчас в полной мере осознавший, что потерял ребёнка — не абстрактную возможность стать отцом, к чему он не то чтобы был готов, а свою частичку, которую мог бы сейчас качать на руках; живую, настоящую, тихо сопящую во сне или недовольно хнычущую, но всё равно родную. Антон и сам не замечает, как начинает дрожать, скукоживается весь, прижимая измятую уже распашонку к груди, и ревёт, как мальчишка, горько, навзрыд, оплакивая своего сына, которого он потерял, не успев ни увидеть, ни хотя бы почувствовать. — Антон, ты меня звал? — раздаётся голос Арсения, но Антон едва ли его слышит, поглощённый горем. — Ох боже… Арсений больше ничего не говорит, не пытается успокоить или уколоть, лишь опускается на пол рядом, устраивает руку на спине Антона, а сам тычется носом ему в шею, позволяя плакать, выражая безмолвную поддержку — и Шаст бессознательно её принимает, прижимается к Арсению крепче, не в силах успокоиться. — Ты тоже его любил, я знаю, — шепчет Арсений, поглаживая Антона по спине, а тот не в состоянии даже кивнуть, продолжая цепляться за мужа и находя в нём так необходимую сейчас опору, обретая наконец покой. Они сидят так ещё некоторое время, пока Антон наконец не успокаивается, затихнув, и не отстраняется от Арсения первым, виновато поглядывая на него исподлобья, что развёл здесь истерику. Арс мягко ему улыбается, утирая последние слёзы, и целует в лоб, ладони устроив на поникших плечах. Антон хочет что-то ему сказать, поблагодарить, но слов не находится, голова после такого эмоционального всплеска совершенно пуста; вместо этого он подаётся вперёд, чтобы накрыть губы Арсения собственными и увлечь его в поцелуй. В первые мгновения Арс оцепеневает, затаив дыхание, сильнее сжимает плечи Антона, но не даёт ему прекратить — ловит его губы сам, целуя уже осознаннее и серьёзнее, чем вчера вечером. — Арс… — тянет Антон беспомощно, сведя брови и пытаясь уловить его реакцию, но Арсений только приглаживает его растрепавшиеся кудряшки. — Пойдём, я там борщ сварил, — говорит тихо, осторожно забрав распашонку из его рук и вернув в коробку. Антон лишь кивает и подхватывает плюшевого зайца с собой, прежде чем уходит следом за Арсением. В кухне немного душно из-за работающей плиты, и Антон приоткрывает окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Арс тем временем разливает борщ по тарелкам, напевая себе под нос, и Антон невольно засматривается на его спину, устроившись на стуле. В руках он продолжает вертеть найденного зайчишку, дёргает его за ухо и решает разрядить тишину между ними, нарушаемую лишь тиканьем часов и далёкими звуками с улицы. — Это ты починил зайчика? Арсений оборачивается, и его ясный взгляд теплеет только больше. — Да, — отвечает мягко и ставит тарелки на стол, упорно стараясь не пролить, — нашёл его на дне коробки, которую нам собирала твоя мама. Если хочешь, можешь его забрать. Антон мгновенно сникает, растерянно хлопает глазами, глядя на мужа — после того поцелуя он был уверен, что Арсений попросит его вернуться, если не сразу, то хотя бы даст им шанс, пусть даже у них не будет собственных детей, это не так критично. Теперь же непонятно, стоит ли вообще заводить разговор об этом. — Да не, зачем он мне, пусть остаётся с остальными вещами, — отмахивается Антон нарочито небрежно и принимается есть, усадив зайца на стол, чтобы развеять возникшую неловкость. Арсений садится с другой стороны стола, придвигает к себе тарелку и тихо вздыхает; зачерпывает немного наваристого бульона, но тут же опускает ложку, утопив её в борще. — Ты скоро поедешь? — спрашивает, будто делает шаг навстречу пропасти. — Так хочешь, чтобы я свалил? — язвит Антон, умяв уже чуть не половину тарелки, настолько он успел проголодаться. — Антон, — цокает Арс недовольно, нахмурившись, и Шаст фыркает, не собираясь ничего говорить. Если надо, он уедет, хоть и вопреки своему желанию. — Я только хотел спросить… — продолжает Арсений уже тише и неуверенней, очевидно подбирая слова. — Ты не останешься? Антон поднимает глаза от тарелки, которую наклонил, чтобы зачерпнуть остатки супа, и замирает при виде проблеска надежды во взгляде мужа, хочет уже ответить согласием, как тот добавляет, уже куда ровнее и спокойнее: — Ты так и не сделал дверцу, да и ножку торшера починить бы, чтобы не качалась… Антон только кивает, помрачнев, и резко поднимается с места, чтобы закинуть грязную тарелку в раковину и уйти, захватив с собой зайца. Какой же он идиот, просто феерический, раз на полном серьёзе думал, что случайный перепих спасёт его брак, который он сам же и разрушил; закончит здесь и уедет ночью. Больше они с Арсением не разговаривают — тот ходит из комнаты в комнату бесцельно, моет посуду, надолго запирается в ванной, пока Антон ищет инструменты по всем шкафчикам, практически готовый сдаться, как вдруг обнаруживает их в пыльном углу кладовой на коробках с летней обувью. Сначала на него ожидаемо падает торшер, и он материт весь свет (буквально и метафорически), потому что долбанная лампа не хочет с ним сотрудничать уже который год. До шкафа он добирается только спустя несколько часов, успев за это время сделать небольшую перестановку в гостиной, собрав своим телом всю пыль по углам, поточить ножи, прочистить раковину на кухне и заодно заклеить пару Арсовых зимних ботинок, раз уж начал разбираться со всем, накопившимся здесь за несколько месяцев его отсутствия. Коробку к тому времени Арсений уже задвинул обратно, и Антон лезет в шкаф, чтобы вернуть зайца на его законное место. Закончить бы поскорее со всем этим и уехать, как он изначально и планировал несколько дней назад, чтобы больше не возвращаться — после нового года, возможно, подыщет себе другую квартиру, начнёт знакомиться с омегами, доведёт до конца развод и позволит Арсению жить дальше. Так им обоим будет легче — без надежды, без пташкой трепещущего «а что, если». Только понять бы, как быть счастливым без него, но с этим Антон как-нибудь разберётся, четвёртый десяток пошёл, как-никак — не маленький уже. Арсений всё время маячит где-то у него за спиной, заканчивая с уборкой, выгребает мусор с рабочего стола и разбирает наваленные Антоном на подоконник вещи. Между ними всё та же напряжённая давящая тишина, отчего Шаст торопится, подтягивая петли, и заканчивает довольно быстро, но не успевает даже звонко защёлкнуть крышку ящика с инструментами, как сзади раздаётся тихое: — Останься. Антон оборачивается, чтобы увидеть сидящего на постели Арсения — вновь потухшего и посеревшего, будто его утреннее состояние было лишь мимолётным сном или приступом внезапного счастья, теперь сошедшего на нет. — Я уже починил всё, — коротко отвечает Антон, закрывая ящик с инструментами, старательно избегая взгляда мужа. — А как же я? — выдыхает Арсений с лёгкой дрожью, и Антон уже думает, что ответить, как в спину ему прилетает ещё тише: — И как же ты сам? Шаст молча поднимается на ноги, подхватывает инструменты и выходит, чтобы дать себе лишнюю минутку, ему нужно всё это переварить и решить с самим собой; стоит ли рискнуть, начать с чистого листа, помочь Арсению выбраться из его подавленного состояния и самому обрести покой, стоит ли оставаться ради призрачной возможности вернуть упущенное счастье. С каждым шагом Антон всё больше понимает — не сможет уйти, пока Арсений его ждёт. Тогда он был слишком зациклен на себе, чтобы это понять; сейчас для него нет более прозрачной аксиомы. — Арс? — зовёт он, вернувшись в спальню, и находит Арсения лежащим на кровати и поджавшим колени к груди. Он не откликается на зов Антона, никак не реагирует, и Шаст подходит ближе, опускается рядом, невесомо целует в шею, одну руку устроив у него на талии. — Арс, ну. — Баранки гну, — бурчит Арсений, укладываясь на спину, и глядит на Антона снизу вверх своими печальными омутами. — Что ещё скажешь на прощание? — Подвинься, — только и смеётся Шаст, самостоятельно двигая Арсения чуть в сторону, и нагло укладывается рядом, жарко дышит в тёмные волосы. — Я не уйду. — А я и не отпущу, — шепчет Арсений, уютно устраиваясь щекой на его груди и блаженно улыбаясь. Антон обнимает его крепче, целует в макушку и думает лишь о том, что не хочет знать, что случится потом; завтра они могут вновь разругаться в пух и прах, окончательно став врагами, но сейчас это не имеет значения. Важен лишь ласковый Арсений в его руках и то робкое пугливое счастье, которому они решили дать шанс. Антон впервые за долгие месяцы спокойно засыпает, ткнувшись в тёмную макушку.