***
Найти Каунисвеси оказывается не так уж сложно. Йоонас слишком хорошо знает своего друга, чтобы ошибиться. Когда тому плохо, он абстрагируется от всего и всех и сбегает в самое тихое из мест замка, чтобы побыть наедине с собой. Чаще всего этим местом оказывается астрономическая башня. Потрепанный стычкой с пожирателями гриффиндорец еще с середины винтовой лестницы замечает замершую у ограждения фигуру, облаченную в темно-синюю мантию, и потому сбавляет шаг, не решаясь сразу же привлечь внимание. — Алекси, — тихо зовет он, осторожно приближаясь к парню со спины, — ты в порядке, малыш? Кажется, один простой вопрос друга ломает хрупкое спокойствие Каунисвеси. Плечи того сразу же вздрагивают, а с губ срывается судорожный вздох. Порко спешно обнимает когтевранца поперек торса и опускает подбородок на его плечо. — Я так испугался за тебя, — шепчет он, вцепляясь пальцами в рубашку под мантией парня, — ринулся следом за вами, но было уже поздно… Брюнет порывается ответить, однако издает лишь жалкий всхлип и, резко обернувшись к гриффиндорцу, утыкается носом в его теплую щеку. — Его зовут Йоэль, — шепчет Алекси, даже не поднимая взгляда на Порко. — Йоэль… — эхом повторяет блондин, крепче сжимая парня в объятиях, — Й. Х. — Йоэль Хокка. Как же я не сообразил… — Постой. Ты его знаешь? — широко распахнутые голубые глаза брюнета устремляются на задумавшегося Йоонаса. — То есть… откуда?! — Он выпускник прошлого года, — усмехнувшись, отвечает гриффиндорец, глядя в такое близкое сейчас лицо Каунисвеси, — та еще заноза в заднице. Но я совсем не вспоминал о нем, если честно. — Йон, а ты можешь… — запинается Каунисвеси, смущенно поджав губы, — рассказать о нем что-то? Блондин кротко кивает, осторожно отстраняясь от когтевранца, и накрывает ладонью его прохладную руку. Он понимает, как это может быть для него важно. Тем более, что Порко и впрямь может помочь ему узнать своего соулмейта немного лучше. — Если хочешь, я мог бы даже показать. Правда для этого придется пробраться к омуту памяти.***
Парням везет. Профессора Макгонагалл на месте не оказывается — Порко справедливо решает, что она может быть занята выяснением деталей налета Пожирателей Смерти на школу. Друзьям удается пробраться в директорский кабинет замеченными. — Уверен, у нас будут проблемы из-за этого, — отмечает Каунисвеси, когда блондин подталкивает его к заветной чаше. — Мы, кажется, для тебя это делаем, нет? — усмехается Порко, вынимая из-под мантии палочку и взмахивая ей у виска для поимки нужного воспоминания. — Не дрейфь, малыш. Нить воспоминаний оказывается скинута Йоонасом в омут памяти, и Алекси уже не находит в себе сил противостоять соблазну узнать о Йоэле чуточку больше — он окунается под воду. Воспоминания Йоонаса переносят Каунисвеси на три года ранее. Он оказывается в уже хорошо знакомом кабинете защиты от темных искусств. То оказывается время, в которое Хогвартс принимал турнир трех волшебников, а дисциплину вел великий мракоборец Аластор Грюм. Странно наблюдать за этим теперь, зная о том, что в самом деле им был вовсе не он, а обращенный в него зельем Барти Крауч-младший. Однако Алекси жадно наблюдает, стремясь найти того, чье лицо никогда прежде не видел. Лишь глаза. Бледно-голубые глаза, похожие на лед. — Итак, кто-нибудь назовет мне заклятия, являющиеся непростительными? — повторяет свой вопрос Грюм, наблюдая за испуганными его напором учениками. Среди учеников когтевранцу знакомы многие лица. Конечно, сам Порко, золотое трио, члены отряда Дамблдора и младший Малфой. Именно сидящий за одной партой с последним парень в форме Слизерина уверенно вскидывает руку, желая ответить на поставленный вопрос. — Мистер Хокка, полагаю, — ухмыляется Грюм. — Наслышан о ваших успехах в защите от темных искусств. Не составите мне компанию? — Почту за честь, профессор, — откликается парень, поднимаясь из-за парты. От внимания Каунисвеси не укрывается то, как рука Хокка, явно ранее находившаяся на бедре Малфоя, едва уловимо с него соскальзывает. От этого жеста Алекси невольно вздрагивает, ощущая неприятный укол ревности. Когда слизеринец проходит к первым партам, чтобы поучаствовать в демонстрации заклинаний, у Каунисвеси появляется возможность как следует рассмотреть его. И, черт возьми, когтевранец соврал бы, если бы сказал, что тот некрасив. Напротив, у него оказались выразительные, ровные черты лица, обрамленные спадающими до плеч светло-русыми волосами, поджарая фигура и высокий рост. Строгая форма на нем, признаться, выглядела слегка нелепо. Парень явно не был слишком опрятным. Об этом говорили спутанные пряди волос, распахнутая до ключиц рубашка с ослабленным на ней небрежно повязанным галстуком и покрытые еще не зажившими ранками пальцы, явно погрызенные им на нервной почве. Каунисвеси не сдерживает улыбки. Чисто внешне Йоэль абсолютная ему противоположность. Настоящий хаос на фоне образцового порядка. Однако улыбка сползает тотчас, как Хокка без всяких колебаний начинает рассказывать о заклятиях. — Все три заклятия, о которых я расскажу, караются заключением в Азкабан, потому их и называют непростительными. Первое из них — это империо, подчиняющее волю. Человек, подверженный его воздействию, не способен противиться приказам мага, наложившего на него заклятие. Понять, что он действует не по своей воле, почти невозможно… Впрочем, — замолкает он, взглянув на то, как профессор применяет империус к пауку, — воздействию этого заклятия подвергаются все живые существа, за исключением разве что тех, что имеют природную защиту. — И кто же это? — доносится робкий вопрос от побледневшего от страха за несчастное насекомое Невилла. — Не пауки, — усмехается Хокка, — фениксы, драконы, возможно, кто-то еще есть, но я не уверен. — Неужели этому заклятию нельзя противостоять? — с вызовом интересуется Йоонас, обращая на себя внимание замершего в стороне Алекси. — А ты соображаешь, Порко, — хмыкнув, отмечает слизеринец. — В самом деле, сильные маги с достаточной волей способны на это или же могут сбросить с себя его воздействие спустя продолжительное время. Но лично мне такие случаи неизвестны. — Удивительно, — фыркает гриффиндорец, резко откинувшись спиной на стул. Профессор Грюм времени не теряет и, даже не дождавшись рассказа Хокка о следующем заклятие, накладывает на паука круциатус. — Может быть, расскажешь о том, что с ним происходит? — подгоняет слизеринца Аластор. — О, — вдохновенно вздыхает Йоэль, — он испытывает страшную, почти нестерпимую боль. Как будто все кости в теле ломаются одновременно, кровь кипит в венах и… — он запинается и бессознательно потирает шею, точно вспомнив о действительно неприятных ощущениях. — В общем, заклятие круциатуса способно заставить человека молить о пощаде и возможности дать ему, наконец, умереть. Для того, чтобы оно сработало, мало произнести заклинание. Нужно еще и искренне наслаждаться причиняемой болью. — Видно, ты в этом хорошо разбираешься, — вновь возникает Порко. — Наконец, убивающее заклятие, авада кедавра — мгновенная смерть без всяких мучений, — взглянув на убитое вслед его словам Грюмом существо, оживленно продолжает Хокка, не удостоив докучающего гриффиндорца и взглядом. — Впрочем, оно способно воздействовать даже на неживые предметы и разрушать их вплоть до полного уничтожения. Контрзаклятия, кстати, нет, но есть возможность отразить его, — выдержав паузу, он добавляет, — в некоторых случаях. Как и в случае с круциатусом, маг, применяющий его, должен действительно желать оппоненту смерти и, конечно, иметь неимоверную силу. О каждом из непростительных заклятий Йоэль рассказывает так подробно и правдоподобно, что у Каунисвеси не остается сомнений — тот, несмотря на юный возраст, совершенно точно видел, как их применяют, а может быть даже использовал их сам. Увлекшись своими размышлениями, Алекси не сразу ощущает, как воспоминание Йоонаса улетучивается, возвращая его в реальность. Прежде чем вынырнуть из него окончательно, он вновь вглядывается в лицо заговорившего о чем-то с Грюмом слизеринца, стараясь впечатать в память все его черты, будто зная о том, что увидеть их ему доведется совсем не скоро, если доведется вообще. Вынырнув из объятий омута, Каунисвеси некоторое время сохраняет молчание, вглядываясь в переливающуюся в чаше жидкость. Слишком много чувств захватывают его в свой плен, не давая вернуться в реальность. — Почему именно это воспоминание? — медленно моргнув, точно сбросив марево, интересуется брюнет. — Не подумай, что я нарочно выбрал нечто подобное. Просто то был единственный раз, когда мы так близко пересекались, — пожимает плечами Порко. — Он пришел за компанию с Малфоем и, думаю, мог что-то знать о плане Крауча или даже содействовать ему. В противном случае, что еще старшекурснику было там делать? В остальных же случаях я видел его лишь на квиддичном поле. Он был ловцом у слизеринцев, прямо как ты сейчас. Вопреки хаосу, царящему в голове, Каунисвеси не сдерживает кроткой улыбки. Такие мелочи, как то, что Хокка был в команде по квиддичу, напоминают ему о том, что тот не только подручный монстр Волан-де-Морта, но и обычный парень с такими же простыми, как у друзей когтевранца, интересами. — Каково было оказаться с ним рядом? — искренне интересуется Порко, надеясь выведать у друга хоть что-то, что успокоит его болящее от бесконечных переживаний сердце. — Странно, — теряется от вопроса блондина Алекси, — и страшно, и спокойно одновременно. Не могу описать, — он замолкает, отстранившись от омута, и с трепетом касается инициалов на запястье — так же, как это сделал приспешник. — Йоэль попросил прощения за то, что это именно он… — Ты веришь ему? — уточняет Порко, тоскливо улыбнувшись при одном взгляде на зачарованного меткой на своем запястье парня. — Да, Йон, — задумчиво откликается Каунисвеси, — д-да, я верю.***
Несмотря на желание остаться этой ночью в одиночестве, Йоэль сдерживает данное Драко слово и не оставляет его одного. Знает, что тот сойдет с ума после всего случившегося, если он не окажется рядом. За те несколько лет, что Хокка провел с младшим Малфоем, он хорошо научился его чувствовать. Так что и теперь для него не секрет — тот судорожно ищет ответы на собственные вопросы, которым никак нет конца. Вопросы, появлению которых поспособствовал он сам. В покоях слизеринца полумрак. Свет источают лишь свечи, плавящиеся в канделябрах на прикроватных столиках. Сам же Драко обнаруживается на постели, отвернутым к стене. — Извини, что так поздно, — тихо обращается к парню Хокка, аккуратно усаживаясь на кровать у его бока. — Нужно было зайти к Северусу по кое-какому вопросу. — По вопросу о Каунисвеси? — надломленно шепчет Малфой, даже не взглянув на старшего Пожирателя. — Нет, вовсе не о нем, — пытается соврать Йоэль, сам не понимая, зачем. — Не лги мне, — резко обернувшись на парня, шипит Драко. — Мне плевать, что подумали отец и Долохов, я-то знаю, что ты хотел его защитить. Так почему же, Йоэль? Какое тебе дело до этого жалкого полукровки? Хокка пропускает едкий комментарий мимо ушей, отметив для себя лишь новый факт о мальчике. Чистота крови никогда не играла для него особой роли. Северус, самый близкий человек, заменивший ему отца — полукровка. Разве это хоть сколько-нибудь умаляет его таланты и достоинство? Ничуть. Пожирателю становится интересно, какая же у Алекси семья. Когтевранец походит на ребенка большой любви, выросшего в понимании и заботе. Йоэлю хочется верить, что он не ошибается. Размышления о родителях парня заставляют его бессознательно очертить пальцами инициалы, кроющиеся под черной меткой на руке. Это не оказывается незамеченным Малфоем. — Что это, Йоэль? — испуганно спрашивает Драко, глядя стремительно заполняющимися слезами глазами на запястье Хокка. — Что это, черт возьми? Как давно? Почему ты мне не сказал?! Тяжело вздохнув, Йоэль прячет запястье под рукавом мантии и честно отвечает: — Я-я… сам узнал совсем недавно. — Насколько недавно? — губы Малфоя вздрагивают в бессмысленной попытке скрыть боль. — На днях, — признается Йоэль, пряча взгляд. — Клянусь, я собирался сказать тебе, но подходящего момента просто… — Не было, конечно, — шепчет блондин, накрывая лицо ладонями. — Каунисвеси, серьезно? Жалкая серая мышь, вечно прячущаяся за спинами таких же жалких друзей. — Ты ведь совсем не знаешь его, — вспыхивает тут же Хокка. — А ты?! — нападает Драко в ответ. — Ты-то много знаешь? Может, тогда ты в курсе, что он, как и вся его компания, намеревается стать аврором, чтобы истреблять таких, как мы с тобой? Что его сестра погибла от рук наших соратников? Что он ненавидит, слышишь, Йоэль, презирает всех темных магов? В спальне повисает гнетущая тишина. Старший Пожиратель оказывается загнан в угол вопросами младшего. Конечно, ничего из этого он не знал, но, тем не менее, понимал, что Алекси не примет его с распростертыми объятиями и, более того, может, даже будет первым в очереди среди желающих упечь его в Азкабан. — Ты не изменишь своего прошлого, Йоэль, — продолжает Малфой, обнимая Хокка со спины и мягко поглаживая ладонью по крепкой груди. — Он никогда не сможет полюбить тебя с этой тьмой внутри, как это сделал я, неужели ты не понимаешь? Шумно сглотнув, старший приспешник прикрывает глаза, позволяя слезам скатиться по своим щекам. Последний раз он плакал еще в детстве, но обжигающие своей правдивостью слова Драко не оставляют ему шанса сдержаться. Алекси не представляет, какой ужас кроется за маской Хокка. Не только за той, что он носит на изуродованном лице, но и за той, что прячет такую же уродливую душу. Из мыслей вырывают настойчивые поцелуи. Дрожащие пальцы Малфоя убирают спутанные волосы парня на одно плечо, открывая второе своим истосковавшимся по этому телу губам. — Никто не полюбит тебя и на толику так же сильно, — продолжает шептать слизеринец, вновь потянувшись к груди, но на этот раз для того, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке, — а я без ума от тебя, Йоэль, будто одержимый. Старший Пожиратель жмурится, мысленно умоляя себя засунуть эту внезапно выскользнувшую слабость обратно в клетку своего разума. Туда же, где он так отчаянно хочет запереть мысли о юном мракоборце с самыми красивыми глазами, но не может. — Забудь о нем, — не унимается младший Малфой, уже стаскивая с плеч парня мешающую рубашку и обнажая его спину своим поцелуям, — пожалуйста, Йоэль… Чертов разум идет наперекор словам Драко. Играет с Хокка, измывается над ним, подкидывая все более и более реалистичные картинки того, черты чьего лица он теперь не в силах забыть. А тело, взбудораженное этой сладкой фантазией, не в силах противиться, напротив, загорается в каждом новом месте, затронутым нежной рукой. И слабость, та самая слабость, что так и не оказалась заперта на замок в закромах темницы души Йоэля, подавляет его волю окончательно, вынуждая отдаться этой ласке вкупе с образами Алекси, неустанно мелькающими в голове. Руки когтевранца ловко разбираются с молнией на брюках и, приспустив тугую резинку боксеров, освобождают налитый кровью член. Тонкие пальцы захватывают в свой плен чуть влажную головку и размазывают предэякулят по всей длине, побуждая Хокка толкнуться навстречу умелым движениям. Дыхание перехватывает от правдоподобности порождаемых воображением мыслей. Однако желания рассеивать их не возникает ни на секунду — Йоэль позволяет себе забыться, ощущая, как парень проскальзывает под рукой и, склонившись к паху, обдает его член горячим дыханием. Ладонь Хокка оказывается аккурат на темноволосом затылке когтевранца. И он не преминет возможностью запустить пальцы в чуть жестковатые пряди, мягко собрать их в кулак и подтолкнуть нежные губы к жаждущей их внимания головке. Несдержанный стон срывается с губ Йоэля тотчас, как горячий язык впервые проскальзывает к основанию. Вряд ли он когда-либо был в той же степени чувствительным, как сейчас. Однако в эти минуты нечто, носящее имя Алекси, доводит его до фактически животного исступления, заставляя полностью забыть, что парня, доставляющего ему такое невозможное удовольствие, зовут совсем иначе. Когда влажные губы вдруг исчезают, Хокка не сдерживает разочарованного вздоха. Однако прежде чем сладкая иллюзия успевает разрушиться, их сменяет жаркая узость юного тела. И он едва не задыхается, вцепляясь пальцами в нежные бедра до синяков на фарфоровой коже. Мальчишка громко стонет, двигаясь навстречу, будто полностью игнорируя боль от резкого проникновения. Старший Пожиратель словно совсем забывает о том, как звучит голос его любовника, который он привык слышать едва ли не каждую ночь кряду. И это забвение пьянит, позволяя фантазии рисовать все более и более сладкие картинки с участием когтевранца. Развязный поцелуй подводит Хокка к развязке. Прежде его хватало на всю ночь, но не с ним. С Алекси все иначе. Он уничтожает выдержку приспешника Темного Лорда своим юным гибким телом и сладкими, бесстыдными стонами, своими движениями на его пульсирующем в предвкушении кульминации члене. Сжимая покрытое испариной тело в своих объятиях, Йоэль входит глубоко внутрь и кончает, срывая собственный голос на ставшем известным лишь несколькими часами ранее имени и оставляя его неуслышанным. Нега отпускает не сразу. Старший Пожиратель, истязая себя, плавно толкается в тело младшего, выбивая из того протяжный стон и порцию спермы, брызнувшую на их плотно прижатые друг к другу торсы. Это отрезвляет. Отрезвляет чужой голос и совершенно не свойственное, как Йоэль вдруг осознает, поведение. Он распахивает глаза. В его руках оказывается вовсе не юный брюнет с искрящимися добротой взглядом и кроткой улыбкой, вызывающий одним своим видом желание любить и оберегать, а забитый самой судьбой и собственной семьей Пожиратель. Отчаявшийся и сдавшийся, как и сам Хокка. Эйфория, подстегнутая осознанием, отпускает очень быстро. Старший приспешник едва удерживается от того, чтобы сию секунду не столкнуть Драко на пол. Однако тот точно оказывается слеп к этой его реакции: ластится к его груди и тянется за новым поцелуем — Хокка отшатывается. — Йоэль… — неверующе выдыхает Малфой, наблюдая за тем, как парень набрасывает на плечи рубашку и спешно ее застегивает. Тот замирает, оборачиваясь на слизеринца и, протянув руку к его лицу, накрывает ладонью щеку, тихо шепча: — Прости, если ты чувствуешь что-то, но я… — он качает головой, отводя взгляд от стремительно заполняющихся слезами серо-голубых глаз, — я больше нет.