Сборник драбблов "Жизнь и её пороки"

      Я стою на самом краю. Подо мной сплошная серость. Мегаполис со своими проблемами и правилами, которому нет дела, стоит ли сейчас девушка двадцати лет на краю или нет. Носки туфель будто парят в воздухе, и я знаю, что за малейшим движением следует неминуемое падение. Дальше всё по сценарию.       Полет. Крик. Смерть. Неизвестность.       И почему-то больше всего меня тревожит предпоследнее. Умирать больно? Больнее, чем жить?       Ответ мне уже известен.       Ветер треплет мои волосы и бьёт в лицо, будто не хочет, чтобы я смотрела туда, вниз. По щекам течёт тушь. Косметика тихо умирает от моих горючих слёз, что так не к месту колют лицо из-за леденящего ветра.       Глупо, правда? Зачем молодой девушке стоять здесь, на пятьдесят втором этаже, и думать о смерти?       Честно, я не знаю, почему тут стою. Хотя, нет, знаю. Но это банально до неприличия. В один день мне сказали, что мой парень спит с моей лучшей подругой. И она беременна. От него. Кто сказал? Удивительно, но моя лучшая подруга. Правда, она душка?       Самое ужасное, что я тоже беременна. И, как ни странно, люблю его до безумия. Будет он плакать, когда меня не станет?       Истеричный смех звенит в воздухе. Если бы он хоть чуточку меня любил, я бы тут не стояла.       А что дальше? А дальше обычный сценарий. Крик, смерть, неизвестность.       И меня гложет последнее. Что там, после смерти? Пустота? Ад? Вечная агония? Черный экран с надписью «game over»?       Смешно. Будто бы знание облегчит мою участь.       Я пошатываюсь, уже норовя упасть, но удерживаю равновесие. Да оказывается я трусишка! Хотя, кого я обманываю. Я всегда была трусом. И то, что я тут стою, уже что-то паранормальное.       — Закурить есть? — чей-то хриплый голос меня окликивает.       Я мотаю головой и устремляю взгляд в окно.       Черноволосая макушка, бледно-восковое лицо с кучами цепей и пирсингов. Пара проколов в носу, в брови, на губе, наверное, ещё с десяток в ухе, и — о ужас! — ещё и на языке. Интересно, ему просто так нравится или деньги реально некуда девать, на такое количество барахла-то?       Мне хочется съязвить, где ещё у него проколото, когда я понимаю насколько абсурдно происходящее. Я стою на самом краю и реву, как последняя дура — промолчу о потёкшей туши и о мешках под глазами — а тут меня спрашивают, есть ли закурить?!       — Чёрт, так есть или нет? — с раздражением вякает парень, ужасно кривя сухие губы. — Или мне опять со спичками морочиться, а?       Я еле сдерживаюсь, чтобы не послать этого отморозка на его причинное место, и просто говорю «нет».       — Твою мать, опять по-еврейски закуривать.       Парень роется в кармане джинс и, достав спички, зажигает помятую сигарету. Делает длинную затяжку, наслаждаясь ядовитым дымом, прожигающим лёгкие.       Он не уходит?!       — Кстати, ты прыгать будешь или нет, а? — отвечая мне с ухмылкой, парень сыпет пепел прямо в серый город. Пепел чуть сверкает, догорая в солнечных лучах. — А-то чего я тут стою.       — Ты. Сейчас. Свалишь. Отсюда. Понял? — в моем голосе нескрываемая злоба с раздражением, но, на самом деле, я балансирую на грани. С истерикой и пропастью.       — Какие мы тут злые, — протягивает парень, будто сюсюкается с ребёнком. — Чего прыгаешь-то?       — Не твое дело.       — Ты же на глазах у всех прыгаешь. Значит, и мое тоже.       Я вздрагиваю; то ли от ветра, то ли от резкой смены настроения в его голосе. В его словах есть смысл. Почему я решила именно прыгать, а не резать вены, например?       Почему? Надеюсь, что мой бывший и подруга придут меня спасти?       Незнакомец делает затяжку, дым вьётся в воздухе какими-то причудливыми витками. Я никогда не любила курящих, но почему-то сейчас мне это кажется красивым. Вот так вот, губить себя, получая садистское удовольствие, и жить в полутумане.       Звучит. Оказывается, я умею рекламировать сигареты. Кто бы знал. Брюнет ещё смотрит на меня в ожидание ответа.       — Парень спит с лучшей подругой. Мы обе беременны. — Я отворачиваю голову от «проколотого». Не хочу видеть презрение в глазах обычного прохожего, на которого мне плевать. Причём это взаимно.       — Дура, — уже знаю ответ. Я сама себя таковой считаю.       — Я повторюсь: вали отсюда, — мой голос становится хрипе и тише, но тем не менее грубее.       Он пропускает мои слова мимо ушей.       — Так ты прыгаешь из-за этого? — он не удивлен, но и не спокоен. И не собирается уходить.       — Да.       Уходи уже!       — А что не прыгаешь? — спрашивает «проколотый» просто, словно интересуется почему сигареты стоит на рубль больше, чем вчера.       Я хочу закричать, но не кричу. Я просто понимаю, что сама не знаю ответа. Всего шаг отделяет меня от пропасти. Меня размажет в лепешку. Что дальше неизвестно.       — Я боюсь, — отвечаю я тихо, глухо и почему-то спокойно.       — Чего?       — Неизвестности! — я срываюсь, смотрю прямо в глаза этому парню, что прожжен насквозь сигаретным дымом. — Уйди!       Я прошу, уже умоляю его уйти.       А он смеется, смеется мне прямо в лицо, не скрывая своего веселья. В его потухших глазах загораются искры, а смех становится хрипом. Снова делает затяжку и успокаивается. Меня опять шатает, но я крепко держусь, становясь частью стены.       — Ты боишься, что будет после. А ты помнишь, чтобы было до тебя? — парень особенно четко и громко произносит последние слова, и они гулом отдаются у меня в ушах.       — Нет, — мой ответ искренен, а тон удивленный. Я всё больше осознаю, что не понимаю этого «проколотого» курильщика, с языка которого срываются странные вопросы.       — Если ты не помнишь того, что было до, почему должна помнить то, что будет потом?       Меня словно бьёт током. Коленки начинают дрожать, а ветер усиливаться. Я понимаю, что он прав.       — Значит, ты не боишься смерти? — пытаюсь я подловить парня, уязвить его гордость, что на какой-то вопрос он не будет знать ответа.       И после этого я прыгну. Я не могу повернуть назад или прокрутить стрелку часов. Либо пропасть, либо общество этого парня.       — Нет, — он отвечает без тени сомнения, — я пытаюсь её призвать.       И будто подтверждая свои мысли, он делает очередную затяжку, и дым начинает меня дурманить. Как ему ещё удается думать с этим дымом?       — Значит, ты ещё больший дурак, чем я. — Я пытаюсь засмеяться, но лишь испускаю нервный смешок.       — Жизнь — это шахматы. У каждого своя роль, простая цель. Стать дамкой и убить короля. — Я дрожу от его пронзающего взгляда; серые глаза будто смотрят мне прямо в душу. — Но в какой-то момент партия заканчивается. И короли, и королевы, и пешки — все попадают в одну коробку. А потом начинается новая партия. Роли те же, цель такая же. Ничего не меняется.       Я теряюсь. Мне кажется, будто сейчас я не стою на краю, пытаясь упасть, а слушаю оратора, мудреца, который хочет от меня чего-то добиться.       Мне плевать на него. Почему он ещё здесь и говорит мне это?       — Если ничего не меняется, почему всё повторяется? Кто играет в шахматы?       — Люди. — По коже пробегают мурашки. — Они думают, что есть правила. Но их никогда не было. Они врут сами себе.       Я хочу ударить его. Ударить много-много раз. Я хочу, чтобы он замолчал, чтобы ушёл, чтобы наши судьбы никогда не пересекались.       — Ты лицемер.       — Я говорю правду.       — Нет, — мой голос тверд как камень. Я не стану больше слушать этого парня. — Ты просто лицемер.       Он молчит, пепел сыпется, и сигарета дотлевает. Он бросает её в пропасть, и та падает без остановки, скрываясь из виду. Я сглатываю, впиваясь всеми силами в стену.       — Так прыгай. Прыгай за сигаретой.       Я смотрю прямо вниз.       — Я тебя ненавижу.       Он молчит, просто вглядываясь в пустоту, будто наблюдая за чем-то.       — Ты не прав.       Он не поднимает глаз. Я перехожу на крик.       — Слышишь, ублюдок, я не приму твои правила! Никогда!       Кому я кричу?       Произнесенные после этого слова парня навсегда врезались мне в память, так сильно, что нет возможности их забыть.       — Вера и ненависть — единственные вещи, что держат людей в этом мире.       Я не последую обычному сценарию.