Кровавые полосы

Непонятный шум и гам, который проходил в сознание какими-то нечеткими звуками, доносился по всему разуму. Казалось, что кто-то говорит под ухо, громко кричит, а может тихо шепчет где-то вдалеке. Казалось кто-то за стенкой плачет, а может безудержно смеётся. Кругом всё пикало и издавало совсем неприятные звуки, что заполоняли голову, вымётывая оттуда весь здравый смысл. В глазах немного начинал просматриваться яркий свет, хотелось зажмуриться, хотелось закрыть лицо руками. Он всё же распахнул глаза, сначала долго не получалось привыкнуть к ослепляющему свету, но вскоре в глазах нарисовались очертания и тумбочки, что расположилась поодаль, и бело-серой ширмы, что закрывала парня от всего происходящего в этом помещении. Стены были белыми, простые обычные белые стены, но выглядели как смерть. Пришлось немного тряхнуть головой, чтобы мысли улетучились, но, кажется, Сону уже понял где находится. А вместе с осознанием до носа стал доноситься и едкий, совсем неприятный запах медикаментов, крови и использованных детских подгузников. Откуда-то исходили противные пищания, но отчетливее всего был слышен разговор. Ким решил, что подслушивать не станет — собеседники всё ещё уверены, что Сону спокойно себе дрыхнет в больничной койке. Парень для себя решил, что о своём состоянии раньше времени подслушивать не хочет, а если эти двое болтают как раз об этом, то слушать точно не станет. Пришлось обратить внимание на свои руки, ведь в этот раз Сону отчетливо помнил то, что сделал необдуманно. Вид открылся более-менее нормальный, руки были перебинтованы теперь не только на ладонях, но и по всему запястью. Хотя Ким всё же не понимал, почему перебинтовали и правую, он вроде как до неё не касался. Отбросив и эти мысли в сторону, он уставился на непривычную капельницу. Он все ещё не понимал, как она работает и для чего вообще служит, но в фильмах она всегда была, значит это что-то действительно важное. Пришлось закрыть глаза. Сону считал свои действия совершенно необдуманными, совершенно неосторожными и эгоистичными. Ким такой эгоист. Почему он вечно думает о себе, вечно строит жертву, вечно всех донимает? Почему и когда это что-то пошло не так? Что про него думает Сонхун, Джей? Что скажут родители? Волнует ли вообще это Нишимуру? Ответов не было, он сомневался во всём. Ходячая обуза, которая думает только о себе — вот определение, которое он себе присвоил, хотя с терминологией у него всегда отношения были непростые. Джей, который, видимо, и говорил с кем-то за ширмой, заглянул за неё. Он чуть разинул глаза, когда столкнулся с чужими, но сохраняя самообладание подошёл ближе, присаживаясь на стульчик, который обычно в больницах стоит около койки, по крайней мере, Сону это видел в фильмах, и дотронулся до ладони Кима, пытаясь не навредить. Пак смотрел недолго, но после спокойно и размеренно заговорил. — Ты в порядке? — вымолвил старший, прикусывая губы. — А ты? — заглянул он в чужие глаза. — Ты в порядке? — Сону, не нужно винить себя. — выдохнул Джей, вздыхая. — Как? — нахмурился Сону. — Джей, не говори мне, что я не должен: я не могу. — Мы на то и твои друзья, что всегда будем рядом, хорошо? — он притронулся к чужому животу, чтобы тот лёг спокойнее. — Ты не должен чувствовать себя обузой, ты, наоборот, молодец, что говоришь об этом. — Говорю, — усмехнулся с чужих слов младший, понимая всю ироничность ситуации: ничего он не говорил, всё уже случилось. — Перестань, — умолял Пак, пододвигаясь ближе. — Скоро приедут твои родители… — Родители? — Сону удивился. — Я не хочу, чтобы меня ругали… — наверное, это был зов о помощи. — Они не будут, — произносил тот облегченно. — Все будет в порядке, думай о себе, хорошо? — Ты не понимаешь… Я могу оказаться в психушке? — он сильно нервничал, его глаза бегали из одной точки к другой. — Мы не допустим этого. Сону, пожалуйста, не переживай, подумай о себе. «Я всегда только о себе и думаю, я — эгоист» Джей просидел с ним всё время до приезда родителей. Они залетели с ужасом, мать громко ахала, отец же стоял рядом с койкой, казалось, равнодушно глядел. Мать хотела подойти ближе, но врач сказал, что трогать сына лишний раз не нужно — тут Ким был абсолютно благодарен. Она кричала, что тот перепугал всех, что заставил волноваться. Сказала, что всё это из-за «того» парня, какого </i>того</i> Сону сразу понял. Кричала, что подростки нынче ужасные, что делают всякие ужасные и необдуманные вещи, а потом добавила, что Ким будет на домашнем аресте. Отец мимолетно глянул на перебинтованные руки, злобно чмокнул губами и ушёл вслед за матерью говорить с врачом. — Да… — протянул Джей, сжимая зубы. — Сонхун пока ждал уснул, мне его разбудить? — Пусть лучше поспит. Сонхун проснулся от раздражающего рингтона и жуткой вибрации в заднем кармане. Спросонья он ответил на звонок. — Сонхун, не сбрасывай, — тут же резко произнёс знакомый голос из трубки. — Нишимура? — Пак отпрянул, оглядываясь по сторонам и понимая в каком месте он находится. — Ты… — он замолчал. — Не звони мне, — встав с места, он отправился на ступеньки, поднимаясь выше. — Ты хоть представляешь что ты сделал? — он истерически усмехнулся, продолжая шагать. — Ты облажался. — Если ты ещё раз облажаешься, то это будет последний раз, — цитировал младший Сонхуна. Пак толкнул дверь, что вела к крыше: она, что странно, была открыта, но, к счастью, на крыше стояли ограждения. — Его мечта была стать айдолом, это всё разбилось в один миг. Весь интернет только о нём и говорит, понимаешь? Ко всему прочему, его хотят запереть, блять, в психиатрическую больницу. Ты смеёшься? — на крыше он наконец смог закричать. — Пожалуйста, не говори ему, что я тебе звонил, — Ники громко дышал в трубку. — Я откажусь от карьеры айдола, вы меня не увидите больше. — Хорошо, — кивнул Сонхун. — Это к лучшему. — Но я его люблю, — он, должно быть, заплакал. — Ему с тобой хуже. Он должен встать на путь терапии и реабилитации, — Пак пытался говорить равнодушно. — Просто будьте с ним всегда, хорошо? — Мы-то будем. Сонхун держал трубку у уха, вслушиваясь в чужое дыхание, через пару секунд прозвучал опустошенный звук, который оповещался об окончании разговора. Он медленно опустил телефон в задний карман джинс, присаживаясь на пол. Ему пришлось надавить на глаза руками: было сложно. Было очень сложно. В конце концов врач договорился с родителями оставить Сону в больнице на неопределенный срок, пока показатели не станут лучше. Сказал им приходит пореже, чтобы не беспокоить больного, а друзьям сказали навещать как можно чаще, только, конечно, в положенные для этого часы. Джей перед уходом сказал, что врач посоветовал немедленно обратиться к психологу, а тот, наверняка, отправит его к психотерапевту. Сказал, что если не начать сейчас, то они сами отправят заявление в ближайшую психиатрическую больницу. Теперь Ким находился под ответственностью Джея, и если он снова облажается, то удар придётся на друга. Ночью темная палата напоминала какой-то склеп, а широкая ширма, закрывавшая просмотр почти всей комнаты, ужасно давила на разум, казалось, за ней кто-то стоит. С чувством одиночества приходил и страх. Сону абсолютно не любил больницы: он в них никогда не лежал, но беспричинно боялся. «Там пахнет смертью». Ким вспомнил свои слова и тотчас же дёрнулся. И вправду, пахнет смертью. Хотя, смертью тут, конечно, не пахло. Смерть — это запах разложившейся плоти, Сону как никто другой это знал, а в госпитали запах был совершенно иным, но менее «смертельным» он не становился. С горем пополам он уснул, глядя на пустующий стульчик. Одиночество в больничной палате нагнетало больше, чем когда-либо, и это являлось для парня большим удивлением. Сону всегда казалось, что быть одним для него рай. Он так отчаянно ждал, когда родители уйдут из дома, чтобы побыть одному и часто не спать по ночам, чтобы ощутить всю привилегию того времени, когда ты находился один. Но теперь это походило на ад. Лишь изредка заходили лечащие медсестры, давали какие-то таблетки и приносили невкусную еду. Мяса не давали совсем, кормили какими-то странными полезными кашами, которые на вкус были не лучше туалетной бумаги. Джей и Сонхун пришли после обеда. Сонхун начал увлечённо рассказывать о том, как его родители поймали какую-то супер крутую рыбу, которая чуть ли не входила в красную книгу и скидывали ему миллионы фотографий этой самой рыбёхи. Ким слушал, улыбаясь: смеяться было больно. — Что там с Джейком? — наконец-то спросил Сону, после долгого рассказа. Младший ещё помнил, как Джеюн не хотел, чтобы Пак принимал в этом хотя бы малейшее участие. — Он улетел в Австралию на две недели, но мы говорим по видео-звонку каждый день перед сном, — говорил Сонхун с улыбкой. — Он живет в Брисбене, точнее его родители. Там очень красиво, совсем не похоже на Сеул, а ещё его дом стоит прямо на заливе Мортон. Он даже скидывал мне фотографии из местной национальной Галереи современного искусства, я попросил его туда сходить. А ещё он самовольно пошёл в какой-то научный центр. Часовые пояса даже не мешают, разница всего в один час, — тараторил он и после выдохнул. — Он очень беспокоится о тебе. Сону немного улыбнулся. — Я бы хотел съездить в Австралию. Я читал, что там есть Голубые горы, а ещё Харбор-Бридж. Это самый большой мост в Сиднее. Было бы круто, — начал Сону, вспоминая свои познания об этой стране. — Звучит круто… — удивился средний. — Ты хотя бы знаешь столицу Австралии? — подколол его Джей, тыкая в бок. — Не думай, что я такой глупый! — нахмурился Сонхун. — Канберра! Мне Джейк говорил. — Прости, а какая оценка у тебя была по географии? — снова издевался старший, подсмеиваясь. — Все у меня было хорошо! — цокнул Сонхун, глядя на пустые стены палаты. — Как там Чонвон? — улыбался Ким, глядя на Джея. — Он очень старается в танцах, он буквально все свободное время проводит на студии, мне еле удаётся его выловить! — усмехнулся тот обиженно. — Он очень хочет дебюти… А, не важно, — они с Сонхуном неоднозначно переглянулись, но Чонсон всё же продолжил. — В любом случае, он очень занятой, аж обидно. — Как будто сам не такой! — поджал губы младший. — Ни капли! — посмеялся Джей. — Ни капли! — Средний пародировал Чонсона, притопнув при этом ногой, словно персонаж из мультика. На следующий день друзья пришли в полдник. Пришел и Чонвон. Кормили в этот день также невкусно как в прошлый, да и меню почти не отличалось. Чонвон тихо стоял рядом, скромно поздоровался, поклонившись, но после очередной истории Джея, он все же выдавил из себя искренний смешок и уселся рядом. — Кстати, Ники больше не трейни, — вдруг подал голос Ян, как бы невзначай. Друзья все время темы на «Нишимура» и «танцы» обходили стороной, стараясь даже не упоминать свои ежедневные тренировки и проходящие сейчас в Сеуле массовые концерты. Все резко стали оборачиваться, Чонсон легонько сжал руку парня. Конечно, Чонвон и не знал ситуации — его винить не в чём. Вот только он промычал виноватое «ой» и снова неприятно стал с места, полностью рассерженный на самого себя. — Ники? — тихо повторил Сону, скорее для себя, чтобы дать себе время переварить информацию. — Что… — он зло обернулся от друзей, которые умолчали об этом. Ким даже представить не мог какая для Нишимуры это катастрофа. У него буквально вся жизнь была связана с танцами: танцевальная студия отца, его ежедневные тренировки и постоянные загоны на счёт самого же себя. Да даже метод причинения себе вреда он связал с танцами. Этот парень был создан для того, чтобы задействовать себя именно в этой сфере. Он зажмурился — нет, Ники он жалеть не станет. А что насчёт друзей? Почему они промолчали? Они же знают, что Ким лежит тут и из-за этой дурацкой лжи, которой можно было избежать. Он повернул свою голову в потолок, всматривался, а в душе стало словно пусто и сейчас Сону не понимал ничего. Почему Нишимура это сделал? Может испытал вину за всё то, что сотворил? Может это было в его планах? Такого не может быть. Этот парень ни за что бы так просто не отказался от своей карьеры. Что-то здесь не так… — Можете принести мне «в поисках Аляски»? — попросил Сону, приподнимая глаза и оглядывая парней. Те снова начали обмениваться взглядами, один Ян оставался в неведении. — Хорошо… — протянул старший, горестно глядя в пол. На следующий день лечащий врач пришел с «хорошими новостями». Ким проведёт в больнице всего неделю, и ему уже подобрали психолога, конечно же, платного. Он чуть погрустнел, все ещё не понимая зачем должен так долго лежать в этой странной палате. Время от времени он прогуливался по больнице, но тащить за собой неудобную капельницу он не хотел, поэтому обходился маленькими прогулками по коридору, чтобы хоть немного размять уставшие ноги. Находясь в больнице он наконец понял, какого на самом деле было важно оставаться в «цивилизации», потому что единственные разговоры у него проходили с медсестрами, которые мимолётом спрашивали о его самочувствии, оставляя очередную порцию невкусной еды, а также довольно часто стал говорить с растениями, в любом случае, Сонхун говорил, что это помогает… Или, может, он шутил? Как бы то ни было, а фикус его действительно поддерживал. — Только ты меня понимаешь, Лейла, — Ким провёл рукой по зелёному стебельку. «Лейла» было единственным, что пришло в голову Сону. Сонхун буквально талдычил о том, какая Лейла Джеюна бесконечно красивая и как много фото этой собаки Пак получает ежедневно. Почему бы и нет? Фикус душевно промолчал, такая реакция Кима устроила, и он уселся на свою койку. Парни снова пришли после обеда, Сонхун вновь начал рассказывать как прошёл его вчерашний день, Сону уже догадался — чтобы отвлечь. И кого отвлечь непонятно: то ли самого себя, то ли болеющего друга. Джей вытянул из своей сумки знакомую книжку, протянул в чужие руки, немного подрагивая. — Спасибо… — протянул Ким, рассматривая ее со всех сторон, по обычаю открывая первую страничку, глядя на чужие записи. Он медленно сглотнул, казалось, что сейчас это как-то неправильно, что всё не должно быть так. — Говорят, тебя выпишут через неделю, — напомнил Чонсон, присаживаясь на свободный край кровати. — Ты все хорошие деньки пропустишь, — болтал средний, отодвигая жалюзи на окне. — Почему у тебя всегда окна зашторенны? — Глаза слишком напрягаются, — заявляю Ким, поджимая губы. Ещё бы раз он посмотрел на эту луну и звезды. Нет. — Вот как… — расстроился Сонхун, но кивнул, отодвинул жалюзи обратно. — Синяки на коленках ещё не прошли, — как бы для себя запоминал Джей, рассматривая ноги младшего. — Да ладно, синяки на теле долго не держатся, — отмахнутся Сону, чуть улыбаясь. — Не держатся, если за ними ухаживать, — поднял он указательный палец вверх, будто говорил какую-то истину. — Я ухаживаю! — поднял Ким брови, будто бы его обвиняли. — Ладно-ладно, — усмехнулся старший, красиво жмуря глаза. Нишимура третий день лежал на кровати. Пока суставы больно ломили, он тихонько ходил в туалет, изредка заказывал доставку вредной еды. Квартира больше не напоминала ни о чем, точнее, как раз напоминала обо всем. И если каждый раз квартира казалась ему бездушной, то теперь наоборот, словно душа здесь всегда была, а вот в Ники ее уже нет. Порой он лишь тихо усмехался в подушку, конечно, в то время, когда он не пялился в стену или в пролетающих у панорамного окна птиц. Единственное, что его сейчас спасало — небо. Усмехался с того, что ещё три дня назад размеренно принял решение покинуть своё агентство, покинуть Сону. Он считал, что так станет лучше, но то положение, в котором сейчас обитает Нишимура, не очень похоже на «лучше» или на любой другой синоним этого слова. Хотя «лучше» понятие относительное, может всё, что могло приключиться после — хуже? В любом случае, думать он об этом не хотел. Что сделано, то сделано. Но теперь ему нечем жить. Раньше он жил ради танцев, Сону научил его жить ради себя. Но теперь нет ни того, ни другого. Конечно, он подумывал вернуться в Японию, танцевать в студии отца, но ужасное чувство вины не давало ему этого сделать. Вина, что из-за него Ким теперь не сможет воплотить свою мечту и, наверное, надежда, что не всё потеряно, что у них есть шанс. Это его держало в Сеуле, это держало его в живых. Танцевать ему больше не хотелось. Не хотелось ничего. Что касается Даниэля, тот сдержал своё слово. — Заткнись, — уже кричал старший, хмурясь и сжимая кулаки сильнее. — Это всё из-за тебя, — разразился Ники, падая коленями на пол, чувствуя как рельефы неровного асфальта пробиваются через тонкую ткань джинсы. — Если бы не ты, этого всего не было! — кричал он, что есть мощи, руки потянулись к ушам, чтобы заглушить все звуки извне, а по лицу начали катиться соленые слёзы. — Ты, блять, самый отстойный человек, которого я знаю, Донгю, — выдохся тот, сжимаясь от боли в животе, произнося слова тихо, почти дрожащим голосом из-за слёз и боли по всему телу. — Просто уйди, — он, наверное, готов был умолять, готов был кланяться в ноги. — Навсегда. Как и твой отец. — Как и твоя мать? — спокойно спросил Даниэль, подходя ближе, садясь прямо напротив слабого тела. — Ты пожалеешь, что попросил меня об этом, — он поднял подбородок старшего двумя пальцами, внимательно всматриваясь в лицо. — Тебе многое придётся отдать ради этого. — Это всё из-за тебя, — огрызался Ники, говоря на выдохе с долгой отдышкой. — Это был твой выбор, Рики, — Даниэль щёлкнул Нишимуру по носу, встал, отряхивая чёрные брюки, и ушёл, оставляя старшего со своими мыслями. Даниэль и вправду ушёл. Уехал куда-то, может улетел. Сидней? Тунис? Монреаль? Может Хельсинки? А может поехал покорять вершины Токио? Может возвратился к матери — в пригород. Он сам это понял. А может и потому, что ему написал Таки: спросил, куда умчался их общий «друг», почему не берет трубку и забрал документы из школы. Нишимура понял — его отпустили. Он решил дойти до ванной. Умылся, в зеркале уже не узнаёт себя. На голове чёрные волосы, которые никогда не хотелось больше смывать, хотелось, чтобы вечно служили воспоминанием. Он поднял голову на полку выше, стоит та самая баночка краски — единственное, что у него осталось от Сону. Он сжал баночку, не сильно, лишь для того, чтобы почувствовать, что его руки касались ее. Он невольно пустил взгляд по стене. Совсем недавно Ким обмарал ее своей крашенной головой. Ники чуть улыбнулся, сходил на кухню, выпил стакан воды, ушёл обратно на кровать. Следующим утром Ким проснулся невыспавшимся. Он сам себе не поверил: осилил половину книги за ночь. Эти легкие пометки карандашом вызвали слёзы за ночь ни раз. «Всему, что возникает, суждено исчезнуть» Особенно это. Особенно. Всё же Сону мучали бесконечные мысли. Да, может Даниэль и соврал на счёт того, что Нишимура его ненавидит, но он бы пришел? Он бы пришел и объяснил? Но он не пришёл. Четвёртый день подряд не приходит. Очередную мысль прервал стук в дверь: точно не друзья, они обычно не стучались, а залетали. — Здравствуй, Сону, — в помещение вошёл тренер. — Как ты? — Здравствуйте… — он тут же принял сидячее положение, тихонько кланясь. — Я в порядке. — Хорошо, что ты в порядке, — тренер встал рядом, всматриваясь в палату. — Я сюда с новостями. — Да? — Сону поднял брови. — Я не хочу этого говорить, правда, — начал тот. — Ты сам понимаешь фотографии какого характера сейчас находятся в интернете. Директор принял решение «выгнать» тебя, — он положил руку на чужое колено. — Я понимаю, что выбросить тебя многого стоит, мы были уверены, что ты дебютируешь. Но сейчас это очень сильно может отразиться на агентстве, понимаешь? — Я понял, — холодно согласился Ким, опуская глаза. — От этого не так просто избавиться, думаю, и тебе сейчас будет проще, — он мимолётно улыбнулся, но продолжил. — Я пытался сделать всё, чтобы ты остался. Это жестоко, — протянул уже бывший тренер. — Ничего страшного, — пробормотал Сону тихо. — Я догадывался. Тренер ещё немного посидел рядом, а после вышел, глубоко поклонившись и поджав губы. Ким устало выдохнул, закрывая лицо больными руками. Ладони снова начинали трястись, а слёзы тихо скатывались по бледному лицу. За свою жизнь Сону научился тихо плакать. Плакать так, чтобы не слышал борзый отец, чтобы не зашла докучливая мать, расспрашивая и напрягая. Сейчас этот навык ему очень даже помогал, хотя наврядли кто-то услышит его всхлипы за такими гулкими разговорами и редкими криками, но страшно было… Он как обычно, расположившись калачиком, дышал через нос, медленно вдыхая и выдыхая воздух так, чтобы успокоить себя. Парни снова проведали его после обеда. В этот раз Сонхун был немного молчалив, лишь обмолвился о том, что Джейк приехал в Корею. Ким сразу понял: средний не хочет говорить о своём счастье, боясь расстроить другого. Сону даже погрустнел, снова его друзья ограничены в действиях из-за него. — И чем вы занимались, когда он прилетел? — младший пытался вывести на диалог, фальшиво улыбаясь, но ему правда было интересно. Было хорошо, когда он смотрел на такого непринуждённого, влюблённого Сонхуна. — Мы просто прогулялись вчера вечером, он остался у меня с ночевой, — Пак поджал губы, поглядывая на Джея. — Должно быть, это очень приятно, увидеть человека, по которому ты долго скучал, — мечтающе мямлил Сону, глядя на капельницу, потолок и даже пустой табурет. — Очень, — односложно согласился Пак. Осознание всегда приходит поздно и болезненно. Ким совсем не мог уснуть, ворочался туда-сюда, то и дело вспоминая обещание, данное Гону. Уже погибшему Гону. «Он должен дебютировать. Он должен сдержать своё слово». Уже не получится. И будто солнце упало, а небо покрылось красным, градиентом переходило в темно-синий, словно как в тот самый день. Хотя, окна как всегда были зашторены, так что неба Ким видеть не мог, но фантазия слишком разыгралась. Тело покрылось ненавистными холодными мурашками, а руки сильно зудели, таким знакомым, но в то же время отвратительным, свербежом. А потом вспомнил «Когда станем айдолами, давай продолжим дружить?» Сонхуна. Как будто все обещания, которые он давал, ничего не стоят. Как будто Сону всем наврал, как будто наврал самому себе. Насилу Ким уснул. Сону наконец вышел за порог больницы, тёплый воздух обдал щеки, а запах казался совсем райским. За прошедшие дни он не прочёл ни одной странички Аляски, лишь редковато глядел на тумбочку, что стояла рядом с кроватью, где неподвижно лежала книга. Солнце для него тоже стало чем-то в действительности ослепительным, так что ему понадобилась минута, чтобы привыкнуть к такой яркости. Как ни странно его встретил Джей, Сонхун не смог: был на тренировке. А Ким невзначай задал вопрос у себя в голове: «Какого им без Нишимуры». Но тут же кинул эти мысли в дальний угол, подмечая, что Пак сжимает его слишком сильно, похоже, Сону в больнице ослабел. Не сказать, что когда-то он был «сильным», но его тело никогда не ломило при объятиях, а это хороший повод задуматься. — У тебя приём у психолога сегодня, — напомнил Джей, разжимая руки и забирая один из пакетов в чужих руках. — Не забудь, дважды в неделю! И будь откровенным с ним… — просил тот, грустно улыбаясь. — Не бойся, это же его работа, он тебя не осудит — наоборот, поможет. Ким деловито закатил глаза, но ему вправду было страшно. Кабинет психолога мало отличался от его представлений. Серые и коричневые цвета, удобные диванчики, стоящие друг напротив друга и кофейный столик между ними, кстати, коричневый. Помещение украшали современные стеллажи (тоже коричневые), наполненные по большей части зарубежной психологической литературой, причём в оригинале. А женщина, сидевшая напротив, явно не была тётушкой за пятьдесят — как представлял Ким. Она возможно была старше на лет восемь-десять и с самого начала расположила к разговору. Сону заранее попросил Чонсона не встречать его, младшему нужно было побыть одному, как максимум для того, чтобы поплакать где-то отдаленно. Первое посещение выдалось на благо спокойным. Скорее, было ознакомительным, но всё же были разные темы, о которых Ким обычно и вовсе не говорил. Но он был абсолютно откровенным. Абсолютно. Потемневшее небо отражалось в воде озера, Сону забрёл в знакомый парк, из воспоминаний он понял, что в детстве часто здесь бывал. Мыслями сейчас окунулся в процесс: все было не так плохо, может ему это поможет реабилитироваться. Пока прохладный ветерок несильно дул, разнося отросшую шевелюру в стороны, он задумался о том, чтобы начать посещать какую-то танцевальную секцию или продолжить играть на гитаре, как он делал в детстве. Заняться своим делом, как сказал психолог. Может начать писать серьёзную лирику? Думать об этом было сложно, но он знал — бросать танцы не хочет, и даже если ему не быть айдолам, то он будет тренироваться в своё удовольствие. Хотя, может даже и не в своё, может это всё тяготившее его чувство вины. Он сам не понимал, продолжая идти по тротуару в парке. Через пару дней он встретился с Хисыном. Случайно, шёл от Сонхуна — ночевал у него. Как бы то ни было, а встретив чужое лицо, он тут же улыбнулся, как будто перед ним объявился самый святой человек на земле. Тот видимо шёл на остановку после подработки. — Сону? Привет! — улыбался старший, разинув рот. — Как провёл свой день рождения? — Хорошо, — пожал он плечами, давя лыбу. — Я тебя совсем не узнал… — начал Ли, осматривая младшего. — Когда ты покрасился? — На день рождения, — быстро выдал тот, продолжая идти вперёд. — Видимо и вправду хорошо провёл… — посмеялся Хисын, хлопая в ладоши. — И как там голубок? — Уже всё… — Всё? — удивился тот, нахмурив брови. — Значит, так было лучше, — подвёл он как итог и сменил тему. Второй поход к психологу стал каким-то облегчением — после них всегда становилось легче. Он начал понимать, что всё это не зря, что все станет лучше. А ещё через пару дней удалось собраться у Сонхуна чисто гомосексуальной компанией и от такой иронии судьбы у Кима даже живот схватывало. Джей и Чонвон, Сонхун и Джейк, и Сону. Изначально было неловко, вот только Сону тотчас начал увлечённо болтать с Чонвоном — тот оказался очень хорошим, в любом случае, с ним было интересно. Джей даже нашёл общий язык с Джейком, хотя, наверняка, это случилось до всего этого. Как бы то ни было, вечер прошёл замечательно, хотя Сону и метался из стороны в сторону, когда Сонхун включил какую-то попсу на колонке, боялся, что соседи вызовут полицию. Вскоре Чонсон предложил поиграть в одну игру под названием «Я никогда не…». Все как-то неестественно быстро согласились, особенно после пары бутылок пива. В тот день Ким вправду чувствовал себя хорошо. Работать в кафе было несложно, только вот очень энергозатратно, но для Нишимуры это было прямо настоящим плюсом. Чтобы не умирать лёжа на кровати и отвлечься от мыслей, он устроился в кафешку рядом с каким-то университетом, а тут всегда была куча людей. Он приходил на порог и сразу же вырубался, иногда забывая даже о чистке зубов. Хотя, кстати говоря, персонал здесь был доброжелательным, он даже познакомился с девушкой Юной, которая работала здесь официанткой: им было по пути. Она, как оказалось, тоже была трейни, хотя для корейских детей и подростков это не удивительно, но по состоянию здоровья ей пришлось закончить это дело. Она была чуть старше, ровесница Сону, и, как выяснилось, очень любила пиццу, он узнал это, когда пошёл с ней перекусить в какой-то американский фаст фуд. Она правда очень хорошая. Ники буквально стал жить днём сурка, а когда находилось свободное время, то читал что-нибудь, что только находилось на полке. Конечно, он находил время и для танцев, хотя уже не посещал студию и не мог посмеяться над Сонхуном, но с выгодой использовал свои полы, большие и широкие, а главное не скользкие. Думать он старался меньше и всегда работал до изнеможения: мысли не давали уснуть. Можно подумать, от бессонницы избавиться просто, но ежедневные кошмары стали новым хобби. И не сказать, что Нишимура привык — к такому привыкнуть невозможно. И каждый день, ложась спать, он сильнее всего надеялся, что сегодня сновидения его не посетят. Теперь он вставал по будильнику, хоть и работал он одну смену, но частенько оставался и на вторую. Потом Юна предложила ходить в библиотеку после смены, Ники согласился: что угодно будет лучше, чем душащие мысли в голове. Со временем он научился подавлять мысли и всегда ходил донельзя уставший: бывало зачитается и до утра не будет спать. Книги помогали избежать реальности, помогали забыться, что казалось странным — раньше они выполняли функцию развлечения или, как максимум, обдумываний о жизни, такие он читал чаще. Чем больше Ники читал, тем больше удивлялся. Нигде не пишется о такой любви, какая была у него с Сону. Принц и принцесса. Мужчина и женщина. Жена и муж. И не сказать, что раньше такого не было — наоборот, Нишимура этого попросту не замечал. И сейчас стало поистине обидно, почему какие-то люди решают что можно, а что нельзя. Как бы то ни было, о каких бы принцессах ни писали, о каких бы шикарных женщинах ни говорили, а Ники думал о нём — о своём Ким Сону. Для Нишимуры также являлось удивлением, что он стал слышать «Рики» реже в свой адрес. Значит, никто не знает о его прошлом, значит, он все ещё Нишимура Ники. И на душе похолодело, наврятли он сможет кому-то так же открыться. Он тяжело сглотнул. Не сможет — он уже знал ответ. Спустя время Сону даже стало легче. Прошёл уже месяц с тех пор, как он начал посещать психолога и три недели с тех пор, как он начал ходить в танцевальный кружок и играть на гитаре. По правде говоря, он уже забыл какого это быть без мозолей на подушечках пальцев и какого это не иметь гематом на коленях. Кстати говоря, он решил дочитать Аляску, история почему-то получилась очень грустной, он испытал дежавю, хотя осталась ещё пара страничек. Вот и сейчас он дочитывал последние. «Когда взрослые с характерной глупой и хитрой улыбкой говорят: „А, молодые думают, что будут жить вечно“, они даже не представляют, насколько они правы. Терять надежду нельзя, потому что человека невозможно сломать так, чтобы его нельзя было восстановить. Мы считаем, что мы будем жить вечно, потому что мы будем жить вечно. Мы не рождаемся и не умираем. Как и любая другая энергия, мы лишь меняем форму, размер, начинаем иначе проявлять себя. Когда человек становится старше, он об этом забывает. Взрослые боятся потерять и боятся оставить кого-то. Но та часть человека, которая значит больше суммы составных его частей, не имеет ни начала, ни конца, и она не может уйти.»* Читать последние строки была ужасно и не только потому, что они были ужасающе правильными и оттого грустными, а потому, что на страничке был прикреплён желтый стикер, а нам нём написано «пожалуйста, прости меня, если сможешь». Дышать враз стало труднее, он схватился за горло, но не трогал ногтями, пытался вдохнуть воздух, но выходило тщетно: тихо стонал, громко всхлипывая, съеживаясь на полу и изредка дёргаясь. Всё стало лучше, или они пытаются всё скрыть? Какого это прятать свои чувства за огромной стеной вновь? Ники с каждый днем понимал, насколько же сильно стал похож на мать. И дело даже в том, что у него ее нос и странная улыбка, которая ему никогда не нравилась, а в том, как он поступил. Сравнивать себя с матерью было равносильно самоуничтожению, потому что его родители — его враги. С каждым разом мысли доканывали всё больше, иногда он пытался заснуть по несколько часов, в итоге бросая это дело и танцуя до нескорого изнеможения. Каждый раз он ненавистно смотрел на стеллаж, тот, на одной из полок которого в коробке хранилось письмо, которое как обычно начиналось с «Дорогому Рики. От мамы.» Руки невыносимо дрожали, а на губах оставался какой-то тошнотворный привкус: привкус ненависти, смешанный с металическим, кровавым. Юна частенько заглядывала к нему домой, она ни раз говорила о том, насколько у него красиво, но никогда не смотрела книжки на его столе, загадочно разглядывая и думая, почему же здесь нет «Гарри Поттера». Она не выходила на балкон, восхищаясь стеклянными высотками, в которых то и дело включался и выключался свет, а в окнах отражалась яркая луна. Всё было не так, но одновременно будто ничего не изменилось, его квартира как и была таковой, так и осталось. Хотя, кое-что и вправду изменилось: на столе на привычном месте больше не лежала «В поисках Аляски», такая потертая, странички которой уже поплыли от многоразовых прочтений. Кстати, кое-что оставалось неизменным и стало даже привычным, например, мимолетный взгляд на ту самую стену в ванной или ту самую кровать, на которой он впервые тогда спал не один. Сону винил себя. Винил, потому что не понимал, винил, потому что не знал. Простить Нишимуру, казалось бы, было легкой затеей, но захочет ли он его видеть, может тот и вправду ненавидит его, а это все жалкий блёф. Да и в конце концов, Сону уже привык жить без него, привык затыкать мысли о нем, привык выстраивать в своём сознании видимую границу, возводить широкую и длинную стену. Но после того стикера на книге что-то в действительности поменялось, казалось, над Кимом пошутили злую шутку. И теперь все мотивы, все слова имели абсолютно другой смысл. Будто Ники всегда знал, что они быстро расстанутся и растягивал этот момент. От этого болело и сердце, и душа: неужели Нишимура настолько же сильно не хотел оставлять Сону? Скажите же… Одним вечером Нишимура увидел на экране своего телефона то, чего он не ожидал увидеть никогда. Сердце по былому опустилось в пятки, он снова ощутил себя тем одиннадцатилетним мальчиком, на которого отец будет кричать и прямо перед глазами избивать мать. Он тихонько сглотнул, дрожащими руками дотронулся до зелёной кнопки. На экране высвечивалось «Отец.» — Да? — тихо побормотал Ники, следя за тем, чтобы голос не скакал. — Ники, — послышался строгий голос отца. — Твою мать нашли. — В смысле? — не понимал тот: выкопали из земли и достали? Абсурд. — Она жива, — эти слова заставили мозг протрезветь. — Но мы до неё ещё не добрались… Нишимура сразу же сбросил трубку, его руки тряслись так, словно у него был самый настоящий тремор. В глазах мимолётно помутнело, он упал на пол. Все ещё дрожащими руками он закрыл рот, который издавал слишком громкие всхлипы, прокусывая кожу. Он тотчас прислонился к стене, его тело едва ли находилось в спокойном состоянии: дрожало и содрогалось, а гортань пыталась затянуть воздух, всхлипы только мешали: казалось, он тонет. Спустя время он поднялся. Ноги очень болели, пришлось напрячься, чтобы действительно устоять на земле. Глаза будто слипались, слишком опухли. Руки все ещё подрагивали, но он знал куда идти. Он подошёл к стеллажу, открыл ту самую коробку, что всегда стояла отстранённо, достал это злосчастное письмо, вчитываясь в первую строчку пару раз. «Дорогому Рики. От мамы.» Снова. Снова. Снова. Потом раскрыл письмо, там оказался знакомый почерк, который он так давно не видел. «Дорогому Рики. От мамы.» Рики, что бы ни произошло, знай, что я тебя очень люблю, и я бы не оставила тебя, если бы для этого не было весомых причин. Ты, наверное, думаешь, что я мертва, но нет! Твоя мама слишком сильная, чтобы так просто сдаться. Может ты даже не прочитаешь это письмо, может отдашь его отцу, но это мой последний способ связаться с тобой. Если бы я не ушла, меня бы не стало. Но давай я не буду говорить об этом здесь. Отец, скорее всего, отправит тебя в Корею, к Даниэлю, чтобы узнать побольше. Но я не думаю, что тебе стоит общаться с этим парнем, ведь его отец сел в тюрьму именно из-за нашей семьи. И, если честно, это причина того, почему я сейчас «в бегах». Ты знаешь, твой отец очень важный человек, мы сговорились с отцом Даниэля, решили «избавиться» от него, но он прознал об этом и случилось то, что случилось. Не вини себя ни в чём, я обязательно приеду к тебе когда-то, и мы поедем в Японию, может останемся в Корее, если ты, конечно, захочешь, если я всё ещё буду стоить твоей любви. С любовью, мама. Береги себя.» Письмо получилось неожиданно коротким, Ники пришлось перечитать дважды. Нет. Она не может быть жива. Ощущать на старой бумаге привычный почерк, читать самую истину было трудно. Почему он не прочёл этого раньше? На него снова накатил жар, потом, должно быть, озноб. Ладони снова небывало затряслись как, кстати говоря, и зубы. Ноги уже в действительности не функционировали. Нишимура разлёгся на полу, втягивая воздух. Она не может быть жива. Тогда, вся эта ненависть… её не существовало? Она уходила в никуда? Для чего все это было? Было так много вопросов, и он так и не смог понять рад ли он или стал ненавидеть мать ещё больше. Единственное — отец не должен найти её первой. Он ошарашено стал натягивать на себя толстовку, резко вставая, отчего голова ужасно закружилась, а ноги подломились. Он бежал, что есть сил: по пути вызвал такси и залетел в машину. Кругом стояли знакомые здания, знакомые пейзажи, та самая «не такая» архитектура, а в окно сильно прорывалась восходящая луна. Когда Ники разглядел нужный дом, он ринулся из машины, забежав прямо на крыльцо, стучась, буквально барабаня в дверь. Ее открыл парень, совершенно любимый, совершенно нужный и желанный. Тот широко раскрыл глаза, но не в состоянии закрыть дверь, тихо смотрел. — Помнишь, я обещал свозить тебя в Японию? — напоминал Ники Сону. — Моя мать жива… Поедешь со мной? «Иногда кажется, что единственная возможность вырваться — это быстро и по прямой, но я пока все же предпочту походить по лабиринту. Тут отстойно, но это мой выбор.»