Пронзительный крик раздается будто из-под толщи воды. Блеклый лунный свет вырисовывает ухабистую проселочную дорогу, по которой бредёт Сэм, подгоняемая привычным ощущением тревоги, которое накатывает после захода солнца. Перед глазами пелена из размытых древесных стволов и тусклых ламп редких фонарей, и всё будто в бреду, но нужно идти дальше. Июльская полночь дарит деревне свежесть и прохладу, которая перекатывается под кожей волной скребущих мурашек. Крик, крик… Этот крик не может отвлечь её от цели, не может сбить с пути, потому что тот, кто кричал — заведомо труп, а она ещё нет, у неё есть шанс. Неужели собрание закончилось раньше? Неужели нашелся ещё кто-то настолько же отчаянный, кто решил покинуть безопасный угол в столь поздний час? Чёрт, а что толку с этих бессмысленных рассуждений? Дрожащие пальцы крепко сжимают сумку, и путь продолжается.
Наконец, на смену твердой горбатой дороге приходит пушистый травяной ковер, и женщина издает вздох облегчения. Осталось перейти старый подвесной мост, раскинутый над пропастью, и она в безопасности. Его перила, связанные плотными тросами и металлическими прутьями, извиваются под её ладонью шершавыми змеями. Как только нога ступает на деревянную перекладину, мост начинает раскачиваться под тяжестью её веса, превращая этот отрезок пути в подобие канатной дороги, развешанной над пропастью.
«Медленно, медленно. Вот так» — Сэм читает мантру шаг за шагом, с трудом заставляя себя балансировать.
Бурное течение черной реки заглушает скрип досок, и вот половина моста остается позади. Саманта делает передышку и шумно вдыхает через нос — носоглотку тут же обдает ледяной влагой, исходящей снизу, и она позволяет себе прикрыть глаза. Только на минуту, не больше. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Потоки ветра, поднимающиеся с беспокойной глади, устремляются вверх, колышут черное платье и путают кудрявые пряди. От резкого свиста, пробивающегося сквозь шум реки и древний скрип, закладывает уши. Он точно раздается из-за спины, и соблазн оглянуться так велик, что Сэм с трудом сдерживает себя, продолжая ступать вперед. Когда до конца моста остается три перекладины, её резко отбрасывает вбок, и она в последний момент успевает впиться пальцами в перила, едва ли не повиснув над пропастью. Кто-то начинает расшатывать и без того дрянной мост, и с каждым толчком угроза упасть вниз с головокружительной высоты становится всё более реальной. Этот кто-то явно насмехается над ней, продолжая насвистывать какую-то веселую, чёрт возьми, мелодию. Сукин сын!
— Да чтоб тебя! — тяжело дыша, она оглядывается через плечо и различает фигуру на том конце моста. Человек внимательно наблюдает за ней, странно размахивая рукой, так будто дирижирует в такт своей мелодии, и что кажется ей еще более странным — мост раскачивается с ним в унисон. — Довольно, слышишь?! — с каждым толчком ей всё труднее устоять на ногах, и она пытается дотянуться одной рукой до мостовой балки.
Только бы ухватиться за неё, и она сможет перескочить на твердую землю. Первая попытка и сразу же проигрыш — резкий толчок заставляет вцепиться в перила с двух сторон. Вторая попытка более нервная — свист начинает звучать всё громче, мост качается меньше, и она слышит приближающийся скрип. Не желая проверять свои домыслы, Сэм делает резкий выпад и в последний момент цепляется пальцами за крупный штырь, торчащий из балки. Подтягивая себя вверх, она замечает, что в носу начинает щекотать от запаха терпкого табака и грубой кожи, все ароматы природы будто заглушаются, уступают место чему-то неестественному, тому, от чего давит в висках.
Ощутив под ногами твердую почву, она позволяет себе мимолетный взгляд за спину.
«Mierda! Что за настырный ублюдок?» — она видит, как в след за ней по мосту вальяжно шагает мужская фигура. На его широких плечах, скрытых кожаным плащом, покоится невероятных размеров молот, грани которого поблескивают в холодном лунном свете. И в этот момент что-то внутри неё, что-то вязкое и мерзкое, тянется аккурат от ног к груди и сворачивается там в клокочущий узел. Никто из местных не позволяет себе переходить через этот мост — ни один, потому что они знают, чьи это владения, потому что уж слишком пекутся о своей шкуре.
«Выходит, он не местный или…» — осознание свистящей стрелой пронзает разум. Он не отстанет, скрываться бесполезно, ибо бежать некуда, ибо привести его к их дому равносильно самоубийству, и это заставляет впиться ногтями в кожу ладоней до жгучей боли. Она не позволит кому-то узнать о них, о Донне, об их тайне. Думай, думай, думай, думай, ну же! Поганая безысходность.
— Так, так, так, — она вздрагивает при звуке мужского голоса. — Неужели наша прогулка закончилась? Честно говоря, я успел настроиться на весёлое продолжение, но ты меня… разочаровала, — он вздыхает и в этот момент скрип перекладин затихает где-то совсем поблизости. Человек останавливается напротив и заинтересованно наклоняет голову.
Чёрт возьми, пришло время для тактики «Беги или соври». Если первый план заведомо провален, стоит рискнуть и сыграть второй. Рядом лес, её лес — её правила, если что, она заведет его в самую глубь, или… Саманта считает до трёх и поворачивается на каблуках. Лицом к лицу, она встречается с собственным отражением в круглых окулярах его очков и чувствует, как губы растягиваются в добродушной улыбке.
— Разочаровала? Ты первый, кто говорит нечто подобное.
— Думаешь, я поспешил с выводами? — он делает тяжелый шаг навстречу, и запах становится ещё интенсивнее.
— Не думаю, уверена. И я готова развеять твои сомнения. Но лишь при одном условии, — она пытается разглядеть черты его лица, скрываемые полями потрепанной шляпы.
Вместо ответа, он уверенно преодолевает последний разделяющий их метр и оказывается вплотную к Сэм, чуть ли не отталкивая ту назад. Выше на голову, мужчина угрожающе нависает над ней и постукивает пальцами по холодной рукояти молота. Сэм мгновенно охватывает липкий страх. Неужели так велика угроза, исходящая от этого человека или дело в ночной прохладе? Она не знает. Мать твою, даже через эти плотные окуляры, не видя его глаз, Сэм знает, что они прожигают в ней дыру. О каком благоприятном исходе может идти речь, если собеседник настроен так враждебно? Словно читая её мысли, уголки губ мужчины подергиваются и тянутся вверх.
«Псих, да он же играет со мной…».
— Ты далеко не в том положении, чтобы ставить условия. Назовись, — его приказной тон ничуть не располагает к светской беседе, и страх постепенно сменяется раздражением. Однако стоит помнить, что на кону.
— Моя фамилия Тёрнер. Твоя очередь, — она скрещивает руки на груди и устремляет взгляд в отражение его очков. Мужчина усмехается и обходит ее кругом.
— Должно быть, ты неместная. Я прав?
— Я прихожу из соседней деревни и приношу лекарства нуждающимся, — она без запинки выпаливает ложь.
— Хосман? — откидывая полы плаща, он достает из кармана брюк плотную кубинскую сигару и подкуривает. В момент, когда огонек зажигалки освещает его лицо, Сэм улавливает в нём знакомые черты. Широкий подбородок, покрытый отросшей щетиной, прямой нос, чуть пухловатые губы и бесчисленные ленты шрамов. Вязкий ком встает поперек горла и она тяжело сглатывает, — До этой деревни не меньше пяти километров. Неужели ты проделываешь такой путь в одиночку и рискуешь собой ради жителей?
— Не ради них, ради себя. Их болезни — источник моего заработка, — голос Сэм серьезен, а пальцы плавно скользят по ручке холщовой сумки, — Мне пора идти, родные начнут беспокоиться, если я не вернусь.
— Как… благородно, — в его голосе сквозит разочарование. — Я бы не ходил здесь в одиночку.
— Верно, поэтому я не хочу задерживаться. Спасибо за заботу, было приятно познакомиться… лорд Гейзенберг, — она приседает в реверансе, разворачивается и не дожидаясь ответа, уверенно шагает в сторону тропы.
— Тёрнер! — хрипловатый голос вырывается из груди вместе с кольцом плотного дыма. Она знает, что не может не обернуться. Как только её профиль четко вырисовывается в лунном свете, он замечает полоску шрама, тянущуюся от уха к щеке, и вся его наигранная улыбка вмиг улетучивается. — Ещё увидимся.
«Надеюсь, что нет».
Она молниеносно скрывается за поворотом и внимательно прислушивается. Наконец шум крови в ушах исчезает и на смену ему приходит тишина и редкое стрекотание сверчков. Белая луна освещает их маленькие тельца, прыгающие по влажной осоке и теряющиеся между колючих ветвей шиповника. Запах сочной травы, стоптанной под её ногами, приятно пробирается в ноздри и дрожь с конечностей перемещается куда-то в область груди, постепенно затихая. Только бы Гейзенберг не пошел следом. И неужели он купился на её ложь? Да чёрта с два! Это та ещё беспросветная задница, поиск выхода из которой будет равносилен поискам философского камня, но ей придется. Позже. Убедившись, что преследования нет, Саманта прижимает к себе сумку и откинув волосы назад устремляется вперед, как можно быстрее. Донна уже должна быть дома.
***
Беневиенто дрожит как осиновый лист. Сейчас, под проницательным взглядом Матери Миранды она ощущает себя настолько мелкой и беззащитной, что едва ли сдерживает рвущийся наружу плач. Её окружили, заставляют чувствовать стыд и вину, не произнося ни единого слова упрека. Длинные пальцы Матери, облаченные в золотые стилеты, рисуют узоры на её белоснежной гладкой щеке. Едва заметные чернильные капли просачиваются через кожу, и Донна стискивает зубы.
— Моя Донна, моя маленькая темная пташка, ты сегодня на удивление разговорчива и… Так тревожна. Мы переживаем за тебя, я переживаю, — Миранда театрально хватается за грудь и качает головой, обходя дрожащую на стуле женщину.
Сидящая поодаль леди Димитреску перестукивает напряженными пальцами по подлокотнику своего кресла и выпускает ленты дыма из ярко очерченного рта. Изредка стряхивая пепел на пыльные каменные плиты, она шумно вздыхает, пытаясь привлечь внимание, но все уж слишком увлечены происходящим. В конце концов, последние отголоски скудного терпения Альсины испаряются, и она подает голос:
— Матерь Миранда, — сердитый голос разносится по храмовому залу потоком ледяного воздуха. — Наша бедная девочка и так через чур окутана вниманием. Полагаю, вы преувеличиваете значение её…импульсов. С Донны довольно, пора отпустить мышку в её мрачную нору, кто знает, что творится с теми жуткими куклами в её долгое отсутствие. Правда, дорогая? — едкий прищур янтарных глаз пробегает по бледному лицу Беневиенто.
Как бы Донна ни презирала характер Альсины, в данный момент она ощущает к ней порыв неясной благодарности. Почему румынская графиня решила проявить благосклонность? Дело в том, что Донна отбирает у неё лакомые кусочки внимания, или в том, что её вид и впрямь столь жалок? Как бы там ни было, Матерь Миранда перестает кружить вокруг Беневиенто словно коршун и устремляется прямиком к леди Димитреску.
— Мне думается, что я преувеличиваю значение каждого из вас. В последние дни мой ум занимает всё больше мыслей о том, что я бы справилась и в одиночку. Каждый из вас, словно один из смертных грехов, проедающий в моем сердце гнилую брешь. На что вы годитесь, кроме как на истязательство смертных и удовлетворение своих низменных нужд? — ледяные глаза останавливаются на каждом из «детей», потупивших свои взоры.
Все они знают, что не за горами август, что близится горькая годовщина, день, в который их предводитель потерял своё дитя, и все уже вот который год молча проглатывают колкие слова и срывы. Кто-то научился пропускать их через себя без тревоги и обиды, кто-то вроде Моро принимает всё настолько близко к сердцу, что свет факелов отражает на его бледно-землистом лице отблески вязких слезинок, скользящих по лоснящейся бугристой коже. Заметив это, матерь подходит к осунувшемуся Сальваторе вплотную и не касаясь его лица, делает поглаживающие движения ладонью.
«Сколько же лицемерия в одном жесте» — Донна не может не наблюдать за разворачивающейся сценой. Взглянув на Альсину, она замечает, что та неотрывно наблюдает за ней, вставляя в мундштук новую сигарету. На этот раз в её взгляде нет презрения, только живой интерес и озабоченность, и это лишь ухудшает затянувшуюся для неё пытку. Серые ядовитые облака заслоняют пространство и через долю секунды из этого тумана вырисовывается знакомая ей мужская фигура.
— Поведай-ка, братец, какая из местных крыс повадилась нарушать наши порядки на этот раз, — подает голос Димитреску, закидывая ногу на ногу.
Моро отступает в сторону, освобождая брату место на скамье, но тот, на удивление всем, проходит вперед и останавливается рядом с Донной. Он наполовину заслоняет её собой, и от этого Беневиенто испытывает два противоположных чувства — спокойствие и тревогу. Она с трудом разжимает пальцы, мнущие ткань платья, и мысленно считает до десяти. Карл, замечая её волнение, лишь коротко ухмыляется и поворачивается лицом к остальным.
— Сегодня явно не твой день, сестра. Мои ликаны уже успели попировать свежей плотью, а тебе придется довольствоваться вчерашними объедками сына скрипача, которого твои дочери разорвали прямо за его домом.
В этот момент лицо Альсины багровеет, а взгляд медленно перетекает с затылка Миранды на Карла и обратно.
— Оу, так ты не оповестила Миранду об этой проблеме?
— Альсина, это правда? — теперь четыре пары глаз устремлены на даму в шляпке-капелине, сжимающей челюсти чуть ли не до хруста.
— Матерь Миранда, п-позвольте мне… — Альсина поднимается со стула и расправляет плечи, с мольбой заглядывая в лицо своему покровителю.
Между женщинами разворачивается эмоциональный диалог, и Моро, стоящий в сторонке, всё более отдаляется от них к выходу, изредка посматривая вверх, на мечущихся в приступе нетерпения тварей. Донна провожает его взглядом, искренне желая разделить эту затею, но, по правде говоря, осознание того, что она зажата в тиски, дает мыслить здраво и не срываться с места. Знакомый шепот вырывает её из размышлений:
— Эй, малышка Донна, хочешь затянуться? Это помогает расслабиться, — Гейзенберг протягивает в её сторону туго скрученную сигару с тлеющим концом, и на ее отказ пожимает плечами, с явным удовольствием затягиваясь сам. — Сегодня занятный вечер, не так ли?
— Ты же знаешь, я не люблю склоки, это твоя прерогатива. Я просто соскучилась по дому, а день, как назло, тянется невообразимо долго.
— Не грусти, я знаю как поднять тебе настроение. Есть у меня одна изумительная идея, — таинственная улыбка застывает на его губах, когда он склоняется над Донной и шепчет ей на ухо то, от чего её веки тут же широко распахиваются. Ступни и руки холодеют, и вся чёткость мысли улетучивается к чертям. Он никогда не делал этого, никогда. Тогда какой резон начинать?!
— Карл, я…
— Будешь очень рада? Я знаю. Завтра в полночь — самое подходящее время. Доброй ночи, малышка Донна, и приятных снов, — он быстро целует её в холодный гладкий лоб и в два шага оказывается рядом с Матерью и Альсиной. Их разговор тут же затихает, каждая внимает словам Гейзенберга и вскоре, Миранда, косо поглядывающая на Донну, всё же смягчает свой взгляд и удовлетворенная его доводами, распускает собрание.
Карл и Матерь Миранда покидают зал самыми первыми, уводя за собой рокочущую толпу монстров, за ними следует притаившийся в углу Моро, затем, гордо вышагивая наружу, проходит уязвленная выговором Альсина, и в конце концов, Донна остается одна.
Тело, будто налитое свинцом не желает двигаться. Прошло десять минут, а ей до сих пор тяжело сосредоточиться на реальности и принять тот факт, что пора возвращаться домой, потому что теперь тревога, кочующая с места на место, прочно засядет в мрачном особняке у водопада.
***
Скрип дверных петель у входа провоцирует легкие быстрые шаги, приближающиеся со стороны лестницы. В доме царит тьма и лишь одинокое колыхающееся пламя свечи, зажатой в тонкой руке Сэм немного развеивает мрак этого места. Донна замечает, что женщина одета в легкую ночную сорочку в пол, а её смоляные кудри небрежно разбросаны по плечам и спине.
«Значит, еще не ложилась».
Поставив истлевшую наполовину свечу на кофейный стол, Сэм сжимает Донну в объятиях, настолько крепко, будто не верит, что та в самом деле здесь, с ней, настоящая.
— Ты же меня задушишь, draga mea.
— Я просто хочу опередить тебя.
Донна резко обхватывает ладони Сэм и отстраняет их от себя. В её глазах непонимание, усталость и тревога. Казалось бы, и без того бледное лицо стало выглядеть еще более нездоровым. Донна, нахмурившись, оглядывает Сэм и молча ждет пояснений.
— Я пересеклась с лордом Гейзенбергом. Этот pendejo едва не прикончил меня, но затем решил проявить подозрительную заботу, к слову, совершенно неуместную в тех обстоятельствах, в которых мы находились. Я была само очарование, не переживай. Он не знает, что…
Резко возникшую тишину нарушает тихое редкое капанье чего-то на деревянный пол. Сэм осторожно оглядывается в попытках отыскать источник звука, и в конце концов осознает, что источник прямо перед ней. Озабоченно оглядывая Донну, она подносит свечу то к ее лицу, то к шее. Ничего.
— Что за херня с тобой происходит? — женщина стоит неподвижно словно статуя. Сэм спускается ниже и замечает на полу чернильные брызги. Кап-кап-кап-кап. Каждая капля стекает аккурат с плотно зажатых кулачков Беневиенто. — Эй, прекрати, скажи мне хоть что-нибудь, — Саманта силой разжимает кулаки Донны, открывая вид на глубокие припухшие раны от длинных черных ногтей.
— Он обещал прийти, навестить меня, — её голос такой ровный и замогильный, что становится не по себе. — Званый ужин, так он сказал. Тогда, на собрании, я не понимала зачем, а теперь всё встало на свои места. Гейзенберг придет, чтобы забрать тебя. У меня.
