Взаперти

Бездна. Тягучая, душная, давящая. Она поглощает её собой, пробираясь в ноздри многолетней пылью и затхлостью. Щиколотки и запястья стянуты узами, блокирующими приток крови к пальцам. Онемение сопровождает её тело и мысли. Не в силах нормально вздохнуть, она ощущает веками слабое желтое свечение, протягивающее свои хрупкие нити откуда-то из угла. «Ну же, открой глаза».       Будто налитые свинцом, веки с трудом раскрываются, и она видит перед собой невзрачное пространство. Блеклый свет лампы покрывает слои паутины, растянувшейся струнами по всему потолку. Стёкла старинного трельяжа запылились настолько, что сменили свой глянец на глухую серую матовость. Она медленно обводит взглядом остальную часть комнаты. Вдоль правой стены стоит высокий полотняный шкаф с приоткрытой дверцей, из-за которой виднеется кусок белой ажурной ткани. Взгляд вверх. Потолок, желтый, потрескавшийся и грозящий вот-вот осыпать её слоями побелки. Она пытается сделать глубокий вдох, желая унять нарастающую тревогу, но вместо успокоения заполняет легкие пылью, вызывая в груди спазмы и приступ кашля. Вдруг где-то за спиной раздается грохот и ругань, будто кто-то перетаскивает тяжелую мебель. Она не имеет понятия, где находится, и чтобы не привлекать к себе лишнего внимания хочет зажать руками рот. Дергает их на себя, но тщетно. Только сейчас она видит, что запястья скрещены друг с другом где-то над головой. А ноги… Чёрт побери, ноги туго стянуты простыней. В голове тут же проносятся мысли о маньяках, о Матери Миранде, о лорде Гейзенберге, о Донне… Как же всё затекло, как ноют голодные до крови мышцы. Она стискивает зубы и решает подтянуться вверх, хоть на немного, чтобы снизить натяжение. В тот момент, когда она приподнимается, печальный скрип кованной кровати разрезает тишину. «Замри, Сэм».       За спиной снова раздается шум. Она задирает голову и видит обшарпанную бледную стену. Кто-то ходит за ней, и его поступь тяжелая. Поступь охотника, который угодил добыче в самое сердце и теперь идет забирать свой трофей. Она сглатывает, и продолжает оглядываться. Слева от нее прикроватный столик на резных ножках, на котором стоит фотография. Из-за тусклого света ей не удается разглядеть кто на ней изображен, но что-то подсказывает, что это фото — первое, что она должна была увидеть при пробуждении. Из-под кровати послышался шорох и скрежет, словно та самая добыча в последнем издыхании прочерчивает по дереву когтями. Скрежет отдалился и стих где-то в районе ног. — Dios, por favor, Dios… — она шепчет, и её губы едва раскрываются, выпуская молитву так тихо, что она вовсе не слышит себя. Сперва показалась голова — лысая, с кривым черепом, отливающая желтизной, с серебряными глазами, ослепляющими своим холодом словно прожекторы. Водянистые и блеклые, они смотрят на неё с ненавистью и жаждой. — Кто вы, что вам надо от меня?!       Тонкая полоска рта раскрывается, выдавая сверкающие слизью единичные зубы, и нечто вытягивается во весь рост. Дергая конечностями так, словно себе не подчиняется, хрустя суставами, оно медленно перелезает через борт у изножья кровати. Ни единого скрипа. Несмотря на свой двухметровый рост, тварь, почти достающая до потолка головой, двигается бесшумно, не спуская цепкого взгляда с застывшего в ужасе женского лица. Грудь разрывает отчаянный крик, когда костлявая рука сжимает её голень. Оно впивается в неё отросшими острыми ногтями, желая заживо содрать кожу с костей. Боль адская, настолько, что она изгибается в пояснице, пытаясь вырваться из цепкой хватки, но тщетно. Она с силой прикусывает язык, надеясь проснуться и убедиться, что это лишь ужасный сон, но кровавые линии поднимаются выше, по коленям к бедрам. Простыня под ней мокрая от сочащейся из ран крови, и крик выходит совсем уж жалким, хрипящим. Неужели никто не слышит? Порезы пульсируют и вместе с ними пульсируют виски, вся комната, мать её. — Perra! — вырывается из груди, когда тварь одним махом сдирает с нее вечернее платье и разбрасывает шелковые клочки в стороны.       Оно замирает, наседая сверху, сжимая ледяными пальцами её ребра, а Сэм трепыхается, словно рыба, выброшенная на сушу. По телу бегут мурашки от этих скользких, пропахших кровью прикосновений. Тварь скользит выше, к груди с затвердевшими сосками и сжимает её до шипения и вскриков. Оно явно наслаждается её болью и унижением. Оно ненавидит и играет, словно человек, который так долго хотел отомстить и вот наконец удостоился шанса отыграться. Костяшки стоп врезаются друг в друга, принося Саманте дополнительную порцию боли. Вдруг слева слышится грохот. Она с трудом поворачивает искаженное в приступе боли лицо в сторону звука и видит дверь, грозящую слететь с петель. Клубы древесной пыли толчками наполняют комнату, пока кто-то с той стороны делает беспощадные выпады. Не зная, что её ждет, там, за дверью, она собирается с силами, и когда над ухом слышатся утробные щелчки, что есть мочи орет во всё горло: — Я тут! Помогите! Пожалуйста, быстрее! Мразь!       В миг её скулы сжимаются в тиски ледяных пальцев и резким движением, чуть ли не сворачивая ей шею, дергают в сторону. Она оказывается лицом к лицу с неизвестным. В сантиметре от неё клыкастый оскал и дыхание, обдающее ноздри запахом залежавшейся в подвале мертвой плоти. И меж этих гадких нот скользит аромат пороха. Такой знакомый и пугающий, что она туго сглатывает. Тварь упивается её страхом и болью, настолько, что вовсе не реагирует на шум и посторонние звуки. Не спуская взгляда с Сэм, оно имитирует ствол кривыми пальцами и медленно прислоняет его к тонкой женской шее. Из его горла раздается хрип и бульканье, а из уголков рта начинает течь бурая жидкость, вязкими каплями пачкая щеки Саманты. Она морщится, пытаясь вырваться из его хватки, но делает лишь хуже. Тварь протыкает ногтями нежную кожу на подбородке и скулах. Оно пытается говорить, разрезая язык и щеки острыми зубами. — К-к-кровь за к-к-кровь, маленькая дряяянь…       Его рот широко раскрывается, одаряя её бешеной улыбкой, рваные ноздри подергиваются, впитывая аромат свежей горячей плоти и она чувствует как клокочет всё его нутро, и что-то твердое и пульсирующее упирается ей в живот. Вдруг предплечья сжимаются в стальной хватке и от силы, с которой её трясут, вся картина смазывается. — Тёрнер, очнись! Тёрнер, блять… — хриплый прокуренный голос возвращает в реальность. Оно испаряется в воздухе, забирается в половые щели, унося с собой боль, страх и тошнотворный запах. Ладони, сжимающие её кожу теплые, человеческие. И этот запах железа и машинного масла. Успокаивает. Кто-то обхватывает её щеки и легонько похлопывает. — Ты слышишь меня? Кивни, если слышишь, — она послушно кивает, всё еще пытаясь сфокусировать на нем взгляд. — Я развяжу тебя, но, если ещё раз заорешь, обещаю, я свяжу в морской узел не простынь, а тебя. Усекла? — снова кивок.       Он выпускает её лицо из рук и в этот момент ощутив холод и пустоту, она ловит себя на мысли, что это было приятно. Или крыша поехала настолько, что психика хватается за любой балласт, лишь бы вновь не погрузиться в тот кошмар. Гейзенберг с треском разорвал простыни, сковывающие щиколотки и запястья женщины, и отшвырнул их в сторону. Сэм сжала зубы, когда накрахмаленная ткань последний раз вгрызлась в кожу и выдохнула. Её хватило лишь на кивок, в который она старалась вложить максимум благодарности.       Пока лорд расхаживал по комнате и рыскал по шкафам, она всё еще сидела на кровати и растирала затекшие конечности. Во рту было сухо и язык неприятно лип к нёбу, лишая её возможности четко говорить. — Что ты пытаешься найти, Гейзенберг? — Записи о других экспериментах. Поверь, тебе тоже будет очень интересно, — неприкрытый сарказм.       Голова загудела, и она схватилась за виски, непроизвольно застонав. Мужчина, выворачивающий ящики из трельяжа, обернулся через плечо и медленно оглядел Саманту. Она была всё в том же вечернем платье, но растрепанная, испуганная и от неё за версту несло хорошим перегаром. Ровно, как и от него. Он усмехнулся. Он помнил весь вечер от и до, и лишь полчаса назад смог унять ярость, клокочущую в груди. Эта тупая сучка приковала его ремнями к столу, хер знает что делала с ним, пока он был в отключке. И её ручная фарфоровая крыса расхуярила шею чем-то острым. Но хер с ними со шрамами, он уже давно перестал их считать. Важно другое. Его мышка оказалась куда опаснее, чем он мог себе представить, и признать, что он, Карл Гейзенберг — самый выдающийся отпрыск Матери Миранды, не дооценил робкую серую кукольницу, было более чем унизительно. Блять, он снова закипает. — Скажи, как оно, когда тебе двадцать лет подряд загоняют в мозг херову тучу пыльцы и продолжают мило улыбаться в лицо? Ты тащишься от этого, Тёрнер, любишь быть подопытным кроликом? — в его голосе искрилась неприкрытая злоба и возбуждение. Эти слова стали осязаемы, подобрались к ней и обвили тело колючими шипами. Она не понимала о чём он говорит. — Ну же, блять, отвечай, когда с тобой разговаривают! — он подлетел к кровати как ураган и схватил её за подбородок.       Несколько минут назад происходило то же самое, но сейчас она видела перед собой не монстра из ночных кошмаров, а психа, с которым оказалась в одной лодке. Она резко отдернула его руку. Отдернула до того, как поняла, что с такими как он нужно выбирать иную тактику. — О чём ты вообще?! Какая пыльца?! Говори чётко и по делу, я сейчас не в состоянии читать мысли!       Лорд наклоняется, настойчиво впиваясь в её глаза. Она смотрит на искаженное тенями лицо и не может оторваться. Глаза напротив светятся зеленым пламенем в темноте. Он хмыкнул и разорвал контакт. — Что последнее ты помнишь?       Она следит за ним пристально, стараясь игнорировать головную боль, но иначе сейчас нельзя. Кто знает, на что он способен. Она пытается продраться сквозь густую чащу воспоминаний и как цветы сквозь колючих ветвей, выхватывает последнее, что ей довелось запомнить — скандал с Донной и мужское лицо, столь же привлекательное, сколько озадаченное. Но вспомнить место, в котором она находится, не в силах. Снова переходя на хрип, она собирается с ответом: — Помню ужин, ссору с Донной и тебя. Всё. Гейзенберг… — любопытство берет верх, — что с твоими глазами? — А что с твоим мозгом? — он парирует молниеносно, но в этом вопросе нет ехидства и злобы, лишь холодный интерес. — На что ты намекаешь?! — Вставай. Ты выведешь нас отсюда.       Опять его приказной тон. Как же он раздражает. Но он прав в одном — нужно уйти отсюда. Она еще раз посмотрела в угол, где испарилось существо, и встала с кровати. Голые стопы тут же ощутили холод и шероховатость плит, когда Сэм, пошатываясь, пошла вслед за лордом. Застыв на пороге, женщина различила за спиной шепот. Прикрыв глаза, она отгоняла от себя страх — ей всё это мерещится, это не взаправду.       Зал встретил их атмосферой такой же разрухи и запустения. Грязь, пыль и затхлый воздух отчаянно намекали на то, что они находятся в подвале. Просторный зал, стены которого выложены каменной плиткой, освещались двумя лампочками без плафонов, вкрученными в потолок, с которого свисали деревянные голени, кисти и головы. Они были отполированы до блеска, и бросали блики на расставленные по стенам шкафы, каменную печь и разбросанные по всему полу дрова, исписанные листки и осколки стекла. Кто-то недавно устроил здесь погром, и её мысли невольно потянулись в сторону мужчины. Пробираясь на носочках через острые осколки, она продолжала осматривать помещение, и в конце концов наткнулась на внушительный деревянный стол, прошитый металлическими пластинами с прикрепленной в низине рукояткой. По его углам болтались разорванные кожаные ремни. — Похоже на хирургический стол. Для кукол… — она проводит пальцами по лакированному дереву и бросает вопросительный взгляд на спину Гейзенберга, который изучает старое коротковолновое радио, стоящее на белой тумбе. Рядом с ним проход в другую комнату. Он отделан дверью из красного дерева со стеклянным окошком. Таким, какое бывает при входе в старых больницах и лабораториях. — М, это? — он оборачивается, оценивая стол и качает головой. — Похож, но я бы не стал использовать его по прямому назначению. Кровь потом хер отмоешь со столешницы, да и эти ремни не выдержат даже полудохлого ликана, — он бросил это так буднично, что Сэм на секунду оторопела. — Ты была тут прежде? Хотя стой, я сам отвечу — ты была здесь охренительное количество раз, но в отключке.       Сэм порядком начало надоедать происходящее. Ей хотелось разобраться в ситуации, но едкие намеки мужчины, и холод с сыростью, пробирающие до костей, испаряли в ней все отголоски терпения. — Гейзенберг, скажи мне наконец… — Записи на полу, — он указал пальцем в сторону, не удосуживаясь развернуться к ней лицом. — Прочти их и всё поймешь. Я не собираюсь размусоливать тебе всё как ребенку. Разбирайся с этим дерьмом сама, Тёрнер. Докажи, что ты взрослая девочка.       Она опустилась на колени рядом с ворохом разбросанных пожелтевших листов и стала собирать их в аккуратную стопку. Устроившись поудобнее на лакированном столе, она села по-турецки и начала читать, в ту же секунду отчетливо различив витиеватый подчерк Донны.

Август 1999. Ночью папа впустил в дом девочку. Её зовут Саманта Тёрнер. Когда мама увидела её, ей сразу сделалось дурно. Она всегда пугалась вида крови и ран. Чужачку поселили в моей комнате. Кажется, у нас с Энджи появилась новая подружка.

Январь 2003. Мы отпраздновали мой восемнадцатый день рождения. Саманта и мама испекли амандин, а папа нарисовал мой портрет с Энджи на коленях. Когда я развернула хрустящую подарочную бумагу и увидела папину работу, где-то внутри разлилось тепло. Я посмотрела на Саманту, желая увидеть в ней те же эмоции, но она лишь мельком взглянула на рисунок и отвернулась. Ей не нравилась моя кукла, я поняла это тогда. Мама предложила повесить картину над главной лестницей.

Май 2003. Сегодня не стало моих родителей. Сэм стала сиротой дважды, а я впервые. Кажется, мне хуже, чем ей. Всё произошло у края водопада. Я услышала звонкий голос Саманты, который едва пробивался сквозь шумный поток воды и выбежала с террасы ей навстречу. На ней было желтое короткое платье с широкой юбкой, длинные волосы были заплетены в тугую косу, которая хлестала её по плечам и спине, когда она мчалась к дому. На ней не было лица, она тяжело дышала и цепко схватила меня за руку. Тараторила то на румынском, то на испанском, и мне с трудом удавалось понять её. Тогда она крепко сжала мою ладонь в своей и повела к водопаду. Эта минута, что мы шли, показалась мне целым часом. Внутри что-то неприятно ворочалось и билось в тревоге. Мы стояли на краю, и пушок на наших лицах покрылся мелкими каплями россы. Мне было тяжело вдохнуть из-за плотного слоя влаги. Я не понимала зачем мы здесь, и тогда Саманта указала пальцем вниз и всхлипнула. Я пригляделась. Там, внизу, на уступе лежало распластанное тело в знакомом бирюзовом платье. Сильный поток воды омывал её, смывая красную жидкость вниз, туда, где всё покрывал туман. Я перестала чувствовать тревогу. Я не чувствую её до сих пор. Мне кажется, я ничего не чувствую.

Сентябрь 2003. Наконец я собралась с силами, чтобы открыть тебя, мой дневник. Мы с Сэм всё еще не отошли от пережитого. Оставшись одни, мы пытались наладить быт, постоянно искали пищу, и благо Герцог изредка поставлял нам продукты. Мы так и не смогли вернуть тела моих родителей, а потому просто вырыли могилы на местном кладбище, где была похоронена Клаудия, и положили в каждую их фарфоровые копии. Я навещаю их каждый вечер.

Март 2004. Сегодня, когда я клала маргаритки на могилу отца, меня окликнула женщина. Она назвалась Матерью Мирандой. Была очень мила. Она носила мой любимый цвет и что-то в её кристально-серых глазах показалось мне родным. Мы разговорились. Я рассказала ей о своём горе, но помня просьбу Сэм о том, чтобы я не распространялась о ней, я соврала, что живу одна. Она рассказала, что потеряла ребенка давным-давно, и от того я почувствовала, что мы стали ближе. Мне показалось, что она понимает меня.

Апрель 2004. Сегодня я впервые соврала Сэм. Я собиралась навестить Матерь Миранду, но сказала ей, что отправлюсь за продуктами к Герцогу. Сэм задержала на мне долгий взгляд, а затем кивнула и продолжила читать книгу по ботанике.

Матерь Миранда живет под сводом пещеры, и меня постоянно посещало чувство, что всё в ней живое. Всё как будто клокотало изнутри и присматривалось ко мне. Было не по себе. Она встретила меня у двери и обняла, также, как и мама. Мне стало холодно, но я улыбнулась и прошла вслед за ней. Я чуяла запах спирта и чего-то неестественного, затхлого. Как на кладбище. Мы оказались в холодной темной комнате, увешанной плакатами с рисунками человеческих тел. И все они были выпотрошенными, как рыбы на разделочной доске. Вдоль стен стояли стеллажи, уставленные банками, а по центру огромный стол, на котором стояли микроскопы и склянки с разноцветными жидкостями. Я хотела рассмотреть их поближе, но Матерь позвала меня в следующий зал. Он оказался более светлым и убранным, обжитым. Она заварила травяной чай и поставила передо мной наполненную до краев жестяную кружку. Сама же села напротив и изучала меня взглядом. Не знаю, как описать, но мне казалось, что она разрезает меня на части глазами, как тех людей на рисунках. Она как будто копалась в моих внутренностях без единого прикосновения. В конце концов, она заявила, что хочет сделать мне подарок. Она пообещала, что, если я приму его, я позабуду о боли и печали. В обмен я должна буду помогать ей в её научной работе, которая принесёт благо нашей деревне. Я сказала, что подумаю и вернулась домой.

Июнь 2004. Сегодня Саманта сдавала мне экзамен по травам. Очень приятно ощущать себя в роли учителя, контролировать ситуацию. Она сдала всё на отлично. Через какое-то время отправлю её в лес, пусть учится на практике. Как Миранда. Мне нравится то, как Матерь воодушевленно рассказывает о своих опытах с флорой. Однажды она показала мне, как под её ладонью молниеносно прорастают плотные сочные стебли черного цвета. Она обещала, что научит меня также. Только подумать, если я научусь управляться с растениями также как она, смогу обеспечивать нас с Сэм овощами, фруктами и травами во все сезоны. Это невероятно. Всё же я приму предложение Матери. Завтра же отправлюсь к ней.

Сэм зачиталась настолько, что не заметила, как близко подошел к ней мужчина. Он достал сигару из кармана брюк и щелкнул колесиком зажигалки. Ноздри Сэм защекотал тяжелый древесный аромат с нотками темного шоколада, и она томно вдохнула аромат как можно глубже. От Гейзенберга не скрылась ее реакция. Он ухмыльнулся, и делая очередную затяжку, оглядывал женщину. Она сильно отличалась от местных. Те — бледные, скрюченные и вечно молящиеся на ту, что не ставит ни во что их жизни. Она же, пусть и явно потрепанная, сидела с ровной осанкой, заинтересованно склонив голову набок и читала весь этот бред. Черные кудри струились по спине, часть их падала на глубокое декольте, выдающее полную грудь, усыпанную родинками. Гейзенберг непроизвольно провел языком по верхней губе и в конце концов поймал себя на мысли, что эта чужестранка очень хороша собой. Её нетипичная внешность в отличие от красоток из голливудских фильмов, которые он смотрел на старом видаке вместе с Моро, выигрышно выделялась. Никаких тебе бездонных голубых глаз и пухлого ротика, который так и хочется опорочить. Напротив, её строгие с хитрецой черты, темные миндалевидные глаза, острые скулы и маленький очерченный рот, шепотом читающий записи, выдавали характер и неприступность. Какой кайф он словит, если сломает её. Да он уже начал это делать. Сейчас она доберется до нужной страницы и начнется всё самое интересное. Просто нужно выждать, и тогда очередной воздушный замок в этой ебаной деревне будет разрушен до основания.       Перед ее глазами мелькали строчки, описывающие мутацию Донны, её ощущения. В те годы она была немногословна, это было время душащего безмолвия в их доме. Они изредка пересекались в гостиной и на кухне, Донна явно избегала её общества и всё чаще пропадала по ночам. Любая попытка поговорить с ней кончалась тем, что Донна уходила из дома на кладбище и подолгу сидела у могил родных. До того, как Сэм заработала на отдельную ванную, они делили с Донной одну на двоих. Каждый раз заходя после подруги в ванну, она оттирала с кипельно-белой поверхности черные склизкие сгустки. Еле сдерживая рвоту, она неслась к Донне, желая узнать и помочь, но та была неприступна как стена. Беневиенто не желала делиться тем, что сидит внутри неё, разрастается пластичными щупальцами в головном мозге, а Сэм была слишком напористой в своем нежелании потерять еще одного близкого человека. — До, не убегай, пожалуйста. Ты нужна мне, я хочу помочь. Дай мне помочь тебе, — Саманта настигла её, когда та поворачивала ключ в скважине, в очередной раз собираясь на кладбище. Беневиенто замерла на пороге, но не повернулась. — Ты не поможешь мне, draga mea. Но скоро всё будет хорошо, я обещаю тебе. — Ты больна? Я могу достать лекарства. Если они дорогие, я продам что-то из своих вещей, разорю местных, украду. Да что угодно!       Уголки губ Беневиенто поползли вверх, и она прикрыла глаза. Донна верила, что Саманта сделает всё, о чём говорила, но это было бесполезно. Ей уже ничто не поможет. Матерь Миранда говорит, что каду почти прижился, осталось пару месяцев и процесс мутации полностью завершится и она сможет прочувствовать свои новые способности. Она услышала, как выругалась Сэм. Снова.       Проходя мимо сада, она обхватила пальцами желтое соцветие и поднесла к губам. Пахнет разложением, как и в лаборатории Матери. Она уже собралась идти дальше, как вдруг услышала уверенные шаги позади и запах. Вербена и мускус. С недавних пор её обоняние стало более острым, и она чуяла Сэм за версту. Беневиенто бесцеремонно развернули, и она оказалась лицом к лицу с Самантой. Она хмурилась, в глазах плескалось раздражение и рот нервно кривился. От неожиданности, Донна выронила цветок из рук и тот, подхватываемый потоком осеннего ветра, задел плечо Саманты и унесся вдаль. Сэм тут же начала чихать, отстраняясь от Донны, которая на миг увидела себя со стороны, глазами подруги. Ощутила раздражение и злость, рождающиеся от неведения. Она была ей, вгрызлась в её сознание словно хищник в свою добычу. Чувство было невероятным, ей захотелось поиграть. Она рисовала в сознании картины минувших дней и то, чему никогда не было суждено сбыться, наблюдая за реакцией девушки. Сэм реагировала на галлюцинации незамедлительно, повинуясь страхам или удовольствиям: плакала и билась в истерике, убегала, трогала себя, изнывая от жара внизу живота, улыбалась. Беневиенто увлеклась игрой с её разумом настолько, что не заметила, как настала ночь. Черт лица Сэм было не разобрать, только женственный силуэт, подернутый лунной вуалью. Она отпустила её, и Саманта рухнула в траву. Стоны девушки разгоняли тишину, окружавшую старинный особняк. Она пыталась встать, упираясь ладонями в землю, но выходило с трудом. Её шатало словно пьяницу после хорошей попойки в кабаке. И только в этот момент, когда Беневиенто увидела страдания близкого человека, она ощутила укол вины и страха. А что если она всё запомнила, что тогда? Уйдет и оставит одну. Мурашки побежали по коже, и она медленно подошла к женщине, обхватывая её за локоть и помогая встать на ноги. — Донна, что произошло? — её голос, надломленный и тихий царапал совесть острым ножом. Кукольнице нужно было выбрать — правду, которая обречет её на вечное одиночество или ложь, способную спасти обеих.       Последствия её выбора задували огонь привязанности и сжирали доверие Саманты по кускам, когда она добралась до заметок исследований, проводившихся на этом самом столе, на ней, когда Донна управляла её сознанием. Внутри что-то с треском надрывалось, что-то, что сшивалось тупой толстой иглой многие годы, заставляя кровоточить. Осознание обожгло её как обжигает плоть раскаленным утюгом, и она сорвалась со стола. Еле держась на ногах, она отлетела в стену и прижалась к ней спиной. Дрожащими руками она расправляла смятые листы и перечитывала эти строки раз за разом, всей душой желая, чтобы это оказалось неправдой:

10 июня 2020 года

Объект Саманта Тёрнер. После очередной вспышки агрессии и попытки к побегу получила умеренную дозу пыльцы. Функции мозга в норме. Сердечный ритм замедлен. Давление пониженное. Способность к воспроизведению в памяти событий последних минут отсутствует резко ограничена. Если при пробуждении будет сохраняться склонность к девиациям, применить повышенную дозу пыльцы с тщательным контролем состояния объекта.

Напоминание: заказать у Герцога транквилизаторы.

      Глаза щипало, но слезы, как и крики встали где-то в горле, посылая в пазухи жгучую боль. Она вспоминала каждый конфликт, который ни к чему не приводил. Каждый конфликт, после которого она просыпалась с больной головой и упорно продолжала жить и быстро загораться желанием сбежать. А её тушили словно крохотную спичку, забираясь в голову и копошась в ней своими грязными руками. Как же мерзко, так мерзко, что кружится голова и она упирается ладонями в колени.       Карл, до того внимательно искавший следующий проход, остановился. Замок начал рассыпаться в прах, но он смотрел на неё без сожаления, лишь понимающее кивнул. Он знает, каково это, и он пережил всё то дерьмо. Однако ему охуеть как осточертело находиться в этом злоебучем особняке, его ждала работа на фабрике и нужно было выбираться как можно скорее, пока не вернулась Донна с её ручной фарфоровой крысой. С ними он разберется позже. Он потер шею, исполосованную свежими тонкими порезами, и начал приближаться к Сэм. — Тёрнер, ты идешь или готова и дальше подставлять черепную коробку под чьи-то эксперименты? — его голос стал на октаву ниже, бархатнее и это выдернуло её из тошнотворной пелены мыслей. Сэм взглянула на мужчину с заляпанным в крови воротником рубашки и прикинула, что он может быть тем самым ключом к свободе, опасным, но не лживым в отличие от Беневиенто. Она сделала глубокий вдох и приняла решение.

***

      Петляя коридорами, вытесанными в камне, они наткнулись на дверь с выгравированными круглыми отверстиями. Сэм дернула круглую ручку — не поддается. Она выругалась и отошла в сторону, позволив лорду осмотреть дверь. Он закатал рукава и провел пальцами по ребристой поверхности отверстий. — Она хочет, чтобы я бегал по этому сараю в поисках каких-то ебучих барельефов? Самоуверенно, ни дать, ни взять, — его хохот отдавался вибрацией в груди Сэм.       Гейзенберг резко сжал ладонь в кулак, и металлическая пластина со скрежетом отделилась от двери. Замок щелкнул. Сэм округлила глаза и затаила дыхание. «Что он такое?»       Она втиснулась в проем между дверным косяком и мужчиной, повернувшись лицом к последнему. Ей так хотелось вырваться отсюда, но и выпускать его из поля зрения она не намерена. Но вместо того, чтобы дать пройти, он грубо схватил её за плечо и прижал к стене. Воздух вокруг наэлектризовался. — Чёрта с два ты ко мне цепляешься?! Убери руки, — она схватила его за бицепс и пыталась отбросить руку, но тщетно. Он лишь сильнее вжал Сэм в стену, уперев колено между ее бедер. — Слушай внимательно, куколка, — он сверкнул острыми клыками, — Если ты хочешь выбраться отсюда, тебе придется играть по моим правилам. Если ты будешь бежать сломя голову, не смотря под ноги, тебе пизда. Если ослушаешься меня и подвергнешь опасности нас обоих, тебе пизда. Только вот я выдержу любое количество этой дряни, ты же, — он тыкнул пальцем ей в грудь, — рискуешь стать мертвой при лучшем раскладе. — А при худшем? Он ухмыльнулся. — Знакома с Моро?       Сэм вспомнила четыре портрета у алтаря в церкви. Она знала всех лордов поименно и никогда не задерживала взгляд на одном из них. Сальваторе Моро, так его зовут. Один взгляд на его портрет наполнял рот вязкой слюной, готовя организм к извержению недавно съеденной пищи. Сэм всегда казалось, что то была карикатура. Однако сравнивая в памяти портрет лорда Гейзенберга и оригинал, грозно нависающий над ней в данную минуту, она поняла, что где-то по деревне бродит гротескное создание в черном кожаном плаще и в короне из детских берцовых костей. — По глазам вижу, что да. Но не бойся, изменения произойдут только интеллектуальном уровне. Внешне ты останешься привлекательной. — Оу, лорд Гейзенберг, — она уловила его интерес, и это добавляет ей уверенности в своих действиях, в рычагах давления. Она тянется к нему, не спуская хищного прищура, почти касаясь его губ своими. — Такая честь быть оцененной самим владыкой, — она понижает голос и выдыхает последние слова, обжигая его губы своим дыханием. — Не играй с огнем, Тёрнер. Обожжешься. — послышался скрип его кожаных перчаток, когда он сжал кулаки у её лица. Гейзенберг окатил её ядовитым взглядом последний раз и резко отстранился.       Найдя лифт, Сэм почувствовала облегчение. Она устала от этого мрачного лабиринта коридоров и шаркающих звуков в стенах, полных копошащихся крыс. Лорд, напротив, погрузился в задумчивость и нажал кнопку вызова. — Странно, что мышка преградила нам путь одной дверью. За ней она разве что ковровую дорожку не расстелила. Всё это пиздец подозрительно.       Сэм ничего не ответила, да и, судя по всему, Лорд не нуждался в её словах. Он разговаривал сам с собой. Когда платформа опустилась и решетчатые двери разинули свою пасть, Сэм вбежала в лифт первая, боясь, что Гейзенберг оставит её одну в подвале. Но тот лишь прыснул в кулак и вошел следом. Да плевать, что он думает, она должна думать только о себе. Мужчина напротив вальяжно облокотился на стенку и скрестил руки на груди. Эти тридцать секунд показались ей часом, так жарко как в кабине лифта наедине с Гейзенбергом ей не было жарко даже в самый знойный день в Севилье.       В особняке было пусто. Главная дверь была раскрыта настежь и в доме по-хозяйски гулял ветер. Он щекотал плотные гардины, зазывал опавшую листву внутрь. В особняке темно. Все свечи погасли, некоторые из них валялись на полу, заляпав паркет уже застывшими каплями воска. В особняке тихо. Ни топота маленьких ножек по полу, ни скрипа старых половиц под весом хозяйки. Только жужжание мух и мошек, кружащих над испорченными остатками блюд, на которые они потратили так много часов и лей. В особняке особенно одиноко. Только она и Гейзенберг. Ни Донны, ни Энджи, ни лиса. За последнего сейчас тревожнее всего. Она посвистывает и начинает обходить главный зал. — Эй, малыш, — свист, — иди ко мне. — Он убежал. Животные в отличие от людей чувствуют, когда пахнет жаренным и умеют уносить лапы в правильный момент. Тебе бы поучиться у него, куколка. «Pendejo».       Она лишь прожигает его взглядом и идет натягивать сапоги на озябшие ноги. Она найдет малыша позже, потратит сколько угодно времени и сил, но сейчас ей нужно уходить. Черт знает, сколько времени они провели в подвале, но ей хватило этого с лихвой для того, чтобы начать ловить триггеры от слов «пыльца» и «эксперименты». Стоя на пороге дома со старым коричневым кофром, в который она сумела уместить всю свою жизнь, Сэм последний раз оглянулась. Внутри неприятными нитями тянулось сожаление, им пропитались стены, выкрашенные бежевой краской, скрипящие полы, пыльные картины и зеленый ковер, вышитый золотыми листьями. Всё, чего она касалась когда-то, теряло своё значение. — Тёрнер, живее! Я провожу тебя до Луизы, как и договаривались, а потом ты сама по себе. Плату передашь через Герцога.       Хриплый прокуренный голос оборвал узы памяти, и перед тем, как окончательно захлопнуть входную дверь она прошептала: — Я не знаю где ты, но надеюсь, что в аду.