Ты не один

Едва закончив с обедом, Волков снова попадает под опеку шумной сестры Леночки, которая, по словам Вада, знает здесь всё про всех. Ну, или думает, что знает. Осторожно прощупывая почву, за те десять минут, что им потребовались на переход из больничного корпуса в жилой, Олег успевает узнать, что Женька, его предшествественник, не просто перевёлся, а реально сцепился с Рубиком. Волкова умиляет реакция девушки на собственную дерзость: назвав его светейшество Рубиком, Елена Семёновна игриво шлёпает себя по губам, а после заговорщически хихикает: — Знаете, Вениамин Самуилович терпеть не может, когда фамильярничают! — Лен, а чего ж Евгений сцепился-то? Ведь знал, что шеф на тормозах не спустит… — мягко вворачивает Олег, озадаченно потирая висок. — На самом деле, Олег Игоревич… — Леночка, бросьте! — приобнимая щебетуху за талию, Волков добавляет волнующей хрипотцы в голос. — Для Вас просто Олег. Медсестра манко выворачивается и тормозит у двери сестры-хозяйки, не спеша нажать кнопку вызова. Ей не терпится первой донести до Олега последние больничные сплетни, но она медлит. А после, решившись, хватает Волкова за ладонь, и увлекает за собой дальше по коридору. — Женя сам виноват! Нельзя сближаться с пациентами, и, уж тем более, не стоит идти у них на поводу! Есть у нас здесь один. Боттичелли. Вот, уж точно не от мира сего! — Леночка кусает губы, будто прикидывая, можно ли с Волковым откровенничать, но тот так тепло улыбается, явно её поощряя, что девушка совсем тихо, но продолжает: — Боттичелли в общем-то тихий и незаметный: сядет в углу и чиркает что-то в своём блокноте мелками, но стоит его затронуть — псих, одно слово! Нарвался он на санитара, короче. Или санитар на него нарвался — тут уж как посмотреть. Неделями изводили друг друга, а как дело до Рубика дошло, Женька на сторону психа встал. Не любят у нас здесь этого. Есть чёткая грань, и он… Ведь только хуже сделал! Сам уволился, а Боттичелли… — Леночка вдруг осекается и умолкает, будто жалея, что сболтнула лишнего. Олег, как бы ему ни хотелось, чтобы та продолжила, напирать не решается, совершенно обезоруживающе улыбаясь: — Вы абсолютно правы, и я благодарен Вам, Леночка. Действительно, существует грань, — Олег берёт в руки мягкую ладошку девушки и переводит тему, изображая искреннее удивление: — Вы совсем замёрзли! Вот же! Заболтал Вас, идиот! Где тут наша сестра-хозяйка со стопкой одеял? Медсестра расслабленно смеётся, с удовольствием подхватывая игривый тон Олега, позволяя ладони задержаться в его тёплых руках. — Вы правы! Идёмте, я вас познакомлю. Уже вечереет, а Вы так и не обустроились, — Леночка хмурится, досадуя на себя, что так бездарно пробазарила время. Ей не терпится самой обо всём позаботиться, а теперь придётся сдать этого красавчика Натали. Уж та своего не упустит! Натали оказывается приятной невысокой почти хрупкой блондинкой с глазами цвета мокрого асфальта. Но оценить девушку по достоинству Олег не может при всём желании — таинственный Боттичелли полностью занимает его мысли, и он уверен на все сто, что и исчезновение Жени, и отсутствие Серого на ужине, и история о санитаре — это всё маленькие звенья одной цепи. Волка ломает от незнания и бездействия, но он натягивает на рожу пластмассу вежливой приветливой лыбы, механически расписывается в очередном журнале и, получив, наконец, ключ от своего жилища, раскланивается. В комнате достаточно уютно, но слишком свежо. Олег закрывает окно, осматривается, вспоминает о чемоданах, которые с минуты на минуту должен занести один из санитаров, и вдруг осознаёт, что дико устал. Тело само находит постель и падает на полосатый матрас, блаженно растягиваясь. Всё хорошо. Даже лучше, чем он рассчитывал. То, что Дракон здесь, и уже вполне освоился, Волку на руку. И ещё Олег уверен, что уже сегодня вечером будет знать гораздо больше — Вадька, хоть и балабол, когда речь заходит о делах, слов на ветер не бросает. Да. То, что он здесь, несомненно, в плюс. Психиатр хренов! В дверь стучат, Олег, не вставая, бросает: «Открыто!» — и в комнату, вслед за чемоданами, входит нечто. М-да. Если в этом дурдоме все санитары такие… Явно обделённый умом детина неопределённого возраста с рожей бульдога и косой саженью в плечах. Если его Серому довелось противостоять этому… — Спасибо… э-м-м? — Михаил, — цедит нечто сквозь зубы и ставит чемоданы прямо у входа, явно намереваясь сразу уйти, но вдруг тормозит, смеряя Олега тяжёлым взглядом. — Ещё что надо? — Олег Игоревич, — приподнявшись, представляется Волков. — Ничего не нужно. Свободен. После визита этого амбала напряжение ещё долго не покидает Олега. Механически раскладывая вещи и заправляя постель, он изводит себя предположениями и догадками, а когда выдвигает ящик письменного стола, шарахается от него, как от чумного. Столько совпадений за один раз? Ладно, кабинет. Но теперь, разглядывая рисунок на клетчатом листе, Волков не сомневается, что и комната ему досталась от неудачливого коллеги. Сколько их — набросков углями, законченных и едва начатых, портретов и выплеснутых на бумагу фантазий? Немерено! Они были неотъемлемой частью Серого, а Серый — частью его, Волкова, и стиль рисования Разумовского Олег бы не спутал ни с чьим другим. Торопливо начертанный портрет мужчины, который держит сейчас в руках Волк — к бабке не ходи! — принадлежит Евгению. То ли тот его забыл случайно, то ли оставил в столе намеренно — это ещё предстоит выяснить. Одно теперь известно наверняка: Боттичелли и Серый — один пациент. Что ж. Хоть направление действий определилось. И даже если тревожно ноет под ложечкой, Олег уверен, что не опоздал. Он вытянет Серёгу из этого дерьма. Волкову не терпится прямо сейчас прояснить некоторые моменты у Вада, но спешка здесь ни к чему. Для начала, нужно вернуться в кабинет и хорошенько всё осмотреть: если Женя оставил портрет, как подсказку, возможно, существует что-то ещё. А Вад, тем временем, готовится к встрече с Цветочком. Пожалуй, любовь к цветам — то немногое, что не убил в Алтане грёбаный посттравм. Парень на уровне подсознания отвергает всё, связанное со своим прошлым, но часами гуляет по цветущему полисаднику даже теперь, в промозглом ноябре, когда из цветов остались лишь самые стойкие из хризантем, скромные огоньки-бархатцы да петунии. Дракон горд собой: сегодня точно удастся сорвать счастливую улыбку с губ пацана. Конфеты, электронные сигареты украдкой, кофе и книги — десятки книг, в сюжеты которых Алташа погружается с головой — всё это повышенное внимание было ему сначала непонятно, затем приятно, но Ваду кажется, что, с некоторых пор, стало ожидаемо и даже привычно. Поэтому Дракон приготовил нечто особенное. В этой новой жизни Алтану никто не дарил цветов, и да, пусть это не страстно любимые пацаном гладиолусы и не ирисы, а всего лишь тронутая первыми морозами роза, но Вад уже широко лыбится, представляя удивлённо-восхищённые глазищи своего Цветочка. Услышав знакомое робкое шебуршание у двери, Вадим окидывает придирчивым взглядом кабинет и подходит к окну, растягивая губы в довольной лыбе. Он не может отказать себе в этом маленьком удовольствии. Алтан так очаровательно смущается и розовеет щеками, когда приходит в кабинет сам, что Вадик сознательно растягивает момент, представляя, как пацан кусает губы, тянет рукава свитера и поджимает подушечки пальцев в своих ушастых тапках, решаясь постучать в дверь. На этот раз Вад хочет, чтобы Цветочек проявил чуть больше смелости, и попросту игнорит его тихий осторожный стук. И да! Работает! После минутного кряхтения, дверная ручка проворачивается и в приоткрытую дверь со словами: — Вадим Александрович, к Вам можно? — проникает темноволосая голова с пунцовыми щеками, а следом просачивается и весь Алтан. — Я не успел сказать Вам спасибо, — сразу начинает оправдываться это чудо, смущённо поджимая нижнюю губу. — А я ждал тебя. Иди-ка сюда, — тепло улыбается Вадим, и приглашающе похлопывает по подоконнику рядом с собой, пряча за спиной розу. — Меня? — в глазах цвета спелой вишни на миг вспыхивает пламя, Алтан будто разом оживает, но тут же себя одёргивает, и как-то неловко, Вадиму кажется, даже прихрамывая, идёт к окну. — Снова нога беспокоит? — Совсем немного, ерунда! — отмахивается мелкий и, подтянувшись на руках, ловко устраивает свой зад на подоконнике. Так близко, что Дракон чувствует тепло ладони, и если совсем чуть-чуть сдвинуть мизинец, то их пальцы соприкоснутся. Блядь! Как пацан! Уже второй месяц Алтан не помнит, и не хочет вспоминать, кем был для него Вадим. Всё так перевернулось и запуталось, буквально встало с ног на голову. Где тот заносчивый, язвительный красавец, сознательно выносящий мозг своему телохранителю? Почему там, где Алтан, постоянно какие-то крайности? Иногда Вадиму кажется, что даже когда он вернёт пацана к нормальной жизни, прежним тот больше не станет. Пока Цветочек, качая ногами, с интересом разглядывает уши на своих тапках, Вад, улыбаясь, кладёт ему на колени розу. Наверное, если бы та поймала чуть больше солнечного света и тепла, то расцвела бы в кроваво-багряную красавицу. Но сейчас Алтан, полоснув Дракона восхищённым взглядом, сжимает тонкими пальцами колючий стебель с нераскрывшимся бутоном, края лепестков которого потемнели от первых морозов. Такая малость, а парень счастлив! Счастлив настолько, что соскользнув с подоконника, молча виснет на шее у Вадима и совсем по-детски чмокает в шершавую щёку. И неважно, что после Цветочек заливается краской и отводит взгляд — Дракон поймал его первые настоящие эмоции. И это ещё один шаг к выздоровлению пацана. — Если бы я знал, что тебе так понравится роза, дарил бы цветы каждый день, — задумчиво потирая место нечаянного поцелуя, улыбается Вад, всё ещё приобнимая Алтана за поясницу. Ладонь будто приклеилась к гибкому телу, и убрать её сейчас — значит, обнаружить, что она там задержалась, значит, засмущать его снова. Дракон решает не разрушать момент, а напротив, с лёгким нажимом увлекает Алташу за собой, и, подведя к столу, усаживает на диван. Вад помнит, что обещал Волку кое о чём расспросить мелкого, но в его драконьей башке нет ни единой мысли о том, как это сделать профессионально — так, чтобы не навредить. Алтан, кажется, чувствует его замешательство, вжимается в спинку, кусает губы и начинает говорить первым: — Я видел его. Точно. Я уверен, — поглаживая бутон подушечками пальцев, выдыхает Цветочек, не глядя на подвисшего Дракона. — К-кого? — заикается Вад и тянется к чашке с недопитым утренним кофе — нужно срочно промочить горло. — Доктора. С которым Вы обедали, — движения пальцев пацана становятся всё интенсивнее, Алтан замечает, что волнуется, подтягивает ноги, будто желая уменьшиться, и как-то совсем никнет. — Его часто рисует Птичка. — Птичка? Это тот пациент, что второй день не появляется в столовой? — осторожно интересуется Вад, опускаясь на корточки перед Алтаном и, положив ладони на острые коленки, пытается перехватить его взгляд. — Художник Птичка. Друг Боттичелли. И м-мой, — Алтан напрягается, и Владу с каждой секундой собственная затея нравится всё меньше. О чём он вообще думал? — Поделись со мной. Ты же хочешь что-то рассказать. Вон, как скукожился весь, — Вадим успокаивающе поглаживает колени Алташи через мягкую байку пижамных штанов, хочет накрыть его ладони своими, но успевает перехватить лишь левую: правая судорожно сжимает цветок, оцарапываясь шипами. Пацан шипит, вскидывая на Дракона болезненный взгляд, и прижимается губами к ранке — кровит. — Дай я! — кажется, ни Алтан, ни Дракон не понимают, что только что один ляпнул, а другой услышал. Вадим не знает, как холодная хрупкая кисть оказывается в ладони, не понимает, в какой момент тянет палец к губам под удивлённым взглядом румяного Алтана. Он не понимает приблизительно нихера, и начинает только немного соображать, что сделал, ощущая вкус крови мелкого на губах. — Не больно? — тепло выдыхает Дракон, ещё раз касаясь губами ранки. Алтан медленно отнимает кисть и, отчаянно краснея, прячет её в рукав свитера, дыша при этом, как после стометровки. Вадим не может разобрать: то ли Цветочек злится, то ли настолько ошарашен неожиданно приятной близостью. Прежний Алтан сразу бы засветил прыткому телохранителю за нарушение субординации, но сейчас Вад чувствует иначе. И ему хочется сгрести это смущённое чудо в объятия, сжать до хруста, укрыть собой, и держать, пока тот не расслабится, и кончики пальцев снова доверчиво не вынырнут из растянутых рукавов. — Иди ко мне, — Вад поднимается, за руку тянет Алтана на себя, и меняется с ним местами, усаживая малого на колени. Без подтекста — просто, чтобы перевести нечаянный порыв в другую плоскость. Закрепить ещё один шаг навстречу. И Алтан молча жмётся к груди, всё ещё напряжённый, но ластится котёнком. Так, что Вада нежностью к мелкому размазывает. Поглаживая по спине, Дракон старается заглянуть Цветочку в глаза, но тот не готов — прячется за пушистыми ресницами, прикрывая веки. — А теперь расскажи. Расскажи всё, что тебя тревожит, — Вад осторожно забирает розу из неохотно разжимающихся пальцев Алтана, и сразу накрывает ладонью его, будто осиротевшую, кисть. — Она твоя, Цветочек, просто пока полежит рядом. А мы поговорим. Ты же этого хочешь? — тихий бархатный голос Вадима потихоньку успокаивает пацана, тёплые руки мягко поглаживают, расслабляя, а когда Алтан сбивчиво, но всё же начинает говорить, Дракон понимает, что всё делает правильно. — Не два, — с упрёком роняет мелкий, скашивая, наконец, взгляд снизу вверх. — Его нет уже три дня. Сегодня четвертый. В четверг мы мыться ходили все. Вы же знаете? — Ну, знаю, да, — кивает Вадим, заметно хмурясь. Не нравится ему начало этого рассказа. — А Вы всё знаете? — Алтан непроизвольно копирует мимику, кусает нижнюю губу и шумно выдыхает. — Про Михаила Сергеевича знаете, про Константина Петровича? Про всех? — Так, — Дракон медленно выдыхает и выпрямляет спину — реакция, выработанная годами. — А теперь ещё раз, Цветочек. Ты сейчас говоришь о Михе и Косте? О санитарах? — Да, — мелкий кивает, сглатывает и нервно облизывает губы. — Они… Я не люблю этого! Я не… — Так, отставить, — Вад ловит лицо Алтана в ладони, заглядывает в вишнёвые глубокие глаза и поглаживает подушечками пальцев по скулам. — Ты не стучишь, не крысятничаешь, не ябедничаешь и не делаешь ничего… — Вадик морщится и хмурит брови. — Не знаю, как вы ещё это там между собой называете, но ты не делаешь ничего дурного. Говори. Всю правду. Я хочу знать, что происходит. Что сделали эти долбоёбы? — Алтан округляет глаза и смотрит на Вадика так, что тот спохватывается, прикусывая жало. — Ой, бля, вашество! — Вад шлёпает себя по лбу, понимая, что ляпнул, только после того, как малый округляет глаза ещё больше, хотя, казалось бы, больше некуда. — Я… — делает вдох, выдох, и улыбается. — Слушай, мелкий, ты говоришь не с доктором — усёк? Ты говоришь с другом. — Ага, — тянет Алтан, хлопаяя длинными пушистыми ресницами и непонимающе глядя на Дракона огромными тёплыми глазами. — Вадим Александрович, — тихонько, осторожно начинает он, и Вад понимает, что облажался, — Вы пугаете меня… — Меньше всего я хочу пугать тебя, Цветочек. Я твой друг. И я пытаюсь помочь, понимаешь? — Вадим больше не сжимает — просто накрывает ладонь пацана своей, давая возможность убрать руку, если тот пожелает. — Давай попробуем ещё раз. Я… Давай, я приготовлю кофе. Хочешь? Дракон понимает, что это низкий приём, но ничего другого быстро придумать не может. И оставить всё вот так не имеет права. Но, когда видит, как загораются глаза мелкого, мягко продолжает: — И ещё. Чёртов склероз! Я же хотел угостить тебя! Щас! — пользуясь замешательством Алтана, Вадим осторожно ссаживает тёплое чудо с колен, оглядывается — где-то должен быть плед, он же готовил… — Вот, я мигом, — накрывает тут же поджавшиеся лапки, убеждаясь, что вроде пронесло. Только, вот, отчего же так дрожат руки?.. Алтан не успевает реагировать на то, с какой скоростью всё вокруг преображается. Щелчок кнопки чайника. На столе конфетница с любимыми?.. Да, он помнит этот вкус. Феррерки. Тут же на коленях появляется томик Стругацких и Бунина. А сверху шоколадный торт в пластиковом стаканчике. Хлопая ресницами, Алтан перво-наперво принимается за десерт, с наслаждением зачёрпывая первую ложку. А когда кабинет наполняет обалденный аромат кофе, кажется, с кардамоном, Цветочек улыбается так искренне, так по-настоящему, что у Вада щемит сердце. — Кофе… Вадим Александрович! Вы такой! Я… Многое могу… Оказывается. Но без кофе меня просто ломает, — облизывая ложку, Алташа буквально светится. — Я знаю. Знаю, мой хороший, — сглатывая, выдыхает Вад, надеясь, что не спугнёт пацана снова. — Держи! Только осторожно — горячий! Вадик молча садится напротив, собирает губами сливочную пенку с кофе и терпеливо ждёт, с нежностью наблюдая за тем, как лакомится его Цветочек. Алтан облизывается, выдыхает, осматривается, будто ищет что-то, и до Вадика сразу доходит. — Ты, наверное, курить хочешь, — понимающе кивает, и мелкий грызёт губы, глядя на Дракона так, что тот просто тает. — Малыш, давай так, — Вад снова присаживается на корточки перед ним, глядя снизу вверх — подлый психологический приём, нечестный, но Вадик не кается, — сейчас ты мне всё расскажешь, а потом мы тихонько пойдем покурим — идёт? — Идёт, — кивает Алтан, отпивая кофе и с наслаждением прикрывая глаза. — Хорошо, — он нехотя отставляет чашку и десерт на стол, убирает книги на край дивана и кивает ещё раз. — Я Вам всё расскажу. Вадим тоже кивает, поправляет халат и, бухнувшись жопой прямо на ковер, по-турецки скрещивает ноги. — Дело в том, что Михаил Сергеевич с Константином Петровичем невзлюбили Боттичелли сразу. Просто Костик… — Алтан жуёт губу, умолкая и мучительно подбирая слово. — Он другой! — Какой Костик? — Вадим разом напрягается: ещё Костика рядом с его мальчиком не хватало — он этому Костику яйца-то пооборвёт, чтобы подкатывать не пытался. — Ну, Костик, — смеётся малый — по-настоящему, легко, почти звонко. — Костя, Боттичелли, Венера. Вы разве не знаете? — Да я ни от кого не слышал его имени, — разводит руками Дракон, вроде оправдываясь. — А Вы разве не читали? — лукаво улыбается Алтан, склоняя голову набок — тёмные кудри падают на лицо. — Вы же психиатр, Вадим Александрович. Вам положено. — Да читал я, — фыркая, бессовестно врёт Вадик. — Просто не помню. — Ну, не в том дело, — Алтан резко серьёзнеет. — Санитары его очень… Как сказать? — он снова запинается, жуёт губу, и Дракон, не выдерживая, суёт стакан с десертом обратно в руки малому — на, мол, пожуй чего другого — и оперативно помогает подобрать слово: — Чморили. — В общем, вели себя гадко, — пацан болезненно морщится. — Костик никому не говорил, даже Жене, хотя, наверное, персонал весь знал. За Костика никто не вступался. А потом привезли Птичку. То есть Тряпку, — малый запихивает в рот ложку десерта, чтобы не грызть губу. — Я сразу не различал их. В общем, Серёжу привезли. Сначала он долго плакал. Потом ему что-то вкололи. Он уснул. Потом проснулся, когда вечером пришли колоть ещё. Выбил у Анны Ивановны шприц, вывихнул Мише руку, потом… В общем, очнулся другой. Не тот, кого утром привезли. И этот другой остался. То есть как… Это был Серёжа. Серёжа подружился с Ботичелли. Но, когда к Костику… — малый снова запинается. — Пытались доебаться, — помогает Дракон. — Да, — кивает Алтан. — Тогда появлялся Птичка и защищал его. И Серёжу. Ну, и меня заодно. Мы как-то подружились. Костик очень интересный. Он такие картины по памяти рисует в мельчайших деталях! А Серёжа… — выдыхает и недолго молчит. — В общем, Миша ещё больше на Костика взъелся после появления Птички. И вёл он себя очень странно. Костя… У него запястья синие были. Этот же старался поймать его где-то одного, так, чтобы ни Птички, ни меня, ни других пациентов, ни врачей рядом. Я не знаю, что Миша сделал, но Костик, наверное, всё рассказал Жене. А Женя не сделал ничего! Женя уехал на следующей день и даже не попрощался! Мы все… Он был хорошим доктором! — запальчиво выдыхает Алтан. — Но не о том. Это было в среду. А в четверг в душе Миша толкнул Ботичелли. Тот поскользнулся, Птичка поймал его. Я не понял даже, как это произошло и чья там кровь была. Пар, кровь, вода… Миша что-то кричал, что некому больше его защищать, а Птичка, — малый умолкает очень резко. — Говори, — тихо и крайне медленно требует Вадик. — Птичка с ними подрался. А когда понял, что сделал, уже поздно было. Нам с ним никто не поверил. И остальным тоже. Костю и Серёжу забрали в новое крыло, наверное. Я, когда видел их в последний раз, у Кости… Ну, мне кажется, у него голова разбита была. Я не помню. Я вообще плохо помню, когда крови много. Оно… Не знаю, почему. Как в тумане. Мне кажется, кто-то из санитаров ударил его головой о стену. Я не могу вспомнить. Помню кафель в разводах, помню, как красноватая вода стекает по нему — всё. Нет. Ещё глаза помню. Серёжи. Один зелёный, другой жёлтый. Но они у него голубые. Больше ничего не могу вспомнить. — Ты молодец. Ты даже не представляешь, что сейчас сделал, мой хороший, — задумчиво выдыхает Вадим и берёт мелкого за руку, поглаживая подрагивающие пальцы. — Не нужно вспоминать. Я постараюсь разобраться, что к чему. Если честно, у Дракона волосы на стриженой башке шевелятся, когда он думает о том, чем сейчас обкололи Серого и как бы всю эту хрень донести до Волкова, чтобы у того не снесло крышняк. — Давай договоримся, лады? — тихонько просит Вадим. — Ты будешь делиться всем, что тебя волнует. Мне это важно. Ты важен, понимаешь? А значит, и твои друзья важны. Алтан словно выдохся весь за время своего сбивчивого рассказа — ни былого румянца, ни блеска в глазах. Вадик злится на себя, но, в то же время, понимает, что и это шаг вперёд — Алташа ему доверился. Надо заново отогреть пацана, и к Волку. Хоть бы этот недоделанный психиатр не выкинул ничего до. — Ты. Ой! Вы правда поможете? — растерянно шепчет Алтан, глядя на Вада у ног. Что-то ему кажется смутно знакомым, но снова начинает давить чёртов затылок, и лучше… Лучше не думать. — Вы обещали! Вы же помните? Вад улыбается. Ещё бы он не помнил! Он выбрал для Цветочка сразу несколько вкусов, но сейчас больше подойдёт, пожалуй, банан со льдом. — Помню, конечно помню, — Дракон поднимается, кутает Алташу в плед, прикидывая, что бы накинуть на пацана сверху. — Не замёрзнешь? Я возьму пальто, если что. Алтан наклоняет голову, выглядывая из-за смоляных кудрей, и улыбается, засовывая в рот конфету: — Не фамёрфну! А мофно? — Цветочек так умильно косится на оставшиеся в конфетнице феррерки, что у Вадима сердце сжимается. Знал бы ты, родной, в каких неограниченных количествах ты поедал всю эту хрень за между прочим, даже не замечая… — Можно! Нужно! У тебя ведь есть карманы? Забирай, сластёна! — смеётся Дракон. — А кофе будем пить у меня, уж прости. Больничные коридоры абсолютно пусты в такой час. Гардинами играют сквозняки. На запасной лестнице холодно. Звук шагов эхом гремит на пролётах, отражаясь от стен. Алтан зябко ёжится, кусает губу и озирается. Вадик хмурится, поймав его загнанный взгляд. — Что такое, малыш? — ласково поглаживая его по плечу, шепчет Дракон. — Вы чувствуете? — мелкий хмурится и принюхивается. — Это из котельной. Поэт говорит, они там трупы жгут. — Трупы? — Вад округляет глаза и принюхивается. — Да нет, это вздор! — отмахивается он, улыбаясь; а ведь и правда похоже — уж Вадик знает, как воняет горелая плоть. — Не слушай его. Ты же знаешь, у него синдром Мюнхгаузена. Это просто уголь и блоки. Там нет никаких трупов, Цветочек. — Да? — хмурится Алтан, скептически изгибая брови и пытливо глядя на Вада тёмными глубокими глазами. — А где тогда Птичка и Боттичелли? И Женя где? — Послушай, малыш, Женя уехал, — очень спокойно, с улыбкой убеждает Вадик, открывая перед ним дверь своим ключом. — Вы простите, Вадим Александрович, — мнётся малый, кусает губы, натягивает рукава свитера на пальцы, краснеет, опускает голову, занавешиваясь кудрями, и выпаливает: — но Вы дурак! — Вот те на! — ржёт Дракон, пропуская Алтана в сад и шагая следом. — Это почему? — Это потому, что Женя с Костей! Они! У них! — и на этом словарный запас раскрасневшейся сердитой пыхтящей змейки резко заканчивается. — У них?.. — терпеливо помогает Дракон. — Вы не поймёте! — Алтан отворачивается и шагает в тень беседки. — Почему ты так думаешь? — Вадим уже всё понимает и просто делает шаг вперёд, вжимая пацана в стену. Алтан шумно дышит глядя на Вада снизу вверх огромными глазищами, хлопая ресницами и прикусывая губу. — Я же доктор, — улыбается Вадик, осторожно поглаживая парня по щеке костяшками пальцев, склоняясь ниже, щекоча кожу дыханием. — Женя не уехал бы отсюда без Кости, — твёрдо заявляет Алтан, сужая глаза. — Почему? — Вадим не отстаёт. — Потому что они любили друг друга, — на выдохе отвечает малый.