Ты не один

Чем больше Олег думает о найденном портрете, о загадочном исчезновении Евгения, тем больше его тревожит отсутствие Серого в столовой. Он наводил справки через свои каналы, и всего неделю назад всё было относительно спокойно. Тщательно обследуя каждый уголок кабинета, пролистывает каждую книгу, выдвигает ящики, заглядывает даже под безумный портрет Эйнштейна на стене, но ни черта не находит. Женя должен! Должен был оставить что-то ещё. И грёбаное волнение никуда не отступает. Постукивая кончиками пальцев по поверхности компьютерного стола, Волков снова вглядывается в набросок Серого и чувствует совсем не то, что должен бы чувствовать в сложившейся ситуации. Укол ревности? Что за хрень?.. Аккуратно сложив рисунок, Волк механически прячет его в карман рубашки, досадуя, что нельзя закурить. Никотин обычно подхлёстывает его мыслительный процесс, направляя в нужное русло, но блядская пожарка! Ещё раз обведя перевёрнутый вверх дном кабинет вдумчивым взглядом, Олег останавливает его на тёмном мониторе компа. Идиот! Лошара! Ведь это как два пальца! Нажав кнопку «Пуск», Волк пожирает нетерпеливым взглядом медленно ползущую строку загрузки, и почти воет, когда понимает, что компьютер запаролен. Блядь! Ну блядь же ж! Кулак с оглушительным треском обрушивается рядом с ни в чём неповинной клавой, Волк вскакивает из-за стола, меряет шагами комнату, выбивает сигарету из пачки «Мальборо», прокручивает её в пальцах, прижимает к носу, глубоко вдыхает и снова плюхается в кресло. Вводит наугад год рождения Евгения, Жека, Серёжа, пару других комбинаций… Нихера! Грёбаная железяка! Олег снова достаёт рисунок. Он почему-то не обратил внимания сразу… Ему показалось, что Ботичелли — приписанное мелким почерком на краю портрета — это что-то типа подписи художника. Но почерк! Это же не почерк Серого! Тупица! Слепец! Волк снова бьёт по клавишам, с надеждой вводя последнюю букву «и», будучи почти уверен, что Ботичелли откроет ему доступ в Женькины архивы, и даже не удивляется, когда на экране появляются ровные ряды папок. Их много. Слишком много. Знать бы ещё, что искать… Всё, что касается историй болезней, картотек, выписок и остальной врачебной хуйни, Олег решает пока не трогать — слишком много инфы. Но, вот, папка «Котик» обращает на себя внимание сразу. Клацнув мышью, Волк зависает. Не десятки — сотни рисунков, в которых можно зарыться с головой, только… Да. Абсолютно точно — это не рисунки Серого. Кто же ты, Женя?.. Любитель живописи? Или же всё банально, и у тебя кинк на художников? Тебя тупо выперли за непрофессионализм? Олег засиживается у компа, продолжая копаться в папках, снова возвращается к рисункам, разглядывая их под другим ракурсом, как, думается ему, разглядывал бы психиатр, но он, блядь, не мозгоправ! И только когда за окном смеркается, Волков понимает, что совсем потерялся во времени, просрал ужин и, скорее всего, своим отсутствием заставил волноваться Дракона. Не успевает Волк додумать мысль, как дверь с грохотом распахивается, и не на шутку взволнованный Вадик с одноразовым пакетом-майкой, набитым булками, двумя стаканами ряженки и парой яблок в руке, застывает на пороге. — Ты охуел, блядь?! — гремит он, потрясая булками в пакете. — Не ори, пожалуйста, — очень спокойно отзывается Олег, переводя на него взгляд. — И дверь прикрой. Я хочу с тобой поговорить. — А я хочу, чтобы ты пожрал! — шёпотом орёт Вадим, но дверь прикрывает. После, подумав, закрывает на ключ, бросает на стол принесённую еду, скидывает халат и стягивает водолазку. — Всё, нахуй, не могу! В ней дышать, блядь, невозможно! Рубашку надену! Олег сглатывает, скользнув взглядом по мощной шее и грудным мышцам, отворачивается и, сгребая со стола булку, вгрызается в неё, как Портос в пирог мадам Кокнар. — Это не сдоба, — замечает он, проглотив. — Ну, извините, — разводит руками Вадик, натягивая халат пока без рубашки; пуговицы угрожающе перекашиваются в петлях, кажется, ткань скоро затрещит. — Так о чём ты поговорить хотел, Поварёшкин? — Папку «Котик» посмотри, — кивает на экран Волков, активно работая челюстями. Булочка… Как бы это сказать?.. Не говорят такое на хлеб! — Порнуха! — сияет Дракон, плюхается жопой в кресло, щёлкает мышью и разом смурнеет. — Это Костик рисовал. Потому Котик. Ботичелли. Или Венера. Красивый пацан был. Очень талантливый. Они с Цветочком и твоим рыжим подружились, оказывается. — Почему — был? — Олег цепляется именно за это, моментально напрягаясь. — Я оговорился, — тут же старается оправдаться Вадим. Олег скрещивает руки на груди и скептически изгибает бровь, глядя на него. — Лады, Волчара, — выдыхает Вад, откидываясь на спинку. — Я тоже кое-что узнал и сейчас тебе всё расскажу. Но сначала обещай, что не устроишь здесь Коста-Рику. Трупы тут прятать негде, а до котельной я их тянуть не стану. — Я спокоен, — печатает Волков. — Там ты тоже был спокоен, — хмыкает Дракон. — А потом — опачки! — двенадцать жмуриков — «Невже це я?!» — какая досада, блядь! — Хорош, — выдыхает Олег строго. — Их было десять. — И пара водил, — усмехается Дракон. — Иди в жопу, — отмахивается Волк. — Это приглашение, Поварёшкин? — Вадик ржёт, отгрызает от булки и разом серьёзнеет. — Присаживайся и слушай, Волч. Рассказ будет долгим. Олег зеркалит Вада, усаживаясь напротив, и механически вгрызается в подошву — назвать как-то иначе этот шедевр кулинарии в исполнении здешних поваров, язык не поворачивается. Зато есть, чем заклеить рот, потому как, чем продолжительнее Волк слушает хоррор в озвучке Дракона, тем сложнее сдерживать эмоции. — Суки! — выдыхает Волк, резко подрываясь с места. — Я видел эту мразь, Вадька. У него ж ни одной извилины в башке! Гора мяса, блядь! — Не замечал, что тебя когда-то не устраивала гора мяса, Поварёшкин, — усмехается Вад, делая глоток ряженки. — Да то ж своя! Дай пивнуть! — рявкает Волк, отбирая пластиковый стакан. — Ты мне скажи. Этот Ботичелли… Он ведь не Серый, да? — Блядь, Волч! Не думал, что ты так подвержен здешнему микроклимату! Нет! Это Костян! Просто он тоже художник! — орёт Вад, и тихо выдыхает: — Был. — И ты реально думаешь, что твой малохольный Цветочек… — Щас въебу… — Ну, въеби, — улыбается Волков, раскидывая руки в приглашающем жесте. — Значит, как мой — так рыжий психопат, а как твой — так Цветочек, и только посмей правду сказать, — Волк всерьёз ржёт, но и Вадик ржёт тоже. — Падла, — у Дракона получается не злобно — как-то даже влюблённо, восхищённо и сквозь смех. Как он сгребает ткань рубашки на груди, ни сам Вадим, ни Олег не понимает. У Вада губы пахнут ряженкой и больничной подошвой с корицей. Руки знакомо тёплые и касания осторожные. И весь Вадик очень осторожный, на самом деле. Когда обнимает Олега, прижимая к груди, когда запускает пальцы в волосы, успокаивающе поглаживая — осторожный. Вадим повзрослел. Но когнитивного диссонанса не случается. Трахаться в залитой кровью комнате, пока на полу остывают трупы, сносить спинами друг друга двери и торшеры, ебаться на подоконнике, обрывая шторы — Волков уверен — Дракон способен и теперь. — Прости, — улыбается Олег, прижимаясь лбом к его лбу и не открывая глаз. — Больше ни слова. Цветочек — так Цветочек. Я… — Я знаю, — Вадим поглаживает под линией роста волос и тоже не открывает глаз. — Дыши, Волч. Жив твой рыжий. Мы его вытащим. Мы их обоих отсюда вытащим. Это просто дурка. Надо только найти, куда упрятали Серого и Ботичелли. — Как искать будем? — Олег отстраняется и непроизвольно облизывает губы. — У Рубинштейна в кабинете все карты, анамнезы, назначения… Дождёмся, пока этот мудлан свалит, проберёмся в кабинет и найдём нужную информацию, — хмыкает Вад. — Ключ от всех дверей тут не поможет. Но Рубик вечером уезжает в город. Он старается не ночевать здесь. Ключи сдаёт дежурному. Спиздим. Или ты тряхнёшь стариной. — Лады, — кивает Олег. — План хороший. Лишь бы песок не посыпался из старины. Ждём и действуем. — А пока ужинаем, — удовлетворённо кивает Вадим. — Пока не пожрёшь, я не отстану. Больничные коридоры пусты и безлюдны в такой час. Пастельными полупрозрачными гардинами играют сквозняки. Половицы жалобно скрипят под подошвами ботинок, пока Вадим тащит Олега на запад, через запасную лестницу, в обход сестринского поста, вниз по ступенькам. — Куда мы? — Волк совершенно внезапно выясняет для себя, что орать шёпотом — пиздецки сложно. — В обход сестринских постов через закрытое крыло по старой лестнице — и наверх — в кабинет Рубика, — торопливо объясняет Вад, воровато озираясь. — Там ремонт, туда нельзя ночью, — бухтит Олег, но следует за ним. — Вообще туда нельзя. Хер знает, как там пролезть. — Хер знает, сколько в темноте стоматологов, — весело усмехается Вадим. — Брось, Волч, — выдыхает серьёзнее, сворачивая налево под гулкое эхо шагов, протаскивая Волкова через пустой холл и стараясь бесшумно открыть решётчатую дверь своим ключом. — Я всё здесь знаю. Здание было построено в начале двадцатого века — это можно определить по характерной сохранившейся мозаике на полу и стенах, а также по лепнине под потолком. Все лечебницы тех времён строились по определённой планировке с незначительными изменениями в зависимости от назначения заведения. Именно это — изначально психиатрическая лечебница. Здесь было небольшое количество койко-мест, начала она своё функционирование в тысяча девятьсот двенадцатом году. Потом была гражданская война, революция, смена власти… — Вад жестикулирует свободной рукой и тащит Волка за собой по тёмному коридору под скрип старых половиц. — В тысяча девятьсот двадцатом больница была перестроена и расширена. Появились новые крылья, прибавили пару построек, расширили территорию и посадили берёзовую аллею, по которой мы с тобой прошлись утром, — продолжает Дракон, снова открывая решётчатую дверь и увлекая Волка за собой вверх по узкой скрипучей лестнице. — В сорок первом году лечебницу переделали под госпиталь, — от того, что Вад жестикулирует, свет фонарика мажет желтоватыми акварельными пятнами по облупившейся штукатурке стен, десятку выкрашенных дверей под сеткой трещин, по строительному инвентарю на полу и шуршащей от сквозняка плёнке. — Хирургия, терапия… — Дракон не обращает внимания ни на звуки, ни на сам коридор, зато Олег фиксирует в памяти всё. — Здесь была интенсивная терапия. Насколько это было возможно. Госпиталем лечебница пробыла до сорок третьего года. В сорок третьем случился налёт, пожар, некоторые постройки были разрушены, погибло много персонала и пациентов, — выдыхает Вадька, останавливается и прислушивается, на секунду умолкая. Но всё тихо — лишь ветер воет меж старых деревянных оконных рам да стекла в них тихо дребезжат. — Тут, сразу за лечебницей, в лесу, если пройти километра два на юг, есть кладбище тех времён, — продолжает он на выдохе, — захочешь — я тебе покажу. Прости, снова отвлёкся, — Вадим морщится, открывает дверь, юркает на лестничную клетку и тянет Олега снова вверх по ступенькам. — Главный корпус и несколько хоз-построек сохранились. С тем количеством персонала и мест, которые остались, клиника продолжала функционировать, как военный госпиталь до июля сорок шестого. Затем госпиталю снова вернули статус психиатрической лечебницы, утвердили новый проект, потихоньку началось строительство и реставрация, — Вадик затаскивает Волка в очередной коридор, более новый и чистый, и только теперь до Олега доходит, что он был здесь утром, что кабинет Рубика совсем рядом. — Та лечебница, которую ты видишь, была отреставрирована и достроена. Строительство полностью завершилось к пятьдесят третьему. Вот, в таком состоянии, без двух новых корпусов, она и пробыла до девяносто второго года. В апреле девяносто второго был утверждён проект, и начали достраивать новые корпуса. Здание старое, где достраивали что-то одно, разрушалась другое, поэтому реставрация идёт по сей день. Мы на месте, — белозубо скалится Дракон, останавливаясь около двери кабинета главврача. — Спасибо за лекцию, профессор, — усмехается Олег, отодвигая его вбок и присаживаясь на корточки около замочной скважины. — Было пиздецки интересно, но позвольте теперь мне продемонстрировать свои таланты. — Это далеко не все твои таланты, Поварёшкин, — лыбится Вад, вжимаясь лопатками в стену около окна. После непродолжительных манипуляций у замка с отмычкой, Волк медленно выпрямляется, осторожно, проверяя на скрип, открывает тяжёлую дубовую дверь и с шутовским поклоном пропускает Вада вперёд. — Что-то Рубик слабо охраняет свои сокровища, или это я слишком хорош? — Ты превосходен, Волч. Или… Нам везёт? — усмехается Вадим, ещё раз оглядывается по сторонам и бесшумно входит в кабинет первым. — Времени в обрез. Я займусь книжным шкафом, ты прошерсти стол, — бросает Дракон тоном, не допускающим возражений, и протягивает Олегу пару перчаток. — Надень, на всякий. Хер его знает. — Видео здесь нет? — осматривая высокий потолок с лепниной по периметру, Волк скользит ищущим взглядом по стенам. — Нет. Уверен. Видео работает в обе стороны. Рубик — та ещё мразота, но не идиот, — замечает Вад, открывая нижнюю дверцу шкафа. — Опа! Сейф. Это, пожалуй, по твоей части… — тянет, оборачиваясь к Олегу, сверкая пепельно-голубыми глазами. — У тебя ещё одна возможность умыть меня, Поварёшкин. Но Волк не торопится. Он устроен несколько иначе: сначала нужно изучить обстановку, понять, чем живёт хозяин кабинета. Поймать волну. Он был здесь утром. Удивительно! Как в другой жизни. Да, Рубинштейн показался мутным, но предположить, что уже этой ночью они — и с кем — с Драконом! — взломают кабинет директора… Даже предположить подобное — попахивает безумием! Тем не менее, они здесь. Вад с упорством ищейки шарит по книжным полкам, осматривая каждый сантиметр пространства, а сам Олег готовится к очередному взлому. Присаживаясь на корточки у шкафа, Волк оглаживает холодную металлическую поверхность, исследует кончиками пальцев цифровой замок, настраиваясь на кропотливую работу, и вдруг тихо ржёт. — Бля… Волк? Ты в порядке? — напрягается Вад, удивлённо округляя глаза. — Он открыт, Дракох. Либо наш Рубик чист, аки ангел, либо искать нужно не здесь, — Волков поднимается, теряя к сейфу всякий интерес. — Я проверю стол. А ты, хочешь, глянь сейф. Вадик с усердием суриката начинает копать в сейфе, будто роет тоннель в соседнее помещение, а Олег принимается за ящики стола. Где-то снаружи разговаривают медсёстры. Кто-то звенит ключами. Дракон с Волком напрягаются, замирают и переглядываются. Вадим беззвучно ржёт, показывая Олегу «Водопад» из бородатого анекдота, удивительно тихо, для такого здорового мужика, добирается до двери и прикрывает её. Снаружи кто-то проходит по коридору. Дракон изображает близость инфаркта миокарда, резкое облегчение, и возвращается к сейфу, зажимая фонарик в губах. Олег обречённо возводит взгляд к потолку, думая, что в нём умер историк, актер, преподаватель — да куча народа передохла! — и начинает вскрывать ящики, пока Дракон шуршит бумажками. — Странная хуйня, Поварёшкин, — хмыкает Вадим через минуты три, когда тот уже роется в ежедневниках Рубинштейна. — Это что, — оставляя увесистый блокнот на столе, Олег склоняется над сидящим на полу Вадимом, пробегая взглядом записи. — Выписан, выписан, скончался, скончался, выписан, скончался, — читает он вслух. — Что это? — Это журнал регистрации больных, — хмыкает Вадик, запрокидывая голову, чтобы поймать взгляд Олега. — Кого хуя он в сейфе? — Кого хуя он скончался? — тычет в чью-то фамилию Волк. — Ты понимаешь, что это за диагноз? — ПТСР, — выдыхает Вад, переводя взгляд на соседнюю графу. — И назначения нормальные. Успокоительные в рамках, ничего вышибающего. — Две недели, — кивает на журнал Волков. — Пацану двадцать лет было. Никакой наркоты, никаких сильнодействующих препаратов. Почему умер? — Надо записи смотреть, — качает головой Дракон. — Этому девятнадцать, — Волков скользит пальцами по строкам с красной отметкой. — Восемнадцать, двадцать два, двадцать четыре, девятнадцать, двадцать пять… Почему так много? Ни одного старше тридцати. — Погоди, — Вад перехватывает его руку. — Надо поднимать истории болезней. Я всё это сфоткаю. Если хочешь, займёмся потом. Давай вначале выясним, где твой рыжий и Ботичелли. Олег молча забирает у Вадика журнал и пролистывает до последней исписанной страницы. Тычет пальцем в последнюю графу, не глядя. — Константин Никифоров, — читает вслух Дракон, — скончался. — Кто? — сухо сглатывает Олег. — Кто зафиксировал это? Сколько мальчику было? — Двадцать два, — голос Вадика звучит непривычно тихо. — Твоего Серёжи здесь нет. Выдохни. — Моего Серёжи здесь не будет, — качает головой Олег, прикрывая глаза. — Амитриптилин, галоперидол, зипрасидон… Он не подходит. — Не подходит для чего? — хмурится Вад. — Пока не знаю, — мрачно выдыхает Олег. — Но узнаю. Сначала мы выясним, где он и что с ним. А потом узнаем, кто эти пацаны, что там за диагнозы, и от чего пацаны скончались. А ещё мне интересно, почему здесь такая текучка. — Волк, — на выдохе тянет Дракон, прикрывая глаза. — Не лезь в это, а. За нашими присмотрим, дождёмся подходящего момента, заберём их и свалим. Не надо нырять в это дерьмо. Не отмоемся потом. — Наши как раз в категории риска, — хмыкает Олег. — Особенно твой. Его ничем таким не пичкают. Не должны, по крайней мере. Откуда ты знаешь, кто следующий? И куда отсюда деваются врачи? Почему такая текучка? Я хочу понимать, что за херня тут творится. Где гарантия, что Женя действительно уехал, а не сидит в одиночке сейчас, обколотый всякой сранью, или не валяется в инсулиновой коме? Откуда ты знаешь, что ещё придёт в голову этому жирному старому борову? Кто из нас следующий? Ты готов закрыть на это глаза? — Поварёшкин, ты пиздец душный, — пыхтит Вадик, снова зарываясь в бумаги. — Ищи записи о Серёже. Не делай мне нервы, блядь. — А то что? — Волков усмехается, но возвращается к ежедневникам, просто щёлкая страницы. — Накажешь меня? — Выебу в мозг, — морщится Вадим. — Муля, не нервируй, бля. По каждому второму психиатру где-то плачет другой психиатр. — Повезло, что мы нихуя не психиатры, — усмехается Олег, копается в бумагах и застывает, выхватив взглядом знакомую фамилию из списка. — Он в интенсивке. Это где? — В новом здании, — кивает вбок Вадик, аккуратной стопкой выстраивает журналы и прикрывает сейф. — А что там за назначения? — А здесь ничего, — Олег мрачнеет ещё больше, собирая ежедневники в кучу вместе с журналами и убирая в ящик стола как раз в тот момент, когда в коридоре гремит металлическая решётчатая дверь и кто-то басит медсёстрам бодрое пожелание доброй ночи. — Сука! — выдыхают Олег и Вадик синхронно. — Вернулся, — округляет глаза Дракон. — Нам пиздец, — глухо констатирует Волк. — Не, — Вадик быстро облизывает взглядом кабинет и кивает. — Под стол. Сначала ты, потом я. — Ты ебанулся?! — шипит Олег, но под стол лезет. — Давно, любовь моя, — ржёт Вадька. — Мы не поместимся, — пытается возмутиться Волк, но не успевает. Вадик влетает под столешницу, вжимая Олега, скрученного в позе сушёного банана, жопой и спиной в лакированное красное дерево. Волк мысленно матерится, а Дракон молится всем известным богам, чтобы Рубик не решил присесть за стол поработать. Но Рубик не решает. Пытается провернуть ключ в замке, хмыкает, понимая, что дверь не заперта, шагает в кабинет и щёлкает выключателем. Вадим чувствует, как приступ конского ржания подкатывает к горлу. Олег в ужасе округляет глаза, затыкает ему рот ладонью и вжимается коленом в рёбра. Дракон трясётся в припадке беззвучно хохота. Волк потеет, как в сауне. Рубинштейн берёт что-то из сейфа, застывает посреди кабинета, надо думать, осматриваясь, а после выключает свет, выходит прочь, закрывает дверь, пару раз проворачивает ключ и дёргает ручку. Тяжёлые шаги ещё минут пять эхом разносятся по пустому коридору, но, стоит им стихнуть, Вадим начинает ржать, выкатываясь из-под стола вместе с Олегом, вполсилы лупящим его в плечи и грудак. — Ебанько, блядь! — шипящим шёпотом орёт Волков, затыкая ему рот ладонью, багровея лицом, пытаясь прожечь взглядом. Вадик глухо ржёт и обнимает его, прижимая к груди. — Бля, Поварёшкин, ты прекрасен, когда злишься! — восхищённо замечает он, притягивая того за затылок и затыкая поцелуем прямо посреди очередной дневной тирады на тему Драконьего распиздяйства. — Ты сфоткать успел? Этот уёбок забрал ежедневник, — пытаясь унять беснующееся сердце, выдыхает в поцелуй Волк и выворачивается из лап Дракона. — Валим отсюда, — хрипит, стараясь не думать о том, что произошло минутой ранее, но, кажется, всё его тело настроено иначе. К Дракону не просто тянет — по Ваду ломает. Но с этим Олег разберётся потом. — Через окно или через дверь? Камер нет? — Через окно. Рубик переполошил всех сестёр, нас без всяких камер засекут. Давай, я первым. — А закрыть после? — всё ещё сомневается Волк. — Нахуя? Уборка до прихода этого хмыря. Открыли на проветривание. Обычное дело. У Вада, как всегда, всё просто, и любые аргументы Олега терпят фиаско. А валить отсюда и правда надо. — Прыгай. Я следом! — соглашается Волк, залипая на звериной хищной грации Вадима, с лёгкостью сиганувшего из окна второго этажа. — Ловлю! Поварёшкин! — театрально раскинув руки, орёт эта скотина, по колено утопая в хризантемах. — «Во мраке над моею головой ты реешь, как крылатый вестник неба вверху, на недоступной высоте!» Волк искренне, совершенно неромантично, чисто на армейском русском отвечает Ваду и прыгает следом, приземляясь аккурат между клумбами. Бля! С Драконом всегда так! Этот придурок неисправим! Волков и отдышаться не успевает, как Вадим рывком утягивает его в кусты, заваливая на себя, и шипит, вжимая в грудь: — Сторож, Поварё… — окончание фразы Волк слизывает поцелуем, голодно набрасываясь на провокатора, совершенно бессовестно, в наглую лапающего его задницу. Это невозможно! Невозможно, блядь. Но почему-то кажется единственно правильным. Эти двое не целуются — трахают рты друг друга языками, рыча и отирая спинами кладку, уступая и завоёвывая, нихрена не соображая от кипящего в крови адреналина, кроме одного — эту ночь они проведут вместе.