Ты не один

Алтан ворочается и ёрзает в своей постели, грызёт губы, кублится, фыркает. Ветки слишком громко скребут по стеклу, ветер слишком громко воет за окнами, звонко швыряя пригоршни крупы. В палате слишком холодно. Настолько, что в воздухе образуются облачка пара от дыхания. Одеяло слишком кусачее, даже сквозь пододеяльник. У Алтана мёрзнут ноги и руки. Леденеют кончики пальцев. Он никак не может согреться. Дрожит, сворачиваясь клубком, и прикусывает губу, чтобы зубы не отстукивали чечётку. И думает-думает-думает. Сердце заходится в груди. Расслабиться не получается. Всё тело — как натянутая струна. Цветочек отшвыривает прочь кусачую шерстяную тряпку, решительно садится, касаясь босыми ступнями обжигающе-холодного пола, и смотрит на пустующие кровати напротив. На кровати Костика только голый матрас и подушка без наволочки. Санитарки уже постарались. Кровать Серёжи ещё заправлена, и это дарит эфемерную надежду, что тот вернётся. Алтан сглатывает колючий ком подступающих слёз, поднимается и направляется к пустующей койке Разумовского, чувствуя, как ноги отзываются режущей болью при каждом шаге. Будто кто раскалённые спицы загоняет. Со знанием дела. Резко. От пятки до колена вдоль кости. Без анестезии. Наживую. Цветочек прокусывает губу, ощущает на языке солоноватый привкус собственной крови, выдыхает и плюхается на кровать Серёжи, зарываясь носом в его наволочку, с наслаждением вдыхая знакомый запах. — Где же вы? — шепчет он, прикрывая глаза, а когда открывает, чёрное юркое щупальце уже игриво скользит по запястью. — Хочешь, я покажу? — заискивающе лыбится Балор, сверкая всеми своими глазами. — Будет страшно, — бес с предвкушением растягивает последнюю гласную и подмигивает. — Балош! — шёпотом пищит Алтан, бросаясь тому на шею, и чувствует, как Морок оплетает его всеми щупальцами и обнимает за плечи. — Ты настоящий? — малый с надеждой заглядывает ехидной хтони в лицо. — Я не сплю? — Я настоящий, даже когда ты спишь, Золотко, — подмигивает Кошмар, легонько, невесомо поглаживая его по переносице подушечкой указательного пальца. — Но сейчас ты не спишь. И не бодрствуешь. Ты в пограничном состоянии. Я могу показать тебе всю правду, а могу отправить спать. Чего ты хочешь? — Правду! — требует Алтан, и на дне его вишнёвых глаз вспыхивает почти пугающее пламя. — Будет жутко, — с улыбкой обещает Балор. — Меня достаточно пугали, причём так качественно, что я даже забыл, кем являюсь, — резко мрачнеет Цветочек, накручивая на пальцы кончик растрепавшейся косы. — Не думаю, что ты сможешь напугать сильнее. Показывай! — Что же, — улыбается Морок. — Идём, деточка, — и поднимается, протягивая ему руку. Алтан уверенно касается пальцами ладони беса и следует за ним. По пустым больничным коридорам бродит только гулкое эхо. Светлая плитка обжигает холодом ступни, и от этого ноги болят только сильнее. Алтан шагает следом за Балором, наблюдая, как бежевые гардины шевелятся от сквозняка, и думает, что душу готов продать за укол. Больно. Настолько больно, что хочется орать. Каждый шаг — как по битому стеклу. — Они все здесь, — улыбается Морок, останавливаясь посреди коридора. — Балош, но здесь никого нет, — немного разочарованно замечает Алтан, стараясь поджать пальцы ног. — Смотри внимательнее, — подмигивает бес. — Выйди за рамки. Они только в твоей голове. Закрой глаза — и смотри. И Цветочек послушно закрывает. А когда открывает, гардины снова колышутся, но уже не от сквозняка. Тюль обтягивает чьи-то ладони и лица, чьи-то сгорбленные силуэты — и в первую секунду малый орёт — звонко, высоко, истерично, не думая, что может кого-то разбудить, а потом перепуганно таращится на Балора, зажимая себе рот ладонями. — Не бойся, — улыбается Кошмар. — Ты сейчас никого не разбудишь. Ты так далеко от человеческой реальности, что отзвуки твоего крика не достигнут её даже через миллиард световых лет. Они все здесь. Все, кто погиб в стенах лечебницы, до сих пор находятся в этом здании. Они не могут обрести покой. — Почему? — медленно выдыхает Алтан, опускает взгляд и вздрагивает — на светлой краске проступают следы — десятки, сотни кровавых отпечатков босых ног. Если бы косы на голове Цветочка могли встать дыбом, они бы уже крепко стояли. — Это что? — всхлипывает Алтан. — Что это?! — срывается на визг он, и не понимает, в какой момент на его плечах крепнет хватка знакомых тонких пальцев. — Это — правда, — голос Костика — как шелест сухой осенней листвы. Глаза мутные, зрачки расширены, по виску струится кровь, впитываясь в ткань пижамы, на шее темнеют синяками отпечатки чужих пальцев. Алтан не всхлипывает — он плачет совершенно беззвучно. Слёзы просто катятся крупными каплями по щекам. Его колотит так, что всё вокруг, кажется, сотрясается. — Ну, ты чего, Цветочек? — улыбается Ботичелли, ласково поглаживая по щеке холодными пальцами, и Алтан чувствует, как бисерины слёз замерзают на коже. — Не надо оплакивать меня. Плакать и сражаться стоит только за себя. — Кто? — только и выдавливает из себя Алтан. — Кто это сделал?! Миша?! — Миша только начал, — снисходительно улыбается Костя, ласково поглаживая его по затылку. — Другие закончили. Я не один. Не надо оплакивать меня. Здесь и так слишком мокро лежать. Мне за других больно. — Позволь мне, — Алтан сглатывает ком, выдыхает и поднимает на Костика взгляд зарёваных красных глаз. — Позволь мне самому решать, кого мне оплакивать и за кого сражаться! — запальчиво продолжает он. — Только покажи! Покажи, с кем! — не просит — требует в чисто дагбаевской манере. — Хорошо, я покажу тебе, — послушно соглашается Ботичелли. — Я покажу тебе, но сначала надо вытащить Серёжу. Он сейчас очень слабый. Его обкололи, чем только могли. Птичка спит. Тряпочка плачет. Ты должен найти его. Мы все мертвы. Месть не делает тебе чести. Нас она уже не вернёт. А живым ты ещё можешь помочь. Начни с Серёжи. Я покажу, где его найти. Пойдём со мной, — призрак переплетает свои ледяные пальцы с пальцами Цветочка, и Алтан чувствует, как кисть сковывает инеем, как тонкой коркой льда, бледнея, покрывается кожа, но руку он не высвобождает и послушно идёт за Костиком, ступая прямо по холодным липким кровавым следам, дрожа так, что зуб не попадает на зуб, и таращась по сторонам широко распахнутыми глазами. По стенам, потолку и полу, словно в водах Стикса, плывут силуэты. Лиц не разобрать, щёки впалые, скулы острые, вместо глаз — чернеющие провалы. Души плывут медленно, растекаясь тенями, то появляясь, то исчезая снова, и Алтан с ужасом думает, что они обязательно схватят его за ноги, утянут за собой и утопят. — Не бойся, — улыбается Балор, берёт его за свободную руку и переплетает пальцы. — Это — моё царство. Я не позволю никому тебя обидеть. Со мной ты в безопасности, Золотко. Костик только бросает на беса короткий взгляд и ведёт Цветочка дальше — мимо запертых дверей, косяки которых сочатся тёмной парующей кровью, мимо комнат, в которых пугающе звякают хирургические инструменты, мимо палат, в которых кто-то истерично орёт, рыдает, умоляет… От мешанины звуков раскалывается голова. Алтан высвобождает руки, зажимает уши и, падая коленями на холодную мраморную плитку, кажется, кричит до хрипа. Но голоса нет. Горло першит, а звук не срывается с губ. Зато от тяжёлого, пряного, солоновато-металлического запаха тёплой крови к горлу подкатывает тошнота. Алтан смотрит, как багровые ручейки струятся промеж плиток, и понимает, что перед глазами всё расплывается. На полу на короткие секунды остаются отпечатки от его ладоней. Всё в инее. Тени подползают ближе, хватаются холодными руками за всё подряд, тянут Алтана к себе, и он уже готов сдаться, готов уступить, готов… Но Балоша и Костик подхватывают его под руки, рывком ставя на ноги. — Борись! — гремит Ботичелли не своим, страшным голосом. — Ты ещё живой! И Алтан борется, борется, так отчаянно себе это повторяя, что к моменту, когда троица достигает холла, из носа Дагбаева алыми ручейками струится кровь, капая на пол, пачкая пижаму, ладони… Он её старается вытереть, но крови становится только больше. Зато перестаёт так раскалываться голова. — Стой! — голос Морока слышится как сквозь плотный слой ваты. — Мы убиваем его! С таким давлением не живут! — У нас нет вариантов, — вроде бы отвечает Костя. — Он сильный, он справится. По-другому мы ему ничего не покажем. — Пожалуйста. Я в порядке. Я должен его увидеть! — на эти слова Алтан расходует последние силы и будто выпадает в другую реальность. Шум. Дикий шум в ушах и красное марево перед глазами. Пусть эхом, но он всё ещё слышит тревожное ворчание Балора и блёклый, затихающий голос Кости, и упрямо за него цепляется. Ещё немного. Да. Ещё рывок — и новый корпус, а там… Голову кружит, Алтан едва передвигает ноги, опираясь о стены, оставляя на них алые кровавые разводы. Ещё. Ещё один шаг. Но стоит его сделать, и силы будто разом покидают. Алтан вжимается лопатками в кафель, сползает по стене, но изо всех сил старается держаться на покрытых наледью ногах. Это… Финиш?.. Дальше он просто не сможет! — Давай! Соберись! Мы уже на месте! Странно. Костя был так далеко, а сейчас будто поселился в голове. Алтан отчаянно силится сдвинуться с места, но ноги вязнут в трясине. Кажется, Костя злится. Кафельная стена между корпусами покрывается инеем. Проводка коротит, лампочки, потрескивая, тускнеют и без предпосылок озаряют коридор ослепительным светом. Воняет горелой изоляцией и фенолом. Алтан щурится, прикрывает глаза, но видит! Железная дверь. Дверь в интенсивку открыта! Говорят, есть второе дыхание. Он знает, что есть третье. И, наверное, четвёртое, когда идти жизненно важно. Нужно! И он идёт. Кровь хлещет из носа, тяжёлыми каплями разбиваясь о мраморную плитку на полу. Первая. Вторая. Третья дверь… Их здесь десятки, и за одной из них прячут Серёжу. И Алтан уже знает, за какой. Вон та — шестая по правой стороне. Она единственная не тронута этим чёртовым инеем, и именно рядом с ней светится, не мерцая, лампочка. Алтан знает, но ему нужно видеть. И он видит, буквально падая грудью на холодный металл, отираясь щекой о его ледяную поверхность. Жадно всматривается в крошечное оконце, цепляется взглядом за койку в центре палаты… Серёжа. Бледный, как мел, с потускневшей медью волос, осунувшийся, тощий… Капельница, ремни… И тихий стон. Жив! Алтан зовёт, орёт что-то, вроде даже пытается тормошить дверь, но за звоном в ушах собственного голоса не разобрать. Пол и потолок вращаются, набирая скорость. Надо бы за что-то уцепиться взглядом, но не получается. Холодно. Так холодно, что зуб не попадает на зуб. Трясёт, как в лихорадке. Зелёные глаза Балора расплываются в пространстве. За звоном и шелестом получается разобрать только его твёрдое: «Возвращайся!» Алтана подкидывает на кровати Серого в их палате, и Цветочек не сразу осознаёт, что наволочка в крови, что от дыхания в воздухе образуются облачка пара, а пододеяльник покрыт инеем. Малый вскакивает, как оказывается, слишком резво. Замёрзшие затёкшие ноги подкашиваются, и он так стремительно проезжается лицом по полу, что даже не успевает осознать. Очки улетают под койку. Щека пылает. Алтан тянется в сумрак под кровать за очками, и застывает. На него из темноты внимательно смотрит пара красных глаз. Кажется, он орёт, только звука не получается. Кровь волной вытекает из-под кровати, подбирается ближе… Цветочек старается отползти, но всё равно пачкается. В какой момент хватает из ящика тумбочки ключ и вылетает из палаты — Алтан не знает. «Щенок!» — кто-то глумливо ржёт ему в спину. Раскаты грома мешаются с грохотом выстрелов, где-то позади звенят скрещенные клинки и гильзы. Прочь из этого дурдома! Прочь! Цветочек летит по лестницам с такой скоростью, что картинка сливается перед глазами. Или это отсутствие очков. Или слёзы. На улице воет вьюга, метёт так, что в сизой дымке вообще ничего не разглядеть. Снег не обжигает ступни холодом. Или просто Алтан не чувствует. Он мчится к жилому корпусу, сигая через аккуратные шары хризантем да покрытые льдом георгины. Медсестра на посту спит, запрокинув голову и похрапывая. В чашке на столе кофе явно с коньяком, по доисторическому телеку крутят «Летучую мышь». Шлёпая босыми ногами по мраморным плиткам, Алтан, плотно зажмурившись, проносится через холл, минует комнату отдыха с решёткой, покрытой традисканциями и плющом, и понимает, где именно находится, только когда, тяжело дыша, тормозит у двери спальни Вадима. Звук шагов Цветочка Вад бы узнал среди сотни других, особенно теперь, когда мелкий прихрамывает. И он почти не удивляется, открывая дверь, что в руки ему падает именно Алтан, только вот… Почему падает? И почему шастает по лечебнице ночью? — Цветочек… — все мысли вышибает из башки разом, когда Вад чует пряный металлический запах крови, а когда осознаёт, что мелкого колотит, как в лихорадке, что вся пижама, руки, лицо — да весь Алтан изгваздан в кровяке так, будто в ней купался — Дракону делается не по себе. — Неужели? Не думать о самом худшем. Алтан жив. Рядом. Алтан цел. — Серёжа там, — с побелевших искуссаных губ срывается хриплый выдох. — Я видел. Найди. Забери его оттуда. Шестая. Дверь. Справа, — и Алтан, теряя сознание, тяжелеет в руках Вадика. — Цветочек мой, — Дракон сжимает щуплую фигурку пацана крепче, сцеловывает испарину со лба и мягко касается губ своими — неосознанный порыв, но Ваду важно почувствовать дыхание. Важно знать, что Алтан жив. Всё остальное можно исправить. Дракон бережно несёт своё сокровище в постель, на ходу осматривая. Нет. Видимых повреждений, слава всевышнему, нет. Но столько крови! Ещё одно касание губ — дышит! — Сейчас. Сейчас тебе станет лучше, — сам себя успокаивает Вадим, осторожно стаскивая грязные пижамные штаны с заледеневшего Цветочка. — Сейчас. Я смою с тебя весь этот… Сейчас, мой хороший. Дракону больно смотреть на исхудавшее, искалеченное тело Алтана. Обе ноги от голени до бедра покрывают неровные, ещё розовые шрамы, и Вад сглатывает, в сотый раз сожалея, что не успел тогда. Но Цветочек жив! Хоть снова и вляпался в очередное дерьмо. А шрамы… Он зацелует каждый, он украсит их цветами, и Алтан забудет боль. Полностью освободив мелкого от одежды, Вадик оставляет на нём лишь белые боксёры — не хочет ещё и смущать пацана, когда тот очнётся. Какой же он холодный, блядь! Нужно собраться. Да. Подогреть воду в чайнике и как-то смыть кровь. Но сначала… — Алташ, малыш, возвращайся. Возвращайся, слышишь? — Вадим на расстоянии выдоха. Он слышит Алтана. Чувствует. Тёплые ладони оглаживают плечи, грудь; ложатся меж ребёр и считывают сердцебиение. И Вад расслабленно выдыхает: мелкий спит. Прикрыв его одеялом, Дракон кипятит воду. Смыть кровь с лица и рук придётся здесь, хотя, по-хорошему, его бы всего под душ, но в комнате душ не предусмотрен. Набрав в таз воды, Вадим берёт мягкое полотенце, свою мастерку и какие-то домашние штаны, в которых Цветочек просто потеряется. Зато согреется. Алтан стонет, и Дракон резко оборачивается, расплёскивая воду. Неважно. Важно то, что это не просто всхлип — мелкому больно. Даже во сне больно. Уёбки! Вад об одном жалеет — что позволил некоторым подохнуть слишком быстро. Разорвав полотенце на части, Вадим окунает мягкую махру в тёплую воду и стирает багровые капли с кожи. Совсем свежие, ещё не подсохли — содержимое тазика очень быстро меняет цвет, становясь блёкло-красным. Алтан ёрзает, глухо постанывая, а Вад меняет воду, бухается жопой на пол и осторожно опускает расцарапанные ледяные ступни Цветочка в таз. Мелкий шипит, поджимая кончики пальцев, приподнимается на локтях и, глядя на Вадика расфокусированным взглядом, с трудом выдыхает: — Больно. Губы у Алташи потрескавшиеся, лицо бледное, и эта бледность особенно заметна на фоне тёмных кудрей. Вадик сглатывает, в зародыше задавив желание к этим шершавым губам прикоснуться, осторожно оглаживая ссадины, разминает ледяные ступни в тёплой воде и промокает капли сухим ошмётком полотенца. — Где твоя обувь, малыш? — очень тихо спрашивает Дракон, упирая его ступни в свои бёдра. — В палате, наверное, — пожимает плечами Алтан. Вадим тёплый. Такой тёплый, что от этого тепла ведёт. Он медленно оглаживает стопы, осторожно перехватывает под щиколотку, прижимая ступню к плечу, и, улыбаясь, не отводя взгляда, мажет губами по голени. Алтан едва дышит, позволяя тёплым губам Вадима повторять рваные линии шрамов. И ему они кажутся ничуть не уродливыми, и Алтан ловит себя на мысли, что эти касания ему нравятся, и он хочет, чтобы Вад не останавливался, чтобы его горячее дыхание согревало кожу. Чтобы он просто был рядом. Когда ладонь Цветочка ложится на затылок Дракона, тот, не отнимая губ, скашивает на мелкого потемневший до графитового взгляд и бархатным полушёпотом выдыхает: — Теплее? — и Алтану кажется, что теплее становится именно в этот момент. Вадим смотрит так преданно и… Нет. Об этом не стоит думать! — Давай я тебя одену, Цветочек. До сих пор как ледышка, — предлагает Вадик, но подниматься не торопится, а напротив, отирается затылком о невесомую ладошку пацана. — Холодно. Там было так холодно, — снова вспоминает Алтан. — С тобой тепло. — Сейчас будет ещё теплее, мой хороший, — улыбается Дракон и отодвигает таз в сторону. Тянет ворох одеял к Цветочку, свою мастерку, усаживается рядом и уже собирается накинуть её тому на плечи, но Алтан порывисто жмётся к груди и замирает, сцепив ладони за его спиной. Вада будто кипятком обдаёт. — Твой вариант мне нравится больше, Цветочек, — сглатывая, хрипит Дракон, заваливаясь на спину и увлекая мелкого за собой. А после кутает в одеяла, чувствуя, как тот постепенно расслабляется. Алтан жмётся ближе, суёт ледяные ладони под пижаму, запуская озноб мурашек по Драконьей коже, дрожит и неосознанно глухо всхлипывает. И Вадим понимает, что впервые за всю жизнь у него так далеко отъехала крыша. А Цветочек, тем временем, дрожащими пальцами высвободив пуговицы из петель, распахивает полы рубашки и со стоном истинного кайфа жмётся к горячей широкой груди. Вадик поглаживает его по затылку на автомате. Тёмные вьющиеся волосы кажутся тяжёлыми, но шелковистыми. — На тебе слишком много одежды, — мелко подрагивая, почти капризно замечает Алтан. — А под ней ты такой тёплый. Я хочу ближе. Вадик медленно, очень осторожно, ворочаясь в коконе одеял, кое-как выкручивается из рубашки и штанов, прижимая голого дрожащего Цветочка к груди. Алтан молниеносно подаётся ближе, вжимаясь, вплавляясь, отираясь, обнимая за шею и закидывая ногу на бедро. Вадик тащится и тихо млеет, поглаживая его по голени, ощущая, как расслабляются под ладонью напряжённые мышцы, как оглушительно колотится сердце за его реберной клеткой. Мелкий так трогательно, так доверчиво льнёт грудью к груди, стискивая его бедром, что Дракона буквально накрывает волной нежности. Этим новым, неведомым ему ощущением почти размазывает. Ваду давно кажется, что это не просто преданность. Что он абсолютно непрофессионально облажался, позволив себе лишнее. Но он ни секунды не прожил бы иначе. Продолжая бережно оглаживать жмущееся к нему тело, Вадим тепло выдыхает в макушку — пусть именно так думает Цветочек. На самом деле его губы невесомо его целуют. Ещё. И снова. Пока дыхание Алтана не выравнивается, пока тот не напрягается опять, чтобы заговорить. — Тшшш… Думаешь, готов? — ещё одно касание губ и лёгкий кивок в ответ. — Тогда помни, что я рядом. Вадим знает, что именно расскажет ему Алтан. Он представляет картину почти целиком, собрав её из обрывков фраз пацана и того, с чем столкнулся сам. Но Цветочку необходимо выговориться. И он говорит. Много. Торопливо. То умолкая и пряча лицо на груди Дракона, то приподнимаясь на локте и заглядывая в глаза, будто спрашивая: «Ты веришь?» Дракон верит и гордится своим Цветочком. То, с чем легко бы справился прежний Алтан Дагбаев, нынешнему ранимому, ещё не оправившемуся от травмы мальчишке, приходится вывозить самому. — Ты же вытащишь Серёжу? Он совсем худой и бледный. Там капельница. И его запястья привязаны. Я не видел больше! Я не помню! — в вишнёвых глазах мелкого плещется отчаяние пополам с болью. — Мы обязательно вытащим его. Вместе, — Вадим очерчивает подушечками пальцев острые скулы Алтана и, подтянув за подбородок, целует. Целует, едва касаясь тёплых обветренных губ, вкладывая в лёгкое невесомое прикосновение всю нежность, на которую способен. Нежность, о существовании которой даже не подозревал. — А теперь спи. Спи, мой хороший. — И завтра? — тихо мурлычет Цветочек, и Дракон вздрагивает. — Столько, сколько захочешь. Всегда, — но этих слов мелкий уже не слышит, затихая.