Ты не один

Алтан улыбается. Наверное, впервые с тех пор, как он заново осознаёт себя здесь, в больнице, рассвет застаёт его таким умиротворённым и почти счастливым. Тепло. Тепло до чёртиков, и так хорошо, что не хочется открывать глаза. А вдруг это сон? Он потягивается, мурлыча, сладко выдыхает, прислушивается к звукам, и слышит лишь завывание ветра за окном да жалобный скрип ветвей деревьев. Там так неуютно и холодно, совсем не так, как… Стоп! И тут Алтана будто кипятком обдаёт. Даже не потому что он осознаёт, что лежит под одеялом абсолютно голый. Хм. Не совсем голый — щиколотки щекотно пощипывает от шерстяных носков. Вадя! Бля! Перед ним разом проносится весь вчерашний вечер. И да! Они говорили. Да! Он просил себя поцеловать. Пиздец! И да — он в постели Вадима. Цветочек подрывается, как на мине, складываясь пополам и поджимает ноги, кутаясь в одеяло. Осмотревшись, он не видит ничего, что могло бы послужить ему одеждой — даже вчерашнего Вадькиного халата нет. Как, собственно, не видит он и самого хозяина этой комнаты. Кусая губы, Алтан напряжённо вспоминает, пытаясь восстановить в деталях всё, что произошло прошлой ночью, но покрасневшие отметины на теле говорят сами за себя — у них с Вадимом был секс. Они трахались! Блядь! И как же теперь… Алея щеками и натягивая одеяло до кончиков ушей, Цветочек прислушивается к собственному телу — должен же он чувствовать хоть что-то! Но, кроме приятной утренней неги при пробуждении от хорошего сна, Алтан не ощущает никакого дискомфорта. Ни тебе ноющей саднящей боли, ни першения в горле от сорванного голоса… Последнее, что он помнит — белобрысая макушка и татуированные плечи меж своих разведённых ног, а дальше — словно вырубило! Пиздец. Не спрашивать же! Продолжая складывать крошечные пазлы воспоминаний и ощущений в общую картинку, Цветочек приходит к выводу, что не мог быть снизу, и осознанием неизбежного оглушает — значит… Блядь! Ну, блядь же! Значит, сегодняшней ночью он был сверху. Он. Трахал. Вадима?.. Алтан растерянно хлопает ресницами, с шумом выдыхает, мысленно считая до трёх, и закрывает глаза, стараясь представить взмокшую могучую спину Вади, его перекатывающиеся при каждом движении мышцы, шикарную упругую задницу с ямочками на пояснице. Его мощную шею, увитую языками пламени тату. Его потемневшие до графита глаза… Сглотнув, Цветочек облизывает вмиг пересохшие губы и пытается унять разволновавшийся пульс. Два? Три? Пять месяцев он в больнице? Как долго он не чувствует этого обжигающего огня под кожей, этой бешеной пульсации в висках, этого дикого, звериного желания обладать? Как долго в нём убивают, закалывая до состояния безвольной бесчувственной марионетки, желание жить? И как же! Как это кайфово — осознавать, что сердце снова трепещет бабочкой в груди, что по венам, вместе с кровью, течёт адреналин, что хочется! Снова хочется! Всё так. Да. Кроме одного — как ни пытается, Цветочек даже в самой отвязной фантазии не может представить своего Вадю снизу. Те-ло-хра-ни-тель. Смакуя каждый звук в слове, Алтан примеряет его к Вадиму, и довольно улыбается. Если ему и нужен телохранитель, то только такой. Даже не так. Ему нужен исключительно Вадя. Большой преданный пёс. Свой. Собственный. Только, вот, немного напрягает это непроходящее томление в паху и бьющееся в горле сердце — симптомы, так похожие на… Бред! Жуя несчастную губу, Алтан поджимает кончики пальцев, чувствуя себя совсем обнажённым — вывернутым наизнанку, и вздрагивает, слыша приближающиеся жёсткие шаги. Знакомые до радостных мурашек под кожей. Но сейчас Алтан готов забраться под одеяло с головой, исчезнуть, раствориться, лишь бы избежать встречи с Вадимом. Нет. Он не трус. И притвориться спящим очень даже выход, когда не владеешь ситуацией. Пусть Вадя сам дополнит недостающие пазлы, а там он сориентируется. Алтан юркает под одеяло, подминает под себя подушку и замирает, едва дыша. Секунда. Две. Три. Когда дверь с лёгким скрипом открывается, звеня посудой и глухо чертыхаясь, входит Дракон. Комнату наполняет такой обалденный аромат жасмина, что Алтан чуть не выдаёт себя, с шумом сглатывая слюну. Да и сердце от этой странной, никому ненужной лжи, колотится вовсе не как у спящего, и если Вадя надумает присесть на постель… — Цветооочек, — вполголоса, напевно тянет тот, с громыханием ставя поднос со свежезаваренным чаем на стол. — Зелёный с жасмином. Твой любимый, — широкую улыбку Вадима не обязательно видеть, Алтан буквально чувствует её спинным мозгом и чуть потягивается, реагируя на тёплое приветствие. — Вставай, спящий красавец, или тебя… — Не надо меня целовать! — тут же выпаливает Цветочек, рывком поднимаясь и прижимая к груди подушку, как родную. Слишком бодро, как для только проснувшегося, и это ясно читается в охуелом взгляде Вадима. — Чё ж ты так орёшь-то, мелкий? — бормочет он, бросая на край кровати ворох тряпья. — Я тут одежду тебе принёс и это… — от вида раскрасневшегося Алтана с растрепавшимся одуваном волос на голове у Вада начинаются явные проблемы с артикуляцией. Или всему виной торчащие из-под одеяла голые плечи Цветочка, и эта его чёртова удивлённо приподнятая бровь? Или странно сверкающий, явно изучающий рубиновый взгляд — одновременно вызывающий и смущённый. — А тапки? — с явным упрёком в голосе спрашивает Алтан, сдувая мешающую прядь волос с лица и поджимая нижнюю губу. Ничего более подходящего ему на ум прийти не успевает. — Чё? — округляет глаза Дракон, не сразу врубаясь. — С ушами! Кролики! — добивает его Цветочек и краснеет пуще прежнего. — Кролики? — Вадик растягивает губы в понимающей, какой-то многообещающей, совершенно драконьей улыбке, встаёт на колени около кровати и протягивает руку поднятой ладонью вверх. — Покажи ножки, золотко моё. Я вообще не уверен, что сейчас тебе следует ходить. Алтан поджимает нижнюю губу, заливается румянцем, глядя на Вадима огромными тёмными глазами, и боязливо вытягивает ногу в шерстяном носке из-под одеяла. Дракон берёт под пятку, осторожно поглаживает, стягивает носок до кончиков пальцев, склоняется и, не отводя взгляда, медленно целует, надолго прижимаясь губами к коже. Цветочек завороженно смотрит на Вадима, чувствуя, как волна жара медленно накатывает от кончиков пальцев вверх и тягучей патокой стекает к паху. Видеть Вада у ног так ново и волнительно. А может, и правда? Неужели этой ночью он всё-таки… Почему-то хочется провести подушечками пальцев по скуле, очертить тяжёлый подбородок Вади, мазнуть по губам, оттянув нижнюю… Алтан рвано всхлипывает, ёрзает и смещает подушку вниз живота, на что тут же с понимающей улыбкой реагирует Вадим. — Помочь, солнышко? — Я не… — Алтан запинается, заливается краской ещё больше, пытается высвободить ногу, но Вадим, продолжая улыбаться, прижимает стопу к груди, наглаживая голень. — Смелее, милый, — подмигивает Дракон. — Ебучий снег! — орут за дверью, в следующую секунду дверная ручка гулко впечатывается в стену и присыпанный снегом Поварёшкин возникает на пороге, как бледный призрак, с парующей кастрюлей, замотанной в халат. — Жрите пельмени, поо́… — протяжно выдыхает он, так и застывая со своей ношей в руках и выражением глубокого ахуя на осунувшемся лице. — Мы не… Я не… — лепечет Цветочек, натягивая одеяло по самые уши и так лихо забирает ногу из рук Дракона, что тот бухается на задницу, переводя обожающий взгляд с Алташи на Волка, только, вот, последнему достаётся уже звериный оскал. — Какого хуя? Мелкого напугал, — бубнит Вад и принюхивается, расплываясь в улыбке. — Пельмешки? Поварёшкин! Я тя обожаю! Цветочек тут же чем-то давится, кашляет, ёрзает, бросает колючий взгляд на Олега, но стряпня Волка так аппетитно пахнет, что он невольно сглатывает предательскую слюну, твёрдо решая, что жрать это не станет. Обожает. Скотина! Пусть подавится! Хмурясь, дуя губы и сверкая глазищами, Алтан разве что молнии взглядом не метает, наблюдая, как блаженно прикрывает глаза Вадим, буквально отираясь о кастрюлю с чёртовыми пельменями, на что Волк довольно посмеивается. — Это всё нам?! — восторженно мурлычет Дракон, резво забирая кастрюлю у Волка, и тянет парующую добычу в гнездо к Цветочку. Тот поджимает ноги, складывая в позу лотоса, роняет одеяло, обнажая голый торс, краснеет, снова тянет его на себя и с видом оскорблённой гордости вскидывает подбородок, отворачиваясь. — А рожа не треснет? — хмыкает Волк, потирая висок. Застать это голое чудо в постели у Вадика он никак не рассчитывал. Да и поговорить хотел. Без всего этого детского сада. — Пельмени Майору. А тебе… Вам на пробу. Мелкого покорми, обжора. Дракон, кажется, вовсе не слышит наставлений Волка, водружая кастрюлю с пельменями прямо перед гордо восседающим Цветочком. А когда поднимает крышку, его лицо озаряется таким счастливым сиянием, что сердце Алтана, вздрогнув, смягчается. Нет, он не станет это есть, разве только попробует. Один. Самый маленький пельмешек. — Олежек! Это же мечта! — умиляется Дракон, предвкушая лучший завтрак за последние три месяца. Да что там! Пельмени Волка он ел в прошлой жизни — никак не меньше. И сейчас исправит эту вопиющую несправедливость! — Кстати, Грому сразу много нельзя. Он же не жрёт уже дня четыре! А пельмени — пища тяжёлая. — Да ну?! — ржёт Олег, падая в кресло, и закидывает ногу на ногу, с насмешливой миной наблюдая за Вадом. — Так, может, ну их? А, Дракох?! Вадик издает какой-то странный звук, призванный, видимо, выразить всю глубину накрывшего возмущения, лезет в шкаф, выуживает оттуда, из-под стаканов и сахарницы, две нержавеющие пиалки и, бухнув на стол, насыпает пельменей. Олег устраивается в кресле удобнее, кутает кастрюлю в Драконий свитер и с улыбкой наблюдает, как Вадька суёт Цветочку пиалку. — Я не… — пытается возразить тот. — Не выёбывайся и ешь, — требует Волк строго. — И ты тоже, — переключается он на Вадика. — Вам понадобятся силы. Я хочу, чтобы вы отвели меня к тому, что нашли, пока в больнице не начался привычный утренний шухер. — Слы, Волч, — начинает Дракон, плюхаясь рядом с Цветочком и наминая за обе щеки, — а ты вообще спал? — Да не сложилось как-то, — трёт шею Олег, отводя взгляд. — Как Серёжа? — после первого пельменя Алтан смягчается, выдыхает и говорит нормально, не пытаясь больше прожечь Волкова гневным взглядом. — Спит, — пожимает плечами тот. — Температура спала, эти двое шарятся по палате, целуются и не смешно шутят. Спросили, когда мы сожжём этот дурдом. — Это нормально, — звонко, почти по-детски смеётся Цветочек. — Они всегда такие. — Так ты давно их видишь? — прожевав пельмень, решает уточнить Дракон. — Ну да, — Алтан говорит таким тоном, словно ему задали в высшей степени идиотский вопрос. — С самого начала. — Славненько, — тянет Вадик, медленно протяжно выдыхая, и переводит на Олега многозначительный взгляд. — А почему же ты мне не сказал? — Так ты не спрашивал, — пожимает плечами Цветочек. — Так я твой доктор! — не выдерживает Вадим, вскакивая и наматывая круг. — Субординация! — рявкает в ответ Алтан, и Вадик замирает, словно холодной водой окаченный. — Я вижу, ваши отношения претерпели некоторые изменения, — прокашлявшись, замечает Олег. Вадик молча отставляет посуду, хмыкает и кивает сам себе. — Идём смотреть нашу находку, — говорит он Волку. — Я без тапочек! — оперативно напоминает Алтан. Обувь ему Олег где-то находит. Больничные тапки оказываются великоваты, но Цветочек не жалуется. В предрассветных сумерках, под свист ветра и шелест сухого снега, они пробираются к нужному корпусу. Заходят через запасной вход, без приключений пересекают холл и тихонько открывают дверь в закрытое крыло. Внутри, как и прежде, холодно, сыро, неуютно, пахнет шпаклёвкой, краской и сосновыми досками. Сейчас, перед рассветом, коридоры не кажутся такими жуткими, как ночью. Стены не покрываются инеем, по полу и потолку не ползут тени, да и фонарики, прихваченные Волком и Драконом, светят вполне исправно. Алтан останавливается около нужной двери, жуёт нижнюю губу и тычет пальцем в облупившуюся краску. — Это здесь, — уверенно произносит мелкий, коротко выдыхает, замечает облачко пара в воздухе и обнимает себя за плечи. В коридоре становится холодно. Олег кивает и, присев на корточки, начинает возиться с замком. Цветочек смотрит во все глаза, как из щелей вокруг дверного проёма сочится тёмная парующая кровь. Кафель на стенах и полу медленно покрывается витиеватым узором инея. Алтан растирает плечи и непроизвольно делает шаг назад. Ещё шаг. Ещё. Кровь на полу в гостиной, тела на ступеньках, тёмное пятно, подбирающееся к пальцам босых ног… Он упирается лопатками в грудь Вадима и вздрагивает. Олег щёлкает замком. С потолка срывается снег. — Малыш, — зовёт Дракон, легко сжимая плечо Алтана сквозь ткань растянутого свитера. — Я в порядке, — отвечает на неозвученный вопрос Цветочек, шагая следом за Олегом. За дверью оказывается обыкновенная старая душевая. Под слоем грязи и пыли трудно разобрать цвет кафеля, покрывающего пол и стены, но когда-то, надо думать, он был белым. По углам валяются какие-то тряпки, старые газеты, сухая прошлогодняя листва. Вдоль стены расположено пять старых огромных чугунных ванн. На противоположной стороне ржавые душевые лейки, вода из которых с монотонным раздражающим звуком редкими каплями срывается на пол. Цветочек вздрагивает, осматривается и, словно в полусне, идёт прямиком к углу от двери. Выключатель он находит так быстро, словно знает, где тот расположен. Щёлкает рубильником, но результата это не приносит. Вся больница до сих пор обесточена. Алтан сглатывает и качает головой, направляясь вперёд, скользит подушечками пальцев по бортикам, переходя от ванны к ванне, и выдыхает: — Холодно. Им здесь было так холодно… Он доходит до двери в конце душевой и, поворачиваясь, невидящим взглядом смотрит на Олега. — Открой, — требует не своим голосом, и Волк идёт открывать, отмечая для себя, что и эта дверка старая, а замок новый. Когда дверь поддается и со щелчком открывается, помещение мгновенно пропитывается тяжёлым, густым, вязким солоноватым запахом. Вадик с Олегом переглядываются сквозь полумрак, готовясь увидеть за дверью что угодно, а Алтан глухо произносит: — Как на бойне. — Что? — Вадик не совсем понимает. — Как на бойне, — повторяет малый, решительно направляясь к Олегу. — Так пахнет на бойне. Страхом и тёплой кровью. Так пахло… Он заминается и распахивает дверь. — В моём доме в последний раз, когда он у меня ещё был. Внутри оказывается гораздо чище, чем в душевой. Лампы здесь новые, инструменты чистые. Ни трупов, ни луж крови на полу, ни частей тел в углу… Алтан медленно обходит помещение и смотрит на каталку у стены. Четыре сумки-холодильника с красными крестами. Малый лезет внутрь, но они пусты. Он проходит по помещению, трогает инструменты, хмурится, выдыхает и зажимает виски кончиками пальцев, останавливаясь около стола. — Это что? — с трудом выдавливает он, кивая на хромированную поверхность, бликующую в свете фонаря. — Стол, — пожимая плечами, констатирует Олег. — Операционный? — Цветочек хмурится сильнее и принюхивается. — Я помню, как выглядит операционный стол, он не… — Секционный, — глухо перебивает Вадим, подходит ближе и проводит по хромированной поверхности пальцами. Пыли нет. Зато есть бледная красноватая вода в уголках ложемента. Алтан шмыгает носом, с трудом сглатывает и мотает головой. — Чем так?.. Не вдохнуть. Что за резкий запах? — слова малому даются с трудом, его явно тошнит. — Формалин, — глухо произносит Олег, рассматривая склянки и инструменты. — Это невозможно, — усмехаясь, качает головой Вадим. — По санитарным требованиям, даже во времена строительства лечебницы, морг не мог находиться внутри. — Это не морг, — медленно выдыхает Алтан, рукавом вытирая кровь из-под носа. — Они были ещё живыми, когда оказались на этом столе. Все они. И я не чувствую… — он опускается на пол, зажимая виски ладонями, и прикрывает глаза. Картинки перед мысленным взором мелькают, как в калейдоскопе. Вадим и Олег переглядываются, а Цветочек продолжает: — Знаете, когда анестезиолог вводит наркоз, сразу появляется этот мятный привкус и холодок во рту? Я знаю. Я помню. Но не чувствую этого. Холода нет. Как будто… Будто… — он зажимает глаза ладонями, растирает, распахивает ресницы и решительно поднимается, направляясь к столу. — Будто не было наркоза, — закатывает рукава, припечатывает к хромированной поверхности, и в тот же миг в комнате начинает всё дрожать, инструменты звенят, бутылки падают с полок и бьются, а Алтан, запрокинув голову, вытягивается струной, глядя в пространство невидящим взглядом, и орёт так, что закладывает уши. Затыкается он тоже мгновенно, и не падает на пол только потому, что Вадик успевает вовремя подхватить его. — Цветочек, — шепчет Вадим, убирая вьющиеся пряди волос, налипшие на его взмокший лоб. — Родной, — взгляд у Алтана пугающий. — Столько боли, — глухо шепчет мелкий. — Столько боли, Вадим… — качает головой, всхлипывает, зажимает рот и бубнит сквозь ладонь: — Их надо остановить. Надо остановить. Иначе они никогда не обретут покой. Пока здесь продолжают оперировать, они заперты в этих стенах. — Хорош, бля, — тяжело выдыхает Вадим и удобнее перехватывает Алтана. — Волч, ты закрывай, а я отнесу Цветочка в его палату. Ночью вернёмся сюда вдвоём. За завтраком совсем уныло. Скользнув взглядом по полупустой столовой, Олег молча ковыряет ложкой в овсянке, даже не рассчитывая, что Дракон составит компанию. Впрочем, нет и Цветочка. Ну а чего он ожидал? Домашние пельмени всяко лучше той размазни, которую Волк пытается протолкнуть в рот. Заметив, что место Грома за столом тоже пустует, Олег решает начать обход с него. Во-первых, Волку любопытно, нарыл ли Майор что-нибудь по их делу, да и, положив руку на сердце, просто хочется его порадовать. Снегом заметает только недавно расчищенные дорожки. Санитары матерятся, курят и лопатят, сменяя друг друга. Дееспособные пациенты помогают, но толку мало. Стихия все ещё буйствует. Связи, конечно же, нет. Больница обесточена. Олег окидывает взглядом заснеженный двор и идёт в наркологию, любовно прижимая укутанную кастрюлю к груди. Уже знакомый кабинет встречает его привычным холодом. Волк ставит чайник, находит в шкафу, под горой прочей посуды, за банками с кофе, тарелку, вилку, и ждёт Грома. Игорь появляется минут через десять. Бледный, худой и заросший. — Ты бритву принёс? — спрашивает он вместо приветствия, и Олег кидает на стол перед ним пакет одноразовых станков. — Я пельмени принёс, — улыбается Олег, подвигая кастрюлю, и Игорь расцветает. — Ешь, пока тёплые. Майор с удовольствием переключается на пельмени, треская за обе щеки, а Волк тем временем просматривает записи Игоря. Пациенты разбиты на группы по возрасту, диагнозу, и группе крови. Переведённым выделен отдельный лист. — Что значат кресты возле фамилий? — спрашивает Олег, читая. — Ммм, офень ффуфно, — отзывается Игорь. — Вене сфасифо, но я ффуфнее лефю. — У меня нет жены, — Волк отзывается, не отрываясь от чтения. — Я ночью залез на общую кухню и лепил тебе пельмени. С крестами что? — Надо проверить, — Игорь вытягивается, разминает шею и отодвигает тарелку. — Спасибо. Так вот, надо проверить, куда переведены пациенты. Мне слабо верится, что они переведены. Возраст и отсутствие хронических заболеваний наталкивают на мысль… — он замолкает и сканирует Олега пристальным взглядом. — Эй, док, ты чего бледный такой? — Мы нашли операционную, — тихо отзывается Волк, растирая виски. — Надо брать! — решительно заявляет Гром, подскакивая из-за стола. — Кого брать? — тяжело выдыхает Олег. — Чтобы кого-то брать, нужны прямые улики. Тут рука руку моет. Весь персонал в курсе происходящего. Нам нужно найти того, кто готов сдать их всех. — И себя заодно? — усмехается разбитыми губами Мальвина, шагая в кабинет. — Майор говорил, здесь пельменями угощать будут. — Что с лицом? — серьёзно спрашивает Волков, поднимается навстречу и, перехватывая Шурика за челюсть, внимательно осматривает. — С лестницы упал, — улыбается тот. — Миша, — произносит Гром холодно. — Док, ты необессудь, но если он ещё раз к Шурке прикоснётся, я этому мудаку в халате руку сломаю. — Да хоть обе, — с добродушной улыбкой миролюбиво разрешает Олег. — О, какая забота! — ржёт Мальвина, забирает кастрюлю с оставшимися пельменями, вилку, которой ел Игорь, и плюхается на диван, — я тронут! — С рождения, — тяжело выдыхает майор. — Если ты забыл, Майор, я напомню, — Шурка улыбается, вытягивается на диване и, наколов на вилку пельмень, рассматривает, водрузив кастрюлю на впалый живот, — я очень даже могу за себя постоять. — Я вижу, — мрачнеет Гром ещё больше. — Так что случилось? — решает выяснить Волк. — Ничего, — улыбается Мальвина. — Миша же у нас особенный. Ты просто не знаешь. Лапать пациентов — это норма. А я не люблю, когда меня пытаются лапать без моего согласия. — Ты прописал ему в табло, — приходит к логичному выводу Волк. — Нет, — Шурка смеётся, съедает пельмень и прикрывает глаза. — Просто неудачно взял за яйца в ответ. А он неудачно уронил меня с лестницы. — Я буду разбираться, — холодно печатает Олег. — Это норма, — смеётся Мальвина. — Разбирайся. Только здесь пациентам никто не верит. Ну, правда, кто поверит чокнутым, наркам и алкашам? Для таких, как Миша, тут прям целина. Сам подумай. — Да я подумал уже, — хмурится Волков. — И я подумал, — кивает Игорь. — Подумал, как пиздецки не хватает мне Димки, — он забирает листок с фамилиями, тянет ручку из подставки и пишет номер телефона. — Слушай сюда, док. Тебе надо попасть в город, как только расчистят дороги. Найдешь телефон — позвонишь по этому номеру. Спросишь Прокопенко. Скажешь, от меня. Объясни ему ситуацию. Расскажи всё, что знаешь. Пусть займутся этой богадельней. Нам нужна помощь. Одни мы не справимся.