Ты не один

У Алтана дико раскалывается голова, и от внутреннего холода деревенеют мышцы. Но говорить об этом Ваду он не спешит. Достаёт припрятанные для Серёжи феррерки, и одну из них кладёт в рот — лучше шоколад и сладкое вместо очередной пилюли. А ещё, после пережитого в операционной ужаса, Алтану жизненно важно увидеть Серёжу. Не Тряпку или Птичку, нет. Он до воя тоскует по Серёже. Сейчас, когда вокруг происходит весь этот бред, он нужен Алтану рядом. Да хотя бы просто знать, что Серёжа в порядке, а не очередной кандидат для пыток на том операционном столе. Сволочи. Наживую. «Экопродукт», бля! А ещё, к Серёже хочется прижаться — просто сесть плечом к плечу и подсматривать в скетчбук, наблюдая, как на бумаге, штрих за штрихом, появляются узнаваемые силуэты и лица. Точно! Он идёт к Разумовскому прямо сейчас! Кроме Вади на обходе никого не будет, да и теперь Алтан знает волшебное слово: «Субординация» — странно действующее на его телохранителя. Стоп-слово, не иначе! Натянув тёплую пайту, Цветочек суёт в карман пару конфет и ныряет в неизменные ушастые тапки. Жаль, стекло в очках треснуло — нужно будет напомнить Ваде, раз телохранитель. Потому что Алтан соскучился ещё и по невероятно чистым голубым глазам Серёжи, а без очков что голубой, что серый — один фиг. Захватив ключ, подаренный Вадиком, Алтан короткими перебежками, стараясь остаться незамеченным, добирается до реанимации. Он обходит пост через закрытое крыло, торопливо пересекает пустые коридоры и лестницы, выходит на нужном этаже и, воровато осматриваясь, юркает в палату. Внутри ни Балоши, ни Птички не обнаруживается. Наверное, они вдоволь нагулялись ночью, кого-то хорошенько покошмарили, побесились, и теперь спокойно отдыхают. Серёжа тоже спит. Такой бледный и осунувшийся, уставший, весь какой-то непривычно тонкий, почти прозрачный. Цветочку больно смотреть на него даже без очков. Больно. Но главное — Серёжа жив, и больше смертей не будет. Вадим обещал! И этот Волк… Хоть Алтана и ломает, когда видит этого псевдодоктора рядом с Вадей, он не может не признать, что этот человек свой. И если он — Алтан — вспомнил Вадима, то и Серёжа обязательно вспомнит Олега Игоревича. Нужно время. Чуть больше времени. Осторожно, чтобы не потревожить сон, Цветочек опускается на стул у койки Разумовского и просто смотрит на Серёжу, грустно улыбаясь. Слишком бледный. Даже веснушки лишились своей яркости, а медь волос будто покрылась патиной. Но главное — жив. Жив! Взгляд Цветочка скользит по его впалым щекам и почти белым растрескавшимся губам, цепляется за странные отметины на шее и ссадину на заострившейся скуле. Но когда этот самый взгляд останавливается на запястье Серёжи — гневно вспыхивает алым. — Сволочи! — цедит Алтан сквозь зубы и осторожно касается подушечками пальцев свежих синяков. Серёжу вязали. Скорее всего, такие же следы есть и на щиколотках. И это только то, что на поверхности. Думать о том, какому прессингу подвергся Серёжа морально, Алтану реально страшно. Но в следующее мгновение Разумовский глухо всхлипывает, морщится, делает глубокий вдох… Цветочек застывает, не убирая руку, ожидая. И это действительно происходит. Сначала вздрагивают ресницы, а потом Серёжа медленно открывает глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. И радужки у него не жёлтые, не зелёные, а голубые. — Серёжа! — радостно выдыхает малый, подаётся вперёд, сгребает его, но Разумовский только стонет, глухо посмеивается и срывается на кашель, неловко обнимая в ответ. — Цветочек? — голос у него хриплый и непривычно низкий. — Где мы? Сколько времени я проспал? — Серёжа! — тепло улыбается Алтан, но даже в таком состоянии Разумовский замечает скользнувшую по его лицу тень. — Что? Что случилось? — закашлявшись, хрипит Серый, порываясь встать, но Алтан удерживает, накрывая его тонкую ладонь своей и чуть сжимая. — Ты в реанимации, и должен оставаться в постели! Тебя только откачали, и если кто узнает, что я тут… — Алтан выдаёт всё это на одном дыхании, поглаживая тонкие холодные пальцы Серёжи. — А Рубинштейн? Он не зайдёт? Ты не сильно рискуешь? — заметно волнуется Серый, и вдруг совершенно не в тему переключается: — Чем это пахнет? Алташ? — сглатывая слюну, Серёжа принюхивается, улавливая аппетитный, отчего-то до боли знакомый аромат, и вдруг понимает, что дико голоден — пахнет домашними пельменями или котлетами — неважно! Важно лишь то, что этот запах напоминает ему о доме, и он хочет это попробовать. — Рубик не придёт и завтра, слава богу! И если ты выглянешь в окно, ты не узнаешь двор! Там все цветы замело снегом, — последнее Алтан выдыхает с нескрываемой тоской в голосе. — Так сколько, Алташ? — глаза Серёжи удивлённо округляются и кажутся огромными голубыми озёрами на осунувшемся лице. — И где Костик? Ответь мне, где Ботичелли! — по тому, как звенит его голос, Алтан понимает, что Серёжа вспомнил, за что попал в интенсивку и, как следствие, сюда. Алтан кусает губы, отводит взгляд, и совершенно не знает, что ему делать. Он никогда не врал Серёже, но сказать всю правду сейчас? Когда и десяти минут не прошло, как тот очнулся? — Уже почти две недели. Тринадцать дней, если быть точным, — выдыхает полушёпотом Алтан, судорожно думая, как бы избежать разговора о Косте. — О! Я же тебе принёс! — радостно улыбаясь, Цветочек протягивает две конфеты на ладони Серёже под нос, и эта идея попадает точно в цель. — Откуда?! — уговаривать Разумовского не приходится, следующую фразу уже не разобрать — Серый, с наслаждением прикрыв глаза, жуёт, смакуя запах, вкус, и, кажется, сам процесс, и Цветочек, впервые за долгое время, видит в глазах друга почти детский восторг. — Давай я причешу тебя, — улыбается Алтан, стараясь увести Серёжу от опасных вопросов как можно дальше. — Скоро обход. И, ты ещё не видел. У нас новый док. Олег Игоревич. Неплохой мужик вроде. — Олег, — тянет Серёжа, с трудом садясь на постели. На башке у него такой кошмар, что Алтану смотреть страшно. Малый устраивается рядом на кровати, берёт прихваченную расчёску, пару резинок, и начинает медленно приводить волосы Разумовского в порядок. — Где-то я слышал уже… — тянет Серёжа, задумчиво жуёт конфету и ёжится, поглядывая в окно на кружащиеся снежинки. — Олег Игоревич… — начинает Цветочек, но Серый его не слышит. Перед глазами совершенно другая зима. Редкие снежинки срываются с неба, Серёжа лежит в медпункте и тоскливо смотрит в окно, когда темноволосый пацан шмыгает за дверь и сразу за ширму к его кровати. — Эй, Серый, привет, — он улыбается, ерошит короткие рыжие волосы Серёжи и целует в макушку. — Я тебе принес тут, — на вид гостю лет четырнадцать, и он вытаскивает из потрёпанного рюкзака бутылку молока, плюшки, какие-то конфеты и альбом. — Волче, — Серёжа вроде собирается засмеяться, но срывается на кашель. Волче присаживается на стул у его кровати, берёт руки в ладони и поглаживает пальцы. — Всё будет хорошо, — обещает он твёрдо. — Только ты должен обязательно есть и спать. Я приду после уроков. Принесу тебе мандаринов и книжки. Поспи, — он целует в макушку и Серый прикрывает глаза. — Волче, — Разумовский даже не осознает, что произносит это вслух. — Что у вас здесь происходит? — зато Волк уже на пороге. Спрашивает строго и прожигает Алтана осуждающим взглядом тёмных глаз. Цветочек отшатывается просто от неожиданности. Серёжа хлопает ресницами, не вполне понимая, где находится, и Олег, глядя на них, ощущает, как губы сами собой растягиваются в улыбке. У Серого две аккуратных рыжих косы, и он такой забавный, что Волкову хочется потрогать эти самые косы. Вовремя вспоминая, что он лечащий врач, а Серый — как ни больно это осознавать — видит его впервые, Олег, кашлянув, подходит ближе и мягко интересуется: — Как чувствуете себя, Серёжа? — и от этого чужого «Вы» хочется выть. Но Олег подождёт. Он счастлив уже и тем, что его рыжик сидит, поджав ноги, в постели и задумчиво поглаживает косу. Тёплый и живой. А с остальным они справятся. Вместе. — Спасибо. Мне гораздо лучше, только, вот… — Серёжа вскидывает на Олега сканирующий васильковый взгляд, от которого сердце Волка обрушивается куда-то вниз. — Кажется, я хочу есть. Просто зверский аппетит. И эти запахи… Вы же чувствуете? — Серый так смешно морщит нос, принюхиваясь, что Олег не может сдержать улыбки. — Пельмешки? — а после замечает обёртки от конфет, всё ещё зажатые в ладони Серёжи и, беззлобно хмурясь, оборачивается к Цветочку. — Я вижу, кто-то уже назначил диету. — Вадим Александрович говорит, что шоколад очень помогает… — пряча в рукава кончики пальцев, Алтан смущённо краснеет и поджимает губу. — А, ну конечно! Если сам Вадим Александрович… — важно тянет Волк, посмеиваясь. — Кстати, не тот ли это Вадим Александрович, что носится по палатам, разыскивая пропавшего пациента, определённо, похожего на Вас? — откровенно ржёт Волк, провожая взглядом хрупкую фигурку Алтана, пятящегося к двери. — Я… Я пойду. А Вы же выпишите Серёжу? — с надеждой пищит Цветочек, притормозив у порога и переминаясь с ноги на ногу. — После тщательного обследования и порции пельменей — непременно, — заверяет Волков. Серёжа меж тем жмётся к изголовью, теребит косу и смотрит на Олега с подозрением. Волк тяжело вздыхает, подходит ближе, берёт стетоскоп и жестом предлагает Серому поднять футболку. — Дышите, — сурово требует, слушает, хмурится и остаётся крайне недовольным. — Ну, рассказывайте, — выдыхает Волков уже ровнее, одёргивает на Серёже футболку и присаживается рядом. — Как самочувствие? Серый недолго молчит, склоняя голову набок, теребит косу и отстранённо смотрит в окно, прислушиваясь к ощущениям. — Паршиво, — минут через пять сообщает, рвано выдыхает и кашляет, зажимая рот ладонью. — То ли лечь хочется, то ли есть. Кружится палата. — Ну, Вы же понимаете, что из реанимации Вас сегодня не переведут? — решает уточнить Олег. — Понимаю, — Серёжа кивает и дует губы, прикусывая нижнюю. — Но здесь так холодно. — Я распоряжусь принести Вам ещё одеяло, — обещает Волк. — Позавтракаете, отдохнёт, примете таблетки — станет лучше. — Таблетки, — задумчиво тянет Серёжа и жуёт губу. — Доктор, я чувствую, что-то не так. — Что? — хмурится Волков, поймав его обеспокоенный взгляд. — Ну, будто я здесь не один, — признается Сережа шёпотом, постукивая указательным пальцем по виску. — Это ничего, — улыбается Волк. — Вы скоро всё вспомните и привыкнете. Если Вас что-то беспокоит, зовите меня в любое время. Я теперь Вас веду и постоянно нахожусь рядом. — А где Вениамин Самуилович? — хмурится Серый, глядя на Олега крайне недоверчиво. — Вениамин Самуилович самоустранился до весны, — усмехается Волков, поправляя одеяло, и с трудом тормозит себя, чтобы не склониться, и не поцеловать Серёжу в макушку. — Отдыхайте. — Правда? Вы не шутите? — оживляется Серёжа, но настороженность его не отпускает. Напряжение во всём — в закрытой позе, в изучающем взгляде. Он мнётся, медлит, явно желая о чём-то спросит, и всё-таки решается на вопрос: — Это значит, Вы и других его пациентов ведёте? Ботичелли… Он. С ним всё в порядке? — несмело, едва слышно выдыхая, Серёжа встречается взглядом с Олегом и тот, наверное, впервые в жизни не готов сказать правду. — Если не ошибаюсь, его перевели. В данный момент, меня интересует Ваше самочувствие, Сергей. Олег лжёт без малейшего зазрения совести. Серёжу сейчас нельзя беспокоить. Нельзя, и он это прекрасно понимает. А Серый, судя по виду, прекрасно понимает, что ему лгут, но не понимает, в чём именно. Руки нового доктора кажутся Разумовскому очень знакомыми. А когда Волк поправляет одеяло, Серёжа даже будто знает, что вот эти два пальца у доктора были выбиты. — А Вы никогда байк не водили? — жуёт губу Серый, заглядывая в глаза, и Олег замирает, прекращая наглаживать складку на одеяле. — А почему Вы спрашиваете? — улыбается Волков, молясь всем одновременно, чтобы Серый вспомнил, вспомнил хоть что-то. — Я не знаю, — Разумовский теребит косу и прикрывает глаза. — Если я Вам скажу, Вы назначите мне какие-то очередные таблетки, а мне от них только хуже. — А Вы попробуйте сказать, — предлагает Волков, присаживаясь на кровать рядом. — Если Вам от таблеток хуже, я обещаю, что не буду их назначать. — Я поля вижу, — выдыхая, грызёт губу Сергей. — Лето, наверное. Кукуруза. И дорога. И байк. И у Вас указательный и средний палец на правой руке выбит. Что-то случилось. Я не вижу. Вижу только кусты и асфальт в крови. Вы не подумайте, я нормальный. Наверное. Но, мне кажется, Вам было семнадцать. И я Вас откуда-то знаю. — Мне кажется, Вы устали, — улыбается Волк, поднимаясь, поглубже заталкивая себе в глотку желание сказать: «Нам было по восемнадцать, и это была фура. У меня сотрясение и сломанные пальцы, а у тебя демоны, которые тебя берегут». — Отдыхайте, — вместо этого, просит он, покидая палату. Цветочек, тем временем, направляется сразу в кабинет к Ваду, пряча в уголках губ довольную улыбку. Ищет! И почему-то делается так хорошо в груди от невыразимо тёплого ощущения, что не один. Что нужен этому грубоватому огромному и опасному человеку, каким бы дружелюбным Вадим ни казался. Алтан вспоминает. Шаг за шагом, штрих за штрихом, однажды он вспомнит всё. А пока только абсолютное доверие, иначе он просто сдохнет. — Цветочек, блядь! — подрывается Вадим, стоит пушистому уху тапка просунуться в щель открывающейся двери, а после показывается и улыбающаяся физиономия его владельца с растрепавшейся копной волос. — Суборди… — Нахуй субординацию! Чтобы больше никогда! Никогда, слышишь? — шипит Вад, порывисто обнимая озадаченного пацана. — Миши нет! Тебя нет! Что мне остаётся думать? — Дракона реально поколачивает от едва сдерживаемого гнева. Прописать бы этому мелкому по тощему заду, да только рука не поднимается. Вадик просто закрывает дверь на замок, прижимает малого к себе и, плюхаясь в кресло, усаживает на колени. — Мой мальчик, — выдыхает Дракон, тычась губами во встрёпанные пряди волос над виском. — Не делай так больше. И что у тебя на голове? — У меня не было времени, — вроде бы пытается оправдаться Алтан. — Там Серёжа очнулся, и Олег Игоревич… Такой лохматый. Я ему косички, а он сказал… — Вадик тихо смеётся, прижимая пацана к груди. — Чего ты ржёшь? — недоумевает не Цветочек — натурально сердитая змейка. — Кому ты косички плёл? — Вад честно старается не смеяться, но не справляется. — Олегу? Изменяешь мне? — Дурак! — малый замахивается для пощёчины, но Вадим привычным движением перехватывает за запястье, осторожно выворачивает руку и целует основание ладони. — Змейка, не злись, — улыбается он и Алтан заметно смягчается. — Давай сюда свою расчёску. Я заплету тебя. Алтан ёрзает на коленях, устраиваясь удобнее, и ловит себя на мысли, что уже почти не краснеет, словно сидеть на коленях Вадима — естественно и правильно. И даже льнёт к груди, ныряя холодной ладонью под расстёгнутый ворот рубашки, бубня, что ему холодно. — Заплети мне две косы, как Серёже! — вдруг требует Цветочек, снова проворачиваясь в руках Вадима, и тот, сглотнув, начинает медленно перебирать спутанные пряди, думая о том, что если этот змеёныш продолжит своё копошение на коленях, придётся повторить утренние манипуляции по снятию напряжения ещё раз. — Как скажете, Вашество, — шутливо хрипит в макушку Цветочка Вад, чувствуя, как мелкий вздрагивает. — Всё ещё холодно? — Н-нет! Просто… — Алтан кусает губы и заливается краской по самые уши. Единственная фраза Вадима — и картинки, одна ярче другой, тут же мелькают в не на шутку разыгравшемся воображении пацана. Неужели и правда?.. — Скажи, а этой ночью… — нет! Алтан не может спросить! Физически не может, и прикусывает язык. — М? Что этой ночью? — широко улыбается Вадим, делая ровный симметричный пробор и разделяя тяжёлые волосы на две части. — Ничего, — бурчит Цветочек, и виртуозно переводит тему: — Серёжа спрашивал про Костю, и я ему соврал. Первый раз, — он чуть оборачивается, словно хочет встретиться с Вадимом взглядом. Хочет узнать, что в нём нет осуждения, что он не ошибся. — Ты всё сделал правильно, мой хороший. Пусть Серёже обо всём расскажет Олег, когда посчитает, что тот готов. Цветочек тяжело выдыхает, а Дракон едва сдерживается, чтобы не отбросить расчёску и не прижать быстро взрослеющего мелкого к груди. Вадима переполняет странная непонятная гордость за Алтана — даже в момент слабости, Цветочек принимает те самые, верные решения. И да. Он Дагбаев. — Слушай, малыш, — начинает Дракон, осторожно переплетая пряди, — ты хочешь выйти отсюда? Не один, конечно. Хочешь прогуляться со мной и Олегом по лесу? — Хочу! — Алтан аж на коленях подскакивает и расцветает весь, но довольно быстро мрачнеет. — А без Олега никак нельзя? Может, мы могли бы?.. — Нет, — Вадик перегибает прядку дважды, протягивает через петлю и закрепляет косу. — Сегодня — это не свидание. Это следственный эксперимент, если мы сможем пройти по заснеженному лесу. — Следственный? — тянет малый, поворачиваясь на коленях, чтобы Ваде было удобнее плести вторую косу. — Я бы не звал тебя сегодня с собой, — объясняет Дракон, прочёсывая шелковистые волосы, — но не хочу оставлять одного без присмотра. Миши нигде нет, и это беспокоит меня. Не только меня. Весь персонал сегодня слишком напряжённый. Электричество всё ещё не починили. Санитары ждут ночи, и их настрой мне не нравится. Потому я хочу, чтобы ты тепло оделся и пошёл с нами. С нами ты будешь в безопасности. Что скажешь, малыш? Алтан чуть не подпрыгивает на коленях Вадима от счастья, и едва сдерживает порыв повиснуть на Драконьей шее. Вадя доверяет! Зовёт с собой не просто прогуляться, а на дело! Его! Мелкого, Цветочка! Что он скажет?! А что он может сказать, когда сердце выпрыгивает из груди от восторга, когда пульс стучит прямо в горле, и Алтан просто не в состоянии сразу ответить, чему, кстати, рад? Это дурацкое слово «субординация», оказывается, действует и на него. Алтан ни за что не хочет показать, насколько счастлив быть рядом, поэтому, уняв восторг в голосе и сияя во всё лицо, пока Вадим не видит, он довольно равнодушно выдыхает: — Хорошо. Пойдём вместе. Только не таскай меня при Олеге на руках. — Как скажете, Вашество, — почёсывает в затылке Вад, о чём-то размышляя. — Так. Я мигом. Или лучше давайте-ка ко мне. Путь от кабинета до спальни кажется Цветочку короче обычного, может, потому что он буквально горит изнутри предвкушением прогулки. Вадик вытягивает из шкафа ворох тряпья, бросает на кровать рядом с охреневшим Алтаном и поглаживает его меж кос. — Ты одевайся пока, а я пойду узнаю, как там у Волка дела, — говорит он. — У тебя минут десять. Поторопись, — он целует малого в макушку и выскальзывает за дверь. Алтан фыркает, кусает губы и выуживает из вороха шмоток водолазку. Он мнёт её, теребит, сдувает с глаз выбившуюся прядь волос и, бухнувшись на кровать, резко переворачивается, утыкаюсь лицом в подушку. Наволочка пахнет Вадей. Чем-то резким, острым. То ли «олд спайсом», то ли просто каким-то травянистым одеколоном. Насыщенно, почти раздражающе, но Цветочек так привык к этому аромату, что почти не бесится. Наоборот, запах успокаивает и внушает уверенность. Он обволакивает тёплой пеленой, словно обнимает надёжными крепкими руками, защищает от всех страхов и тревог. Вдыхая его, можно очень легко представить, что Вадим совсем рядом. Когда этот человек сумел стать настолько близким, что если сейчас прикрыть глаза, можно с лёгкостью представить его огромные тёплые ладони, сминающие плечи, с нажимом оглаживающие бока?.. А если… Если вывернуться из этих рук и опрокинуть Вадю на лопатки, оседлав и стиснув коленями мощные бёдра, а потом, склонившись, повторить кончиком языка каждую линию тату, поднимаясь снизу вверх, вдоль изгиба шеи. И когда взгляд Вада совсем потемнеет от разлившегося в зрачках адреналина, прикусить бьющуюся на шее жилку сразу до пряного металлического вкуса на языке, сорвав с его пересохших губ глухой стон. Алтан гонит дурманящие мысли прочь, но они обрушиваются подобно лавине, заводя сердце на полную, пуская ток по венам, и если бы Вадик сейчас вернулся, то весь следственный эксперимент летел бы к чертям. Алтан ёрзает, кусает губы и прикрывает глаза. Воспоминание ли, фантазия — он не знает. Они с Вадимом ругаются где-то среди монстер и фикусов. Вернее, ругается Алтан, швыряет какой-то книжкой, попадая в диванчик у стены, пролетает мимо Вадика к двери и, когда уже собирается повернуть ручку, обнаруживает себя плотно вжатым в лакированную поверхность двери. Жар моментально волной растекается по телу, чужое сердце бьётся в лопатки, а дыхание щекочет кожу за ухом. Запястье в сильной хватке не ноет, но руку не высвободить, и Алтан думает, что если Вадим сейчас развернёт его, если… Вадик с грохотом распахивает дверь спальни, да так резво, что Алтана подкидывает на постели. — Цветочек, ты не готов? — вроде бы возмущается он, выуживая из горы барахла какие-то перчатки. — Поторопить, Поварёшкин ждёт. У нас всего пара часов, пока не хватятся и не стемнеет. Надо успеть, Алташ. — Я… Я готов. Почти, — заикаясь и отчаянно краснея, Алтан старается не встретиться взглядом с Вадимом, суёт одновременно руки и голову в водолазку, надевает её наизнанку, стягивает и снова пытается натянуть, но рукав чёртовой шмотки заворачивается. И Алтан злится, срывая и откидывая её в сторону. Тянется за пайтой и вздрагивает, когда сильные тёплые пальцы смыкаются кольцом на его запястье. — Да что с тобой, Цветочек? Что-то произошло, пока меня не было? — Дракон внимательно вглядывается в покрывшееся красными пятнами лицо Алтана. — Давай помогу. — Всё хорошо. Немного волнуюсь, но я справлюсь, — хмурится Алтан, позволяя Вадиму одевать себя, и злится сразу на весь мир: на себя за чёртову слабость, на Вадьку, что эту слабость видит, на Костю, что оставил их с Серёжей, на Женю, на всю эту больницу, которая разрушает их всех.