-21-
12 декабря 2021 г. в 12:56
Серёже хреново, как никогда.
Трещины на потолке собираются в странные замысловатые узоры, вспыхивая малиновым и синим неоном. От воя вьюги за окном трещит башка.
Птица, устроившись у изголовья, по-турецки скрестив ноги, пристроив меж ними подушку, укладывает Разумовского на неё затылком и поглаживает ладонью по горячему лбу, запуская тёмные когти во всклокоченные волосы.
— Птенчик мой, — щебечет он, ловя усталый расфокусированный взгляд Серёжи.
Балор сидит на полу, сжимает его левую руку в ладонях и, целуя костяшки, переводит взгляд на пернатого.
— Птиц, он умирает, — шепчет бесёнок, тяжело выдыхая. — Не дотянет до утра.
— Мальчики, я вам не мешаю? — Серый смеётся, кашляет и зажимает рот одеялом, чтобы не разбудить уснувшего на стуле Олега. — Пить хочется…
Серёга дышит и правда страшно — хрипло, шумно, с надрывом, так часто, что даже Птице становится жутко.
Балор протягивает стакан воды, но Серый выбивает его рукой, подскакивая с кровати. Глаза лихорадочно блестят и кажутся штормовыми.
Птиц озабоченно покачивает головой, метнув на Балора предупреждающий взгляд: Серого трогать и останавливать сейчас нельзя.
Он видит.
Облизывая пересохшие до кровавых трещинок губы, Серёга хватает скетчбук, начиная в нём малевать, но ни черта не выходит — руки трясутся.
Тогда он бросается к окну и вглядывается вдаль, через мгновение прикрывая глаза — сейчас он видит без них.
Нужно просто слушать.
Вот — на соседнем этаже кто-то отвинчивает кран в душевой — гудят трубы, что-то кричат пациенты, звенит стекло.
Вот — грохочет чугун о чугун — это намного дальше, не в корпусе даже. Где-то в темноте. Где горит огонь.
А вот Ботичелли хватает Серого за вырез сорочки, встряхивает хорошенько и орёт в лицо: «Найди их!» — и Серёжа, распахивая глаза, силится выровнять дыхание.
В воздухе образуются облачка пара. Иней на промёрзших досках пола тает под горячими ступнями.
Разумовский идёт, как заворожённый — мимо спящего на стуле Олега, мимо Балора и Птицы — дальше, в коридор.
Он распахивает дверь, и Волк, просыпаясь от щелчка, в первые секунды не понимает, что происходит.
Птиц и Морок топчутся рядом, Серёжа шагает в коридор, и Волков, рванув за ним, уже собирается ухватить за плечо, но пернатый останавливает Олега, обхватывая кисть плотным кольцом пальцев.
— Не мешай ему, — просто говорит демон.
— Что — не мешай?! — моментально взвивается Волк. — Постельный режим!
Серёжа слышит их, как сквозь толщу воды. Он не видит серых больничных стен. Видит залитый солнечным светом коридор старого приюта.
Июнь, всё в цветах. Ветер играет гардинами. Тополиный пух сбивается на подоконниках. Где-то внизу звенит детский смех.
«Волче, мы же всегда будем вместе, правда? Ты же не бросишь меня никогда, Лежа? Леж?..»
«Клянусь»
— Почему? — Серёжа рвано выдыхает и опускается на пол, переводя взгляд посеревших глаз на Олега. — Почему ты бросил меня, Леж? — лёд под его коленями тает.
Волкова будто ледяной водой окатывает. Он бросается к Серёге, тоже бухается на колени, рвёт его к груди, обнимая, стискивая так крепко, чтобы ни ангелы в раю, ни демоны в аду… И понимает, что тот горит.
— Серый, — Волк обнимает его лицо ладонями, хаотично тычется губами, куда придётся; Серёжа плачет и качает головой. — Надо тройчатку, Серый. Надо сбить температуру. Станет лучше. Мы…
— Я умираю, Волче, — Серёга говорит так спокойно и улыбается так страшно, что Олега начинает трясти. — Потому и вспомнил, — Разумовский обнимает его, притягивая за затылок, и прижимается пылающим лбом ко лбу. — Ничто уже не поможет. Если ты видишь покойников, значит, ты уже за чертой, — Серый говорит ласково и улыбается страшно до усрачки.
— Я не позволю тебе умереть! — запальчиво начинает Олег, хорошенько встряхивая его. — Не выйдет, Разумовский. Мы собирались умереть в один день. Ну же, вспоминай!
— А до того жить вместе и собаку завести, — Серый вымученно улыбается и едва ощутимо дрожит — жар сказывается.
— Вот! Вот же! — торжествует Волков, прижимая его к груди. — Ты не можешь умереть и бросить меня!
— Конечно, не могу, — улыбается Серёжа, утыкаясь лбом в его плечо. — Ведь я — не ты, Волков, — грустно добавляет и вздрагивает.
В коридоре становится ощутимо холоднее. Птица с Балором переглядываются, а Серёжа выпрямляется на коленях и осматривается по сторонам.
Гардины на третьем от них окне надуваются, как сохнущие простыни во дворе приюта. Ветер свистит в рамах. Стоящий в луче тусклого лунного света Ботичелли не пугает.
Он мокрый с головы до ног. Вода струится по волосам, больничная сорочка липнет к телу, на коже проступают синяки и ссадины.
— Что там? — Волк напрягается, видя, как глаза Серёги расширяются, и понимает, что причина удивления Разумовского находится за спиной.
— Костик, — глухо произносит Сергей, выворачивается из рук Олега и поднимается, нетвёрдой походкой направляясь к призраку.
Кожа того слабо, едва различимо мерцает. Кровь из раны на виске струится по лицу и шее, пропитывает без того мокрую ткань сорочки и стекает к босым ногам.
Серёжа подходит крайне медленно. Лёд под его ступнями трескается, иней тает. Олег порывается к нему, но Птица и Балор останавливают Волкова, удерживая за оба плеча.
— Не мешай, — произносят они синхронно.
Серёжа делает ещё шаг к Костику, протягивает руку, и они переплетают пальцы. От их ладоней идёт пар. Кожа Ботичелли обжигает холодом, а ладони Веснушки пылают.
— Я должен найти тебя, да? — тихо спрашивает Разумовский, заглядывая в посеревшие, мёртвые глаза Кости.
— Не меня, — почти беззвучно шепчет тот. — Не только я. Найди их.
Серый кивает, гардина от порыва ветра на миг вздымается к потолку, а когда опадает, Волков больше не видит Ботичелли.
В коридоре только Серёжа.
И это первый раз на памяти Олега, когда Серый реально пугает.
Не перепады настроения. Не Птица, не Балор, не Тряпка — сам Серый пугает его — солдата удачи, которого ничем, казалось бы, уже особо не напугать.
Разумовский не похож на живого. У него серые мутные глаза, на шее и запястьях проступают синяками отпечатки чьих-то пальцев, а волосы вздымаются вверх, будто вокруг Серёги бушует буря.
Он разворачивается и идёт вперёд, оставляя на полу талые следы ступней. Под его босыми ногами тает, паруя, лёд.
Олег, опомнившись, бросается за Серёжей, а демоны — за Олегом.
Санитары на посту мирно спят, видя десятый сон. Они не просыпаются ни когда Серёжа бесшумно проходит мимо, ни когда следом за ним пролетает обеспокоенный Волков и парочка шумной нечисти.
Разумовский будто плывет по ступенькам, Олег мчится за ним, следом летят демоны, и вся весёленькая компашка чуть не сносит Игоря с Шуриком.
— Какого хрена вы тут забыли?! — шёпотом орёт Олег, и Гром моментально вскипает, что, правда, тоже шёпотом:
— А вот, какого! — он бросается к Мальвине, обхватывая его руками, стараясь спеленать, но Шура выворачивается так ловко, что Волк диву даётся, и лёгким ударом в грудак отталкивает Майора с такой силой, что тот, впечатавшись в стену, оставляет трещины на вздувшейся краске.
Когда Саша поворачивается, до Волкова доходит: с ним тоже что-то не так. Волосы Мальвины будто шевелятся от несуществующего ветра, а взгляд почти белых, затянутых поволокой глаз, дурной и невидящий — как у Серёжи.
— У него же сотрясение! — Волк орёт всё ещё шёпотом. — Ему нельзя вставать!
Пока Олег сокрушается, пытаясь осмыслить информацию, Серый с Мальвиной, преодолев два пролёта, щёлкают замком внизу.
— За ними! — орёт Птиц и летит вперёд.
— Подожди, Птичка! — вторит Морок, бросаясь следом.
— Ебу и плачу… — тяжело выдыхает Игорь, припускаясь по ступенькам за ними.
Олег настигает его на крыльце. Серёжа с Сашкой, босиком и в сорочках, идут по заснеженному двору сквозь седую пургу.
Первым удаётся опомниться Грому. Он бросается следом, хватает Мальвину за предплечья, но тот умудряется свободной левой так заторцевать Игорю, что опер улетает в сугроб.
Одна жопа из снега торчит.
Волк бросается на помощь, рывком вытаскивает Игоря за ворот свитера, Гром благодарно кивает, выплёвывает снег и снова рвётся в бой.
— Санечка! — орёт, порываясь к нему, но Волк держит ворот надёжно.
Прыти у Игоря убавляется, когда воротник, как удавка, впивается под кадыком.
— Тише, Майор, — выдыхает Олег негромко, и медленно отпускает его, — погоди. Давай посмотрим, куда они идут.
— Куда идут?! — шипит Игорь, яростно сверкая глазами. — Босиком, почти голые, по снегу в минус десять?! А если воспаление?!
— У Серого уже, — медленно произносит Волк, направляясь за ними. — Ты не сечёшь. Они сейчас в таком состоянии… Как пьяные или чуть контуженные — таких бережёт что-то. Ничего им не будет. Идём.
— Саша! — не унимается Гром, бросаясь к Мальвине. — Сашка, стой! — хватает его за плечо, резко поворачивая, и успевает мазнуть губами по пересохшим потрескавшимся губам до того, как кулак Шурика впечатывается в челюсть.
Гром буквально садится в сугроб жопой, но почти ликует, потому что это помогает — Шура шумно выдыхает облако пара, делает такой же шумный вдох, его волосы оседают на плечи, а взгляд приобретает осмысленность.
— Сашка! — Майор бросается к нему, успевая подхватить как раз в тот миг, когда у Шурика подкашиваются ноги.
— Игорь? — Мальвина силится проморгаться, снег комьями липнет к ресницам. — Как же холодно, бля!
Гром молча пихает Шуру в руки охуевшему Волку, стягивает с себя свитер и напяливает на Мальвину, а после снова подхватывает его на руки.
— Надо в палату, Саш, — он уже разворачивается, Олег за ними не следит, устремляясь за Разумовским в сопровождении компашки его демонов, но Шурка позади орёт так, будто его режут:
— Нет! Нам туда! — в какой миг он босиком, в сорочке и Громовском свитере проносится мимо — Волков не понимает.
— Да ёб твою мать! — громыхает Игорь, бросаясь следом, и Сашка, резко развернувшись, пытается ему вмазать, но удара не получается.
У Шурика, видать, сильно кружится голова, он теряет точку фокусировки, почти падает, морщась, и Игорь подхватывает его, подныривая под руку.
— Я детдомовский, сука! — шипит Мальвина сквозь зубы. — Пиздани ещё что-то про мать — и тебя здесь найдут, только когда снег растает, мусор!
— Тихо-тихо-тихо, — приговаривает Гром примирительно, поглаживая его по кисти закинутой на плечо руки. — Ну, прости, Шур, прости, я не буду больше про мать. Только не дёргайся ты. Сильно нога болит? Тебе нельзя вставать. Идём обратно в палату. Давай, родненький, не ершись.
— Мы идём в котельную, — твёрдо произносит Саша, сверкая глазами. — Отпусти меня.
— У тебя нога сломана! — взвивается Майор.
— Всего одна кость, — с усмешкой фыркает Мальвина. — Пусти. С такой хуйнёй бойцы по двадцать километров пехом прут под палящим солнцем и лютой стужей. Уж до котельной, будь уверен, доковыляю. Я офицер, а не баба — не надо со мной носиться!
— Ты наркоман! — кажется, у Грома скоро пар из ушей пойдёт.
— Бывший, — усмехается Шурик.
— Да офицер ты тоже бывший! — почти орёт Игорь.
— Не бывает бывших офицеров, — усмехается Сашка, выворачивается и устремляется вперёд.
— Наркоманов тоже бывших не бывает… — бухтит Гром, но больше подхватить Мальвину на руки не пытается.
Тот бросается за Олегом, но вестибулярка подводит — башка кружится, тошнит, перед глазами всё плывёт. Саня обнимает берёзу и оседает в снег около неё.
— Вот же упрямый, бля! — Игорь бухается на колени рядом, с ужасом глядя на ноги Мальвины. — Давай понесу, у тебя же сотрясение, упёртый ты ишак!
Сашка утыкается лбом ему в плечо и старается отдышаться.
— Я сейчас встану, — с трудом произносит он.
Ноги у него жуткого неописуемого цвета, и Игоря пугает это до дрожи.
— А, похуй! — решает Гром и подхватывает Мальвину на руки. — Выздоровеешь — отпиздишь, — и уже направляется к корпусу, но Сашка обнимает, прижимается к виску губами и шепчет:
— Не в палату. Нам в котельную. Там, в мешках, за углём и золой, он не найдёт, Игорь, ну, Игорь, пожалуйста, — и голос у Сани такой, и дыхание так щекочет кожу, и весь ненормально горячий Шурик так дрожит в руках, что Гром сдаётся почти без боя.
— Чё ты творишь, Санёк?.. — тяжело выдыхает он, но разворачивается и идёт следом за медленно, словно в трансе, плывущим к котельной Разумовским, его демонами и Олегом. — В снег больше лезть не смей. Обморожения нам только не хватало.
— Я всегда их слышу, — улыбается Сашка, как пьяный, сообщает не в кассу и тоже качает головой. — Я всегда знаю, где они. Знаю, кто следующий. Всегда знал.
— Это ничего, — заверяет Игорь, прижимая его теснее, и тычется губами в висок на автопилоте. — Это не смертельно.
— Я их вижу, — усмехается Шурик совсем страшно. — Сюрприз, Майор?
— Ничего, мы с этим научимся жить, — терпеливо, как ребенка, убеждает тот.
— Мы? — Мальвина ржёт хрипло и жутко. — Жить? Я их вижу, потому что одной ногой в могиле, Игорёш.
— А ты дай руку, — пожимает плечами тот, — я тебя вытащу. Ты только захоти жить.
— Игорь, — Сашка выдыхает и становится непривычно серьёзным, ёрзая в его руках.
— М? — Гром щурится, силясь разглядеть Разумовского сквозь пургу. — Да не вертись ты, Сань.
— Хочешь, я завяжу для тебя?
— Хочу, — просто отзывается тот, останавливаясь у двери в котельную.
Внутри темно. Ступенек не видно. На контрасте снаружи от выпавшего снега светло, как днём.
— Поставь, — шепчет Сашка на ухо. — Вместе же наебнёмся. Хочешь в одной палате со мной с сотрясением лежать?
— Если с тобой, то я не против, — Игорь осторожно ставит его. Саша морщится, хромает и оставляет на снегу бурые следы. — А ты Юльку увидеть сможешь?
— Если бы она была по эту сторону, если бы была рядом с тобой, я бы её уже увидел, — Саня, прихрамывая, добирается до дверного косяка и вцепляется в него дрожащими пальцами, склоняясь, силясь отдышаться. — Твоя невеста покоится с миром, Игорь. Только ты себя изводишь, выбрав такой дурацкий способ отправиться за ней.
— А если я больше не буду пить? Никогда.
— Будешь жить долго и счастливо, — Шурик усмехается, резко выпрямляется, и Игорь успевает его подхватить и удержать.
— Потихоньку, Сань, — шепчет, придерживая за плечо, а Мальвина только зубами скрежещет, но идёт вниз.
Судя по возне и шуму, Олег с Серёжей уже там.
Через пару минут вся немалая компания с Серым во главе подбирается, наконец, к двери внизу, которую кто-то, по всей видимости, забыл закрыть. Олег отмечает этот момент вскользь и особого значения ему не придаёт ровно до тех пор, пока Шурка, переступив порог, не начинает хрипло ржать, уставившись на кучу угля в углу.
— О! И ты здесь?! И Петровичу пиздец, слышь, Серый?! — Мальвина продолжает истерично покатываться, озираться, будто хочет увидеть что-то ещё, и Грома состояние Шурика реально пугает.
— Тихо… Тихо, Сашка, — удерживая пошатнувшегося при очередном рывке Мальвину, Игорь обнимает его, прижимая к груди. — Нет здесь никого. Только нас четверо.
Волк усмехается, но не поправляет, хотя, по его подсчётам, в котельной находится, по крайней мере, шестеро, учитывая пернатого с новым паразитом Серого. Пусть хоть Гром останется нормальным в этом дурдоме.
— Петрович? — горячечно выдыхает Серый и трёт глаза, присматриваясь, будто им больше не доверяет.
— Не за этим… Найди. Ищи! — Серёжа оборачивается на едва различимый голос Ботичелли, и где-то рядом что-то с треском обрушивается.
Волк шарит светом фонарика в направлении звука, но видит лишь мешки с углём, присыпанные слоем осевшей сажи и штукатурки.
— Странно, — выдыхает он хмуро. — Никого нет. Отчего обвалилась балка? — и тормозит Серого, буквально рвущегося в сторону обвала.
— Мне нужно! Мне туда нужно! Костя! Он там! — орёт Серёга, вырываясь из рук Олега с силой, которую и предположить трудно в этом хрупком, измождённом лихорадкой и болезнью теле.
— Не держи! Он знает, что делает! — шикает Птиц, сверкая щёлками прищуренных янтарных глаз. — Может, добавить огоньку?
— Умолкни, придурок! Я должен слышать… — Серый крупно дрожит, слизывает испарину над губой, и закрывает глаза, прислушиваясь.
Ни Волк, ни Игорь, кажется, не слышат и не видят ровным счётом ничего, только явственно ощущают неестественный холод в почти пекле — языки пламени облизывают чугунную дверцу печи, и морозные узоры под ногами откровенно пугают своей неуместностью.
— Пусти, — отчаянно брыкается Серёжа, в то время как Мальвина уже высвободился из захвата Игоря и неистово разгребает обломки бетонной балки, камни, прутья арматуры, бубня себе под нос что-то неразличимое. — Да пусти же! — в голосе Серого появляется металлические нотки и почти мука, и Волк чувствует, что не должен мешать. Что удерживать — это как предать.
— Вместе, слышишь? Говори, что делать, — Олег решительно направляется к Шурке, отодвигая Серёжу в сторону. Гром подрывается следом, и уже через пару минут общими усилиями удаётся освободить эти чёртовы мешки.
— Петрович, не смей! — шипит Серёга, но Птиц его опережает, полыхнув в сторону кучи с углём молнией взгляда, да так, что оплавляется металлическая загородка.
Тем временем Гром торопливо потрошит первый мешок, и вскидывает удивлённый взгляд на Олега.
— Ну и? Или я чего-то не знаю, или это обычная угольная крошка. Что мы ищем?
— Дальше! Смотрите дальше… Я не знаю, что. Но Костя доволен. Вы же видите? Ведь видите? — Серёжа дрожит, заправляя мокрую прядь волос за ухо.
Мертвенно-бледный, с тонкими синюшными губами и тусклыми бесцветными глазами.
Волку больно смотреть на того, в кого превратился его Веснушка, но веснушки — они всё такие же живые и яркие.
Всё хорошо. Всё будет хорошо.
Сглотнув колючий ком в горле, Олег хрипит:
— Вижу. Я вижу! Холод. Он отступил. Костя ушёл? — Серый едва уловимо и как-то слишком устало кивает, и Волку страшно. Нужно торопиться. — Мы проверим все мешки. Каждый!
— Не каждый. Этот, — Мальвина тычет пальцем в тот мешок, что справа под двумя такими же, и валится без сил на грудь Грома.
Игорь подхватывает Сашку на руки, прижимается губами к мокрому лбу, собирает испарину, хаотично целуя веки, щёки, солёные слипшиеся ресницы, сам не понимая, что делает. Не обращая внимания на то, что рядом Волк, Серый. Не думая ни о чём и ни о ком, будто только он — полуживой Шурик — единственно важен. Единственно нужен.
А когда тот пытается что-то сказать, просто затыкает рот поцелуем, прижимая крепче, и целует так, что у самого башку ведёт и слабеют колени — медленно, тягуче и бережно, и в то же время голодно и жадно, как только Шурка снова пытается что-то сказать. И только когда Мальвина полностью расслабляется, отвечая, Грома разом отпускает — Сашку больше не лихорадит.
Серый с Олегом скидывают мешки на пол. Облачка пыли и золы поднимаются в воздух. Серёжа рвёт нитку на мешке, вытряхивает содержимое на пол и смотрит, часто моргая, стирая испарину с лица грязными руками.
На влажной коже остаются тёмные разводы сажи. Во взгляде полыхает огонь. Серый бухается на колени в кучу золы.
— Пусти! — Мальвина тоже выворачивается и плюхается рядом.
Зола взмывает вверх густым серым облаком.
Серёжа с Сашкой переглядываются и запускают в неё пальцы одновременно. Шурик уступает. Серёга сжимает в ладони жетон и переводит взгляд на Олега.
Тот берёт кусочек нержавейки в руки, стирает копоть подушечкой большого пальца и читает:
— Антон Соловьёв. Соловей. Четвёртая отрицательная. Девяносто восьмой год.
Серый молча запускает пальцы в золу, вытаскивает коронки и, протягивая на ладони, вздрагивает.
— Печёт, Леж, — морщится, утирая перепачканными золой ладонями слёзы с лица, дрожит, и Олег рывком прижимает его к груди. — Так жарко. Он ещё дышал. Ещё дышал, Леж… — Серый воет, утыкаясь в плечо, и Волков обнимает его, переводя взгляд на Сашку.
— Он не один, — говорит тот, качая головой, и протягивает к Игорю раскрытую ладонь. — Дай свой нож, Гром.
— Психованным медиумам и наркоманам-самоубийцам… — бухтит тот.
— Дай нож, пока я не засунул ногу тебе в жопу, у меня сорок четвёртый размер, тебе не понравится! — скороговоркой визжит Сашка, и, на удивление, это помогает — Игорь отдаёт перочинный нож, тупой до неприличия, но и того хватает.
Шурик вспарывает мешковину, не глядя. Расположены мешки в стопках хаотично, и Мальвина не ошибается ни разу — пепел сыплется на бетонный пол.
В углу котельной, где в топке полыхает огонь, появляются они. Их человек восемь. Может, десять.
Все пацаны не старше тридцати. Пижамы или сорочки в крови, все синюшно-бледные, с синяками на шее, запястьях и щиколотках.
Сашка хромает к ним и протягивает руку.
Игорь зажимает рот ладонью, бледнея и зеленея.
Он видит парней, но совсем не это пугает до дрожи.
Юлька и Димка машут ему из угла.
— Я с вами, — хрипит Мальвина.
— Хер тебе! — рявкает Гром, прижимая его к груди, перехватывая за запястье протянутой к призракам руки. — Я не справлюсь без тебя. Говори, что делать. Говори!
Серёжа почти оседает на пол, зажимая нос ладонью. Меж пальцами струится кровь.
— Серый! — Олег подхватывает его на руки и поднимается по тёмным ступенькам. — Сейчас станет лучше. Наружу. Живо.
— Возьми по горсти праха, — Сашка прижимается лопатками к колонне и зажимает рот ладонью — тошнит, содержимое желудка подкатывает к горлу от сладковатого удушливого запаха горелой плоти. — Собери по горсти. Игорёш, я блевать буду, — страдальчески шепчет Сашка и утыкается лбом в скрещенные руки, вытягиваясь на полу. — Не смогу подняться. Игорь, не смогу.
— Вот ещё, — Гром ссыпает по горсти пепла в подол футболки и подхватывает Сашку с пола. — Шур, хорош, вставай.
— Так хуево, — шепчет тот, пока Гром прёт его по ступенькам вверх. — Это не все. Есть ещё.
— Что с пеплом делать? — Игорь серьёзен и собран.
— Развеять, — Мальвина шумно выдыхает, как только они оказываются снаружи, хватает пригоршню пепла, застывает посреди двора и поднимает руку вверх. — Прах к праху, пепел к пеплу. Я освобождаю вас. С этой минуты и навсегда — вы свободны. Покойтесь с миром, — он перечисляет имена, слабея на глазах. Игорь подхватывает под руку и держит, пока ветер, унося пепел, кружит над лечебницей.
Серёга обнимает Олега и утыкается в плечо, вроде бы успокаиваясь у него на руках, и Волку кажется, что температура тела Разумовского падает.
Сашка бухается коленями в снег. По лицу стекают капли пота. Из носа струится кровь. Игорь падает рядом, отирает сначала свои ладони, а после и его лицо снегом, и прижимает Мальвину к себе.
— Я с тобой, Сашка, — шепчет, поглаживая по затылку, шее и спине. — Я рядом. Ты не один. Поднимайся, родной. Давай в палату.
— Не могу, — смеётся Шурик. — Не могу, блядь, пошевелиться, ногу не чувствую.
Полупрозрачные духи возникают под берёзкой около котельной, мерцают, улыбаются, машут руками и растворяются в облаках серебристых искорок.
Игорь смотрит, не моргая.
Он видит.
Видит не только здешних.
Видит, как Юля с Димой, взявшись за руки, уходят в седую пургу.
— Она красивая у тебя была, — улыбается Сашка, утыкаясь лбом в плечо Грома. — А ты их одинаково любил?
— Шур! — шикает тот.
— Одинаково, не отвечай, — устало улыбается Сашка. — В палату вернёмся. Пока не стошнило. Кружится все, как пиздец. Надо лечь. Так безопаснее. Сейчас блевать нельзя. Завтра нам ещё искать остальных.