Ты не один

Волков притаскивает полусознательного Серого в палату, отмахиваясь от мельтешащей нечисти, укладывает на смятые простыни, растирает спиртом, вкатывает тройчатку и кутает в одеяла. Серый в коконе вертится, ёрзает и мостится, протягивая к Волку тощую бледную руку, стараясь коснуться плеча подрагиваюшими тонкими пальцами. — Леж, — зовёт он хрипло, облизывая пересохшие губы, — так темно… Почему здесь так темно? — Так света же нет, родной, — Волков ловит его кисть, зажимает меж ладонями и целует подушечки пальцев. — Это ничего, скоро рассвет, уже почти утро. Серый прикрывает глаза, выдыхает и откидывается на подушку. Медные пряди рассыпаются по белой бязевой наволочке. — Олеженька, — на выдохе шепчет Серёжа, высвобождает руку и поглаживает его по скуле; Волк ластится, едва не урча, и прикрывает глаза. — Ты такой дурак у меня, Волче, — произносит ласково и почти влюблённо. — Здесь же электронная база данных, электронные карты, операционные, морг… Должно быть электричество, всё на нём держится. Если не врубается запасной генератор, значит, его надо врубить вручную. Нужен дизель или бензин. Я не знаю, какая конкретно здесь модель, но он должен быть. Волков прозревает. Нет, серьёзно. Он смотрит на Серёгу огромными тёмными глазами, тупо хлопает ресницами и мысленно, в который раз за время знакомства, признаёт, что Серый у них — мозг. — Генератор? — с истинным нескрываемым дебилизмом переспрашивает Олег. — Дизель?.. Серый, а с чего ты взял это? — Мозги включи, — улыбается Серёжа, утирая испарину со лба. — Мы в больнице, она старая, генератор должен быть, раньше к этому вообще очень серьёзно относились. Оперировать при свечах никто не станет. Тут лечатся психически больные люди, многие из которых боятся темноты. Должен быть генератор на случай экстренного отключения электрики. Это такая больница, в которой и бомбоубежище должно быть. Но я не к тому. Надо найти генератор. Мне, с недавних пор, спокойнее при свете. — Серёж, родной, какой генератор? — миролюбиво начинает Волк. — У тебя температура. — Вот-вот! — моментально вписывается Птиц. — Волков дело говорит! Тебе надо лежать. — Тебя я забыл спросить, что мне надо делать! — почти злобно язвит Серёжа, и на дне его васильковых глаз вспыхивает прежнее, знакомое, живое синее пламя. — Леж, надо найти генератор. Отыщи мне штаны и рубашку. Мы пойдём в подвал. — Ты сбрендил?! — оглушительно орёт Балор, выплывая из тёмного угла. — Ты же на ногах не устоишь! У тебя же температура за сорок была! Ты же сдохнешь! — Сбрендил я, судя по заключениям многоуважаемого доктора Рубинштейна, давно и навсегда, — хмыкает Серый, садясь на постели, собирает волосы в хвост на затылке и протягивает руку к Олегу. — А сдохнем мы все рано или поздно. Это не аргумент. Волче, резинку! — У меня нет, — разводит руками тот. Серёжа морщится так, будто все зубы разом заныли, и скручивает пряди в какое-то жуткое подобие недовязанного пучка. — Но я потом найду для тебя, — спешит заверить Волков. — Рубашку и штаны для меня найди, — требует Разумовский. — И ботинки. Мы идём в подвал, Олеж. Олег поставленную задачу выполняет на удивление быстро. Он притаскивает Серёже свой свитер и спортивки, а с ними, прикинув, что один размер — не так много — и кроссовки. Серый перевязывает волосы обрывком бинта, обувается и соскальзывает с кровати. Особо больным он не выглядит, но нечисть всё равно беспокоится. — Серый, ты б лучше прилёг, — многозначительно произносит Балор, скрещивая руки на груди. — Да, малый прав, — кудахчет Птица. — Только температуру сбили. Тебе отлежаться бы. Подождёт генератор до утра. — Я хочу сейчас, — упрямится Серёжа и, вперёд Олега, решительно выскальзывает из палаты. В больничных коридорах сегодня холоднее, чем обычно и как-то особо резко, сладковато пахнет горелой плотью. Серый останавливается, принюхивается и бросает взгляд на Волка. — Олеж, вы завтра, когда будете Петровича искать, в печь загляните, — он говорит так спокойно, будто рассуждает о погоде. — Перегорают не все кости, ты же в курсе. — Ты думаешь, его сожгли? — Волку, конечно, не страшно, но холодок пробегает по спине. Резко возникает ощущение, что кто-то пялится прямо в лопатки, едва не прожигая взглядом дыру. — Я не думаю, Олежа, — улыбается Серый ласково и чуть снисходительно. — Я знаю. Идём через запасную лестницу, так быстрее до холла доберёмся. Олег не возражает. Олег идёт и охуевает, потому что Серёжа знает эту больницу наизусть. Ему не нужен свет, чтобы видеть, он помнит, где скрипят какие половицы. Демоны парят следом за ним, сверкая люминесцирующими глазами. Волк смотрит на них и думает, что самому недурно поесть колёс — ну, так, на всякий. Сквозняком тянет по полу и холодит ноги. Где-то снаружи ветер жалобно воет в ветвях деревьев, кто-то плачет навзрыд в одной из палат, где-то капает вода. Серёжа останавливается около двери в подвал и ждёт, сквозь темень глядя на Олега. Правый глаз мерцает янтарным, левый — изумрудным. — Помнишь, как в приюте мы играли в прятки? — начинает Сергей. — Представь, что вся эта лечебница — один большой приют, призраки — воспитанники, а Рубинштейн — Гадина Грымзовна. И она водит. Они боятся его, потому не показываются, когда он в больнице, и во тьме они чувствуют себя свободнее. Во тьме сложнее искать. Они никогда никого не смогли бы убить напрямую. Но они могут нашёптывать и подсказывать, как это легче сделать. Ночью, в темноте, когда к внушаемым подобраться легче всего. Потому нам нужен свет. Это всех немного обезопасит. — Ты считаешь, что призраки несут угрозу? — решает уточнить Волков. — Я считаю, что они несут правосудие, — пожимает плечами Серёжа. — Каждый получает по справедливости и за поступки. Главное — чтобы в процессе причинения справедливости не пострадали невиновные. — Вот именно! — тут же оживляется Птица, опережая Серого на шаг, и щёлкает пальцами перед его озадаченным лицом. — Чтобы не пострадали невиновные! А что у нас? Шурка скоро скопытится, на тебе, вон, ни рожи, ни кожи — обнять и плакать! Правосудие, ёпт! Тоже мне! — пернатый негодует, зыркая пламенным взглядом на Балошу, мол, поддержи, чего стоишь изваянием? Серый только устало выдыхает, совершенно игнорируя весь этот Птичий выброс, пожимает плечами и тянет Олега за руку ближе к себе. Потому что, хоть и не в одиночку, но, чем ближе эти четверо к цели, тем стылее воздух, тем сильнее колотится сердце и что-то мятное неумолимо ползёт от позвоночника вниз, делая ноги ватными. Каждый день несёт новую смерть, а сегодняшняя ночь и вовсе адски щедра на подарки. Ещё и этот жалобный скулёж… Кошка? Здесь? Или голодное лесное зверьё забрело в поисках пищи — непогода застала врасплох и их. — Хватит ныть! — шикает Разумовский, стрельнув гневным взглядом на жмущихся друг к другу Птицу и Балора. А тем и правда то ли вообще пофиг вся эта человеческая канитель и они здесь лишь затем, чтобы найти на жопу приключений да поржать, то ли эти двое считают, что вопросы нужно решать более радикально, и напрягает их лишь вновь покрывшийся испариной лоб Серёги. Волк прислушивается, отодвигает Серого за спину, и поймав момент, когда тишина становится почти звенящей, медленно нажимает ручку двери. Но стоит Олегу ступить шаг, как раздражённое: «Блядь!» — само срывается с его губ и затихающим эхом раскатывается под низким сводчатым потолком. Что-то шуршит и с грохотом перекатывается, Балор рассыпает с десяток любопытных изумрудных глаз, которые скользят по каменной кладке с растрескавшейся штукатуркой, по полу — вроде бетон, но местами крошка щебёнки — она-то и шелестит под ногами. Серёжа принюхивается, морщится и осторожно спускается по ступенькам. — Пернатый, свет! — требует он, и Птица щёлкает пальцами. На ладони демона вспыхивает огонек, озаряя огромное холодное помещение. Здесь пара старых медных ванн, на дне которых шуршит сухая листва, стопки пыльного, когда-то, надо думать, белого тряпья, какие-то ящики, металлические лотки, разное барахло. Серый задевает свёрток на стопке книжек, и тот обрушивается на пол с характерным металлическим звоном. Серёжа отскакивает. Пернатый светит на пол. Олег тихо хмыкает. И только Балор, склоняясь, поднимает скальпель, вертя в руке. — Зачем весь этот хлам? — непонимающе тянет он. — Лоботомия, — глухо выдыхает Серёжа, поднимая лейкотом, и вздрагивает, роняя, будто обжигаясь. — Мерзость! — Тихо, — Волков ловит его в объятия, прижимая к груди. — Ты в безопасности. Я никому не позволю причинить тебе вред. — Знаешь, как они делали это? — шепчет Серёжа, подрагивая в его руках. — Хочешь, я расскажу? — Не хочу, — Олег немного отстраняется и заглядывает в его затуманенные болью глаза. — Давай поищем генератор. Это сейчас важно. — Да, прости, — тушуется Серый. — Просто это так… — и нехотя выворачивается из рук Олега, только сейчас осознавая, насколько естественным и правильным было порывистое объятие Волка. — Ге-не-ра-тор, — бубнит он, растягивая слово по слогам и прищуриваясь: в темноте Разумовский как слепая курица, и надо, надо собраться! — Он должен быть недалеко, в зоне быстрого доступа, — рассуждает Серёга, нащупывая носком ботинка в темноте, куда бы поставить ногу — и вдруг замирает в беззвучном крике, а после визжит, запрыгивая к Волку на руки и цепляясь за шею. — Что, Серёженька? — с тревогой заглядывая в распахнутые от ужаса глаза, Олег сканирует Серого на предмет повреждений, и ни черта не может понять, что происходит. Вроде цел. Чё орёт?.. — Мм… Т-там-ммы, — лепечет Серый, тыча пальцем на полку шкафа, и Волк едва сдерживается, чтобы не заржать: юркий мышиный хвостик и бусинки глаз, тут же исчезнувшие за стопкой старых папок. Вот же ж! Волков умиляется, прижимая Серого к груди, но тот так напуган и его так откровенно колотит, что Олег не находится, что сказать, а просто сцеловывает с холодных дрожащих губ Серёжи очередной вскрик, только потом соображая, что делает. Серый разом затихает, но на поцелуй не отвечает. Глядит удивлённо и ошарашенно, будто раздумывая: на самом ли деле Волк коснулся его губ своими, или… Олег тоже замирает, позволяя Разумовскому соскользнуть на пол, но стоит тому ощутить бетон под ботинками, как Серёгу озаряет: это его Волк! Он рядом! Близко! Он настоящий! Живой! А ещё Серый вдруг понимает, что помнит! Помнит абсолютно всё! А дальше, под восторженные комментарии Птицы и ворчание Балора, Серёжа буквально заваливает Олега на шкаф, отирая лопатками полки, и жёстко, почти больно впивается в приоткрытый рот, жадно засасывая, оглаживая, терзая растрескавшиеся губы, пока вкус крови не мешается, опьяняя. Олег с глухим стоном отвечает, рывком притягивая Серого к себе, впечатывая грудью в грудь, сминая губы под губами, слизывая рваное дыхание и дурея от осознания, что Серёжа — его Серёжа — вернулся. Что он вспомнил. Наконец, вспомнил. — Леж, Лежка, — Серый хаотично скользит ладонями по лицу, по шее, оглаживает и сминает плечи, подаётся ближе… Под натиском его ладоней и вжимающейся в шкаф задницы Волкова с грохотом обрушиваются полки, а Олег с Сергеем следом. Птица хрипло каркающе ржёт, Морок едва успевает отплыть от подальше и скользнуть в угол. В помещении становится совсем тесно. Серёга, распластавшись на груди Олега, часто шумно дышит. Впрочем, Волк уже не разбирает, дыхание ли это Серого или его собственное, потому что сердцебиение давно смешалось. И этот нереальный штормовой взгляд, в котором он ещё в приюте потерпел крушение — увяз с головой, без криков о помощи, навечно. Серёжа сейчас кажется совсем невесомым, и Олег, даже не пытаясь подняться, голодно оглаживает ладонями его спину, зарывается в копну волос, сдирая к чертям лоскут марли, и балдеет от скользнувших по щекам медных прядок. На миг залюбовавшись мелькнувшей в памяти картинкой, Волк сглатывает. Всё как тогда — на выпускном, только, вместо аромата зелёной травы и ромашек, да солнечных бликов, играющих в шёлке волос и васильковых глазах Серёжки — удушливый запах гари и штормовой сизый вокруг разлившихся зрачков. Но это неважно. Веснушка рядом, как и тогда. Только тогда ни один из них не решился. Больше ни секунды мимо! Олег подаётся навстречу и целует — с невероятной нежностью, покрывая жаркими поцелуями лицо и скулы Серого, возвращаясь к губам, и снова, снова… Целует, словно дышит, и дышать он намерен взахлёб — полной грудью, до головокружения. — Мы вам не мешаем, на минуточку?! Нет! Мне эта жужжащая чудо-машина и нафиг не сдалась, но так, между прочим… — Птиц усмехается, прохаживаясь рядом с самозабвенно целующейся парочкой, но те не очень торопятся реагировать. Напротив, Волков запускает одну ладонь в рыжие пряди Серёгиных волос ещё основательней, а второй уверенно забирается под ткань пайты, на что Веснушка откликается очередным стоном. — Мальчики! У нас тут люди мрут косяками! Хоть последние и нелюди, но… Эй! — пернатый щёлкает когтистыми пальцами, высекая искры прямо перед пьяными глазами Волка. — Ге-не-ра-тор! — Я, кажется, нашёл! — перекрикивает Птицу Балор, и все трое оборачиваются на звук его голоса. Серый приподнимается на коленях и наводит резкость, но ни черта не видит. Олег осторожно выворачивается, стараясь не разрывать с Веснушкой контакта — удерживает его то за плечо, то за поясницу, а после помогает подняться и переплетает пальцы. — Думаю, эта ржавая хреновина и есть генератор, только не уверен, что из неё можно добыть свет, — Балор наворачивает круг вокруг агрегата, пинает его ногой и морщится, пища: — Тяжёлый, зараза! — отскакивает назад и с грохотом врезается во что-то громыхающее и булькающее. От металлического лязга сводит скулы, вонючая лужа растекается под ногами и удушающе щекочет обоняние. Волк едва успевает крикнуть: — Осторожно! Дизель! — но, слава богу, опережает Птицу. Тот уже, с готовностью подсветить, держит на ладони огненный шар, искры от которого, попади она в топливо, с лихвой хватит, чтобы поджечь и канистры с бочками, и генератор, и ветошь с кучей остального хлама, ну, заодно и их — борцов за справедливость. — Птиц! Держи себя в руках! Ты же обещал мне, что никогда больше! — шикает Серёжа, стискивая ладонь Олега крепче — просто ему показалось, что… — Я только залью дизель и запущу, Серёг, — зачем-то оправдывается Волк, когда Веснушка нехотя разжимает пальцы. Генератор, пару раз хрипло рыкнув, таки поддаётся манипуляциям Волкова. Лампы, мигая от нестабильного напряжения и потрескивая, заливают, наконец, тусклым желтоватым светом помещение подвала. — Не фонтан, но хоть что-то, — довольно потирает скулу Олег, размазывает мазут по щеке, и Серый, впервые за всё это время, смеётся: — Дай вытру! Ты же док, а рожа — как у кочегара! — делает шаг навстречу, ловит тёплый взгляд и, не отводя глаз, скользит мягкими подушечками длинных пальцев по родному лицу. Именно родному! И как-то разом становится спокойно. И ощущение безнадёги отступает. И появляется уверенность, что они со всем справятся. Да и как иначе, когда вместе? Когда не один. — Кстати, о кочегаре… — вспоминает Олег, с готовностью подставляя левую щеку заботливым рукам Серёги. — Надо бы вернуться в котельную. Теперь, при свете… — Сначала нужно получить доступ к компу Рубинштейна. При первой возможности этот хмырь заявится и подчистит хвосты, — Серый не спорит. Его голос не допускает возражений и звучит настолько убедительно, что Волк с облегчением выдыхает: его Разумовский не только вспомнил — он вернулся. Серёга мозг. А он — Волк — грубая сила, тыл, верная псина — да всё, что угодно его гениальному Веснушке. Волков теперь всегда будет рядом. — Тебе нужен отдых. Мы наведаемся туда перед обходом. А сейчас… Ты весь горишь, Серёг. Тебе нужно в постель, — Олег реально беспокоится: Серый бледнеет на глазах и словно теряет жизненные силы, выжав себя на рывок в подвал сверх допустимого. Стоит Олегу прижать Серёжу к груди, и тот оседает в руках, едва успевая обхватить Волка за шею. Короткое касание губами ко взмокшему лбу, бьющееся в ознобе, доверчиво обмягшее тело, и частое прерывистое дыхание — этого с лихвой хватает, чтобы Олег включился. — Птиц, Балор — следите за генератором. Нам нужен свет. Я с Серым, — хрипит он в сторону поникшего пернатого, подхватывая Разумовского на руки и бережно прижимая. — А, может, мы с Серёженькой? — закидывает удочку Птица, — я ведь… Огнеопасен, все дела. Столько соблазнов, столько… — и умолкает, так и не договорив, под полыхнувшим лезвием Волчьим взглядом. При тёплом электрическом свете пустынные коридоры не кажутся Олегу такими промозглыми. Холод ощутится завтра, когда остынут батареи. А сейчас ветер за окном стих, и в здании больницы слышен каждый шорох. И то, что в это время все расползлись по своим норам и вроде бы мирно спят, не вызывает никаких иллюзий — людским страхом здешний воздух пропитан насквозь. И с каждым новым вдохом этот ужас силится, оседает внутри, сковывая холодом, вынуждая реагировать на каждое колыхание шторы, на каждый скрип двери, на каждый… Из левого крыла доносится женский стон — едва уловимый, но Волк уверен, ему не послышалось. За дверью напротив кто-то всхлипывает, на посту медсёстры — никого. В лечебнице царит хаос. Проходя мимо палаты Мальвины, Волк прислоняется лопатками к стене, силясь перевести дух, и прислушивается. Шура, видимо, спит, только рваное ритмичное бормотание Грома всё ещё доносится из-за двери. Странно: Игорь читает стихи? — вроде нет! Губы Олега растягиваются в широкой улыбке. Майор поёт! Пусть и назвать это хриплое мычание пением можно с натяжкой, но сам порыв! За этих двоих Волк спокоен, только его Веснушка не перестаёт гореть и вздрагивать в руках, и куда-то подевались Дракон с Цветочком… Серого колотит. Трясёт так, что клацают зубы, и даже когда Олег, уложив его в постель, заботливо кутает в одеяло и сверху укрывает пледом, Серёжу продолжает лихорадить. Уколов жаропонижающее, Волк присаживается на край койки и накрывает почти прозрачную, неожиданно холодную ладонь Серёжи своей. Вот так. Нужно согреть. Нужно… Стоить почувствовать, как тонкие пальцы Серёжи расслабляются, он мгновенно отключается. Сон настигает его прямо там — сидящим на краю койки у её изголовья. Даже во сне Волков не смеет пошевелиться, дабы не потревожить, не нарушить покой спящего Серёжи, и рассвет застаёт Олега в той же позе — склонившимся над тронутым румянцем родным лицом. Не лихорадочным на мёртвенно-бледной коже, а, наконец, здоровым. И эта россыпь до щемящей нежности знакомых веснушек, каждой из которых хочется коснуться губами! Волку кажется, что он может любоваться спящим Серёгой вечно. Потянув задубевшее от неудобной позы тело, Волк осторожно поднимается и подходит к окну, вглядываясь в густой туман, слегка подсвеченный первыми солнечными лучами. Острые пики деревьев чернеют, подпирая верхушками низкое тяжёлое небо. Неужели снег сменится дождём? Или это полосами стелется туман? Одно ясно — холодный циклон отступил, и не сегодня-завтра в лечебницу вернётся хозяин. А значит, нужно поторопиться. Будить Серёжу совсем не хочется, и Олег решает немного осмотреться и наведаться к себе. Да и Ваду до завтрака следует о многом рассказать. Только оставлять Веснушку одного, даже заперев палату на ключ, тревожно. — Расслабься, док, я пригляжу, — на койку рядом с Серым небрежно плюхается пернатый, смерив перекошенное мукой лицо Олега насмешливым янтарным взглядом. — Да не разбужу я! Тряпочка спрятался, Балор остался караулить генератор, а Серый дрыхнет, аки младенец под сиськой! — демонстративно пружиня на сетке и ещё больше скрипя, Птиц подмигивает Волку, типа: вот видишь?! — Я быстро. Без меня никуда не соваться, ничего не жечь… Вообще ничего! Усёк? Отвечаешь за Серого своей пернатой башкой. — Понял. Принял. Душный ты, Волк, — выковыривая из-под когтя золу, бурчит Птиц и заботливо поправляет сползшее с плеч Серого одеяло. Тишина в больничных коридорах беспокойная, гнетущая и тяжёлая. От неё хочется закрыть уши, уйти в себя и не отвлекаться, невольно вслушиваясь в единичные шорохи и звуки. Совсем скоро проснутся те, кому удалось хоть немного забыться во сне, а ещё скоро все узнают об исчезновении Петровича, просто потому, что остыли батареи. Благо, удалось запустить генератор, и эта новость, пусть ненадолго, но переключит внимание пациентов. Странно, но Волк снова не встречает ни медсестру на посту, ни шатающихся спросонья санитаров, и ему на мгновение кажется, что во всём этом аду он совершенно один. Жутко. Чем дальше он уходит от палаты Серого, острее это ощущение становится, а когда Олег минует комнату Дракона, так и не решаясь войти — и вовсе делается не по себе. Ни вздремнуть, ни отвлечь себя приятными мыслями не выходит, и от этого напряжения, причину которому Волку выяснить не удаётся, можно свихнуться. Вскипятив чайник, Олег бодяжит растворимый кофе и зависает над чашкой. Тем временем в постели спящего Дракона мечется Алтан. На холодном лбу поблёскивают капельки испарины, взмокшие пряди волос путаются на подушке и налипают на лицо. Веки подрагивают, губы пересыхают от частого дыхания и трескаются. Цветочек бледный и напряжённый, словно не спит, а борется с чем-то неведомым, и самое время проснуться, но не выходит. Глухо, болезненно постанывая, Алтан что-то бессвязно шепчет, сжимает простыни до побелевших костяшек, сгрызает до крови губу, но глаз не открывает. Вад неосознанно тянет его к себе, чувствуя неладное сквозь зыбкую завесу предрассветного сна, и малый на миг замирает. Где-то в соседнем корпусе, в одной из палат, так же неспокойно дышит Мальвина, и Гром отирает пот с его лба, чертыхаясь на всё и вся, не отпускающее Шурку даже в забытье. И ни одна живая душа не знает, что творится сейчас с Еленой Семёновой, так и не показавшейся ночью на сестринском посту. Бледная, с растрепавшимися волосами и измождённым лицом, с синюшными бороздами под округлившимися от ужаса глазами, она цепляется за поручни лестницы второго этажа, что-то беззвучно крича и будто отмахиваясь от невидимых преследователей. Когда-то белый халат безнадёжно испорчен и сплошь покрыт пятнами от ржаво-багряных до угольно-чёрных, и одному богу известно, через какие круги ада довелось пройти этой ночью старшей медсестре. Волоча по ступенькам кажущиеся ватными ноги, Леночка пытается удержатся за деревянный поручень, цепляясь ногтями, и те скрежещут, некрасиво обламываясь. Искажённое мукой боли лицо, кажется, вовсе лишается красок и вмиг стареет, но когда сестру выгибает дугой и швыряет вниз, тишину в лечебнице пронзает душераздирающий визг. Подскакивает в ледяном поту Вадим, сжимая орущего Цветочка в объятиях и сцеловывая горячечный бред с его губ. Кричит Мальвина, широко распахивая глаза и пугая Грома мутным, белёсым, будто лишённым жизни взглядом. Роняет на пол чашку, разбивая на осколки и обжигаясь кофе, Волк, пытаясь различить в мешающемся крике голос Серого. Не слышит, но мчится, холодея, в палату реанимации, чтобы быть рядом. Леночку Олег встречает уже внизу — в нелепой изломанной позе, орущую от боли и подтягивающую руками неестественно вывернутую в колене ногу. Мальвину всего колотит в руках Игоря. Тускло-голубые волосы липнут к лицу, под глазами глубокие тени, на пересохших губах трещины, взгляд дурной и нечитаемый. — Шурочка, Шурик, — Гром легко встряхивает его за плечи и заглядывает в глаза. — Что, хороший мой? — Они её убьют, — медленно, почти по слогам произносит он, плавно поворачиваясь к Игорю и переводя на него приобретающий осмысленность взгляд. — Кого убьют, Санька? — Гром растирает его холодные пальцы и зачем-то целует; Мальвина руку не отнимает. — Это просто сон, Сань. — Какой ты умный, Игорёш, — усмехается тот, качая головой, не зло ехидничая, и накрывает его скулу ладонью. — Не сон это. Они её убьют. Потому что за поступки свои отвечать надо. Потому что кровь смывается только кровью. Учитывая, сколько крови здесь пролито, чтобы её смыть, придется большую часть персонала перемочить. Но пока только о женщине: они убьют её. — Да кого, Шур? — вроде бы недоумевает Игорь. — Не знаю, — качает головой Сашка, падая на лопатки и коротко шумно выдыхая. — Но считай, она уже покойница. А в другой палате в это время мечется в бреду Цветочек. — Жарко. Потуши, Вадя! Вадь!!! — ёрзает взмокший Алтан, крича и выгибаясь во сне, и скидывает с себя одеяло, рывком садясь на постели. — Зола. Полный рот золы. И этот жуткий запах! — стонет он, нащупывая ладонь Дракона и сжимая до хруста дрожащими пальцами. — Его сожгли. Сожгли! — Тихо. Тихо мой хороший. Это сон, слышишь? Просто дурной сон, — Вадим прижимает Цветочка крепче, сцеловывая протест с пересохших губ, чувствуя, как горит его бьющееся в ознобе тело, будто тот и правда только что побывал в адовом пламени. — Не сон! Я знаю. Я вижу! Его сожгли. Сегодня. И я точно знаю, где искать! — Алтан вырывается из рук Дракона, явно намереваясь выдвинуться на поиски прямо сейчас, но Вад удерживает, мягко интересуясь: — Кого сожгли? Ты можешь сказать? — Петровича, — пожимает плечами Цветочек, удивляясь вопросу, ответ на который так очевиден.