Ты не один

С потяжелевших слипшихся прядей на пол капает вода, и этот звук эхом разносится в пустом коридоре жилого корпуса. От дыхания в воздухе образовываются облачка пара. Тихо, как в морге. И так же холодно. Разумовский переминается с ноги на ногу, зачёсывает пятернёй мокрые волосы к затылку и стучит, как когда-то давно — два через два, с паузой. Холодно. Кажется, совсем скоро в коридоре будет слышно, как щёлкают зубы. Серый обнимает себя руками, пытаясь согреться. Переться через двор после душа в пижаме и тапках — было не лучшей идеей. Олег за дверью возится и щёлкает замком. — Веснушка? — Серый не успевает сообразить, чего больше в бархатном голосе Волка: удивления или радости — просто жмётся к тёплому телу, едва тот открывает дверь. — Ты почему в таком виде?! Там же дубак! — Леж, с-согрей меня. Я д-до костей пром-мёрз, — отстукивает зубами Серёжа, забираясь ледяными ладонями под пижамную рубашку Олега. — Серый, ну, что же ты?.. Тебе же нельзя после воспаления, — взволнованно бурчит Волк, но в глазах при этом довольные черти пляшут. Подхватив на руки, он бережно прижимает своё дрожащее сокровище к груди и тащит в постель, с лёгким разочарованием отрывая от себя, чтобы уложить на кровать. Ни на секунду не хочется без. Хочется рядом. Забрать обе ладони в свои, и дышать, согревая, целовать кончики озябших пальцев, обнимать, прижимая так тесно, чтобы кожей к коже, сердцем к сердцу. Волков не думает, просто ныряет под одеяло вместе с Серым, накрывая их обоих с головой, и сгребает своего Веснушку в объятия, нашёптывая куда-то в рыжую макушку: — Помнишь, как тогда? Ты всегда мёрз. Всегда. А я согревал. И теперь согрею, только расслабься. Расслабься, мой хороший. — Помню, — Серый улыбается, жмётся теснее, утыкаясь губами под ключицу, обнимает Олега, закидывает ногу на бедро и едва не урчит. — И яблочные леденцы помню. И как от трёх топоров ведёт, если сразу закурить. И как пахнет сирень перед грозой, и как вдоль тротуаров течёт вода, и как мы в арке от дождя прятались, и… — он запинается, резко выдыхает и смотрит на Волка сквозь тьму — не видит, только чувствует. — И я так много помню, оказывается, — оглаживает лицо Олега ладонью, касается подушечками пальцев, подбирается повыше, тепло выдыхает: — И так давно хочу, — и касается губ губами. Просто касается — поцелуем это не назвать, но Волкова будто током прошибает. Серый весь дрожит, почти всхлипывает, и Олег сгребает его в объятия, прижимая теснее, вплотную, так близко, чтобы места воздуху не осталось, запускает пальцы в мокрые медные пряди и углубляет поцелуй. Серый стонет, расслабляется в его руках, начиная ёрзать, елозить, глухо хныкать, отвечая, и запускает ладонь под пижамную рубашку Волка. Разрывая поцелуй, Олег не отстраняется — прижимается лбом ко лбу, ловит шумное сбитое дыхание Серёги, слушает мешающееся сердцебиение и тащится, растворяясь в этих звуках. Потому что — наконец-то, наконец-то, бля! — можно! Серёжа в его руках такой трогательно-хрупкий, такой родной и до щемящей нежности близкий, такой свой, что от этого можно одуреть. Его хочется беречь и защищать, заботиться, нежить, гладить, почему-то баюкать, прижимая к груди. Серёжа такой наивный и почти невинный, что… — Раздевайся, Волче, — полупьяно, но очень решительно требует «наивный и почти невинный» Серёжа, ощутимо сминая левую ягодицу Олега, и начинает возиться, выворачиваясь из пижамы. — Хочу тебя ближе. Шмотки мешают. — Серый, — вроде тушуется Волков, мучительно подбирая слова, но рубашку расстёгивает и скидывает. — Проблемы? — сразу уточняет Серёжа с напускной невинностью и лёгкой обидой. — Ты не скучал по мне? Ты меня не хочешь? — накрывает член ладонью, поглаживает сквозь байку пижамы и хмыкает. — Да вроде наоборот. Волк так долго этого ждал, что, кажется, перестал верить. И хорошо, что под одеялом темно, хорошо, что Серый не видит его полный смятения взгляд и прикушенную губу, но вот то, что Олег пытается вывернуться из штанов — чувствует. А ещё чувствует дикое желание под своей ладонью, продолжая оглаживать стояк, чуть сминая. Волк хочет. Хочет так, что едва сдерживается, чтобы не подмять Серого, проявляющего чудеса храбрости, под себя, зацеловав до алых отметин, чтобы не оттрахать до бессознанки, а потом, вылизав, привести в чувство и оттрахать снова. Надо же! Веснушка пожаловал сам. И куда? В логово Волка. Как же? Как тут не сорваться? Сглатывая ком в горле, Олег бережно укладывает Серёжу на лопатки, обжигая жадным горящим взглядом, благодаря небо, что тот не видит. Не напугать. Осторожно и бережно. Шаг за шагом. Занежить и зацеловать, вылизать и залюбить. Как бы ни хорохорился Веснушка, а его ладонь, скользящая сейчас вдоль позвоночника Волка вниз, подрагивает, на миг нерешительно замирая, и всё же опускается дальше, сминая задницу. Олег усмехается, осторожно вклинивая колено меж ног Разумовского, и думает, что эта уютная темнота помогает сейчас и Серому, придавая уверенности и позволяя скрыть смущение. Потому что Веснушка хочет. Хочет его — Олега. Конечно, хочется видеть шалый блеск васильковых глаз Серёжи, но и чувствовать бедром его стояк — не менее ошеломительное ощущение. И всё разом отступает на второй план: весь этот пиздец последних дней и сгущающаяся над лечебницей тьма — ничто неважно. Будто здесь, под одеялом, существует их собственный мир, их вселенная, и Волк больше не подведёт. Трусливо не исчезнет, как тогда, после первого курса, сбежав в армию… Здесь, сейчас и навсегда. Олег тычется губами наугад, попадает в бьющуюся на шее жилку и слизывает пульс, зацеловывая нежную кожу, пробираясь под линию челюсти, под кадык, к ключицам. Серёжа всхлипывает и выгибается, запуская пальцы в тёмные жёсткие пряди на макушке, и Волкову достаточно закрыть глаза, чтобы видеть каждую его веснушку и родинку, каждый шрам. Серому жарко. По венам растекается лава вместо крови. Каждое прикосновение обжигает. Сердце лупит так, что не удается нормально вдохнуть. Олег зацеловывает шрам на груди, и Серёжа тает. Возбуждение горячей волной прокатывается по телу и стекает к паху. Так сладко-мало, так нечестно недостаточно, но, в то же время, так вымечтано, что башка пьяно кружится, и, если бы Олег не прижимал к кровати, наверное, Серый бы улетел. — Олежа, Леж… — он почти скулит, облизывая сохнущие от сбитого дыхания губы, нагло облапывает всего Волкова, насколько получается дотянуться, и с трудом сдерживает себя, чтобы не накрыть ладонью макушку, вынуждая спуститься ниже. Вместо этого оглаживает затылок, шею и плечи, очерчивает подушечками пальцев шрамы, повторяет линии татуировки на лопатках, впитывая каждое касание, выгибаясь под поцелуями. Олег пересчитывает подушечками пальцев рёбра, зацеловывает, спускается ниже, легко прикусывает бок и всасывает кожу. Так сладко, что почти больно. Серый стонет и выгибается, тщетно силясь вдохнуть глубже, прикусывает ребро ладони и дрожит. От соприкосновения головки с горячей кожей искрит перед глазами. И Разумовский клясться готов, что Волков — зараза, зараза черноглазая! — улыбается там — на боку. И Олег действительно улыбается, спускаясь ниже, осыпая поцелуями низ живота, слизывая восхитительную дрожь. Устраивается удобнее, закидывает ноги Серого себе на плечи и с каким-то утробным голодным урчанием зацеловывает внутреннюю поверхность бёдер. Серёге почти смешно и щекотно, но лишь до тех пор, пока трепетные поцелуи не сменяются жалящими засосами. Волк прикусывает кожу, всасывая, тут же зализывая, и Сергея оглушает контрастами, выгибая на смятой простыне. Он не сразу понимает, что стонет, а когда осознает, просто накрывает затылок Олега ладонью, оглаживает до макушки и зажимает тёмные пряди в кулаке, оттягивая, вынуждая запрокинуть голову. — Леж… — получается так жалобно и хрипло, что Разумовский не узнает собственного голоса, — жарко. Видеть тебя хочу. Волков понимает моментально, отбрасывая одеяло к чертям. Кожу лижет холодом. Тусклого лунного света мало, чтобы всё разглядеть. Но то, как голодно сверкают тёмные глаза Олега, Серёжа видит прекрасно, и ему даже немного страшно от этого взгляда. Волков смотрит так, будто сожрать его готов. Незнакомо, непривычно смотрит. Так, как никогда себе не позволял. Как хищник смотрит на загнанную жертву перед прыжком, только он — Серый — нихрена не жертва. И Волк это знает. И плавится в таком же жгучем взгляде, поражаясь, насколько горячими могут быть Серёгины васильки. Холодный цвет глаз? Как бы ни так. Олега обжигает жаром, и им не нужны слова — за них двоих говорит мешающееся сердцебиение, сбитое дыхание и касания: кончиками пальцев по коже, ёжиком волос по внутренней поверхности бедра, голенью по лопаткам. Касаний так много, что пьяно ведёт, но хочется больше. Ближе. Хочется впитать в себя, забрать всё, что недополучили, вобрать друг друга целиком, потому что так правильно. Серый смотрит, не моргая, и накрывает обеими ладонями плечи Волка, чуть надавливая. Олег слышит. Чувствует. Знает наизусть и видит своего рыжика насквозь, но не торопится — ластится, отираясь шершавыми щеками о низ живота и ловит каждый звук, слетевший с Серёжиных губ. Близостью и вседозволенностью оглушает, но Олег сдерживает себя, не отпуская. Ещё не время. Тает под лаской длинных пальцев, зацеловывая покрывающуюся ознобом мурашек, чувствительную кожу, скользит языком вокруг пупка, мягко толкаясь в его лунку, оглаживает бока, пересчитывая рёбра исхудавшего Серого. — Волче! — со стоном выдыхает Серёжа, выгибаясь под жалящими губами, и тот скашивает взгляд снизу вверх, считывая очередное разрешение в затуманенных желанием штормовых глазах. Ему особого приглашения не надо. Он склоняется ниже, касаясь губами у основания, скользит до головки, осторожно засасывает под ней, тепло выдыхает, выпускает, повторяет путь губ языком и берёт член в рот, плотно обжимая, расслабляя горло. На пробу делает пару движений, подхватывая Серого под ягодицы, приподнимая и направляя, пропуская головку глубже, и Серёжа всхлипывает, накрывая затылок ладонью. Волков пьянеет от этого обалденного звука и хочет ещё. Постепенно наращивает темп, наглаживая ствол плотным кольцом губ, ласкает головку языком, очерчивая вкруговую, и Серёжа стонет на очередном всхлипе, выгибаясь дугой, смелея, подаваясь навстречу. Олег удерживает его, сминая под ладонями ягодицы, пропускает головку в горло, сглатывает, чуть подаётся назад, скашивает взгляд и улыбается — прямо так: чуть дыша, с членом во рту, растягивая губы вокруг ствола. — Волче… — стонет Сережа, поймав его взгляд, выгибается, запрокидывая голову, и выдает удивительный, не поддающийся классификации звук, призванный, гипотетически, выразить всю глубину раздражения, мешающегося с удовольствием. Олегу хочется ржать. Но ржать со стояком во рту — идея в высшей степени хреновая, и хрюкать вокруг члена Волкову не хочется, потому он просто расслабляет горло и не наращивает темп — сразу задаёт правильный. Берет глубоко, обжимает достаточно плотно и сосёт с полной самоотдачей. Серый срывается на глухой скулёж позорно быстро, но Олегу нравится. Он буквально тащится от этих звуков, наращивая темп, оглаживая задницу, сминая под ладонями ягодицы, зажимая в горсти и оттягивая мошонку. Серёгу ощутимо потряхивает. Каждое касание языка — как лёгкий разряд тока, как обжигающая лава, накрывающая с головой. Серому жарко, правильно и так одуренно хорошо, что он забывает грызть ребро ладони и просто стонет практически на одной ноте, срываясь на короткие глухие всхлипы, лепечет что-то невразумительное, дрожит, подаваясь навстречу, сминает волосы под ладонью и натягивает Олега на стояк, даже не думая смущаться, толкаясь в горло, чувствуя, что вот-вот сорвётся. Волк глухо протяжно стонет вокруг головки, с трудом различая сбивчивый шёпот, оглаживает ствол губами, выпуская наполовину, и, сминая ягодицы, удерживает Серого, не позволяя отстраниться, сглатывая, выжимая досуха. Очерчивает головку вкруговую, ласкает языком и медленно выпускает изо рта, поглаживая Серёжу по бедру. Ноги у Разумовского дрожат, влажные волосы напоминают воронье гнездо, кожа в тусклом холодном лунном свете поблёскивает от испарины, и весь растёкшийся по смятым простыням Серый, пришибленный оргазмом, буквально оглушённый — охуительно прекрасен. Олег умиляется, улыбаясь припухшими губами, ровно до тех пор, пока не слышит короткий глухой всхлип. Вот это Волка, мягко говоря, немного напрягает, а в следующую секунду Разумовский уже воет в голос, подаётся вперёд, сгребает за плечи и прижимает Олега к груди, оплетая ногами, стискивая руками. — Олежа! — это настолько жутко, что Волкова практически парализует на какие-то секунды. — Леж, — Серый не плачет даже — рыдает со всеми звуковыми эффектами, хаотично тычась губами в уголки глаз, виски, губы, щёки, скулы, под линию челюсти. — Лежа, — он завывает, срываясь на смех, и Волков охуевает под этими хаотичными тычками горячих пересохших губ. — Я же похоронил тебя, похоронил, ты! Ты же! Как же?! — Серёга задыхается в накатившей истерике, и это действует на Олега отрезвляюще. Он стискивает Разумовского в объятиях, заглядывает в глаза, фиксируя его лицо ладонями, обжигает губы выдохом и целует — тоже отрезвляюще, горячо, жёстко, требовательно — так правильно, так, как надо, чтобы поверить: Волков настоящий, Волков не снится, Волков жив, и больше никуда от Серого не денется. И Серый верит, так же горячо, с готовностью отвечая, прикусывая и оттягивая губы, вылизывая рот, растворяясь в Олеге, притягивая за затылок, оглаживая, стискивая пряди в горсти. Отстраниться, кажется, почти невозможно, но Сергей отстраняется, не понимая, в какой момент оказался на бёдрах Волкова, в какой момент тот вообще ухитрился сесть на постели. Серёга прижимается лбом к его лбу, смотрит в глаза и чувствует, как по щекам текут слёзы. — Леж, я псих, — глухо смеётся он. — Да, я знаю, — улыбается Олег, поглаживая его по затылку, подаётся ближе и сцеловывает солёные капли со скул и щёк, с подрагивающих ресниц. — Я тоже весьма далёк от нормальности. — Я людей убивал, — Серёжа ржёт, заходя на новый виток истерики, и стискивает его плечи так, что кожа расступается под короткими ногтями. — Я тоже, — мурлычет Волков между поцелуями. — Если ты так сделаешь ещё раз, я найду тебя и грохну — ты это понимаешь? — очень серьёзно спрашивает Сергей, напрягаясь в его руках. — Я скорее сам сдохну, чем снова оставлю тебя, — Волкова отрезвляет спокойствие Разумовского. Хаотично тыкаться губами больше не хочется. Хочется обнимать, слушая сердцебиение. Хочется отогреть. — Скажи, я ведь всё вспомнил? — шепчет Серый Олегу в губы на расстоянии выдоха. — Больше ничего… — Дальше мы. Только мы, Веснушка, — хрипит Волк, не давая договорить, и утягивает Серёжу в поцелуй, как в бездну — такой же глубокий и перехватывающий дыхание, тягучий и кружащий голову. Только разбиться Олег не позволяет — ласково обнимает губами губы, оглаживая ладонями тощие лопатки, утыкается лбом в лоб, прикрывая глаза, вдыхая родной запах, и на миг замирает. — Мы… — едва уловимый шёпот касается губ Олега, и нежностью размазывает обоих. — Обещаю. Удерживая Серого под ягодицу и лопатки, Волк медленно нависает, пока не укладывает вздрагивающего рыжика на спину, и осторожно, опасаясь раздавить — таким хрупким тот кажется — вжимается грудью в грудь, пьянея от жара усыпанной солнечными веснушками кожи. Серый всхлипывает, оплетая его ногами, прижимаясь теснее, оглаживая макушку и затылок, скользя ладонями по шее, подставляясь под поцелуи. Олег зацеловывает всё, оставляя багровеющие пятна засов на шее, слизывая биение пульса, губами пересчитывая веснушки на плечах и спускаясь ниже — к ключицам, к росчеркам шрама на груди, к впалому животу. С нажимом оглаживает бёдра и бока, запускает ладони под поясницу, стискивает ягодицы и, устраиваясь между ног, подтягивает Серёжу ближе, улыбаясь довольным котярой. — Волче? — вроде бы немного удивляется Сергей, приподнимаясь на локтях, и в следующую секунду давится выдохом, потому что Олег широко влажно мажет языком по мошонке, зажимает её в горсти, оттягивает, засасывая кожу под ней, оглаживает ладонью член и, садясь на постели, сверкает глазами. — Олег? — Серый давится выдохом, вроде даже заикается, и не успевает понять, как оказывается вжатым мордой в матрас. Волк подхватывает его под бёдра, рывком ставит на колени и нависает, с глухим урчанием зацеловывая шею под линией роста волос, плечи, лопатки, позвонки. Серёга чувствует, как Волк засасывает каждый, и мелко дрожит, глухо постанывая. Олег вытворяет что-то невероятное, прикусывает кожу, всасывает, мажет языком по россыпи веснушек на спине. Возбуждение накатывает оглушительной горячей волной. Волков спускается ниже, к пояснице, к ягодицам и бёдрам, и… Замирает. Серёже хочется скулить и одновременно провалиться сквозь землю от стыда. Потому что там, позади, Олег смотрит. И неприкрыто тащится, оглаживая задницу, сминая под ладонями и шире раздвигая ягодицы. — Олеж, да трахни уже меня, — выдыхает Серый как-то жалобно, и сам не узнает собственного голоса. — Непременно, — обещает Волков, улыбается, оставляет засос под мошонкой и широко влажно лижет до копчика, и ещё раз, ещё. Серёжа задыхается и дрожит, чувствуя, как кровь приливает к щекам, а тело само непроизвольно выгибается. — Олег! — почти орёт он, но Волк слишком занят. — Знаешь, — явно с улыбкой тянет тот, утыкаясь подбородком в поясницу, немного царапая кожу щетиной, — я, наверное, просто оближу тебя с ног до головы, медленно растяну, а потом, не торопясь, с удовольствием оттрахаю языком, а после… Дальше Серёжа его не слышит. Выдох застревает под кадыком. Горячей волной стыда Разумовского почти размазывает по кровати, но воображение рисует картинки — одна краше другой. Олег улыбается, ведёт пальцами линию меж ягодиц, оглаживает мошонку, склоняется, щекоча кожу дыханием, и, вкруговую очертив языком, засасывает тугую сжатую дырку. Серый всхлипывает на выдохе, прогибаясь сильнее, мажет влажной головкой по простыне, вздрагивает и скулит, пока в лёгких не заканчивается воздух. Колени дрожат. Хочется грохнуться на простыню и дышать, дышать, потому что кислорода не хватает. Сердце заходится, норовя проломить грудак, а Олег не спешит. Медленно толкается глубже, растягивая мышцы, засасывая подрагивающие края, сминая под губами и щекоча языком, балдея от того, как Серый дрожит и сжимается, как ёрзает, прогибаясь и подставляясь. Волкова пьянит отзывчивость Разумовского. Он тащится от его смущения, и признается себе в этом с лёгкостью. На миг отстранившись, Волк любуется влажной дыркой с припухшими покрасневшими краями, оглаживая её жадным пламенным взглядом и, широко мазнув языком по пальцам, очерчивает, чуть надавливая на уже податливые мышцы, толкаясь глубже. Серый всхлипывает и подаётся назад, охотно насаживаясь на пальцы; шипит, расплачиваясь ноющей болью за собственную нетерпеливость, но когда Олег ввинчивается между пальцами ещё и языком, скулит, бубня что-то неразборчивое. Комкая в кулаках сбитые простыни, Серёга уже не знает, как, за что удержаться, чтобы просто позорно не рухнуть. Возбуждением оглушает, колени разъезжаются и скользят, и так хочется больше! — Лежжж… Лежженька! — выкрикивает Серёжа, стараясь извернуться и перехватить взгляд Олега, но тут же вспыхивает от совершенно одуряющего вида и прикусывает губу. Волк с похабным хлюпающим звуком вынимает пальцы и ещё раз мажет языком по расселине. Серый не успевает понять, как, но буквально в следующее мгновение чувствует под лопатками прохладу простыней и тонет в пожирающем его взгляде. Глаза в глаза. Мешающееся дыхание и биение сердец в унисон. Это их мир. Их жизнь. И больше ни минуты мимо. «Я люблю тебя» — говорит Серый одним взглядом, но вслух не произносит, просто обвивает Олега ногами, позволяя устроиться удобнее, притереться стояком, выгибается, подаётся навстречу и ёрзает под Волком, не разрывая зрительного контакта, отираясь, стараясь поймать головку скользкой горячей дыркой. — А я тебя, — шепчет Волков, перехватывая Серёгу за запястья и вжимая обе руки в изголовье кровати. И снова глаза в глаза. Снова вокруг плавится воздух и от дурманящего коктейля запахов и звуков кружит голову. Нет, Олег не станет удерживать Серёжу. Он хочет его настоящего — кричащего, рвущего простыни и царапающего спину. Хочет, чтобы Веснушка, наконец, отпустил себя, поняв, что они — друг для друга, что они — одно целое. Олег с нажимом проходится ладонями по рукам, плечам, рёбрам и бокам, подхватывает Серёгу под поясницу, удобнее перехватывает под ягодицы, оглаживая и раздвигая их, и входит наполовину одним плавным уверенным движением. Замирает, позволяя привыкнуть, и прикрывает глаза, опуская голову. Потому что самоконтроль трещит по швам. Потому что смотреть на такого Серого спокойно невозможно. Капля пота срывается с напряжённого лба Олега. Серёжа коротко выдыхает, всхлипывает, сжимаясь и подрагивая, прикусывая губу так, что капля крови проступает. Слизывает её и шепчет: — Посмотри на меня. Волк ведётся моментально. Серёга под ним румяный и зацелованный до отметин, с влажно поблескиваюшей кожей и полупьяным взглядом потемневших глаз, взъерошенный, тщетно старающийся отдышаться, глядящий с такой решимостью — невероятный. Он подаётся навстречу, насаживаясь до упора, глухо всхлипывает и рвёт Волкова к себе, сгребая за плечи, за затылок. Олег хаотично зацеловывает пульсирующую на шее венку, линию челюсти, скулы… Серый зажимает пряди его волос в кулаке, рвёт к себе и вгрызается в губы, постанывая в поцелуй, вылизывая рот, трахая языком. Откуда берутся силы в таком хрупком теле и как оказывается на лопатках — Олег не понимает. Зато Сережа понимает всё, стискивая коленями бока, устраиваясь удобнее. Перехватывает стояк у основания, направляет в себя и, запрокидывая голову, со стоном выгибается, насаживаясь до упора. Дрожит, падая на грудь, сжимаясь вокруг стояка, бесконтрольно глухо постанывая. — Глупенький, — шепчет Волков, обнимает его лицо ладонями, оглаживает скулы, убирая липнущие пряди волос с влажного лица, и коротко целует в губы. Серый улыбается, прикусывает нижнюю, пару раз сжимается вокруг стояка и начинает двигаться, рвано шумно дыша, почти позволяя члену выскользнуть, оставляя внутри только головку, снова пропуская до упора, сжимаясь и пульсируя вокруг ствола. — Хорошо… Что ты… Очень… Умный, — силясь отдышаться, пьяно улыбается Разумовский, выпрямляется, заводя руку за спину, оглаживает мошонку, выпуская член наполовину, и снова насаживается до шлепка. — А главное — решительный, Леж, — прикусывает нижнюю губу и улыбается, лис бессовестный — и у Олега, впервые за всю жизнь, так стремительно отъезжает порядком помятая крыша. Под шорох простыней и жалобный скрип кровати он подминает Серого под себя, опрокинув на лопатки, и буквально втрахивает в матрас, больше не нежничая и не осторожничая. Серёжа не стонет — орёт, оставляя короткими обкусанными ногтями росчерки на скользкой от пота спине, выгибается и подмахивает, оплетает Олега ногами, притягивает за затылок, нагло утыкая лицом в шею, сминает под ладонями ягодицы, удерживая, не позволяя податься назад, сжимается вокруг стояка и снова отпускает. И отзывается на каждый новый толчок, на каждый поцелуй и засос, на каждое касание. Олег плавится в его жаре, впитывает эти восхитительные звуки, слизывает капли испарины с кожи, рвёт Серого за бёдра и толкается глубже, понимая, что долго в таком дурном темпе не продержится. Серёга сжимается и орёт, дрожа всем телом, прижимая Олега к себе и выгибаясь дугой, вжимаясь стояком, отираясь. У Волкова искрит перед глазами. От плавящего жара ведёт. Серый так сладко сжимается и пульсирует, так стонет на всхлипах… Наверное, они будят санитаров. Наверное, многострадальная кровать близка к тому, чтобы под ними развалиться. Но Серёже так откровенно похуй, что стыдно даже сказать. Хотя нет, не стыдно. Похуй даже это. Его выгибает от каждого нового толчка, сотрясая крупной дрожью, и хватает всего пары касаний, чтобы сорваться в оглушительный, расшибающий вдребезги оргазм. Серый не слышит собственного стона, не слышит голоса Олега, не слышит жалобного скрипа кровати — он на какие-то мгновения просто теряет связь с реальностью. Когда способность соображать начинает возвращаться, Серёжа обнаруживает себя раскинувшимся на смятой влажной простыне. Олег, мурлыча что-то непонятное, зацеловывает бёдра, оглаживает бока, и вообще выглядит неприлично довольным. — Я хочу тебя облизать, — хрипло, бархатно урчит он, утыкаясь подбородком в низ живота, и Серый кладёт ладонь на тёмную макушку, перебирая пряди. — Надо ниже. — Иди ко мне, — он тянет Волка выше, оплетает ногами и прижимает к груди. — Отставить. Никто. Никуда. Не. Ползёт. — Ты не понимаешь, — приподнимаясь, горячо протестует Олег. — Мне надо! Серый скептически изгибает бровь, Олег смотрит в ответ так, что пробивает на ржач. Разумовский смеётся сквозь сбитое дыхание, и Волков сцеловывает эти смешки с его губ. Какое-то время они молча лежат, просто вплавляясь кожей в кожу, слушая свист ветра снаружи. Серый выскальзывает из постели, как только Олег идёт курить к окну. Он не прислушивается, но всё равно улавливает, что Серёжа возится и чем-то шуршит. Поворачиваясь на звук, Волк охуевает, забыв затянуть узлом края простыни на бёдрах. Абсолютно голый Серёга устраивается на стуле, вертит армейский нож Олега в руке и протягивает ему. — Стриги, — произносит он требовательно, прожигая взглядом. — Зачем? — Волков не спорит — просто недоумевает, выдыхает дым, выбрасывает окурок и медленно направляется к Разумовскому. — Хочу перемен, — пожимает плечами Серёжа. — Стриги!