Алые розы у ее ног

Hurricane — Fleurie Он смотрел в потолок. Многовековая каменная кладка, испещренная тысячами трещин разных размеров, которые, словно вены под тонкой кожей, составляли причудливую карту, давила своим серым тусклым цветом. Казалось, что камень вот-вот градом обрушится вниз, погребая под собой всех и все, находящееся в гостиной. И только столбы густой, как утренний туман, пыли вздымались бы к ночному беззвездному небу. А он бы лежал под тоннами камней, изувеченный, с переломанными костями, в луже растекающейся бурой крови. Был бы мертв, но кому какая разница? Он был бы мертв целиком и полностью, ведь это ощущалось бы во сто крат лучше медленной смерти, расцветающей изнутри с каждым днем. И он не знал, какая секунда окажется последней, как сложатся стрелки на циферблате, обозначив его счастливый час. А что он увидит перед собой в тот момент? Ранее он никогда не задумывался над тем, о чем думает человек, понимая, что скоро от него останется лишь холодная оболочка с пустым стеклянным взглядом. Он стал чаще ловить себя на мысли, что не боится этого дня. Все, что могло напугать его ранее, уже случилось, и теперь смерть казалась чем-то самим собой разумеющимся, как уроки зельеварения или трансфигурации. Просто очередной момент в жизни и все. От нее никуда не убежать, так устроен мир. Одни умирают, чтобы дать возможность жить другим. Только кто-то успевает оставить за собой чуть больше, чем запутавшийся в колючих лозах труп. Он усмехнулся, и даже это мимолетное движение отдавалось тупой болью где-то в районе ключиц. Но он привык к этому. Можно даже сказать, эта боль поселилась внутри, став вечным спутником. Она тождественна дыханию. Стала настолько неотъемлемой, что он уже не помнил своей прежней жизни до этого кошмара. Она просто существовала, и с этим ничего нельзя было поделать. И что? Этот вопрос все чаще крутился у него в голове, когда болезнь вновь давала о себе знать. И что, что он болен? Какая ему разница? Точнее, что он может с этим поделать? Ответ был каждый раз один и тот же. Ничего. Так почему же он должен каким-то образом беспокоиться об этом. На самом деле, ему осточертело пребывать в состоянии живого трупа, который днем еле передвигался по коридорам, а ночами лежал почти не шевелясь, давно потеряв возможность проваливаться в сон. Он был готов уже давно, а ожидание лишь раздражало. Он прекрасно понимал, что с его смертью не изменится ровным счетом ничего. Ведь он никто. И всегда был никем. Сначала малолетний задира, потом несостоявшийся Пожиратель, а теперь больной, подыхающий от привязанности к девушке, к которой он не позволит себе приблизиться ни на шаг. И откуда внутри него вновь зарождался этот язвительный смех? Эта ситуация перестала вызывать другие реакции, ведь он только недавно по-настоящему осознал, насколько судьба веселится, дергая за ниточки, привязанные к нему. Ну и пусть. Пусть отыгрывается. Пусть считает, что он заслужил, ведь отчасти это так и было. Он всегда сам был виноват в том, что с ним случалось. И как бы ни хотелось обвинить хоть весь мир в своих неудачах, где-то в глубине души он четко осознавал, что сам не готов найти выход из этой ситуации. Это уже стало делом принципа — быть полным дерьмом для всех и, главное, для самого себя, но он не мог по-другому. Не умел. Не умел идти на уступки. Не умел просить прощения. Не умел переступить через свои убеждения. И наверное, это больше всего забавляло его, потому что он прекрасно это осознавал, чувствуя себя тонущим человеком, который нарочно вдыхает воду, вытесняющую воздух из легких и тянущую ко дну просто потому, что желает быстрее избавиться от этой же воды. Избавиться от себя самого. Он мог попробовать сберечь хоть толику кислорода и начать грести к поверхности, туда, где светило солнце, но из раза в раз предпочитал медленно лететь вниз, наблюдая за тем, как поверхность воды меркнет и отдаляется, а темнота обволакивает своим спокойствием. А может, уже было поздно? Может, толща воды утащила его настолько далеко, что, опомнись он и начни грести, было бы все без толку? И опять этот вопрос. И что? Пускай он тонет, захлебывается, погибает как угодно — этот синонимичный ряд можно продолжать вечно. Что с того? Какая разница? Зачем что-то делать? Ведь он хотел этого — медленной эвтаназии, более похожей на самоубийство. Но он никогда бы не признался, что жаждет этого. Просто уже не видел иного выхода, а это был самый легкий путь. А он всегда выбирал легкий путь. Ненавидел мир так же, как мир ненавидел его. И его смерть будет настоящим вознаграждением за это жалкое существование, которое он сам себе устроил. Порой он задавался вопросом, почему он сам себе выбрал такой путь, образ бездушного юноши, которому противно все и вся. Но этот вопрос лишь эхом растворялся в тишине, ведь он никогда не получал и не получит ответа на него. Он не мог по-другому. Не мог говорить по душам с другими, ощущая себя слишком уязвимым. Ненавидел показывать свои чувства и эмоции, считая, что они могут быть использованы против него же. Возвел вокруг себя каменную стену, настолько высокую, что она терялась в облаках. И никому не было разрешено зайти за эту стену в его маленькое королевство, состоящее из него одного — затворника своих же суждений. Только теперь эта стена опутана тонкими шипастыми лозами глубокого изумрудного цвета, и с каждым днем на ней распускалось все больше алых бутонов. Он резал о них руки в кровь, срывая, стараясь уничтожить, но на месте погибшего соцветия возникало несколько новых. Чертова гидра, скрывающаяся под маской нежной, но обманчивой красоты. Распускала свои тонкие щупальца внутри его небольшого убежища, из которого он не мог выбраться. Душила его, как вор, забравшийся в дом к хозяину, который считал свою крепость неприступной. Где же эта брешь, сквозь которую проникла зараза, въевшаяся в его плоть и умертвляющая? И пусть он умрет, сидя на своем вымышленном троне и вдыхая терпкий цветочный аромат, который уже пропитал легкие, ведь он никогда не покинет своих стен и тем более не впустит никого, кто смог бы избавить его от прекрасного розового сада, что больше напоминает гробницу, усыпанную кровавыми лепестками. Его маленький склеп. Только его. И он собственноручно замурует себя там, сам забьет гвозди в свой гроб. Драко передернул плечами, поправив рубашку, задевающую кровоточащие цветущие раны. Хорошо, что мантия скрывала все проступившие на белой рубашке пятна, но и это ненадолго. Он прекрасно знал, что еще несколько недель, а может, дней и он не сможет спрятать свою болезнь от окружающих. И вот тогда он наконец сможет запереться где-нибудь — неважно где, — чтобы дожить свои последние дни в благоверной тишине и одиночестве, к которым он так привык. Вот они, три всадника личного апокалипсиса — тишина, одиночество и боль. Его вечная свита, везде ступающая по пятам, словно длинная тень. Малфой бросил взгляд на часы, вновь откидывая голову на спинку дивана и закрывая глаза. Серебристые стрелки показывали без семи минут шесть вечера. Чертов ужин, на который он ходил лишь для того, чтобы создать впечатление, что все в полном порядке, а на самом деле прием пищи был лишь машинальным действием. Существовало это ненавистное «надо», которого Драко пока что придерживался. Но пусть думают, что он здоров, им незачем знать о его состоянии. Пусть это останется очередной тайной, спрятанной за бесконечными стенами. — Ты идешь? — Драко услышал знакомый голос, прозвучавший совсем близко. Он слегка приоткрыл глаза, что стоило ему невероятных усилий, и уставился на Забини, который стоял в метре от него, спрятав руки в карманы. Тот выжидающе смотрел на Малфоя, приподняв левую бровь. Блейз являлся одним из немногих, кто знал о состоянии Драко, но ничем не отличался от остальных, считая, что другу нужна была помощь. Но, как ни странно, попытки Забини вразумить его почти не раздражали, ведь в его словах и взгляде никогда не проскальзывала жалость, с которой на него смотрели остальные. Там был лишь немой укор, с которым Драко вполне мог смириться, ведь достаточно часто видел его и до болезни. Блейз никогда ни на чем не настаивал, ни к чему не принуждал, просто порой настоятельно советовал. Он просто был, и Малфой испытывал какую-никакую благодарность за это. — Нет. Забини закатил глаза, но с места не сдвинулся. Драко усмехнулся, ожидая новых попыток, зная, что на ужин он все-таки пойдет, ведь друг его так просто тут не оставит. — Может, это был не вопрос, — скрытая настойчивость, присущая Забини, пропитывала каждую брошенную фразу. — Выглядишь отстойно. Тебе надо поесть. Что правда, то правда. И «выглядишь отстойно» было очень смягченным выражением, описывающим Драко, который скорее напоминал покойника, чем студента Хогвартса. Он был настолько бледным в последнее время, что вены ярко проступали под кожей, добавляя голубых оттенков его коже. Его всегда удивляло, что вены выглядят скорее темно-синими, нежели бордовыми, ведь в них течет алая кровь. И в те моменты он вспоминал, как Грейнджер в одной из ссор сказала что-то про голубую кровь. Чуть позже он прочел, что «голубая кровь» присуща представителям аристократических родов. А ты ошиблась, Грейнджер. Моя кровь такая же красная. Уж поверь, я это знаю, ведь почти что утопаю в ней. Темные круги под глазами словно кричали, что они появились далеко не от недосыпа, а серые глаза потеряли живой блеск и некогда присущие им призрачные оттенки голубого. Но он ни разу не поймал на себе чей-либо подозрительный взгляд, ведь всем было плевать. Плевать не только потому, что он Малфой, а просто потому, что никто никогда не заботился о состоянии окружающих. Люди по своей натуре эгоисты. Это так, хотя многие отрицают это, считая позорным, но на деле никому нет никакого дела до почти незнакомцев. Люди беспокоятся о тех, к кому у них есть хоть какие-то чувства или привязанности. На остальных им все равно. И его это более чем устраивало. — Отвали, Забини, — протянул Малфой, зачем-то продолжая вести эту заведомо проигранную словесную партию. Блейз всегда стоял на своем. — Пожрешь, и отвалю, Малфой, — сказал тот, опускаясь на диван рядом и закидывая одну ногу на другую. Тишина повисла между ними, но она не давила, а лишь существовала. Оба парня не шевелились, застыв словно две восковые фигуры. Драко тяжело дышал, вдыхая и выдыхая воздух, который казался спертым. Любое помещение становилось душным, и лишь на улице он чувствовал себя немного легче. Спустя минут пять Малфой поднялся, собрав оставшиеся за этот день силы. Он поправил черную мантию, сползшую с правого плеча, и наглухо застегнул ее. — Смотрю, ты созрел, чтобы пойти на ужин, — ухмыльнулся Забини, тоже не спеша поднимаясь с дивана. — Ха-ха, неимоверно смешно, — нацепив улыбку, Драко спародировал веселое выражение лица, более похожее на гримасу. — Засунь свой ботанический юмор себе куда подальше. Малфой по привычке резко развернулся на каблуках, обозначив окончание разговора, но в глазах резко потемнело, а в голове ожила тупая боль, что он покачнулся, теряя равновесие. Но Блейз в ту же секунду оказался рядом, поддерживая его под руку. — Эй, приятель, не пытайся уйти по-английски. Ты сейчас не в том состоянии, — и хоть это было сказано в шутку, тон этой фразы казался совершенно серьезным. Драко ничего не ответил, отстраняясь от Блейза, пристально следящего, не потеряет ли Малфой контроль над телом вновь, и направился к выходу из подземелий. Забини шел сзади, и хоть Драко не мог слышать его шагов, он знал, что друг рядом. Всегда. И несмотря на свое излюбленное одиночество, сейчас он был за это благодарен.

***

Гермиона шла по коридору, ведущему в Большой зал, нервно прижимая к себе учебник по трансфигурации и озираясь по сторонам. Повсюду были студенты с разных курсов, каждый хотел побыстрее попасть на ужин. Несколько раз ее сильно задели, отчего она едва ли не выронила книгу. Гарри и Рон шли рядом, самозабвенно обсуждая последнюю тренировку по квиддичу, они были до сих пор вне себя от радости, узнав, что игры возобновили. Несомненно, это было правильным решением, но Гермиона все равно считала, что ничего уже не будет прежним, мир никогда не оправится от событий последнего года, что все веселье было картонным, ненастоящим, лишь скрывающим еще не высохшие слезы. Грейнджер до сих пор находилась в каком-то очень странном состоянии: она никак не могла поверить, что все закончилось, что больше ничего не угрожает ей, ее семье, ее друзьям. Восстановленный мир казался лишь ширмой, из-за которой в любую секунду могло прорваться прошлое. Она слишком привыкла жить во времени, в котором было неизвестно, что случится на следующий день, и теперь не могла избавиться от ощущения, что все это лишь пыль, брошенная в глаза. К тому моменту, как друзья вошли в Большой зал, он уже был полон. Десятки учеников сидели за столами, которые ломились от различных блюд. Веселые голоса смешивались в громкий гул, наполняющий огромное помещение. Гермиона сразу же перевела взгляд на стол Слизерина. Его опять нет. Мерлин побери. Она закусила губу и последовала за Гарри и Роном, которые уже успели усесться за немногие свободные места. На еду даже смотреть не хотелось. Желудок будто сжался в тугой пульсирующий ком. Но Гермиона заставила себя положить на тарелку небольшую горстку тушеных овощей в томатном соусе. Она снова непроизвольно уставилась на соседний стол, надеясь увидеть отблеск платиновых волос, но его по-прежнему не было. Он почти не ест. Гермиона сжала вилку так сильно, что ногти впились в ладонь, оставляя красноватые полумесяцы на ладони, и костяшки побелели. Каждый раз, думая о Малфое, она задавалась вопросом, почему ей не все равно? Почему, заходя в Большой зал на завтрак, обед или ужин, первым делом она искала его среди слизеринцев? Почему теряла аппетит, когда не находила его, сидящего рядом с Забини и ковыряющего еду в тарелке, к которой он почти не притрагивался? Почему ее сердце сжималось каждый раз, когда она видела, как он растворяется в толпе, стоит ей хоть чуть-чуть приблизиться? Почему она часто ночами думала о том, как он себя чувствует, и не могла сомкнуть глаз из-за этого? На все эти вопросы у нее не было ответа. Гермиона лишь оправдывала себя тем, что болезнь, возможно, имела воздействие и на нее, иначе она не знала, как объяснить себе, что ее тянет к этому самовлюбленному юноше с бездонно серыми глазами. Это чувство было совершенно необъяснимым для нее, и она не знала ни его названия, ни каким образом оно успело пустить корни в ее сознание. Просто в какой-то момент она поймала себя на этой подлой мысли, что ей не все равно. Ей стало не наплевать на его мучения. Почему-то она перестала замечать в нем того, кто ненавидел ее все эти годы. Она видела разбитого человека, на мучения которого никто не обращал внимания. Мальчика, который старался держать спину ровно, находясь на глазах у остальных, и позволял себе скорчиться в углу лишь тогда, когда никого не было рядом. Она видела Малфоя, который изо всех сил отвергал помощь других, не умея принимать ее. А может, он действовал согласно своим принципам, прекрасно понимая, что они сведут его в могилу. Она не знала. Не понимала. Но очень хотела разгадать эту загадку. Гермиона с трудом проглотила небольшой кусочек остывшей тыквы, которая казалась безвкусной и резиновой. Студентов становилось все меньше, на зал постепенно опускалась тишина. Рон и Гарри продолжали всю ту же беседу, в которую ей совершенно не хотелось встревать. Она уже собиралась сказать им, что пойдет в гостиную, так как непомерно устала, что отчасти было правдой, как увидела, что в зал вошли Малфой с Забини. Блейз шел очень близко к Драко, никто бы не подметил этой мелочи, но только не она. Грейнджер знала, что Забини всегда находится рядом на случай, если Драко внезапно потеряет сознание. Слизеринцы медленно прошли к почти опустевшему столу на свои места, которые будто ждали их прихода. Блейз слегка придержал Драко за локоть, позволяя тому немного опереться на него, садясь на скамью. Гермиона видела, как Малфой сжал челюсти, и только этот едва заметный жест выдавал его состояние. Она уже запомнила эту привычку, ведь та стала буквально его визитной карточкой. Она искренне удивлялась, как ему удается так хорошо держать маску спокойствия, когда все тело пронизывали шипы. Малфой был одет в черную мантию в пол, чтобы скрыть не исчезающие с рубашки пятна крови, догадалась она. Драко наполнил тарелку едой. Все его движения казались скованными и неторопливыми. И это можно было бы списать на простую усталость, но она прекрасно знала, что с каждым — даже едва заметным — движением его тело пронзала острая боль. И в такие моменты ей хотелось просто быть рядом, зная, что это поможет ему. Гермионе было почти плевать на то, что скажут остальные, увидев их поблизости друг от друга. Главное, что ему станет легче. Но она никогда не подходила к нему в людных местах, прекрасно понимая, что натолкнется лишь на поток ругательств, а в лучшем случае — на бездушный серый взгляд, в котором искрилась лишь ненависть вперемешку с болью. Упрямый придурок. Он же сам себя медленно убивал, а за собой тянул и частичку ее души, которая уже навечно принадлежала ему. Казалось, что кто-то намертво припаял ее к нему, создав этот ненужный союз, конец которого всем был очевиден. И вот за это она ненавидела его. За его идиотскую жертву, принесенную во славу Мерлин знает чему. За огромное упрямство, отравляющее его сантиметр за сантиметром. За то, что он сдался. Он ведь и правда сдался, он был готов умереть. Гермиона видела это в каждом его движении. Малфою стало совершенно плевать на учебу, и из-за этого его успеваемость сильно упала. Он почти ни с кем не общался и был либо один, либо с Блейзом. Он часто пропускал приемы пищи, ослабевая еще сильнее. Этот идиот сдался, когда должен был бороться за свою жизнь — самое ценное, что есть у человека. Другие бы отдали все, чтобы иметь хотя бы призрачный шанс остаться в живых, в то время как он «браво» шел навстречу смерти. И сейчас он сидел с пустым взглядом, устремленным в никуда, размазывал еду по тарелке. Но после того, как Забини что-то злобно прошипел ему на ухо, Малфой, глубоко вдохнув, принялся за ужин. Он жевал медленно, пытаясь создать впечатление, что хорошо ужинает, но на деле съел не более пары кусочков. Драко промокнул бледные тонкие губы белой салфеткой, цвет которой едва ли мог посоревноваться с белизной его лица. Через несколько минут он неспешно поднялся и кивнул Забини, после чего, словно тень, отправился к выходу из Большого зала. Далее Гермиона уже почти не отдавала отчет своим действиям. Она резко встала, хватая книгу и кое-как накидывая мантию на плечи. — Я буду в гостиной. Увидимся! — протараторила она и под скомканные прощания от Гарри и Рона устремилась к выходу. Лишь бы он не ушел слишком далеко. Гермиона понимала, что, скорее всего, он почувствует, что она где-то рядом, и пойдет быстрее, только чтобы избежать встречи с ней. Но ей было просто необходимо найти его. Выскочив из зала, она увидела его фигуру с неестественно ровной спиной, удаляющуюся вправо по коридору. Он шел не быстро, но каждое его движение было выверенным, дабы не принести еще больше болевых ощущений. Гермиона почти бежала, и полы ее мантии развевались ей вслед, словно тень. Когда между ними было чуть меньше тридцати метров, Драко обернулся, видимо услышав ее торопливые шаги. На его лице проскочил испуг, смешанный со злостью, и он сквозь боль ускорил шаг. Грейнджер заметила, что он левой рукой расстегнул ворот рубашки. Черт. — Малфой! — ее голос эхом отскочил от стен пустого коридора. — Подожди. Ей и правда было плевать, что кто-то услышит ее или увидит их вместе. Пошли все к черту. Лишь бы догнать его до того момента, как он приблизится к подземельям. Но Драко внезапно свернул куда-то направо и исчез, поглощенный темнотой. Спустя минуту Гермиона, недолго думая, заскочила в мужской туалет вслед за ним. Мягкий полумрак окутывал своей неизвестностью, и только пара свечей, висевших на каменных холодных стенах, белым тусклым светом озаряли небольшое помещение. Она огляделась в поисках Малфоя и поняла, что он в самой крайней кабинке. Хриплый кашель неестественным звуком разнесся по уборной. Гермиона небольшими шажками приблизилась к неплотно закрытой дверце. Еще пару минут назад у нее был готов целый монолог, который она вывалит на Малфоя, но в ту секунду, когда она увидела его согнувшимся над унитазом, все слова будто покинули ее. Гермионе оставалось лишь, замерев, наблюдать за ним. Она совершенно не знала, что сказать. Драко пропустил волосы сквозь пальцы и слегка повернул голову, смотря на нее. Он напомнил ей загнанного в ловушку зверя, который ждет своей кончины от руки охотника, наставившего на него дуло. И в этом взгляде не было ровным счетом ничего, кроме смирения. Гермиона смотрела на него, крепко сжимая мантию и учебник, и не знала, что делать. И так из раза в раз. Находясь рядом с ним, она теряла все составленные диалоги. Гермиона каждый раз надеялась, что сможет вести эту игру на равных, но он всегда оказывался на шаг впереди, обезоруживая ее и предсказывая любое, даже самое непредсказуемое, действие. Драко будто читал ее, видел насквозь, знал все ее слабые места и без толики жалости бил туда. Встречи с ним были игрой в интуицию, в которой она нещадно проигрывала партию за партией, сколько бы ни готовилась. Малфой тяжело дышал, его сгорбленная спина нервно вздымалась от каждого вдоха. Несколько блондинистых прядей упали на лоб, покрытый блестящими капельками пота. А она все так же смотрела на него, почти не моргая, из-за чего глаза начал щипать наэлектризованный воздух. Спустя пару минут он не без усилий поднялся, хватаясь на стену, и встал перед ней. Он был на полторы головы выше и смотрел с высоты своего роста на нее, как на несмышленого ребенка. Гермионе было страшно находиться рядом с ним, потому что он был более чем на сто процентов непредсказуем. Это было сродни наблюдениям за торнадо из окна ветхой хижины: никогда не знаешь, куда оно двинется, нападет ли на твое беззащитное убежище или пройдет мимо. Но ты не можешь найти в себе силы убежать, потому что перед тобой творится прекрасная разрушающаяся катастрофа. Она была бы и рада бежать, но почему-то становилось всегда слишком поздно, ведь он приковывал к себе все внимание. И вот сейчас он стоял перед ней, всего в нескольких чертовых сантиметрах, и смотрел пустым взглядом, в котором она старалась разглядеть его настоящего. Он молчал, но эта тишина казалась самым оглушительным криком, который она когда-либо слышала в своей жизни. Постепенно его дыхание становилось спокойнее и медленнее, мантия немного сбилась, позволяя видеть расстегнутый ворот рубашки, покрывающий прекрасные алые бутоны. На них блестела его кровь. Словно роса, подумала она. Совсем не голубая, подумал он. Малфой опустил голову и закрыл глаза, его руки повисли вдоль тела. Эти жесты напоминали ей признание поражения, но она не верила ему, ведь единственное, перед чем он не сдастся, — это он сам. Ей померещился фантомный сладковатый цветочный запах, напоминающий о каждом утре ее дня рождения, на которые отец дарил огромный букет алых роз, а после она, как в первый раз, радовалась им, вдыхая нотки свежести. Но теперь этот запах для нее навсегда будет перемешан с железным ароматом его крови. Ей показалось, что она тонет в этом смертельно прекрасном коктейле, когда машинально поднесла руку к его лицу. Кончиками пальцев, едва касаясь, она провела по его скуле, собирая крошечные капельки пота. Его губы сжались в тонкую линию, а брови нахмурились. Интересно, как выглядит его улыбка? Немного смелея, она сделала совсем маленький шажок к нему и отбросила блондинистые пряди со лба, затем коснулась морщинки между темными бровями, будто стараясь разгладить ее. Он не сопротивлялся, просто стоял и принимал это. Шумно втянул воздух, когда ее пальцы спустились к шее, расстегивая мантию, что с глухим шорохом упала на пол. Ее взгляд ощущался даже явственнее, чем прикосновения. Ему нужно было больше. Больше. Больше. И она дала ему это, исследуя руками напряженные мышцы шеи, спускаясь к ключицам. И шипастые лозы бежали от ее прикосновения, как от огня, покидая его тело. Она уничтожала всю боль одним лишь своим присутствием. Драко чувствовал ее теплое дыхание, что сравнимо с летним прохладным бризом. Он хватался за него, впитывая всем своим существом этот момент, потому что знал, что больше этого не будет. Один раз. Он позволит себе это лишь один раз. Ведь после он не сможет отказаться от этого. Поэтому он открыл глаза, наталкиваясь на внимательный вдумчивый взгляд медовых глаз. Она смотрела с каким-то трепетным страхом. Боялась. И правильно. Пусть это так и останется. Еще секунда. Всего секунда. И он убежит от нее, окунется в объятия чертовой боли. Зачем она мучала его? Неужели не понимала, что делает лишь хуже, давая понять, что можно жить без этой постоянной боли, которая стала частью его, сливаясь в процессе симбиоза. Забери свою жалкую надежду, Грейнджер. У меня ее нет. Он попытался найти силы оттолкнуть ее от себя, но тело сопротивлялось, откликаясь на каждое ее зовущее прикосновение. Он хотел прижаться к ней всем своим существом, вдохнуть аромат волос и нежной кожи, позволить маленьким ручкам вырисовывать чудные узоры на кровоточащей спине. Жаждал, чтобы она вырвала все чертовы розы с корнем, заполняя пустующие раны своим теплом. Его больное сознание требовало слышать ее мягкий тихий шепот, который был сравним с пением птиц в раннее утро. Но он стоял не шевелясь. Один. Сделал глубокий вдох. Два. Долгий выдох. Три. Собрал все свои мертвые силы по крупицам, отбирая их у внутренних демонов, нежащихся в ее присутствии, и аккуратно отодвинул ее от двери, освобождая себе проход. Ровной походкой прошел к небольшим раковинам и, включив ледяной поток воды, постарался смыть мазки крови с подбородка и шеи. Лозы больше не кололи ключицы. Их там попросту не было. Вот так вот просто — будто и не проявлялись никогда, и свидетелями их существования оставались лишь алые подтеки на рубашке. Драко смотрел в зеркало, видя ее, по-прежнему стоящую около кабинки. Она красивая. Да, вот так вот просто он говорил это самому же себе. Истеричный смех едва ли не вырвался из горла, когда он осознал вес своей мысли. Она такая живая. Настоящая. И здесь. Она здесь. Стоило лишь подойти к ней, и все встало бы на свои места. Даже и подходить не надо было, ведь она уже стояла за его спиной. Какие-то десять всратых сантиметров, а он не смог бы и пошевелиться. Это напоминало паралич, сковавший каждый мускул, каждую клеточку. И никак не сдвинуться. Ни от нее, ни к ней. Мысли летали вокруг, словно чайки над бушующим океаном, а он пытался поймать их, но в руках оставались лишь белые перышки. Легкие переполнял запах роз. Неужели она пахла ими? Ярче аромат он никогда не чувствовал. И не почувствует. — Драко… Я… — тихий шепот, но будто срывающийся на крик, острыми стрелами полетел в стены его королевства, что стало склепом. И его имя звучало как-то совершенно иначе из ее уст. Непривычно, чужеродно, но так нужно. Теперь он знал, чьим голосом с ним будет говорить смерть. И глаза ее будут медового цвета в золотистую крапинку. Его невинная убийца. Такая прекрасная, манящая, но в итоге не его. И никогда ей не будет. Она снова что-то говорила, сбивчиво, кажется, даже всхлипывая. А он не слышал слов, только ее голос, который патокой лился в уши, добираясь до сознания. Смешивался с шумом воды, которая маленьким ледяным водопадом разбивалась о керамику раковины. Она плакала, и Малфой буквально чувствовал соль во рту, которая глушила железный привкус. Оставь меня, Грейнджер. Или мы потонем вместе. Беги с этого тонущего корабля. И в ответ он будто услышал ее «нет», которое вторило его мыслям. Но он уверил себя, что ничего этого нет и ей вовсе плевать. Так будет проще — думать, что ей все равно. Что она такая же, как все остальные, которые не видят его. Но проблема в том, что она не такая. Она видела его боль. Она чувствовала ее. Но об этом проще не думать, и он представлял себе, что в медовых глазах не блестят слезы и искорки участия. Она здесь не потому, что беспокоилась о нем, а потому, что в этом было замешано что-то еще. Проще запятнать ее чистый образ, нежели принять его лечащий свет, поэтому он постарался представить ее темную сторону. Но не мог. Не мог найти ни одного контраргумента, который проложил хотя бы тонкую грань между двумя тождественными для него понятиями — она и свет. И тогда он сделал единственное, на что его хватило, лишь бы не переступить черту, после чего дороги обратно не будет. Он быстрым шагом покинул туалет, блокируя разум от ее тихих всхлипов и его имени, которое в ее исполнении звучало особенно красиво. Какой же он идиот — все идут ко свету в конце туннеля, а он бежит обратно, в самую пучину тьмы. Обратно к своей боли, ведь ее объятия тоже пахли свежестью алых лепестков. И только подойдя к подземельям, он осознал, что забыл мантию в кабинке, а вся рубашка заляпана алыми разводами. Плевать. Ему и так немного осталось, так почему он должен беспокоиться о чьих-то косых взглядах. Сбивчиво произнеся пароль, Малфой зашел в гостиную, которая была почти что пустой. Несколько старшекурсников сидели на изумрудных диванах, негромко болтая. Но все разговоры мгновенно стихли, стоило Малфою появиться. Он никого не удостоил вниманием, смотря исключительно перед собой, высоко подняв голову. Пусть думают что хотят. Драко проследовал в свою комнату, а заинтересованные взгляды будто прожигали в нем дыру насквозь. Гиены. Им сойдет любой повод для сплетен. Сдохни он, реакция была бы едва ли более бурной. Пошли все нахер. Блейза не было в их совместной комнате. Наверняка он где-то зажимался с Дафной или пил с Ноттом. Драко обессиленно рухнул на кровать, сминая покрывало. Приятный мрак и тишина стали его соседями, единственными, которых он мог терпеть. Он потер переносицу и крепко зажмурился. Все это было натуральным кошмаром наяву, и он мечтал, чтобы все скорее закончилось. Интересно, он просто умрет во сне или же задохнется из-за чертовых роз, которые забьют наглухо дыхательные пути, перекрывая доступ кислороду. Впрочем, какая разница? И что? Тихий скрежет о стекло вырвал из очередных рассуждений о собственной смерти, которые стали посещать его слишком часто. Драко повернул голову в сторону высокого наполовину зашторенного окна и увидел сероватого филина по имени Купрум, принадлежавшего его семье. Птица недовольно встрепенулась, внимательно наблюдая зелеными глазами за Драко. Он нехотя отворил окно, впуская порыв холодного ветра, пробирающего до костей, и отвязал письмо от когтистой лапы, и филин смиренно продолжил ждать, пока молодой хозяин позволит ему улететь. Под сургучной печатью, на которой красовалась витиеватая монограмма заглавных букв Н и М, Драко понял, что письмо от матери. Только этого еще не хватало. Наверное, Малфой и его сожжет, прочитав лишь первые строки, истекающие жалостью, словно кровью. Он с яростью сломал печать и порвал черный конверт, после достав сложенный лист бумаги. Успокоительно выдохнув, он пообещал себе, что будет держать себя в руках, и принялся читать. «Дорогой Драко,

На этот раз буду кратка. Если бы ты дочитывал мои предыдущие письма до конца, ты бы уже знал, что я вновь хочу тебе сказать».

Нарцисса всегда называла его болезнь «проблемой», ко всему прочему часто добавляя эпитет «маленькая». Драко грустно улыбнулся, представляя, как мать неспешно выводит изящные буквы на бумаге с фамильным гербом.

«Твой отец не одну неделю провел в поисках решения твоей проблемы. Надеюсь, ты снизойдешь до того, чтобы поблагодарить его за это, ведь мы всегда растили тебя вежливым молодым человеком. Люциус нашел колдомедиков из Франции, которые готовы тебе помочь».

Последнее предложение Драко перечитал до дыр, запомнив каждое слово. Но он прекрасно осознавал, что, скорее всего, за ним последует это вездесущее «но», без которого не может разрешиться ни одна ситуация.

«Они проведут операцию по удалению соцветий, но после этого у тебя больше не будет возможности испытывать какие-либо эмоции. Мне грустно сообщать тебе эти новости, но, боюсь, это единственный шанс. Мы примем любой твой выбор, но не медли с ответом. p.s. Надеюсь, ты не избавился и от этого письма.

— Мама».

Драко вновь перечитал письмо, стараясь не упустить ни единого факта. Все не укладывалось в голове, превращаясь в сумбурный рой мыслей, путающихся меж собой. Малфой оперся руками о подоконник, хватая ртом воздух. Он ведь и думать не мог, что есть шанс попрощаться с болезнью. Он не знал, что из этого уравнения можно исключить Грейнджер, но вот парадокс, без нее оно будет равно нулю. Драко не знал, что чувствовал, и на секунду он попробовал представить, что не сможет ощущать больше ничего. А разве это сильно отличалось от его состояния, в котором он пребывал последние месяцы? Разве он чувствовал что-то, помимо всепоглощающей боли? Он заткнул в себе знакомый голос, который с каждым разом все тише и тише шептал его имя. Либо она, либо он. И он выбрал себя. Выбрал ноль. Ноль в этом уравнении и уничтожение других оставшихся переменных. Но что-то скреблось в глубине души, когда он привязывал листок с одной-единственной фразой к лапе филина, который тотчас же скрылся в ночном глухом небе. Скоро он будет свободен от всего этого дерьма. Он вновь упал на кровать, закрывая глаза и еще не подозревая, что в тот день ему в последний раз приснятся внимательные медовые глаза, которые он видел каждый раз, проваливаясь в сон на протяжении последних месяцев. Только в эту ночь они будут наполнены блестящими слезами. «Согласен, но после я не хочу знать ее имени», — дрожащим почерком было выведено на белом листе. Ему стало тяжелее дышать.