Трое в Ангбанде, не считая собаки

      К ним и впрямь прилетели орлы — две тени скользнули по земле, и орды Моргота отпрянули в страхе. Орлы спускались кругами, ниже и ниже, и стало ясно, насколько они велики. Куруфин вспомнил, как Финдэкано рассказывал — каждое крыло размером с парус, каждый коготь с меч длиной, и перья с локоть. Тогда думалось, что кузен преувеличивает. Мало ли что могло померещиться ему, измотанному тяжелейшей дорогой, да ещё и в момент отчаяния… Теперь стало ясно — нет, честен был. Еще как бы и не преуменьшил.       Орлы опустились на землю, почти легли, и Куруфин невольно попятился. Это был не страх, как перед драконами Моргота, нет, но все же рядом с этими существами, могучими, способными без труда унести в когтях быка, неуловимо чем-то напоминающими о сиянии Таникветиля он чувствовал себя небольшим и слабым. И не верил, честно говоря, что птицы Манвэ не побрезгуют взять на спину сыновей Феанаро.       Сомнения его разрешил сам орёл. Повернул голову, уставился желтым глазом, и Куруфин потрясенно услышал сердитый и насмешливый голос:       — Долго вы двое собрались мяться? Забирайся, и брату скажи, чтоб не заставлял меня ждать. Или хотите силой с войском Врага помериться? Мериться силой со всеми тварями Моргота Куруфин не рвался, и дважды его уговаривать не пришлось — залез сам, помог забраться смертному, который еле держался, оглянулся, убеждаясь, что брат и Лутиэн забрались…       А потом был полет, и снизу, с земли, донёсся разноголосый злой вой, теперь бессильный, и перед Куруфином распахнулось небо. Он чудовищно устал, и жив еще был ужас Ангбанда, но в лицо ударил ветер, выбил это из головы, захлестнул… Это было все равно, что нырнуть в ледяную горную реку, только внизу были не камни дна, а знакомые земли. Отсюда, с холодной невозможной высоты, они казались картой — но где найти такого умельца, чтоб в сотни цветов расписал бумагу и ничего не забыл? Бессильно скалились Железные Горы, вился Сирион, блестя на солнце, темнели пашни Дор-Ломина, где уже убрали хлеб… Весь Белерианд, за который они сражались, лежал перед его взором — оплаченный кровью, омытый слезами, и все равно прекрасный.       — Оно стоило. Оно того стоило, — тихо сказал за его спиной Берен, и Куруфин мысленно согласился. Орлы спустились в Бретиле, недалеко от переправы, дали всадникам слезть и распрощались. Лутиэн попыталась их отблагодарить, но говоривший с Куруфином лишь крылом махнул:       — Не меня благодарите, а пса Хуана, он просил нас. Вы не первые, кого мое племя уносит от вражьих клинков, и не последние. Нам пора, а вам доброй добычи!       А потом силы оставили их — всех разом, и Лутиэн едва-едва сумела затворить Берену рану, пока тот не истек кровью, а Келегорм — отыскать выворотень, где можно было укрыться. Они забились туда, все четверо, как щенки, прижались друг к другу и уснули. Куруфин успел было подумать о страже, но глаза сами собой закрылись. Только успел ощутить, как сверху наваливается что-то мохнатое и теплое.       Лутиэн снился сон. Она стояла на берегу реки, и вдали, среди поникшей травы, зеленел курган. Березы вокруг сыпали золотой листвой, светило солнце и день был хрустально ясен и свеж. И вдоль берега к Лутиэн шла женщина из народа Беора с цветами в руках. Она давно распрощалась с юностью, и в тяжёлых, цвета каштановой скорлупы косах появились первые седые пряди, а на лице — морщины. Но годы у нее не отняли ни стати, ни умения идти легко, как дева синдар, ни ясности взгляда. Одета женщина была в платье из светлой шерсти, по подолу и рукавам которого бежали узоры вышивки. Берен как-то рассказывал, что они значат. Медведь, упрощённый до нескольких линий — сила и бесстрашие, плющ — упорство и стойкость вопреки всему. А на груди женщины раскинуло лучи восходящее солнце. Для эдайн, которые шли к нему много поколений, спасаясь от зла, солнце означало мудрость, волю к свету и надежду. Косы, переброшенные на грудь, были увиты шнурками, а те — украшены тяжёлыми резными бусинами на концах. Лутиэн узнала эти подвески — одну из них Берен носил на груди и берег наравне с кольцом. Женщина подошла ближе — ее шаги не сминали траву — и Лутиэн склонила голову:       — Здравствуй, госпожа Эмельдир.       — Здравствуй, госпожа Лутиэн, — откликнулась та, — позволишь ли?       Оказалось, что в руках у нее не просто травы, но венок из ржаных колосьев, хмеля и поздних цветов — звездчатки, тысячелистника и вереска. Лутиэн склонилась ниже, Эмельдир бережно опустила ей на волосы венок и добавила:       — Какая же ты красивая, — и поцеловала в лоб с материнской нежностью, будто свою дочь.       От этого Лутиэн и проснулась. Все еще спали, Хуан прижал теплым телом, и выбраться было никак. Берен спал рядом, но сон этот был тревожным — адан то и дело вздрагивал и стонал беззвучно. И стоило Лутиэн дотронуться до раны, проверяя, не началась ли горячка, вовсе вскинулся с ужасом в глазах.       — Тише, — шёпотом, пока всех не разбудил, сказала ему Лутиэн, — я здесь. Мы выбрались.       Берен в ответ обнял ее, и Лутиэн ощутила, что адана бьет крупная, судорожная дрожь:       — Выбрались. Я видел, он…       — Он меня не тронул, — Лутиэн погладила спутанные волосы, — он вожделел меня, но не тронул. Мы выбрались. Спи, я с тобой. Я люблю тебя.       — Я люблю тебя, — шепнул Берен, прижал ее к себе и уснул, даже чары не понадобились. Лутиэн устроила голову ему на груди, прислушалась к стуку сердца и сама заснула раньше, чем то сделало два удара.       Спал Куруфин без снов, и проснулся от того, что лицо ему щекотало что-то. Это что-то оказалось шерстью Хуана — чудесный пес лег на них сверху, то ли согревая, то ли охраняя, и прикрыл собой. Мордой и передними лапами на хозяина, телом на смертного с Лутиэн, а Куруфину достались задние лапы и хвост. Вышло, надо сказать, тепло, и выбираться наружу не хотелось. Но нужно было — найти чистой воды, напиться и умыться, добыть что-нибудь поесть, хоть поздних орехов поискать. Нолдо был страшно голоден — когда они последний раз нормально ели? Когда они вообще ели последний раз?       Куруфин сел, пальцами расчесал волосы, собрал их в хвост и поднялся. Прочие ещё спали — Келегорм обнял пса за шею и уткнулся в мех лицом, Берен и Лутиэн прильнули друг к другу, ее голова у него на груди, его руки на ее спине. Сильмарилл лежал у них в головах, как в гнезде, завернутый в волшебный плащ. Куруфин дотронулся до края ткани и тряхнул головой. Если вчера правильно запомнил, река должна быть к северу…       У самой воды его догнал Хуан. Врезался с разгону в спину, запрыгал вокруг, стуча хвостом и метя облизать лицо. Не нужно было уметь разговаривать с животными, чтобы понять — все это время пес терзался от тревоги и неведения, а теперь счастлив был, что все вернулись, и готов был на радостях из шкуры выскочить.       — Тише, тише, с ног собьешь! — засмеялся Куруфин и обеими руками встрепал шерсть. — Я тоже рад, правда! Ну тише, хватит, а где Турко?       — Здесь я, — окликнул его Келегорм от тропинки. Он стоял, привалившись боком к березе, и вид имел усталый и растерянный, — ты чего поднялся?       — Хочу поискать еды, — честно ответил Куруфин, — надо бы поесть, всем нам. А…       — Спят, — Келегорм понял его, — Хуан говорит, тут безопасно. Рядом селение людей Халет, сюда орки не сунутся. Здесь можно отдохнуть.       — Нужно отдохнуть, — согласился Куруфин, — я сам сейчас бы не рискнул даже с теленком подраться, Берен ранен, а Лутиэн вряд ли встанет на ноги скоро. Ты чего встал? Вон, белый, как берёза и стоишь с опорой.       Келегорм дернул ртом и отвернулся. Он всегда так делал, когда не желал показывать, что нехорошо — душе или телу. И никогда не умел это скрыть.       — Не спится мне, — коротко ответил, сел прямо на землю и стал выпутывать из шерсти подбежавшего Хуана колючки. Куруфин настаивать не стал. Напился из реки — холодная вода показалась удивительно вкусной — умылся и стащил наконец опротивевший орочий доспех. И только тогда Келегорм заговорил:       — Там, в крепости Врага… Я чуть не позволил этому волку сожрать смертного… То есть Берена. Мне померещилось, что это хорошая идея. Куруфин замер с наплечником в руках. Развернулся, шагнул к брату и сел напротив, заглянул в глаза и признался:       — Я чуть не позволил Саурону схватить Инголдо. Мне померещилось, что это хорошая идея.       Келегорм в ответ уставился с недоверием, превратившимся в облегчение и понимание:       — Но не позволил же?       — Нет, — Куруфин качнул головой и поймал себя на странном чувстве облегчения. Признаться было непросто, но в груди как путы лопнули.