На острие ножа

Полли внимательно смотрела в кружку уже на протяжении пяти минут. Она давно уже не гадала Мартише, да и кому-то другому в принципе. Но Мартиша доверяла ей. У Полли был природный дар, отрицать этого было нельзя ― Полли Грей видела будущее, а с не давних пор, когда её разум пошатнулся близостью смерти от повешения, она стала видеть ещё и призраков. Наконец, тётя Грей отставила чашку, закурила и посмотрела на племянницу. ― Ты такая же, как и твоя мать, ― сказала она. ― Вы обречены беременеть. Мартиша резко выдохнула и потёрла лицо ладонями. ― И это значит…? ― спросила она, сияя лучистыми глазами. Впрочем, она вся сияла. ― Будут у тебя дети, ― произнесла Полли. ― И не один. Ты даже родишь близнецов. Обрадуешь своего итальяшку. Маришка, как в детстве захлопала в ладоши, подскочила и, обогнув стол, обняла Полли, торопливо целуя её в щеки. Полли попыталась смущённо отмахнуться. Как бы она не относилась к Луке Чангретте, она не могла не замечать то, какой становилась Мартиша благодаря ему. Оставив свои чувства к итальянцу девять лет назад, Мартиша потеряла не только способность любить его, но и радоваться, пугаться, переживать. А если и делала это ― то только в полсилы, словно не хотя. А теперь, когда Лука вернулся в ее жизнь ― если быть честными, ворвался, как ураган и перевернул ее с ног на голову ― Мартиша снова воспряла духом. Она будто бы вернулась к той точке, на которой остановилась девять лет назад. Словно эти лет не было вовсе. ― Подожди, ― вдруг резко произнесла Полли и вгляделась в чашку. ― Чёрт, ушло. Налей чай снова. Мартиша не поняла, зачем тёте это понадобилось, но сделала, как велела миссис Грей. Подумала о подвенечном платье, как Полли велела в первый раз, выпила чай и передала чашку тёте. Полли вглядывалась в чаинки, почти не мигая, не крутя чашку, и мисс Шелби напряглась. ― Это песочные часы, ― наконец сказала Полли. ― Явные и очень чёткие. На самом дне чашки. Мартиша не сразу поняла, что означают песочные часы. Конечно, как и все цыганки, она кое-что понимала в гадание, и даже в школе гадала своим нецыганским подругам, однако с Полли нельзя было даже тягаться. ― Часы, это же… что-то не хорошее? ― аккуратно предположила она. ― На пороге опасность, ― отстранённо проговорила Полли и посмотрела на Мартишу. ― Будь осторожна. Мартиша кивнула, но, на самом деле, думать о некой опасности ей было некогда ― даже если она до безумия доверяла словам Полли. Между тем, как отгремели праздничные салюты, и закончились торжества в честь Рождества, продолжилась подготовка к её собственному празднику ― свадьбе. В один из дней Мартиша с Полли и Одри отправилась в салон, чтобы посмотреть, какие причёски можно сделать, основываясь на платье и украшениях к нему. Миссис Грей и миссис Чангретта листали журналы, обсуждая, что больше подойдет Мартише, пока парикмахер что-то крутила с её волосами. ― У вас очень хорошие волосы, ― сказала работница, расчесывая волосы Шелби. ― Я периодически подстригаю их, ― сказала девушка, вспоминая, как в Нью-Йорке она наведалась к одному из стилистов, и потом ходила с прической гордо именовавшейся «длинное каре на удлинение». Лука был не в особом восторге. ― Длинное? ― недоуменно уточнил тогда Чангретта, заехавший после работы в салон за девушкой. Мужская ладонь ласково скользнула по колючим после стрижки и укладки лаком кончикам волос, которые теперь сзади едва прикрывали шею, зато спереди спускавшиеся гораздо ниже. ― Мне нравились твоя прежняя длинна, но знаешь… правда ведь очень красиво. Лука… Чангретта ежесекундно окружал её вниманием. Они не так часто виделись лично из-за обоюдной занятости, но Лука звонил ей каждый вечер. Вчера даже прислал подарок ― круглая подвеска в виде лозы с бриллиантами из розового золота. «Я люблю твою шею». Короткая фраза сказала куда больше, чем сотни других слов. Она надела подвеску перед выходом в салон. Утро было замечательным, для января в Бирмингеме необычно ясным, солнечным. Выпавший за ночь тонкий слой снега не собирался таять, приятно хрустя под ногами. ― Что с ними можно сделать на свадьбу? ― спросила Мартиша, краем глаза посматривая в зеркале, чем там занимаются Полли и Одри. ― Для начала расскажите мне о свадьбе. Что вы планируете? ― мастер приступила к работе, подойдя ближе к девушке, собрала её волосы и стала прикидывать что-то, перебирая каштановые пряди. А Мартиша тем временем пустилась в объяснения. Показала фото своего платья, рассказала о церкви, где проведут их церемонию, и доме, где пройдёт сам праздник. ― У вас, мисс Шелби, довольно резкие черты лица. Не советую завивать крупные локоны, они могут невыгодно выделить их, ― мастер приблизила фото платья ближе к лицу. ― Мы можем сделать вам прическу строгую, но элегантную или более величественную и сложную. И то, и то хорошо подойдёт к платью. Вы принесли украшения к волосам? Мартиша кивнула. Чуть позже к обсуждению подключились и Полли с миссис Чангреттой. Они показывали разные изображения в журнале и в зависимости от мнения самой невесты и советов мастера отвергали тот или иной вариант или откладывали в возможные. В общей сложности, они испробовали пять причесок. Они были сделаны довольно бегло, без лишних косметических средств, но к концу у Мартиши уже всё равно неприятно тянуло кожу головы, и даже, кажется, сами волосы болели. Но зато выбрали. ― Мне эта нравится, ― сказала Шелби, рассматривая свое отражение в зеркале. Женщина уложила каштановые волосы мягкими локонами, разбавив образ и добавив ему торжественности и романтичности, заколкой. Из части волос были заплетены небольшие косички, создающие обрамляющие линии. — Это действительно красиво, ― сказала Полли. ― И теперь ясно, куда будет крепиться корона. Я уже боялась, что тебе придется выходить замуж без неё. Корона была обязательным атрибутом к её свадебному образу. На самом деле, это было даже сложно короной назвать ― серебряный обруч, украшенный брильянтами, светлый, точно скопление маленьких звезд. Основу для будущей короны выиграл у какого-то богатого аристократа прапрадед Шелби, и потихоньку каждое поколение добавляло в корону что-то новое. В день восемнадцатилетия Мартиши, Артур торжественно преподнёс ей сверкающее украшение. Когда они покинули салон, были уже сумерки, и было темно. Они с Полли собирались еще заехать в больницу, навестить Майкла и Джона. Они попрощались с Одри Чангреттой, и Мартиша наблюдала за тем, как женщина удаляется к другой машине. Какой-то итальянец услужливо вышел, чтобы открыть ей дверь и помочь сесть в машину. Ноги сами понесли её в сторону Одри, хотя вопрос до сих пор не созрел до конца в её голове. Мартиша просто хотела знать, просто… ― Миссис Чангретта! ― позвала она. Одри опустила ногу, которую уже занесла, и удивлённо посмотрела на будущую невестку. ― Можно с вами поговорить? ― быстро выпалила Мартиша. ― Да, конечно, ― она махнула рукой, и итальянец отошёл в сторону. ― Что такое? Шелби нервно заломила пальцы. Резкий порыв ветра проник под её незастёгнутое пальто, распахнув его, и цыганка крупно вздрогнула, однако не поспешила запахивать его. ― Я подумала о кое-чём, и… Лука доверяет вам. Вы его главный советник и он всегда оглядывался на ваше мнение. Одри посмотрела настороженно. ― Разве это плохо? ― Конечно, нет. Просто если вы можете, ответьте мне на один вопрос, ― цыганка сделала глубокий вдох, но вопрос задала чётко, спокойно и медленно. ― Вы знаете, какой приказ отдал Лука относительно Джона и Майкла? В итоге их не убили. Какой был приказ, вы знаете? ― Лука готовился к этой вендетте тайно. Не посвящал меня и Ангеля в детали, но что-то обсуждал с наёмниками. Я не знаю, что именно. И какой приказ был тоже не знаю. Мартиша посмотрела на неё пустым взглядом, и сердце Одри болезненно забилось в груди. ― Мы с Ангелем пришли к мысли, что… Что вендетта могла быть лишь предлогом, чтобы вернуться в Бирмингем, ― неуверенно выдала девушка. Она сглотнула, её горло сжалось. ― Я знаю, Лука не очень любит этот город. Как вы думаете, это возможно? ― Мог ли мой сын схватиться за любой предлог, чтобы вернуться сюда и найти тебя? Боюсь, что мог. Он очень… много расспрашивал про вашу семью, ― Одри заметила, как бешено трясутся руки у Шелби. Её собственные пальцы дрожали, когда она коснулась тыльной стороны её ладони. Одри была почти готова к тому, что она может отпрянуть или оттолкнуть её, но Мартиша этого не сделала. ― Какие отношения, какое у кого положения. И узнав о браке, я подумала о том, что он мог высчитывать вероятность того, отдаст ли тебя Томми под венец ради спасения семьи или продолжит войну. ― Вы не знали, что Лука собирается сделать мне предложение? ― удивленно спросила Мартиша. Руки у неё были ледяными. ― Нет. Он сообщил об этом уже после того, как поговорил с твоим братом. Поставил перед фактом. «Я решил не вести вендетту, а закончить войну союзом. Мы с Томасом договорились о браке между мной и его сестрой, Мартишей Шелби» ― так он сказал. Конечно, мы с Ангелем были в шоке. Мартиша внимательно вгляделась в лицо Одри, а потом с легкой улыбкой спросила: ― Вам не нравится эта идея? ― Это не связано конкретно с тобой, ― быстро проговорила Одри. Мартиша зацепилась за это. Женщина не стала отрицать, что недовольна идеей сына, но и не согласилась с этим утверждением. ― То есть, я о тебе даже не думала весь этот год, не вспоминала. Но после нашего разговора в ресторане, я посмотрела на ситуацию с точки зрения тебя и твоей семьи, ― она вздрогнула и, отпустив руку Шелби, поправила шубку на своих плечах. ― Мой муж убил жену Томаса, но собирался убить его. За то, что Джон Шелби покалечил нашего Ангеля. Покалечил за то, что тот оскорбил вашу семью. Но Ангель выжил, а миссис Шелби… ― Одри помолчала, видимо вспоминая ту фотографию Чарли, которую ей показала Мартиша, и наконец взглянула в глаза цыганке. ― Я не против тебя. Я желаю счастья своим детям, каким бы оно не было, а ты… Ты делаешь Луку очень счастливым, ― ее тонкие губы изогнулись в легкой, теплой улыбке. ― Я это вижу. Легко угадать, когда он думает о тебе или возвращается после встречи с тобой. А за такое счастье сына любая мать готова душу продать. Одри видела, как в синих глазах Шелби что-то засияло, но тут же угасло. Девушка едва дышала, и её рука заметно дрожала. Все будет хорошо. Просто дыши, и всё будет хорошо. Мартиша закрыла глаза и сделала короткий, быстрый вдох. Гул заполнил ее уши. ― Вы думаете, он меня любит? ― вдруг с тихим отчаяньем выдала она. Теперь настала очередь Одри выглядеть удивленной. ― Каждый, кто знает вас, скажет, что Лука тебя любит, Мартиша. Мартиша рассматривала асфальт под их ногами, потом подняла глаза и неправдоподобно улыбнулась. ― Спасибо, миссис Чангретта. Доброго вечера. Она развернулась и, не теряя времени, направилась обратно к Полли, которая смотрела на племянницу с лёгким волнением. ― Доброго, Маришка, ― донеслось ей вслед. Желая избежать расспросов, Мартиша села на переднее сиденье и молчала всю дорогу до больницы. Там она лишь коротко поинтересовалась состоянием своих братьев и больше слушала расспросы Полли. Главное, что она уловила ― если не будет никаких непредвиденных ситуаций, обоих отпустят по домам уже на следующей неделе. Джон пошутил, что в больнице ему куда спокойнее, но было видно, что он уже хочет вернуться в их с Эсме дом, где рядом любимые дети, спокойно и уютно. Майкл отмолчался, лишь бегло улыбнувшись, но было ясно, что и его радует скорое возвращение в родные стены. ― Ты похудела, ― вдруг заметил Грей, глядя на Мартишу. Цыганка перевела на него непонимающий взгляд. ― У тебя скулы стали ярче выделяться. И предплечья спали, стали тоньше. Ты хорошо питаешься? ― Я много нервничаю из-за свадьбы, ― призналась Мартиша. Это было неполной правдой, однако не признаваться же им, что она почти не завтракала и не обедала, лишь изредка завтракала и держалась на алкоголе. Она почти ни с кем не встречалась ― Полли с ней виделась только при подготовке к свадьбе, Томас решил дать ей время побыть наедине со своими мыслями, Артур всё ещё болел, хотя и звонил частенько, а в больницу она сама заезжала редко. Собственно, наверное, поэтому отличия так бросились в глаза ― то, что было в конце декабря, когда она приезжала сюда разгневанная из-за соглашения Томми и Луки, и то, что было сейчас, в январе. ― Каждая невеста нервничает, ― справедливо отметила Полли, пробежавшись по ней быстрым взглядом. Мартише стало неуютно. ― Предсвадебная лихорадка, должно быть. В итоге, она ушла раньше Полли. Сказала, что пройдётся до дома пешком, чтобы немного скинуть этот день со своих плеч. Полли попыталась её остановить, но Мартиша пообещала, что всё будет хорошо. Домой не хотелось. Дома её ждало много еды, которая, вероятно, наполовину протухла. Желудок девушки скрутило от этой мысли. Она чудом заставила себя проглотить немного бульона, прежде чем глотнула бокал вина, и отправилась подбирать свадебную прическу. Свадебную… Разум взбунтовался против этого слова, снова. Хотя почти без проблем переносил уточнение и обсуждение мелких деталей по телефону с Лукой. Впрочем, во время этих разговор Мартиша почти постоянно что-то пила. Она больше не напивалась так, как это было перед Рождеством, но за день могла выпить с разными интервалами две бутылки чего-нибудь, и только к вечеру поесть, если было желание. Зато у неё не было проблем со сном. Касаясь головой подушки, девушка сразу вырубалась, и если её не будил противный трезвон будильника, она спала так до самого обеда. Ей ничего не снилось, и физически она не чувствовала себя устало. Если рядом с ней никто в течение дня не произносил слова «свадьба» или его однокоренные, она даже могла почувствовать себя лучше. Но это была непозволительная роскошь, и на один такой день приходилось два мучительных. Что было иронично, единственный, кто почти не употреблял это слово, был ее жених. Может, Лука о чём-то догадался, а может на каком-то ином уровне улавливал, что Мартиша этого не хочет слышать. Он обсуждал всё безлико, отстранённо, словно они обсуждали какое-то другое событие. А если во фразу надо было вставить слово «свадьба», Чангретта заменял её на «союз», «торжество». На эти слова разум тоже реагировал, но не так панически. По крайней мере, обходилось без панических атак. Мартиша уже была недалеко от дома, когда остановилась. Ей там всё равно нечего было делать, а она была достаточной взрослой девочкой, чтобы решать, чем заняться. Поэтому, чуть подумав, она перешла дорогу и направилась в другую сторону. В «Гарнизон» она не собиралась заявляться ― там у братьев глаза и уши. Не то чтобы в других барах Бирмингема такого не было, но те бары хотя бы не принадлежали ее братьям. Когда она зашла, взгляд бармена и некоторых посетителей у стойки сразу метнулся к ней, и был явно неодобрительным. Но когда её разглядели, мужчины поспешно отвели взгляд, а бармен улыбнулся. ― Мисс Шелби, ― поприветствовал он. ― Рады вас видеть. Что будете пить? Мартиша ответила им кислыми улыбками. ― На ваш вкус. Смешайте мне что-нибудь крепкое, вкусное, но чтобы не сразу на повал сразило. Под густыми усами бармена дрогнули губы ― наверное, он так улыбался ― и он кивнул. Мартиша прошла за один из дальних столиков, подальше ото всех, скинула пальто и устало откинулась на спинку стула. Она пару минут просто смотрела в сторону, потом к ней подошла симпатичная рыжая официантка и поставила перед ней три бокала с разными напитками и разных цветов. К ним прилагалась записка, из чего, что состоит, как пить и чем лучше закусывать. ― Бармен желает вам хорошего вечера, ― улыбнулась официантка. У неё был сильный ирландский акцент. ― Позже он предложит вам ещё несколько своих особых напитков. ― Мартиша деланно улыбнулась, но тут официантку окликнули, и она поспешила уйти. Шелби никто не трогал. Лишний раз на неё даже старались не смотреть, поэтому Мартиша медленно тянула свои напитки и шарила по собственным мыслям. У неё всегда получалось оставаться беспристрастной ― по крайней мере, во многих вопросах. Будучи Шелби, она научилась без страха смотреть на смерть и чувствовать её близость, хотя братья всегда ограждали её от этого. Она понимала, что может умереть раньше положенного времени, но отодвигала эти мысли подальше, на самый край сознания. Шелби много раз обманывали смерть, и Мартиша не сомневалась, что сможет справиться с нею, когда увидит. Она не боялась одиночества ― в отличие от братьев, верила, что никто не уходит навсегда. Даже мёртвые остаются в сердце. Ей так сказал дедушка, когда умирал, а Мартиша, будучи цыганкой, никогда не ставила под сомнение слова своего короля. Поэтому она знала, что, когда кто-то близкий умрет, она, пусть даже будет стонать, и плакать, постарается отпустить его с улыбкой на устах. Отношение к смерти было одним из многих, чему Шелби учили с рождения. Такой собранной она была с людьми ― со всеми. Мартиша все свои чувства старалась разложить по полочкам, но чаще всего к членам своей семьи была необоснованно слепа. Она прекрасно знала, что Артур в гневе не контролируем, и что его гнев также не поддается контролю, что создавало замкнутый круг ― но она никогда не считала его бешенным псом. Она никогда не боялась его, как иногда боялась Линда, ни от кого не пыталась отстраниться, как иногда делал Томми. Она прекрасна знала, насколько грубы могут быть шутки Джона, и никогда не обижалась на него. Прекрасно знала, какого отношения к себе ждет Майкл, и давала ему это, чтобы он сблизился с их семьёй. Мартиша прекрасно знала, что больше всех их братьев она любила Томаса. Одного года рождения, они были ближе всех к друг другу, чаще всего оказывались вместе, вместе радовались и вместе попадали в переплет. Она никогда не ставила его слова под сомнение, зная, что это всё на благо семьи — значит, и на её тоже. И, по правде говоря, Томас всегда отстаивал и ставил её интересы превыше всех прочих. Она была единственной девочкой в семье, младшая сестрёнка, о которой надо заботиться. Томас её обожал, причём обожал просто безумно. Возможно, она так слепо шла за ним, зная это. Ведь даже приведя всю семью к лестнице, Томас не поставил перед петлей её. Эсме и Линда до сих пор не могли простить ей этого до конца, хотя братья проявили понимание. Возможно, поэтому она так легко согласилась на брак с Лукой. Мартиша вздохнула. Стоило повториться: она всегда гордилась тем, что умела контролировать свой разум. Она отгородилась от всего остального, и подумала только про Луки Чангретту. Заставить разум двигаться в этом направление оказалось несложным. Лука всегда заботился о её интересах ― даже когда был тем невыносимым мальчишкой, который дергал её за косички и придумывал прозвища. Так делать мог только он, и никому не позволял повторять за ним. Возможно, считал, что если у Мартиши появится ещё один такой заклятый друг, он потеряет свою ценность, и внимание цыганской принцессы ускользнёт от него. Он всегда был внимателен к ней, знал её, если не лучше других, то на том же уровне, что и Томас ― брат всё-таки оставался братом. Лука всегда стремился быть к ней ближе, и когда они жили вместе в Нью-Йорке, она поняла, что по-настоящему любит этого мужчину. В Бирмингеме это казалось только лёгкой влюблённостью, но в Нью-Йорке всё оказалось куда серьёзнее, чем Шелби представлялось. Лука любил ее, и не врал в этом ни самому себе, ни ей, ни окружающим. Алкоголя казалось недостаточным. Когда к ней снова подошла та рыженькая девушка, Мартиша посмотрела на неё, словно что-то прикидывая, и с лёгкой улыбкой сказала: ― Спроси бармена, сможет ли он достать мне «снежка». Официантка посмотрела на неё и быстро кивнула. Все знали, что Шелби балуются кокаином, но мало кто знал, что Мартиша в число этих Шелби не входит. Она пробовала кокаин всего один раз в своей жизни, на дне рождения Томаса, и, хотя эффект был потрясающим, Мартише не понравилось на следующий день проснуться без основной части своих воспоминаний. Кроме того, Лука был резко против наркотиков, а Мартиша тогда была под сильным его влиянием. Впрочем, Полли была солидарна с итальянцем, да и несмотря на то, что тогда почти все братья и знакомые цыгане употребляли, никто не агитировал Мартишу на это. Артур говорил, что правильно, что сестра ничего не принимает ― сам он делал это только чтобы отвлечься от тяжёлой работы. Томас и Джон, рано попробовавшие кокаин, тоже не употребляли его регулярно. Том вообще бы не начал это делать, если бы смерть Грейс его не подкосила. У Мартиши не было особых причин начать нюхать кокаин. Но сейчас она задумчиво смотрела на то, как пересыпается в синей колбочке белый порошок. Какая-то часть разума сказала Шелби, что мешать кокаин с алкоголем ― не для неё, но Мартиша от него отмахнулась. ― Ты предал меня, ― сказала она одними губами и крупно вздрогнула. Она не понимала, кого имеет в виду ― собственный разум, Томаса или Луку. Или возможно всех троих. Ей просто… ей просто нужно было немного отдохнуть. Даже если это будут несчастные пять-десять минут, Мартише они нужны были. Просто те минуты, которые она может расслабиться, ни думать ни о чем. В которые она может просто быть собой ― не Шелби, не невестой Чангретты. Быть всем и ничем одновременно. Она высыпала порошок на стол. Смотрела на него какое-то время. Наклонилась ближе, рассматривая белый порошок так, словно тот мог дать ей совет. Потом одним движением смела порошок в салфетку, выкинула её в пустой бокал, залпом допила последний ― седьмой ― коктейль, и, на ходу кинув бармену скрученные в рулон купюры, быстро вышла из бара. Она медленно шла по улицам, ощущая противный, оседавший на меху пальто липкий снег, понимая, что, скорее всего, к утру снег превратится в лёд. Однако это мысль не задержалась в её голове, и девушка продолжала идти, глупо улыбаясь. Внутри была пустота, а из горла почему-то рвался смех. Она не чувствовала ничего, но и плакать не хотелось. Казалось, она уже выплакала всё, что могла. Она давно не чувствовала себя такой жалкой, но сейчас ей было всё равно. Девушка подумала о том, что ей следовало вернуться и купить две бутылки портвейна. Но вместе с тем, разум её не бунтовал против мысли о свадьбе, слово-которое-нельзя-было называть. Чувствуя эту брешь, Мартиша постаралась, насколько это возможно, серьёзно оценить ситуацию. Не стоило возвращаться к тому, что она уже знала, но надо было начать с простого. Девять лет назад она любила Луку Чангретту, и он любил её. Он любил её сейчас. Поэтому услышав о том, что она готова на всё ради мира между их семьями, попросил её руки у Томаса, рассчитывая, что он спросит у неё, а она, понимая всю необходимость этого союза, конечно, согласится. Но Томас не спросил. Был ли он виноват в этом? Разум протестующе зашевелился. Мартиша рассмеялась, чуть запрокинув голову, и разум, шокированный её состоянием, замолк. Шелби продолжила. Томас был обязан поговорить с ней, спору не было. С другой стороны ― брат никогда не принимал решений, способных навредить ей. Значит, что-то ещё было в кабинете Томаса, когда Чангретта пришёл туда. Томас что-то увидел, или Лука что-то сказал, что брат сразу же согласился. Мартиша не представляла ― или представляла слишком хорошо, что это могло быть. А теперь, главный вопрос ― была ли она против? Да, она злилась из-за того, что столь важное решение приняли, не спросив её, просто поставив перед фактом, причём сделали это перед всей семьей и довольно грубо. Все понимали, что с ней обошлись грубо и бесцеремонно, и Мартиша это тоже понимала. Она не знала, каким найдёт Луку после девяти лет разлуки, и даже то, что было между ними в юности и в Нью-Йорке, для Мартиши осталось в воспоминаниях. Лука был другим человеком, как и она сама. По крайней мере, так ей казалось. Пока вдруг Мартиша не обнаружила, что этот жестокий человек любит её и действительно хочет на ней жениться. Хочет, чтобы она была с ним, чтобы она любила его. И, поняв это, Мартиша сама стала вести себя по-другому. Она пыталась стать спокойнее, потому что стало ясно, что этот брак будет лучше, чем она себе представляла. И полюбить Луку снова в итоге оказалось несложным. Она вела себя… не то, что отвратительно, но бесконтрольно, своевольно. А Лука терпел её. И Томас тоже. Они сносили всё, что она им говорила, всё, что она делала, лишь потому что оба безумно сильно любили её. В любви Томаса она не сомневалась никогда. Но то, что Лука продолжал любить её спустя столько лет… это было безумием. Мартиша не могла поверить, что его чувства были настолько сильными. И эти чувства причиняли ему боль. Лука любил её, хотел видеть счастливой, а всё, что Мартиша могла дать ему кроме мимолетной ласки ― свои истерики и слёзы, которые были вызваны одним только словом «свадьба». Шелби вдруг вспомнила все его улыбки, все жесты, прикосновения и подумала: сколько из них были подарены ей с мыслью о том, что она против него? Как часто Лука пытался доказать ей свою любовь, пока в сердце скреблась мысль, что она сама его не любит, а возможно, даже ненавидит из-за всего этого договора. Мартиша понадеялась, что меньше половины. Да, она не отрицала, что свадьба вызывает в ней какую-то усиленную версию предсвадебной лихорадки, настоящий страх, однако во всем остальном всё было хорошо, разве нет? Она пыталась… Мартиша не могла подобрать слово. Она хотела вспомнить, как она любила его, и хотя они с Лукой уже давно не были двумя подростками, которые могут жарко спорить про любую мелочь, а потом не менее жарко обжиматься в любом доступном месте. Джон поговаривал, что такие отношения, построенные на одной ненависти и страсти, долго не продержатся, и Мартиша в каком-то смысле была согласна с этим. Она была юна, она не думала о браке, о детях, о чём-то более серьёзном, чем секс с красивым юношей где-то. Поэтому она согласилась на учёбу в Нью-Йорке, поэтому уехала, оставив Луку. Она была уверена, что у них нет будущего, и эта любовь так и останется в Бирмингеме, в её детстве и юношестве. А потом, через много-много лет, она будет гулять со своими внуками и рассказывать им о том, что когда-то любила итальянца со светлыми зелеными глазами и чёрными длинными волосами. Лука появился на пороге её квартиры в Нью-Йорке в конце февраля, за несколько дней до её дня рождения. Мартиша не ожидала его встретить, с момента их прощания прошло полгода. Итальянец стоял на пороге, молча глядя на неё, какой-то злой, недовольный. Мартиша почти слышала, как скрежетали его зубы. Она, поражённая его появлением, сама не могла связать и несколько слов. Лука перешагнул порог, заставляя её отступить, захлопнул за собой дверь. ― Я так не могу, ― сказал он решительно. ― Ты ― всё, что мне нужно. Я хочу быть с тобой. Я люблю тебя. Я больше не позволю тебе исчезнуть, ― и он быстро наклонился, чтобы поцеловать её, судорожно сжимая руками её талию, будто боясь, что она исчезнет. В тот момент все уговоры рухнули. Цыганке пришлось признать, что это не временно ― навсегда. И даже все эти девять лет, стараясь не думать о Луке, она знала, глубоко в душе знала, что Чангретта однажды вернется в её жизнь, чтобы навсегда сделать своей. После войны Мартиша не сомневалась, что у неё получилось забыть Луку. Пока, снова встретившись с ним, она не поняла, что той юношеской любви уже и вправду больше нет. Была самая настоящая любовь. И её убить уже нельзя было. Возможно, это то, что понял Томми в том кабинете? То, что они с Ангелем поняли на балу в честь Рождества? Лука Чангретта любил её так, как никого другого, и она была всем тем, чем он хотел обладать в жизни. Мартиша не знала, насколько эти слова будут справедливыми, но, быть может, она для Луки была самой жизнью. Поражённая внезапным открытием, Мартиша застыла на месте. Голова гудела, Мартиша не могла поверить в ту картину, что сложилась в её разуме. Если она была права хоть немного, то Лука делал всё это, чтобы быть с ней. Маришка выдохнула. Если она не забудет об этом, то обязательно подумает на трезвую голову. — Маришка? Девушка остановилась. Между домов — в просвете, который вёл в пустошь, где находился небольшой лесок — стоял мужчина. Высокий черноволосый мужчина примерно в шесть с половиной футов ростом и брюхом под стать росту. У него была борода, грубая и чёрная, словно железная проволока, покрывающая щёки и скрывающая двойной подбородок, чёрные круги под глазами. Но при этом он был коротко стрижен. Мужчина был в чёрном кафтане, его ремень был с вызывающей большой золотой пряжкой, а на толстых пальцах были перстни с янтарем, рубином и изумрудами. Мартиша узнала его сразу, даже спустя столько лет после его смерти. Да и как она не могла. ― Дедушка? Цыган посмотрел на неё, качнул головой и развернулся. Мартиша сделала шаг, настороженно наблюдая за призраком. Мужчина дошёл до конца домов и снова обернулся к ней. Властным жестом подозвал к себе. Мартиша сама не поняла, как ноги пошли с места, и она, как во сне, направилась к дедушке. Наверное, сработало нечто вроде мышечной памяти. Цыгане никогда бы не ослушались приказа своего короля. А король Шелби ещё при жизни не церемонился с приказами и мёртвый не изменял своим привычкам. Надо было остановиться и подумать, потратить на это всего мгновение. Понять, что она следует за мёртвым, за человеком которого нет — или признать как факт, что пить ей нельзя, особенно так много, и теперь у неё галлюцинации. Но Мартиша не дала себе этого мгновения, направляясь за дедушкой. Даже если он был всего лишь игрой её воображения, он не появился просто так. Её истерзанный истериками разум решил ей что-то сказать, но понимая, что Мартиша не станет его слушать после предательства, создал нечто подобное. Или она и вправду увидела призрака. Полли же видела. На пустоши её каблук зацепился за какую-то железяку. Пройдя ещё пару шагов, он жалобно заскрипел, и сломался. Тихо шикнув, Мартиша поспешно разулась, ступила ногами на ледяную землю, ощущая, как в ноги врезаются будто сотни маленьких иголок. Очевидно, что капроновые чулки не спасали от дикого холода. Однако, не обратив на это должного внимания, девушка поспешила вперед. Дедушка больше не оборачивался. Мартиша ускорила шаг. Адреналин выплёскивается в кровь, и она опрометью кидается к лесу. Цыгане часто ходили босиком, некоторые могли делать это даже зимой, будучи сильно закалёнными, однако Мартиша не ходила без обуви уже довольно давно. Мама попросила избавиться от этой привычки в последнем классе школы, поэтому сейчас Мартише было непривычно и даже больно. Она задела какой-то сук, и шикнула от резкой, неприятной боли. ― Дедушка, ― хрипло позвала она. Спина призрака расплывалась перед глазами из-за набежавших слез. ― Дедушка, пожалуйста… ― о чем она хочет попросить, цыганка не знала, поэтому просто шла за своим королем. Призрак стал маячить ― то появлялся совсем близко, то исчезал и оказывался далеко. Невзирая на неприятное жжение в ногах, Мартиша сорвалась на бег. Это оказалось тяжелым, поэтому она в отчаянье скинула пальто. Её неопределённый, расплывчатый страх сгустился во вполне конкретный, осязаемый ужас. Ей вдруг жизненно важно захотелось узнать, что дедушка хочет от неё, куда он ведёт её. Возможно, она узнала это место, если бы осмотрелась, но она видела только спину цыгана. Чёрная, она мелькала среди деревьев, и Мартиша с трудом различала её. Она мчалась дальше, пока деревья не скрыли ее полностью, потом перешла на бег трусцой, чтобы не выдохнуться слишком быстро. Дедушка звал её за собой, его голос был таким же громким, каким она его помнила. «Зачем ты зовёшь меня и ведёшь за собой, но не позволяешь догнать тебя?» ― в отчаянье подумала цыганка, прежде чем вылетела на небольшую полянку. Тут почему-то снега не было, как в городе, скорее всего из-за деревьев, что своими ветвями перехватывали снежинки, но земля была твёрдой, замёрзшей. Мартиша почувствовала, как она вся дрожит, а ноги едва держат её от боли. Деда нигде не было видно, она осталась одна. Шелби почувствовала, как тяжело сжимаются лёгкие, как стучат зубы от холода и перенапряжения. Было тяжело, словно на плечах лежали тяжёлые сугробы. Вновь попыталась проглотить ком в горле. И опять потерпела фиаско. Её блуждающий взгляд обошёл деревья. На этой поляне не было ничего, ровным счетом ничего, кроме одних деревьев. Мартиша, чувствуя, что ещё немного и упадёт, уперлась лбом в одно из них. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что если она сейчас упадёт, то на лице останется совершенно нелицеприятная ссадина. Мартиша приоткрыла глаза. Сначала она не поняла, что именно привлекает её внимание на этом стволе, пока её глаза вдруг не разглядели вырезанную букву на коре. Нахмурившись, девушка отстранилась, снова приглядываясь к стволу дерева. «LM. TF» ― криво было вырезано на дереве. Мартиша коснулась букв кончиками пальцев. ― Так ты скажешь мне, что ты делаешь? Лука не отвлёкся от своего дела. Он что-то сосредоточенно царапал на дереве большим ножом ― хороший, с длинным острым клинком, с зубчиками у рукояти. Мартиша присела рядом, облокачиваясь на плечо итальянца, ожидая, когда он закончит. Чангретта выписывал что-то ещё минуту или две, а потом радостно усмехнулся и отложил нож. ― И что это значит? ― полюбопытствовала Шелби, рассматривая четыре буквы, высеченные на коре. ― Лука и Мартиша, ― гордо произнёс итальянец. ― Вместе навсегда. Мартиша рассмеялась. ― Мы не слишком взрослые для этого ребячества? ― поинтересовалась молодая цыганка, но вопреки её словам, её тонкие руки скользнули под руками итальянца, обнимая его за торс и прижимаясь к нему ближе. Лука наклонил голову и тыкнул носом ей в висок. ― Нет, ― решительно произнёс он, и Мартиша улыбнулась, не отрывая взгляд от дерева. У итальянцев из семьи Чангретта нет чувств ― так считали многие в Бирмингеме. Но Лука держал в сердце огонёк, Мартишу Шелби. Где-то внутри него, под коркой льда и камня мужчина жил с чувством любви. Настоящей любви, искренней… Он никогда не показывал этого. Ему хватало того, что о нём знала причина этой любви, объект этой любви. Мартиша знала, что Лука любит её, а что до остальных ― итальянцу никогда не было дела. ― Спасибо, ― совсем шёпотом произнесла она и приподнялась на носочках, чтобы поцеловать юношу в уголок губ. Лука подался к ней. Она была для него чем-то великим, светлым, святым и любимым. В такие моменты, как этот, от них обоих веяло чем-то добрым, тёплым и родным. Через неделю после этого она узнала, что её приняли на учёбу в Нью-Йорк. Ноги затряслись, и Мартиша тяжело опустилась на землю, облокачиваясь на это самое дерево и выпуская из-за рта облачко воздуха. Несмотря на то, что она вся дрожала от холода, сознание, шокированное всем происходящим, игнорировало этот факт. Мартиша просто… замерзала. ― Лука, ― прошептала она. Её голос ничего не выражал. Она прикрыла глаза. ― Мартиша? Она с трудом повернула головой. Тело сделалось тяжелым, но голова была легкой. Лука Чангретта стоял перед ней, как всегда красивый, в чёрном пальто, в начищенных ботинках, в своей шляпе, и смотрел на неё взглядом, полным чистого ужаса. Мартиша моргнула. Лука бросился к ней. ― Маришка? ― Чангретта опустился на колени рядом с ней, требовательно взял за плечи. ― Ты в порядке? Ты ранена? ― Отвали. ― Что ты здесь делаешь? ― словно не услышав её, продолжал Чангретта. Он осматривал её руки, шею, лицо, одежду, пытаясь понять, ранена ли она. ― Почему ты здесь? ― Лука, отстань от меня, ― она попыталась выдернуть руку, но итальянец держал крепко. Он вытащил из кармана пальто свои черные перчатки и поспешно натянул их на девичьи руки. ― Хватит дёргать меня за косы, ― вдруг выпалила она, и Лука, удивлённый таким резким переходом, недоуменно поднял голову. ― Что? ― Ты постоянно это делал, когда мы были в школе. Даже когда ты уже закончил её, ты приходил навещать своего брата и дёргал меня за волосы…. Я помню… помню, один раз, ты принес в школу новую игрушку. Деревянного рыцаря. Отец сам сделал его для тебя, ― Мартиша натужено сглотнула. Она чувствовала, как покалывает медленно оттаивающие в тепле перчаток руки. ― Я так сильно захотела тебе отомстить, что стащила его у тебя. Ты заметил и побежал за мной. Впервые я отняла у тебя что-то, а не ты у меня, хотя цыганкой из нас двоих была я. Лука посмотрел на неё настороженно ― совсем как тогда, когда у неё чуть не случилась паническая атака на пороге одного из домов, где они могли бы провести свадьбу. ― Ты всегда была быстрой, ― усмехнулся Лука, погладив Мартишу по открытой части шеи. ― Быстрой и ловкой. Я с трудом тебя догнал. Чуть не задохнулся. ― Я не знала, что ты сделаешь со мной, если ты догонишь. Ты всегда казался мне очень… грозным. А ты всего лишь поцеловал меня. Впервые меня кто―то поцеловал. И ты… ты просто ушел. Даже солдатика не взял. ― А он ещё у тебя? Что произошло, Маришка? Случилось что-то плохое? Никто в его окружение так и не понял, что дороже Мартиши у него никого нет. Нет и не было. Она была той, за кого он готов был убить кого угодно, предать родных и друзей и умереть самому… Лишь бы Мартиша жила и была счастлива. Рядом с ним. ― Нет, ― она покачала головой. ― Я просто напилась, меня и унесло. Я была уверена, что иду за призраком своего дедушки. Голова закружилась. Мартишу повело в сторону, и она уперлась лбом в плечо Чангретты и слегка поёрзала носом, чувствуя приятный запах мужского одеколона. Перед закрытыми глазами танцевали яркие разноцветные пятна, а в ушах стоял неясный шум. Мартиша рефлекторно сжала первое, что попалось под руку, стараясь не полететь вперед лицом. ― Отвести тебя домой? ― поинтересовался Лука, чувствуя, как крепко стискивает его бедро женская рука. Ноготки у Мартиши были острые, Чангретта чувствовал их даже через брюки, но итальянец не попытался их оторвать. ― Я так и не помирилась с Томом до конца, ― не отрывая лица от его плеча, глухо проговорила Шелби. Лука положил руку ей на плечо и ужаснулся тому, каким холодным оно было. Он чуть отстранил девушку от себя, расстегивая пальто и снимая его. В рубашке и пиджаке явно было не так холодно, как Мартише, поэтому он быстро закутал её в свое пальто, и расслабленно выдохнул, когда Шелби сама засунула руки в рукава и сжала пальто на груди. ― Из-за чего? В последние месяцы, в семье Шелби раздор мог внести только союз с их семьей. Несмотря на то, что Мартиша всё ещё плевалась изрядным количеством яда на саму идею брака, она вроде как успокоилась и даже положительно отнеслась к скорому союзу с Лукой Чангреттой. ― Он продал меня. Дело не в свадьбе. Я много раз делала то, что я не хочу, но Томми всегда… Томми всегда говорил, что у меня есть выбор. Я могла послужить на благо семьи или остаться в стороне, и я всегда выбирала первое, чтобы мне ни пришлось сделать. Но этот выбор ― призрачный или нет ― он был. А когда ты сказал, что хочешь на мне жениться, Том… он не раздумывал даже секунду. Я была там. Я слышала, как он мгновенно выдал «Да». Был у меня выбор или нет ― я хотела его сделать. А мне не дали. И это заставало меня впервые подумать о том: «А сколько выборов я сделала по собственной воле?» Каждый раз, смотря на Томми, я думаю об этом. И не могу перестать злиться. ― А я-то уже стал переживать, что дело только во мне, ― впервые за это время Шелби услышала в его голосе не только гнев, но и что-то другое. Что? Страх? Мартиша напряжённо поджала губы, а затем, шумно выдохнув, покачала головой. Мартиша перевела взгляд на Луку, в полутьме она его почти не видела, а потому двинулась по памяти. Единственным источником света служила огромная луна, нагло заглядывающая в просвет между деревьями. В свете её холодных белёсых лучей лицо Луки выглядело особо рельефным и почему-то особо привлекательным. Мартиша медленно подняла руку и поднесла свою небольшую изящную ладошку к лицу Чангретты. Минутку подумала в нерешительности, но тут Лука слегка качнулся к её протянутой ладони, и Мартиша тонкими заледенелыми пальцами аккуратно огладила выразительных мужской лоб, горбатый нос, изогнутые линии горячих приоткрытых губ. Цыганка внимательно изучала подушечками холодных пальцев каждую впадинку и морщинку на мужском лице. Она была влюблена в каждую его деталь, в каждое общепринятое несовершенство, а Лука, в свою очередь, завороженно глядел мисс Шелби в глаза и не мог поверить, что всё это и вправду происходит с ним. ― Мог бы просто прийти ко мне, ― прошептала она. ― Опуститься на одно колено, попросить моей руки, подарить мне красивое кольцо. Поверь, истерик было бы меньше. ― В следующий раз, когда задумаю жениться, так и сделаю, ― пообещал Лука. Мартиша больно ударила его в рёбра. Лука пристально вгляделся в её лицо, а потом встал. ― Я еду к себе домой. Вставай, поехали, ― Лука протянул ей руку. Мартиша посмотрела на него, сощурив глаза. В темноте фигура Чангретты напоминала силуэт высокого дерева, особенно учитывая её замыленное зрение. ― Не оставлять же тебя куковать в лесу с медведями и другими хищниками? ― усмехнулся Чангретта, но Мартиша услышала в его голосе тревогу. ― Здесь нет хищников. Только змеи. Мартиша посмотрела на руку Чангретты. Потом ― на Луку, точнее, в то место, где должно было быть его лицо. Выбора у неё не было ― точнее был, но не богатый ― поэтому женщина кивнула и ухватилась за любезно протянутую руку. Ладонь Луки была большой, тёплой и крепкой. Мужчина крепко стиснул её ладонь и потянул, помогая подняться. Едва оказавшись на ногах, Мартиша вдруг взвыла и, покачнувшись, начала падать. Лука поймал её быстрее, обхватывая за талию и просовывая руки ей под колени. ― Поранилась, пока бежала за своим призраком? ― озадаченно поинтересовался он, поднимая девушку на руки. Его взгляд пробежался по ногам, но в темноте разглядеть что-то было просто невозможно. Но то, что она была разута, уже было плохо. ― Ноги болят, ― прохрипела цыганка. Лука бегло машинально поцеловал её в макушку, как делал всегда, когда хотел успокоить племянницу. Федерика была ранимой и чувствительной девочкой, боялась крови и часто плакала. Лука не мог вспомнить, видел ли Мартишу плачущей когда-нибудь. ― Не беспокойся, я держу тебя, милая, я тебя держу. Он пришёл в ужас, когда увидел её. Чангретта приехал, чтобы предложить вместе посетить ресторана, но не нашёл её дома. Уже собираясь возвращаться, Лука вдруг заметил её на улице. Сначала она просто стояла, а потом пошла в сторону пустоши. Он звал её, но Мартиша упорно шла от него, хотя он звал её, а когда она сняла сапоги, Чангретта вдруг поняла, что с ней что-то не так. Больше всего он боялся найти её под кайфом, совершенно невменяемой. А догнать её оказалось непросто ― Мартиша рванула вперед совершенно неожиданно, и Лука немного заплутал, прежде чем смог найти её. Но сейчас можно было выдохнуть. Мартиша, укутанная в теплое пальто, притихла в его руках, лишь судорожно дышала, видимо согреваясь. Оказавшись в машине, Лука поправил пальто, чтобы укрыть ей ноги. Итальянец-водитель сделал вид, что не происходило ничего страшного. Лука прижал невесту ближе к себе, наклонился, чтобы поцеловать её в лоб, бегло коснувшись губ. ― Глупая моя цыганка, ― проговорил итальянец почти шёпотом. ― Может, и глупая, ― неожиданно прохрипела в ответ Мартиша. ― Но твоя. Сердце зашлось в приступе безотчётной, пульсирующей радости. Скорее всего, сказано это было в полусне, на пьяную голову, но Чангретта позволил себе забыть об этом, и просто насладиться теми словами, которые стоили, казалось, всей его жизни.