На острие ножа

Один из них был выше других, рыжий, с тёмно-карими глазами и россыпями веснушек на лице. Он высокомерно оглядел стоящую перед ним двенадцатилетнюю девчушку и оглянулся на замерших в нерешительности друзей. ― Да ладно вам! Это же девчонка! Мартиша посмотрела на него с чувством явного превосходства. Её не первый раз пытались избить, если быть честными, но обычно рядом всегда были братья, чтобы помочь. Впрочем, с некоторыми цыганка могла справиться и сама. Она лениво пересчитала мальчишек, пока главарь пытался настроить своих сообщников на более дерзкий поступок. Их было девять против неё одной. Самый младший был ее ровесником, остальные ― на год или два старше. ― Она из Шелби, ― предупреждающе сказал один из мальчишек, маленький и худой, с чёрными взъерошенными волосами, худощавым лицом и торчащими коленками. Он посмотрел на Мартишу с некой опаской, и Шелби догадалась, что он был одним из тех, кого родители дома убеждали в том, что все цыгане колдуны и ведьмы, и заклинали не возиться с Шелби. ― Её дед ― король! Рыжий и веснушчатый сплюнул себе под ноги. ― Цыганский. Мартиша развернулась. Краем глаза заметила Ангеля Чангретту. Тот наблюдал за всей сценой со странными эмоциями и качнулся в сторону Мартиши. На самом деле, она знала, в чём была причина такого резкого нападения. Её младший брат Джон недавно подружился с какой-то девчонкой, тоже рыжей, возможно, родственницей главаря этой своеобразной банды «смельчаков». Мартиша припомнила, что они вроде даже были наполовину евреями. Джону нравилось бывать у них в гостях, да и в школу он ходил только ради этой девочки, поскольку учиться не любил, хотя и умел. Артур и Томас всё время подшучивали, что у Джона с этой рыжей так же, как и у Луки с Мартишей, будут к выпускному у них две сладкие парочки ― впрочем, за это Джон и Мартиша часто налетали на братьев с кулаками, и они вчетвером катались по гостиной, пока их не разнимали взрослые. Утром, пару дней назад, пока мама собирала их в школу ― уже разрешившаяся от своего бремени в виде нового ребенка Финна Шелби ― расчёсывала и укладывала волосы Джона, пока Полли помогала Мартише застегнуть на спине её новое, красивое синее платье, которое бабушка, мама Полли и Артура Шелби-старшего, подарила единственной внучке не так давно. Вдруг мать громко ахнула. Она застыла с щёткой в руке, смотря на голову Джона, и лицо её исказилось от ужаса и отвращения. Полли и дети окружили их. — Смотри! — прошептала миссис Шелби и указала на голову Джона, чуть повернув его на свет. Сначала они ничего не увидели, а потом разглядели: по руке матери, по тыльной стороне кисти, движется нечто живое. Полли наклонилась к голове племянника и в искрах света разглядела ещё немало хлопотливых тварей. Короткие мальчишеские волосы были унизаны крохотными белыми пузырьками, и эти твари деловито нанизывали все новые гроздья. В волосах Джона кипела бурная деятельность. — Твою мать, у него ёбанные вши! — сказала Полли. Томас, Мартиша и Джон ахнули — они не так часто слышали, чтобы тётя Полли ругалась. Артур, Томас и Мартиша глянули — и, как тётя, отступили на безопасное расстояние; только мать будто околдованная, стояла и смотрела на волосы Джона, а он, бедняга, съёжился, недоумевая, в чём же он провинился. Когда об этом узнал дедушка, он был в ярости. Он долго вглядывался в голову Джона, а потом расспрашивал обо всех, с кем внук общался, и уже все понимали, что цыганский король обрушится на виновных ― по его мнению ― со всей своей королевской силой. Услышав про рыжеволосую девочку, узнав её имя и фамилию, дед весь затрясся от ярости. — Это всё еврейская паршивка, — сказал он, свирепо посмотрел на дочь и внуков. — Ублюдки паршивые, сволочи, грязные свиньи! Ведь это надо же, чтоб мой внук завшивел из-за паршивой жидки! Внуки слушали, повесив голову. Несмотря на то, что про цыган ходило много слухов, никто не был так чистоплотен, как они. Они мылись каждый вечер в кипятке, и даже во время бегов обмывались в студёной воде, за ними следили взрослые, даже за самым старшим, Артуром, не позволяя быть похожим на свиней. Конечно, то, что у Джона внезапно появились вши, хотя всех детей до этого они миновали, было для цыганского короля сродни оскорблению. Всех детей мать и тётка проверили на наличие живности, потом осмотрели друг друга, но не было похоже, что кто-то ещё подхватил мелких гадов. Не дожидаясь, пока ему скажут, Артур поставил на огонь котел с водой, и когда вода в огромном котле для стирки закипела, Артур снял с крюка лохань, налил пополам кипятка и холодной воды. Потом принёс из сарая непочатую пятигаллоновую жестянку керосина, кусок простого мыла и принялся за Томми. Одному за другим он смачивал братьям и сестре головы водой из лохани, щедро поливал керосином и густо намыливал. Получалась противная жирная каша, от неё щипало глаза и ело кожу; Томас, Джон и Мартиша вопили, тёрли глаза кулаками, скребли покрасневшие зудящие головы и грозились жестоко отомстить всем евреям. Пока они вымывали дом, снимали простыни, и наводили стерильную чистоту, не хуже, чем в больнице, вернулся дед. Он объяснил, что к чему некоторым своим хорошим друзьям, и они отправились к евреям. Первым делом король отстегал кнутом отца этого семейства и швырнул его в колоду, из которой лошадей поят. Потом всех евреев покидали в эту лошадиную водопойню, и женщин тоже, и налили туда несколько ведер овечьего мыла. Потом пошёл в школу к Одри Чангретте, и она чуть не взбесилась — как это она раньше ничего не замечала! Вытащила она ту девчонку из-за парты, глядит — а у неё в волосах целый зверинец. Отослала её домой — пока голова не будет чистая, чтоб ноги её тут не было. Когда король уходил, она с другими учителями всех ребят подряд проверяла, и, ясное дело, ещё нашлась куча таких — вспомнив об этом, мистер Шелби ухмыльнулся, но поглядел на Джона и опять помрачнел. Тяжёлым взглядом прошёлся по всем внукам, которые стояли, смиренно сложив ручки и склонив головы. Только на Мартише его взгляд потеплел. — А вы, золотые мои, больше не смейте водиться с проклятыми жидами. В вашей школе цыган полно, хватит с вас их. Те же итальянцы на порядок лучше проклятых евреев, чистоплотные хотя бы. Так и закончилась дружба Джона с еврейской рыжеволосой девочкой, и все Шелби пропитались стойким отвращением ко всяким евреям из своей школы. Вслед за ними потянулись другие цыгане ― не желая быть в немилости у внуков их короля. Мартиша мимоходом склонила на свою сторону Луку и Ангеля Чангретту ― Лука пришел в бешенство, смотря на её поврежденное лицо. Из-за едкого раствора кожа на её лице воспалилась и частично разъелась, зато волосы через пару недель стали куда лучше. А всё из-за того, что у проклятых жидов живности на голове столько же, сколько лошадей у цыганского табора. Конечно, Лука был оскорблён за свою цыганскую принцессу не меньше, чем её дед. Вслед за Чангреттами, потянулись остальные итальянцы, и все евреи оказались «в Ковентри», как говорили в Бирмингеме. И видимо теперь эти евреи решили отыграться. Понятное дело, на братьев Шелби они лезть не решились. А вот отвести душу и поколотить их любимую и единственную сестру было проще. Мартиша высокомерно глянула на него. ― Да, мой дед ― цыганский король, ― спокойно повторила она. ― Во мне течёт чистая румынская королевская кровь, и знаешь, что это значит? Что я могу проклясть вас в любой момент, мерзкие детёныши жидов. Тонкий свист. Кто-то из парней испуганно вскрикнул ― тонкий прутик в руках их главаря опустился на лицо Мартиши. Удар прутиком не был чем-то новым ― в младших классах одна из учительниц частенько избивала младших детей прутом, дабы по-своему вылепить из младенческой глины послушные умы и сердца. Она пришла, когда Артур уже учился в средней школе, а его младшие брат и сестра только-только пришли. Пару раз удары достигали своей цели на руках Томаса и Мартиши Шелби. Они не стали говорить об этом матери, чтобы не волновать её ― она тогда была беременна Джоном, отец посчитал, что новая учительница ведёт себя подобающе, но, когда эта новость дошла до их деда, он огрел сына тростью и сам решил объяснить учителям, что бить его внуков ― дело опасное. Больше их не били, но, когда прут опустился на её лицо, Мартиша вздрогнула, но не издала ни единого звука. Глаз тут же наполнился слезами. Боль была как взрыв, будто огнём прожгло до самого мозга, отдалось выше, ниже, дошло до плеча, нестерпимой мукой пронзил до самого сердца. Мартиша изо всей силы прикусила нижнюю губу, из-за гордости она не могла заплакать. ― Чёртов ублюдок! ― вдруг закричал кто-то за её спиной. Раньше чем она успела бы ответить на внезапный удар, за её спиной раздался громкий топот, и мальчишка, который её ударил, оказался прижат к земле. Лука Чангретта ударил его в лицо изо всех сил. Потом он схватил прутик и стал изо всех сил колотить рыжего еврея. Мартиша и другие мальчишки ошарашенно смотрели на то, как итальянец рассекает кожу противника прутом, почти сразу пуская ему кровь. ― Лука! ― вскинулся чуть дальше Ангель, и, хотя он был ровесником Мартиши, бросился на тех мальчишек, что отмерли и решили помочь другу. Мартиша не стала ждать ― оттёрла глаз рукавом, отстранённо заметив на голубеньком платьишке кровавый развод, и буквально в прыжке набросилась на мальчишку, который крался к Луке со спины. Маришка изо всех сил ударила чужого мальчика в живот. Ангелю рассекли бровь, но он продолжал отбиваться от двух сразу, пока Лука продолжал орудовать прутом над незадачливым евреем, а Мартиша колотила другого мальчишку. Кто-то сбежал, очевидно решив, что сейчас на помощь Шелби и Чангретте придут их друзья, но всё равно расстановка сил была не в пользу троицы. ― Бога ради, что здесь происходит?! ― завопил женский голос. Вся троица ― Чангретты и Шелби ― мгновенно перевели взгляд. Одри Чангретта стояла в абсолютном ужасе, рассматривая своих сыновей и лучшую ученицу. Лука откинул прут, сплюнул в рассечённое лицо поверженного хулигана и встал. ― Он ударил Маришку! ― с гневом, слишком сильным для шестнадцатилетнего подростка, произнёс Лука, сжимая и разжимая кулаки. Его нос был сломан, странно перекошен, а всё лицо и белая рубашка были залиты кровью. ― Он ударил её по лицу прутом, мама! ― как всегда бывало, в моменты сильных эмоций Лука путался, говорил то на английском, то на итальянском, и его понимали только родные. Одри, будучи всё ещё в шоке, перевела взгляд на Мартишу. Воинственная цыганка держала в захвате горло пацана, с которым боролась. ― Отпусти его, ― приказала сеньора Чангретта, и Мартиша, скривив презрительно лицо, отпустила мальчишку. Тот, получив доступ к кислороду, рухнул на землю. Мартиша пнула его в бок. ― Ciudatul!, «Уродец!», ― презрительно выплюнула Шелби на цыганском. ― Ко мне в кабинет, живо, ― заявила Одри. Они втроем были отстраненны от уроков на три дня, те пацаны, которые это начали ― на две недели. Братья научили Маришку более действенным приемам самообороны, а дед, в знак поддержки, подарил ей новую куклу. ― Всегда держи удар, драгоценная моя, ― важно сказал он. Но самым важным было не это всё. ― Лука, ― позвала итальянца Мартиша, когда он остался в кабинете последним, чтобы помочь матери и донести тяжелые сумки. Маришка специально подождала, когда все уйдут, чтобы подойти к нему. Лука вопросительно мотнул головой. Шелби подошла к нему и совершенно неожиданно поцеловала в щёку. ― Всё равно красивый, ― сказала она, аккуратно нажав пальцем на горбатый, поломанный нос. У всех Чангретт такой был, однако теперь у Луки горбинка выделялась куда больше. ― И спасибо, что заступился. Лука хмыкнул. ― Ещё бы. Никто не смеет обижать мою Булочку! И впервые на его памяти Маришка не обиделась на его слова, не бросилась называть его куда более хлестко, а широко и искреннее улыбнулась. Она была самой красивой девочкой, которую он когда-либо видел. Лука проснулся. Ослепительно-яркое зимнее солнце светило ему прямо в лицо, и он раздражённо фыркнул, переворачиваясь в сторону. Он слепо протянул руку, сам не до конца понимая, кого или что хочет найти, но, когда вместе с реальностью возвращались события минувший ночи, желание найти рядом девушку окрепло, Лука понял, кого он желает видеть рядом. И кого рядом не оказалось. Чангретта открыл глаза. Мартиши не было. В его комнате было душно из-за закрытых окон, а простыни рядом были смяты. Итальянец вздохнул и потёр лицо ладонью. Он испытал глухое раздражение от отсутствия цыганки в постели, и ещё, совсем немного, нотку страха. Ужасно не хотелось начинать с начала, снова пытаться завоевать сердце и расположение упрямой цыганской принцессы. Не хотелось верить, что Мартиша могла жалеть о произошедшем. Итальянцу казалось, что на какое-то время он просто выпал из реальности. Так бывает, когда сильно чего-то желаешь, стремишься к чему-то, поставив на карту всё, что у тебя есть, а, получив, понимаешь, что тебе было мало. Он резко сел в кровати, прислушался… Вот и всё, подумал он. Магия ночи рассеялась как дым. Красивая ночь, наполненная сладкими вздохами, жаркими объятиями и слиянием тел, бывает лишь в дамских романах, а в жизни ― в его жизни ― одна суровая реальность. Только с рассветом открывается истина. Что было в её глазах, когда она проснулась? Разочарование? Сожаление? Брезгливость? Утихнувшие страхи с новой силой ринулись наружу, неприятно сдавив сердце. Сбежала... Ушла, оставив после себя только запах на подушке. Он сжал её в руках и уткнулся лицом, чувствуя желание завыть от тоски и безысходности. Он должен её увидеть. Чангретта попытался вспомнить, уходила ли Мартиша когда-нибудь вот так ― тихо, скрытно. Даже после их первой близости она не ушла, осталась, заварила им чай, и они какое-то время разговаривали на кухне ― это было как раз в Бирмингеме, Луке тогда родители купили отдельную квартиру, и он пригласил свою цыганку туда. Да и в Нью-Йорке Мартиша не грешила тихими уходами ― даже если ей куда-то надо было с утра, она будила его и сообщала, что уходит. Возможно, она была где-то в доме? Лука встал и быстро оделся. Натягивая рубашку, он заметил аккуратно сложенную ткань в кресле, подошел ближе, застегивая пуговицы. Это были женские чулки, те самые, в которых Мартиша была вчера. Учитывая, что они были здесь, вряд ли Мартиша ушла. Итальянец кинул взгляд в окно ― всё было белым-бело, хотя метель уже прекратилась. Да, кажется, цыганке и вправду предстоит задержаться у него дольше, чем на одну ночь. Чангретта небрежно умылся и вышел из комнаты. Почти сразу наткнулся на Ванду Бриджит, которая, даже если и была смущена и удивлена столь небрежным образом своего работодателя, ни на секунду не заколебалась, делая реверанс. ― Доброе утро, синьор Чангретта. ― Доброе, ― сухо кинул Лука, сразу же решив перейти к делу. ― Вчера у меня была девушка, где она? ― Сеньора попросила нас наполнить ей ванну, ― аккуратно ответила Ванда, очевидно сбитая с толку его резким вопросом. — Это было делать запрещено? ― чуть опасливо уточнила она, но мистер Чангретта покачал головой. ― Нет, всё нормально. Пусть завтрак накроют в моей спальне, ― распорядился он. Чем Ванда Бриджит ему нравилась ― не задавала лишних вопросов, что бы в доме не происходило. ― Да, синьор Чангретта, ― Ванда уже собиралась было откланяться, и поспешить на кухню, но вдруг Лука окликнул её снова. ― Если мисс Шелби говорит вам что-то сделать, делайте без раздумий. Она будет хозяйкой в моём доме. Миссис Бриджит озадаченно кивнула. Лука нашел Мартишу в ванной комнате. В помещении было туманно из-за пара, что шёл от горячей воды. Деревянный пол в ванной комнате был выскоблен чуть не до белизны. Цыганка лежала в ванне, раскинув руки и запрокинув голову, уместив шею на тёплое влажное полотенце. Она мирно дышала и лениво двигала ногами под водой, согреваясь, Лука слышал, как плещется вода. В воздухе висел пар — почти что египетские бани, иллюзию нарушала только душевая кабинка. Не смущаясь, Лука подошёл ближе. В молчании скользнул взглядом по тонкому силуэты девушки, скрытому под розоватой водой. ― Думал, ты сбежала от меня. Мартиша не вздрогнула, лишь лениво приоткрыла один синий глаз. Обычно Мартиша не любила, когда кто-то видел ее несобранной, не расчёсанной и без макияжа, но она не стеснялась перед родными, а после жизни с Лукой в Нью-Йорке привыкла, что он тоже частенько видел её домашней. Они настолько сжились, что могли войти в ванную комнату, пока один мылся и не стесняться. Зачастую Мартиша принимала утром душ, пока Лука брился или умывался. ― Я похожа на девушку, которая сбегает от мужчины, с которым переспала? ― Теперь вижу, что нет. Лука встал перед ней и протянул руку к её лицу. Мартиша улыбнулась, наклоняя голову, игриво потираясь о его пальцы. Луке казалось, что он умер и заново родился. Он ни на минуту не переставал думать о ней. Закрывал глаза и видел её живое лицо, улыбку, красивые покатые плечи, перетянутую кожаным ремешком талию… Предатель-внутренний взор спускался всё ниже, и вот уже перед ним тонкая лодыжка, хрупкая косточка на щиколотке, узкая ступня, аккуратные пальцы… Он снова и снова с наслаждением прокручивал в памяти эти мгновения, и ему казалось, что огрубевшие ладони до сих пор чувствуют гладкую кожу, а в воздухе витает едва уловимый запах вина и чего-то сладкого. Мартиша съехала чуть ниже, её ноги выглянули из светло-розовой воды. Лука окинул взглядом её тело ещё раз. ― Надеюсь, ты распорядился о завтраке, ― проговорила она чуть сварливо, но Чангретта лишь улыбнулся, уловив в словах веселье и расслабленность. ― Я жуть какая голодная. Из самых глубин его души лавиной поднялась почти звериная бешеная радость. Мартиша не только провела с ним ночь, но и хотела остаться после. ― Конечно. ― Чудно. То, что я не ушла, становится ещё более приятным фактом, ― цыганка рассмеялась, а потом указала на что-то за его спиной. ― Подай мне полотенце, раз ты здесь. Лука поцеловал её в щёку, и встал, чтобы дать ей полотенце. Он взял тёплую белую ткань со стойки и, вернувшись, протянул цыганке. Мартиша встала из ванны и перелезла через бортики. Тряхнула чуть влажными волосами, и только потом взяла полотенце, завернувшись в него. ― Что? ― улыбнулась она, заметив потемневший взгляд Чангретты. ― Как будто ты раньше этого не видел. Лука смотрел на неё, не отрываясь. Он хотел её. Если прежде его желания не простирались дальше, чем просто обнять и прижать к себе, то теперь он дал им волю. Его жизнь изредка скрашивали яркие женщины, умные, красивые, достойные восхищения и наивысших похвал, но, разочаровавшись во всех них, он долгие годы оставался верен их с Мартишей любви. Эта нежная девушка с цыганским стержнем внутри заставила его окаменевшее сердце биться чаще. Ему снова захотелось, как в их молодости, ощущать, как бурлит в жилах кровь и стучит в висках от страсти, засыпать и просыпаться, вдыхая сладостный запах желанного тела, смотреть в бездонные глаза и видеть в них всепоглощающее чувство. ― И да, Лука, ― Мартиша взяла его за подбородок и серьёзно глянула на него. ― Я клялась, что не уйду. А цыгане своим клятвам верны. В голове будто взорвалась бомба. Лука уставился на Мартишу, пытаясь понять смысл сказанного. Цыганка продолжала смотреть на него серьёзно, спокойно. ― Я подумал, что это не считается, ― наконец проговорил Чангретта. — Эта клятва была сказана в не совсем классической обстановке. Его любовь, его мечта. Ему никогда не избавиться от чувства к ней. Эта женщина – его личный наркотик. И теперь она всегда будет рядом. Он обречён любить её одну, также, как и его отец, всю жизнь любивший свою жену, его мать. Шелби ему улыбнулась. Сегодня они спали лицом к лицу. Он прижимал её к своей груди, и Мартиша чувствовала его сердцебиение под своей щекой. Она чувствовала себя счастливой. ― Возможно, ― Мартиша, придерживая полотенце на груди, окинула его быстрым взглядом. Чуть смятая рубашка, вчерашние штаны, босой ― она не могла перестать улыбаться, ведь сейчас перед ней стоял её Лука. Тот юнец, который не переставал дергать её за косы. ― Но я поклялась. И я очень хочу выполнить эту клятву, если и ты собираешься быть со мной. Лука уже знакомо взял её лицо в руки. Он, словно собака, готов был броситься к ней, виляя хвостом. Жаркая ночь не утолила его жажды этой женщины. Он хотел её как прежде, как месяц назад, как годы назад, как в их первый раз. Он смотрел на неё и чувствовал, как внутри всё распирает от счастья. Ему казалось, что оно почти физическое, что его можно потрогать руками. ― Больше, чем ты можешь себе представить, ― сказал итальянец, прижимаясь к её лбу своим, касаясь её носа. Такой связи он не чувствовал ни с кем, Мартиша словно была его продолжением. Сейчас она полностью принадлежала ему. Такая близкая, такая настоящая, живая, естественная. Лука смотрел на своё голубоглазое счастье и не мог поверить, что это реальность, что это расслабленное красивое лицо, линия шеи, обнажённые плечи, тонкие пальцы, придерживающие на груди полотенце, не сон, не галлюцинация и не плод воспалённого воображения. Хватка итальянца стала крепче, заставляя девушку прижаться ближе. Мартиша охнула и, конечно же, Лука сорвался. Его руки скользнули по женским бёдрам, а потом он обхватил их, развернулся и посадил девушку на край умывальника, широко разведя ей ноги. Шелби ахнула, но сопротивляться не стала, страстно дыша ему в губы и нервно вздрагивая от прикосновений. Влажная, горячая, сладкая… ― Мартиша… ― хрипло простонал он, входя в жаркое узкое лоно. Она в ответ вытянулась в струнку и откинула голову, затылком неприятно ударяясь о зеркало. ― Лука… слуги… услышат… ― К чёрту слуг… К чёрту весь мир… Пусть подождёт… В спальне уже поменяли бельё, приоткрыли окна, впуская свежий воздух. На низком столе, за которым они вчера устроились, стоял крем-суп из тыквы с креветками и овощной салат, рыбный бульон и фреш из сельдерея с мятой. Для Мартиши Ванда оставила серый халат ― мужской, но Мартиша всё равно надела его, крепко перевязав на талии. За завтраком Мартиша всё время посматривала на своё обручальное кольцо. Лука смотрел на неё ― такая красивая, такая страстная, волнующий взгляд, соблазнительные формы, острый ум и большое сердце. И все это для него одного. ― Надеюсь, ты не раздумываешь о том, чтобы теперь отказать мне, ― пошутил он, и Мартиша цокнула, закатив глаза. ― Я любуюсь своим кольцом. Отстань, Лука. Чангретта рассмеялся и, потянувшись к ней, дёрнул за локон волос. Он прекрасно осознавал, насколько слепо и безудержно он влюблён в цыганскую королеву, девушку с точёной фигуркой и ангельским выражением лица. Мартиша была по-своему тихой и кроткой, и только близкие порой замечали во взгляде её синих глаз холодную непреклонность. Она до мозга костей была предана тем людям, которых любила, и Лука не сомневался, что в браке она будет ему предана и верна. Знание этого грело ему душу, и Чангретта ни на секунду не сомневался, что их брак будет счастливым. Он был однолюбом, а Мартиша не видела никого, кроме него. У них обещала быть самая счастливая семья из всех. К десерту принесли корзинку с дорогими конфетами, эксклюзивными, из серии винтажных – настоящее лакомство для ценителей шоколада. Мартиша прекрасно знала, сколько они стоят. Шелби довольно закинула одну в рот, и сделала глоток глинтвейна. Лука смотрел на неё молча, отчаянно не желая говорить о том, о чём давно хотел, но понимая, что другой возможности может не быть. Он вздохнул, и Мартиша непонимающе уставилась на него. ― Я собираюсь начать разговор, который может вывести тебя из себя, ― честно проговорил Чангретта. Мартиша нахмурилась, собираясь что-то сказать, но Лука опередил её. ― Как часто ты пьёшь? Шелби уставилась на него молча. Потом посмотрела на почти пустой бокал с глинтвейном и снова посмотрела на него. ― Прости? ― Я спросил, как часто ты пьёшь, Маришка, ― повторил Лука. Хотелось говорить твёрдо, но с ней всегда выходило мягче. ― Мы встречаемся утром, и ты пьешь. Днём. Вечером. Я постоянно вижу тебя с бокалом чего-то крепкого. ― Я же не напиваюсь, ― чуть высокомерно заметила Шелби, закатив глаза. ― Ещё бы ты напивалась. Хотя один раз ты посчитала это хорошей идеей. ― Это было один раз. ― Но это было! ― сорвался на повышенный тон Лука и тут же остыл. Шелби смотрела на него в молчании, видимо сбитая с толку такой неожиданной реакцией. Чангретта потянулся вперёд и взял её за руку. ― Мартиша, я хочу помочь тебе, ― снова мягко продолжил он. ― Расскажи мне, что не так. Ты в детстве считала, что пьянство ― худший порок человечества. В юношестве ты никогда не пила больше одного бокала ― и то на праздники и испытывала стойкое отвращение к кабакам и пабам. А сейчас каждый день ты пьёшь. Почему? Мартиша смотрела на него и словно не видела. Видимо, думала о чем-то своём или размышляла о причинах. Лука был уверен, что она прекрасно знает причины своего алкоголизма и может всё объяснить ― но думать о том, что она не хочет это делать перед ним он не хотел. Шелби тяжело вздохнула. ― Я не напиваюсь, и… Я так расслабляюсь, ― честно произнесла она. ― Так мне легче думать о том, что случилось. О том, что Томас принял подобное решение. Она видела, как окаменело лицо Луки, но в этот раз не отвела взгляд. Проблема была в том, что времени прошло ещё слишком мало, и Мартише всё ещё нужна была помощь, чтобы справляться. ― Так вот в чём дело, ― гневно проговорил Чангретта. ― Трезвой невозможно смириться с мыслью о том, что ты станешь моей? Что ты уже моя? ― Дело не в этом, Лука, ― терпеливо проговорила цыганка. ― Я тебе говорила, что всё могло быть иначе. Просто… я не могу жить в одном доме с Томом, видеть его каждый день и при этом… И при этом знать, что когда у него попросили мир в обмен на меня он без промедлений сказал «да», ― её голос дрогнул. ― Не спросив меня, ни на секунду не подумав о моих чувствах. Он продал меня. И, прости, Лука, но то, что меня продали тебе, дело лучше не делает. Да, я тебя люблю, ― она вздохнула и чуть улыбнулась. Итальянец прищурился, глядя на неё, почти не мигая. ― Ты был… ты был моим первым. Во многих отношениях. Ты был первым мальчиком, который обратил на меня внимание и первым, на кого обратила внимание я. Первым, кто меня поцеловал ― и по-детски, и по-настоящему. И ты был первым, с кем я решила лечь в постель. Ты был тем, кого я любила… наверное, всю мою жизнь, ― Мартиша усмехнулась, чуть потерев лоб. ― Твой образ никогда не оставлял меня. И знать, что я с тобой лишь из-за того, что мой брат отдал меня… это ломает мне жизнь каждый день. Сначала, я не знала, куда себя деть. С алкоголем дело пошло проще: сначала пара бокалов утром, потом ещё днем — и вот дурное настроение отступает, мир наливается красками, простой и понятный, как рисунок на крышке лаковой шкатулки, такой мир можно и потерпеть немного, прожить новый вечер, не взрываясь гневом, не сочась хининным разочарованием. Лука смотрел на неё молча. Потом подался вперёд, сдерживая дыхание, но ей казалось, что она слышит, как бьётся его сердце. Горячие ладони медленно прошлись по её плечам, спустились вниз; пальцы, словно невзначай, коснулись живота, потом так же медленно и осторожно вернулись обратно… Мартиша закрыла глаза, отказываясь верить в происходящее. Он прижал её к себе, коснулся пальцами груди… Мартиша судорожно выдохнула. Ей хотелось закричать в голос: «Да, да, вот так! Не останавливайся!» ― но она замерла, ожидая, что будет дальше. ― Я не разорву эту помолвку, ― глухо проговорил Лука. Она резко открыла глаза и посмотрела ему в лицо. ― Ни за что не отпущу тебя. И не смог бы этого сделать. Ты думаешь, я ради каждой готов изменить своей вендетте? Отпустить убийц отца ради любой женщины? Будь на вашем месте любая другая семья, я бы глазом не моргнул, как их всех убил бы. Но в этой семье была ты, ― хриплое дыхание обожгло ухо. ― Девушка, чей образ не отпускал меня никогда в жизни, которую я считал своей, наверное, с самого детства. Я готов на всё. Ради тебя готов на всё. ― Ты не понял, Лука, ― Мартиша покачала головой. ― Вопреки всему, меня не заставляют выходить за тебя. Меня отдали, но не смогли бы заставить, не желай я этого. Я не желаю разрыва помолвки, не прошу тебя отпустить меня. Я знаю, что ты готов всё прекратить ради меня ― не был готов тогда, но сейчас да. Дело не в этом. Просто… Моя любовь к тебе, которую я считала самым чистым, что было во мне, в нас обоих… Её очернили. Когда все решили, что можно ею торговать. Я не жалею, что я выхожу за тебя. Я жалею, что это произошло так. Дай мне время, я прекращу пить. Она любила его всем сердцем, до самозабвения. Иногда ей казалось, что она родилась с этим чувством. С тоской и сожалением вспоминала она безмятежные дни их юношества, когда Лука Чангретта всецело принадлежал ей. Молодыми у них было куда больше близости, и не только в постели. Психологически они пытались быть ближе через сотни прикосновений ― Лука брал её на руки, сажал на колени, осыпал поцелуями, гладил по голове, лаская пальцами её мягкие волосы. Он был первым, кто обращался с ней как с девушкой, в то время как семье она виделась маленькой девочкой. Пока она из худой нескладной девочки с острыми коленками и плоской грудью превращалась в красивую девушку и всё чаще и чаще ловила на себе восхищённые мужские взгляды, братья видели в ней ребенка. Лука видел в ней девушку и давал ей то, что она хотела. Возможно, именно этим она прикрывала саму себя, когда раз за разом соглашалась на свидание с итальянцем ― раз он делает её счастливой, то она должна дать ему что-то взамен. А потом Лука стал настолько близок, что без него было сложно. Она захотела давать Луке нежность и радость не потому, что он давал ей это, а потому что она его полюбила. Конечно, было сложно признаться, что она сначала использовала его, а Чангретта всегда был искренен с ней в своих чувствах ― чего удостаивались немногие ― но Лука прощал это, видимо осознавая, что со временем этот юношеский эгоизм Мартиша перерастёт. И Мартиша действительно расцветала и преображалась, и то, что она испытывала к Луке, менялось вместе с ней, перерастая из обычной детской влюблённости в настоящее сильное чувство. Она мечтала стать его женой и не видела проблемы в том, что их семьи мало друг друга любят. И они были действительно счастливы в Нью-Йорке. Мартиша представить не могла, что может любить кого-то так, как она любила Луку ― или как он любил её. Она обожала его загадочную улыбку, а главное – тёплый, глубокий, полный нежности взгляд, о котором всегда мечтала. А то, что было в их спальне ― после первого раза и все последующие… Боги, это потрясающе! Без сомнения, они созданы друг для друга. Ещё ни разу в жизни ей не было так хорошо, и ей казалось, что за спиной выросли крылья – настолько безмерным было ощущение абсолютного счастья. То, что было потом и что было всего месяц назад, Мартиша вспомнила не без содрогания и душевной боли, и дрожь эта была вызвана не восторгом и безумным желанием повторить произошедшее, а осознанием огромной пропасти между ними. Это было выше её сил. Мартиша потеряла покой и сон, равнодушная прежде к алкоголю, она стала налегать на него. Лука не понимал ― да и как он мог бы. Он-то был счастлив, получив женщину, которую хотел, которую любил, и, хотя Мартиша тоже не была глубоко несчастна, нервы казались натянутыми каждое мгновение. Сначала алкоголь помогал справляться с паникой и страхом, потом ― расслаблял так, чтобы всё неприятное забывалось. Она понимала, что Лука прав, но не верила, что может спиться. Ей просто надо пережить свадьбу, потом ещё одно торжество в Италии, а в Нью-Йорке всё будет куда проще. Когда они с Лукой останутся вдвоём, вся жизнь будет проще. ― Прекращай прямо сейчас, ― вдруг сказал итальянец. ― Завтра. Пусть это будет последний бокал. И оставайся у меня. Чтобы я мог за этим проследить. В последних словах была небольшая насмешка, но в зелёных глазах промелькнула неуверенность и что-то похожее на страх. «Он боится, ― подумала Мартиша. ― Боится отказа… Как я сразу не догадалась?» Несмотря на то, что они уже по несколько раз выяснили, что никуда Шелби не собирается сбегать, Лука всё ещё боялся того, что она может уйти, просочиться сквозь пальцы. Она вздохнула и помотала головой. ― Плохой тон, когда невеста живёт у жениха до брака. ― А кто сказал, что я хороший? ― усмехнулся итальянец. Он взял её за бедра и подтянул ближе к себе. ― Я хочу, чтобы ты была счастлива, ― серьёзно заявил Лука. ― Я знаю, Лука, ― проговорила Шелби. ― Я желаю тебе того же, ― она чуть нервно сжала большой рукав мужского халата. Фраза звучала несколько уныло ― словно они прощались, пытаясь расстаться на хорошей ноте. Какое-то приторное послевкусие заставило Чангретту приблизить лицо к Мартише и поцеловать её. Маришка погладила его по подбородку, обмякла в его руках и вдруг разрыдалась. Обнимала его за плечи, уткнувшись лицом в шею, и плакала. ― Я люблю тебя, Маришка, ― хрипло прошептал он, боясь пошевелиться: его всегда пугали её слёзы. Мартиша подняла заплаканное лицо, несколько секунд смотрела в его взволнованные глаза. Для неё он был самым лучшим, самым красивым, родным, настоящим. Она знала на ощупь каждый сантиметр этого лица, исцеловала каждый рубец на теле. ― И я люблю тебя, Лука. Они просто лежали, там же, на полу, прислушиваясь к дыханию друг друга. Луке было хорошо и спокойно. Свободно раскинувшись на ковре, он лениво поглаживал пальцами спину своей цыганки, проникнув под халат, чувствовал подушечками её лопатки, нитку позвоночника, ямочки на пояснице. Мартиша лежала, прижавшись к нему, уютно устроив голову у него на плече. Говорить не хотелось, да и незачем было: когда сливаются воедино души, слова бессмысленны. Они сказали друг другу самое главное, теперь нужно время, чтобы свыкнуться с этим и подумать, как жить дальше. Мартиша бездумно перебирала длинные мужские пальцы, когда телефон на столе Луки зазвенел. Она вздрогнула от неожиданности. Чангретта тяжело вздохнул и чуть пошевелился, безмолвно прося её слезть с него, и, поднимаясь, поцеловал в макушку, чтобы сгладить то, что он первый разорвал контакт. ― Слушаю, ― без удовольствия проговорил Чангретта, сняв трубку, но через пару секунд его лицо разгладилось. ― Дядя, ― удивлённо проговорил он. Мартиша с интересом смотрела на него, поправляя халат. ― Неужели… Прямо сейчас?.. Я занят, ― Лука бросил выразительный взгляд на Шелби. Девушка ему подмигнула, но Чангретта вдруг закатил глаза и устало хохотнул. ― Нет, не изменяю я своей невесте, что за бред?.. Да, с ней, ― Лука вздохнул и посмотрел на Мартишу. Девушка сидела, закинув руки на диван, и, положив на них голову, с интересом прислушивалась к разговору итальянца. ― Финачи хочет приехать, придумал что-то на счет костюма. Знаю, это не то, что мы планировали… ― сказал Чангретта, прикрыв трубку рукой. — Твой дядя? — Да. Мартиша равнодушно пожала плечами, а потом хитро усмехнулась. — Пусть приезжает. Мне же надо проследить за твоим костюмом, верно? Лука улыбнулся ей и снова поднёс трубку к уху и сказал, что они с невестой будут рады увидеть Финачи. Мартиша залпом допила глинтвейн и встала. — Думаю, мне надо одеться. Лука окинул девушку взглядом — сползший с одного плеча халат, выглядывающие из-под ткани стройные ноги, взъерошенные волосы. Хотелось оставить её такой, навсегда запереться в комнате, чтобы их никто не побеспокоил. Лука вспомнил, какой мягкой и податливой, какой нежной она была десять минут назад, в ванне. Он был безумно счастлив, оказываясь рядом с ней, в ней, цепляясь за неё пальцами, губами, чувствуя её руки на своём теле. Как будто и не было тех девяти лет разлуки, будто они не покидали Нью-Йорк. Лука никогда не думал, что будет рад той ссылке. Когда его чуть не посадили за убийство банковского работника в Италии, и отец отправил его работать в Соединенные Штаты, Чангретта был зол ровно две минуты. А потом он вспомнил, что именно там училась его цыганская принцесса. И наказание превратилось в самую желанную вещь на свете. — Он приедет ещё не скоро, — с намёком произнес Чангретта, улыбаясь ей кончиком губ. Мартиша хмыкнула. — Верно, но мне надо привести себя в порядок и одеться. Тебе вид нравится, но вряд ли ты хочешь узнать, что думает об этом твой дядя. Она хотела пройти мимо, но Лука перехватил её за талию и спиной прижал к своей груди. Горячие губы итальянца коснулись её щеки, скользнули к шее. — Не могу тобой насытиться, — прохрипел Чангретта. — Получив тебя, не могу отпустить. Мартиша едва слышно рассмеялась, и подалась чуть назад, прижимаясь к итальянцу ближе. Повернула голову и подмигнула Луке. — Если ты сейчас меня отпустишь, мы не расстанемся на ещё девять лет, Лука. ― Мы и в прошлый раз не собирались расставаться на девять лет, ― весомо проговорил Чангретта. Улыбка на лице Мартиши дрогнула. Она развернулась в кольце рук, и обняла Луку за шею, прижимаясь ближе. ― В этот раз уж точно не расстанемся. Словно подкрепляя это обещание печатью, Мартиша накрыла щеки итальянца своими ладонями и потянула его лицо к себе, целуя. Лука крепко обнял её. Мартиша… Единственная девочка среди его друзей, дикая, своевольная, смелая, обладающая таким же горячим темпераментом, как и любой другой Шелби. Одри Чангретта как-то сказала Луке, что родись она мальчишкой, наверняка бы стала военным, причём не просто штабной крысой, протирающей штаны за столом, а именно настоящим боевым офицером, отчаянным до безрассудства. Мартиша была далека от всего, что окружало девочек. Она не играла в куклы, не вышивала бисером, не интересовалась гламуром и терпеть не могла светские манеры, считая их жеманством. Её детство прошло среди мальчишек, поэтому и игры у неё были мальчишеские – в войнушку, в догонялки, в казаки-разбойники. Она мастерски билась на палках и носилась на велосипеде по окрестностям наперегонки с младшим братом Джоном. Став постарше, Мартиша не утратила боевого настроя, но сквозь порванные штаны с разбитыми в кровь коленками начали проступать стройные девичьи ножки, а постоянно перепачканное чем-то лицо вдруг вытянулось, заострились скулы, выразительно засияли голубые цыганские глаза. С каждым годом она становилась серьезнее и рассудительнее, хотя всё так же бегала с мальчишками по лесу и заставляла Джона есть траву на случай голода, если им снова придется жить в таборе. Она действительно верила в сны, в гадалок и ведьм, в приметы и знамения. Она была безумно далеко от тех, кто окружал Луку. Возможно, поэтому она была для него такой интересной и желанной, самой желанной. Чангретте хотелось быть частью её мира, быть частью Мартиши Шелби. Он до сих пор с трепетом вспомнил, как касался её во время первых свиданий. Мартиша казалась ему такой недоступной, а тут она позволяла брать себя за руку, обнимать за талию, класть руки на плечи. Конечно, Лука касался её при любой возможности. Особенно любил гладить её волосы и лицо. Он специально садился поближе и поправлял выбившуюся прядь волос. Мартиша замирала от едва ощутимого прикосновения и со всех сил пыталась скрыть своё смущение. Луку это забавляло. Прядь волос была убрана, а вот его рука — нет. Он нежно гладил её щеку и, склонив голову на бок, смотрел цыганской принцессе в глаза. Лука сходил с ума от мысли, что Маришка наслаждается их близостью так же, как и он сам. Мартише понадобилось больше часа, чтобы привести себя в порядок. Пущенные на самотёк, волосы отказывались собираться во что-то хоть более-менее приличное, а единственный удавшийся пучок напоминал маленький стог сена на голове. Она, с трудом расчесав их, заплела косу. С косметикой тоже были проблемы ― Мартиша не любила появляться без макияжа перед чужими людьми, поэтому пришлось просить Ванду достать хоть какую-то косметику. К тому моменту, как девушка вышла готовой из ванны, Финачи уже приехал. Ванда сказала, что они с мистером Чангреттой расположились в гостиной. Мартиша услышала итальянскую речь ещё не достигнув двери. Финачи говорил громко и чётко. ― Может добавим что-то синее? ― на итальянском спрашивал портной. ― Какого цвета глаза у твоей невесты? ― Голубые, ― ответил Лука, не задумываясь. Мартиша приоткрыла дверь. Лука стоял почти у самого окна, на свету, и на нём был чёрный костюм классического покроя. Перед ним, спиной к двери, стоял невысокий мужчина, а в стороне ото всех, рядом с мотками ткани, и прочими атрибутами портного стояла девушка. В руках у неё были другие костюмы. ― Хотя зависит от освещения, может и синие. ― Тогда галстук точно должен быть синим, ― решил Финачи, но потом с сомнением окинул племянника взглядом. ― Или лучше бабочка? Мартиша тихо рассмеялась. ― Думаю, галстук подойдет больше. Она вошла в комнату, и Финачи тут же повернулся к ней. Окинул быстрым взглядом и внезапно расплылся в широкой улыбке. ― Oh, mio Dio, Luca «Бог мой, Лука». Это и есть твоя sposa, «невеста»? ― спросил он. Итальянский мешался с английским, у него был сильный акцент. ― Sei bellissima! «Какая ты красивая!», ― проговорил он. Позабыв о племяннике и его костюме, он приблизился к Шелби и, взяв её за плечи, без стеснений расцеловал в обе щеки три раза. Финачи был не так высок, как его брат Винсент или племянники, у него были бледные, но весёлые, льдисто-голубые глаза, лицо вытянутое и тонкое, с морщинами в уголках глаз. Он был чисто выбрит, у него был упрямый подбородок и чуть горбатый нос, свойственный всем мужчинам в семье Чангретта. Итальянец светился какой-то неясной, живой энергией, и Мартиша не могла не улыбнуться. Его длинные чёрные волосы с едва заметной проседью были собраны сзади в узел, а на носу сидели круглые очки. ― Мартиша, это мой дядя, Финачи Чангретта, ― представил их Лука. ― Дядя, моя невеста, Мартиша Шелби. Мартиша улыбнулась Финачи, и бросила быстрый взгляд на помощницу портного. Невысокая, симпатичная шатенка, которая смотрела на Луку такими глазами… Описать невозможно. Просто сразу становится понятно, что она влюблена. Влюблена сильно, давно, безответно и безнадёжно. Лука на неё даже не смотрел. А когда появилась Мартиша, он улыбнулся своей невесте, и помощница дяди вообще перестала для него существовать хоть на каком-то уровне. ― Как же повезло нашему oboltus встретить такую красавицу, ― продолжал Финачи, лукаво усмехнувшись и подмигнув цыганке. ― Piacere di conoscerti, «Рад познакомиться». Маришка улыбнулась. ― Anche per me, Senor Finachi, «Это взаимно, сеньор Финачи». Глаза Финачи сверкнули восторгом ― видимо, он не ожидал от цыганской невесты своего племянника знания итальянского, и был приятно удивлен. Он осмотрел её ещё раз и вдруг погладил по волосам. ― Capelli perfetti «Безупречные волосы», ― сказал он, рассматривая туго закрученные пряди в косе. Мартиша бросила быстрый взгляд на Луку. ― Какой nobile «благородный» цвет, ― он взял косу за кончик и чуть потер между пальцами. Его глаза сверкнули, как у ювелира, нашедшего какой-то прекрасный камень. ― И они incredibilmente morbido «удивительно мягкие», ― Финачи снова посмотрел на Мартишу, улыбнулся ей и отпустил косу. Не продолжая свою мысль, итальянец заговорил о другом. ― Может, вы нам поможете, bellezza? Не можем выбрать между несколькими костюмами. Лука развёл руки в сторону. Финачи, получив благосклонный кивок будущей родственницы, тут же принялся объяснять Мартише, какие костюмы у них стали фаворитами, какие к ним прилагаются аксессуары, аккуратно, чтобы не услышал жених, выслушал детали её свадебного платья. Мартише понравился черный костюм, но Финачи усадил её в кресло и заставил Луку примерить ещё несколько костюмов ― серый и синий. Он показывал другие варианты фасонов, выспрашивал про церемонию. Мартиша рассказывала с едва заметным удовольствием и отблеском паники, но Финачи делал вид, что не замечает последнего, и слушал цыганку очень внимательно. Выражение лица Луки было бесценно, Шелби с трудом сдерживала смех. Чангретта выглядел максимально недовольным ― его не просто оторвали от любимой девушки, так ещё и заставили примерять эти чертовы костюмы. Маришка откровенно потешалась над ним, и Чангретта медленно закипал. Финачи принес ему последний костюм, серого цвета. Переодеваясь, Лука не сводил взгляд с цыганки, и Маришке казалось, что он прибьет её, когда они останутся вдвоём. ― Ti piace, Mariska? «Тебе нравится, Маришка?» ― спросил Финачи, когда Лука стоял в сером костюме, уперев руки в бока в немом раздражении. ― Темно-синий понравился мне больше, ― призналась девушка. ― Моему жениху подходит этот цвет, ― нарочно использовав именно эту формулировку, произнесла цыганка. Губы Луки чуть дрогнули. Мартиша не часто обращалась к нему, учитывая их теперь точно официальный статус. ― Но серый костюм более подходящего фасона. Может, их совместить? Финачи оглядел племянника, прикинул что-то, бормоча что-то на итальянском себе под нос. ― Lei, Senor Changretta, sembra tutto abbagliante, «На вас, сеньор Чангретта, всё смотрится ослепительно», ― отчаянно краснея, пробормотала девчонка. Мартиша уже успела забыть про неё. Впрочем, Лука на неё даже не посмотрел, зато кинул быстрый взгляд на Мартишу. Помощница портного, говоря на итальянском, видимо рассчитывала, что цыганка не понимает итальянского языка достаточно хорошо, а знает только поверхностные фразы. ― Particolarmente abbagliante su di lui guardo io, «Особенно ослепительно на нём смотрюсь я», ― не отрываясь от каталога мужских костюмов, мимоходом заметила Мартиша. ― Дорогая, перестань флиртовать с моим почти женатым племянником! ― строго проговорил Финачи, ничуть не стесняясь. Цвет лица помощницы был близок к цвету маков, и она что-то неуверенно проблеяла на итальянском. Кажется, никто не разобрал слов. ― Лучше принеси ту замечательную голубую рубашку, сеньора Шелби должна её увидеть. Она пойдёт к тёмно-синему костюму. И белую захвати. И… хотя, пойдём, я посмотрю, что ещё можно найти. Они оба вышли ― смущённая девица вылетела из комнаты, а Финачи вышел спокойно, помечая что-то в своём альбоме, где Мартиша заметила накиданные идеи костюмов. Едва они вышли, Мартиша тут же рассмеялась, прикрыв рот ладонью. ― Я не вижу ничего смешного, ― произнёс итальянец, но это не умолило веселье цыганки. ― Лука Чангретта ― лучшая модель Соединённых штатов. Лука закатил глаза. Мартиша встала и подошла к нему, и Лука сразу притянул её к себе. Шелби коротко коснулась его подбородка губами. ― Не говори, что приревновала меня, ― полушепотом заметил Чангретта, привычным движением укладывая на женские щёки теплые ладони и мягко лаская нежную кожу. ― В чужом глазу соринку видишь, а в своём бревно не замечаешь? ― цыганка чуть высокомерно приподняла подбородок. ― Ты ревнуешь меня ко всему на свете, Лука, ― напомнила девушка, припоминая не одну ситуацию, где ревность итальянца выливалась в членовредительства. ― Потому что я люблю тебя, ― спокойно пожал плечами Чангретта, сказав это таким тоном, будто сообщая наперед известные истины. ― И боюсь потерять. ― Я тоже тебя люблю, ― проговорила Мартиша, прекрасно зная, что не дав ответ может ещё больше испортить настроение итальянца. ― И мне не нравится, когда на тебя смотрят другие девушки. Я понимаю, что заставляет их на тебя смотреть. Но всё равно это неприятно. Я стала понимать, что ты чувствуешь, когда я выхожу на улицу в своих любимых безумных платьях. Лука взял её лицо в свои ладони и наклонился, чтобы поцеловать. ― Я горжусь тем, что самая лучшая, самая красивая девушка в этом городе со мной, ― Лука потерся своим носом о её. ― Я уверен в тебе, в нас. Знаю, что мы на самом деле любим друг друга, и на самом деле важно только это. Меня, конечно, бесит, что многие парни считают, что имеют право пялиться на тебя. Но, если ты в безопасности, меня все устраивает. А вздумай кто хотя бы тронуть тебя, я найду его и прикончу. Мартиша улыбнулась. Потом посмотрела куда-то за спину Луки и развернула его. Лука посмотрел на их отражения в большом зеркале. Мартиша закинула его руку на свои плечи и прижалась ближе, макушкой упираясь в его ключицу. Лука коснулся носом её волос. ― Но в кое-чём она права, ― вздохнула Мартиша. ― Ты выглядишь шикарно в любой одежде. ― Шикарно я выгляжу с тобой сверху, ― вернул ей её слова Лука, и Мартиша рассмеялась. Лука окинул её отражение собственническим взглядом. Прекрасная. Совершенная. Его. Эта последняя мысль заставляет почувствовать себя самым лучшим мужчиной в мире. Ведь другой Мартиши просто не достоин. ― Знаешь, ― она уткнулась лбом в мужское предплечье. ― Мне кажется, что никто и никогда не был и не будет так счастлив, как я с тобой. Я так тебя люблю, Лука! Так люблю… Её простое признание подействовало на итальянца, как разряд электрического тока. В горле мгновенно пересохло и собственный голос перестал слушаться. Чангретта не смог ей ответить, поэтому просто притянул к себе и целовал до тех пор, пока в комнату не вернулся Финачи с помощницей. Костюм закончили, точнее, определилсь с цветом, тканью и фасоном, только через час. Портной упаковал его и забрал с собой, обещая ещё доработать. Когда они его провожали, рука Луки спокойно расположились на женской талии, не отпуская Мартишу далеко от себя, прижимая к своему боку. Мартиша обняла его за пояс и чувствовала себя необычайно довольной. Вероятно, дело было в том, что сейчас она выступала на ровне со своим женихом. ― Bellezza, я чувствую себя обязанным сшить вам самое bel vestito «прекрасное платье» из всех, что я делал! ― заявил Финачи. Его помощница бросила на Мартишу быстрый, завистливый взгляд. ― У меня уже есть свадебное платье, ― неловко проговорила Мартиша. ― О, mia cara, «дорогая моя», я говорю про простое платье, ― объяснил Финачи. ― Лука говорил, что вы часто их носите. Если позволите, ve ne darò un altro, «я препдносу вам ещё одно», ― глаза Финачи как-то странно блеснули. Очевидно, он был действительно влюблён в своё дело. ― Хочу увенчать вашу красоту своим мастерством. ― E ' un onore per me, «Для меня это честь», ― улыбнулась Мартиша. Финачи снова расцеловал её в щёки три раза, пожал руку Луке и оставил их. ― Какой у тебя классный дядя, ― рассмеялась Шелби. Лука с собственническим видом уложил руки на живот Мартиши, прижимаясь ближе. ― Он мне понравился. ― А он тобой явно очарован, ― заметил Чангретта. ― Не многим он предлагает платье совершенно бесплатно. Мартиша довольно улыбнулась. Они с Лукой вернулись в его комнату, и девушка переоделась обратно, недовольно цокая на то, что теперь придется целый день ходить с макияжем. Едко поинтересовалась у Чангретты, не планируется ли ещё каких-то гостей, но итальянец пообещал, что попытается этому воспрепятствовать. ― Мы снова будем жить в Нью-Йорке? После свадьбы, ― задумчиво спросила Мартиша, когда Ванда Бриджит принесла им с Лукой горячего чая с печеньем. Они снова расположились на полу около дивана. ― Там моя основная работа, ― объяснил Чангретта. Он коротко прижался губами к её губам. ― Но мать и Ангель с семьей живут в Италии, в Агридже́нто, я провожу там много времени. ― Агридженто, ― фыркнула Шелби. Мужские пальцы скользнули по вороту халата, огрубелые пальцы прошлись по шее, и кожа девушки покрылась мурашками. ― Кто бы сомневался, ― и на непонимающий взгляд итальянца объяснила. ― Читала в какой-то газете, что это самый старинный город Сицилии. Античные храмы, замки, дворцы, амфитеатры... Лука ненадолго задержался на её ключицах, а после двинулся дальше и коснулся бархатной кожи чуть ниже выреза. ― Тебе не нравится Сицилия? ― Я там не была, ― справедливо отметила девушка. ― Вероятно, мы это исправим. Лука привычным жестом прошёлся носом от её щеки до виска, чуть поцеловал в ухо. Скользнул рукой, лаская полные груди горящими руками. ― А где ты живешь в Нью-Йорке? ― поинтересовалась Шелби, словно бы не замечая горячих мужских губ, которые медленно скользили от виска к уголку её губ и рук, что гладили её тело. Но Лука заметил, как едва заметно дрожали её руки и как трепетали ресницы. ― Там же, где жил девять лет назад со своей любимой женщиной. Шелби удивленно ахнула. ― Подожди, ― она чуть дернулась, выворачиваясь из мужских рук, не замечая, как Лука вцепился в её предплечье. ― Ты шутишь? Или ты и вправду живёшь в той же квартире, в которой жили мы? ― Я купил тот этаж и верхний, объединил их, но да, я живу в той же квартире, и даже кровать не поменял, ― с усмешкой произнёс итальянец, наслаждаясь смущением и смятением на женском лице. Он сжал руку, и Мартиша не смогла сдержать тихого всхлипа. ― С ума сойти, ― пробормотала цыганка, но Чангретта заметил, как по её телу проходит заметная дрожь, вызванная тёплыми воспоминаниями о времени, проведённом в квартире в Нью-Йорке. ― Да, с ума сойти, а теперь хватит разговаривать, пожалуйста. Шелби собиралась было возмутиться, но Чангретта обхватил её щеки ладонями, подтянул к себе, и неозвученный протест растворился на её губах. Подобно двум языкам пламени, они сплелись с друг другом. Поцелуй одновременно был и страстным, и упоительным; невысказанные мысли смешались. Руки Луки обхватили её бёдра, Мартиша тихо выдохнула. Цыганка почувствовала, как его гладкий язык скользнул по её приоткрытым губам, нежно исследуя. Пожалуй, итальянец был прав. Всё остальное могло подождать. По крайней мере, теперь они точно не расстанутся ещё на девять лет. Мартиша обвила его шею руками, так крепко прижимая к себе, что между ними не осталось воздуха.