На острие ножа

Томас всматривался в фотографию молча, абсолютно без каких-либо эмоций на бледном лице, не замечая, как Ангель засунул руку в карман, нащупывая пистолет. Реакция Шелби могла быть абсолютно непредсказуемой, учитывая содержание фотографии в его руках и не менее вызывающую надпись на её обороте. «Мы будем продолжать, пока Чангретты дышат». Том держал фото уже три минуты, лишь бегло показав её братьям, и Ангель удивлялся, как они с братом ещё дышали. ― Они не убьют её, ― вдруг объявил Томас и передал фото Луке. Тот взглянул, скривив губы, и глаза его полыхнули яростью. ― С чего ты взял? ― спросил Джон непонимающе. Для него эта фотография была причиной спустить курок прямо сейчас, более того, он был уверен, что Томас и Артур были того же мнения. Они пристрелят обоих итальянцев, и Мартишу им вернут, а там пусть сестра ненавидит их сколько угодно ― лишь бы ненавидела их живой и с целыми руками-ногами. ― Она приложила руку к сердцу, ― сказал Томас, и Артур облегченно выдохнул. ― И что это значит? ― спросил Лука, не отводя взгляд от фотографии, хотя Артур вдруг с удивлением отметил, какие страдания терзают итальянца, осознававшего, что его любимая испытывает такую боль из-за него. ― Когда мы только начинали, мы придумывали кодовые слова и жесты, если нас похитят, ― объяснил Джон. ― Если на фото мы приложили руку к голове, то нас хотят убить вне зависимости от того, выполнят остальные условия договора или нет и это человек, которого мы знаем. Если скрещены на груди обе руки ― то нас хотят убить, но человек нам не знаком. А если рука к сердцу, то значит нас не собираются убивать. Томас отстранённо кивнул. Он судорожно размышлял, что делать ― понятно, что убить Луку и его брата было самым простым вариантом, однако сестра никогда бы не смогла с этим смириться. Лука был для Маришки той самой любовью всей жизни, и, лишившись его, сестра больше никогда такого не испытает. Он был для неё тем же, чем Грейс - для самого Тома. Только если Томаса на этом свете держал сын и сестра, то Мартишу не удержит ничто. Она просто сдастся, потому что даже на расстоянии Лука заставлял её жить. Он был её частью, а Томас не мог просто так взять и вынести приговор собственной сестре. Хотя у него получилось… с этой долбаной свадьбой. Чарли смог отследить несколько машин, подходящих под описание, но пока поиски не давали чего-то конкретного. Лука предположил, что Альфонсе не станет окружать себя наёмниками из двадцати человек, чтобы не привлекать лишнее внимание, а врываться в каждый дом, который попадал под подозрение, было не вариантом. Томми хотел найти сестру, однако если они вломятся в какой-то из подозрительных домов, могут наткнуться на оружие. Джон попросил посмотреть фото ещё раз, и Лука отдал его. Артур вглядывался в фото через плечо брата, а Джон, поджав губы, о чём-то сосредоточенно думал. ― Пол странный, ― вдруг сказал Джон, привлекая внимание. ― Какой-то… необычный. Артур взял фото и чуть повертел, тоже что-то приметив. ― Это камень или…? Тут что-то другое, ― неуверенно проговорил он. ― Похож на… мрамор? Лука скривился. Они считали, что Маришку держат в каком-то подвале или вроде того, но мрамор? Конечно, это сужало круг поисков, как много домов в Британии с комнатами, где есть мраморные полы? Всё-же это настораживало. Ангель взял фото и внимательно вгляделся, а потом вдруг вскрикнул. ― Я понял! ― на его лице расцвела широкая улыбка. ― Вспомнил! Школьная экскурсия в Стаффорд, там есть Древний деревянный дом. Он весь построен из дуба, но нам показали несколько комнат из мрамора и камня, там хранились украшения в банках и коробках для солений, чтобы отводить подозрения, ― Ангель ткнул в пол. ― Тут буква «Д» видна, почти под самой головой у Мартиши. ― Дом был построен семьей Доррингтон, ― вспомнил Лука. Он помнил ту поездку. Отчасти из-за того, что потом брат сказал ему: «Мартише Шелби понравился Древний дом. Я сказал ей, что, если поцелует тебя, дом будет готов к концу недели». Лука собрал ей модель дома из спичек, и цыганка поцеловала его в щеку. ― Если это так, их инициалы будут на полу и на стенах. ― Отлично, ― выдохнул Томми. ― По коням, джентльмены. *** Капоне вернулся к ней спустя время. Мартиша не знала, как много времени прошло, большую часть она проспала, находясь в обмороке от пережитого ― так организму было легче переживать боль. За всё это время она пробыла в сознании не более десяти минут ― в первые пять ей принесли стопку холодных мокрых полотенец, которыми она вытерла рану. На деле всё оказалось не так уж и плохо. Казавшиеся сломанными ребра оказались просто ушибленными, а подозрения на внутреннее кровотечение ― из-за которого, как она считала, она и блевала кровью ― не оправдались. Её избили, как выразились бы братья, «до кровавых соплей», а так, шокированный рассудок повредился ещё больше, но даже в таком состоянии она сумела сложить простую картинку ― они били так, чтобы не покалечить. Чтобы создать видимость нечеловеческой жестокости, запечатлеть её. Томас и так наверняка бушует и сходит с ума, Артур в ярости плохо соображает, а Джон не слишком любит итальянцев. Увидев фото, поняв, что происходит, они спустя курок почти одновременно, но убьют не только Луку, но и Ангеля для верности. План был проще некуда и эффективным. Фотография превратила бы их в диких псов на достаточное время, чтобы избавиться от итальянцев, при этом не задев Капоне. Война семьями в Нью-Йорке не начнётся, некому будет воевать. Одри сойдёт с ума после смерти сыновей, останется с невесткой и внуками на милости Финачи и его сыновей, которые подумают, прежде чем лезть к противнику. Она положила полотенца около камина, дождалась, пока они просохнут, подложила их под голову, раскалывающуюся от боли, и закрыла глаза снова. После того, как она вытерла хоть часть крови, стало легче. Телесная чистота была сродни надежды на лучшее, и неважно, насколько сильно всё болело. Второй раз её разбудили. Принесли перекусить ― воды, бокал вина и пресные мягкие булочки. Вероятно, они считали, что она умирает от голода, но организм, давно перешедший в режим экономии, готовый к цыганским кочеваниям, не взял много. Она съела одну или две безвкусные булки, развела вино с водой и выпила, после чего легла спать. Она очнулась от того, что кто-то стянул с неё туфли. Разум ещё не восстановил картину происходящего, но изувеченное, усталое тело всё вспомнило быстрее и дернуло назад ещё до того, как Мартиша разлепила глаза. Она увидела свои туфли в руках Капоне. Совершенно не подходящие ни для чего, кроме неспешного прохаживания. Собираясь утром, провожая Луку, она выбрала свою любимую пару на внушительных каблуках, но в данный момент шелковые с бисером изящные туфли смотрелись нелепо. Альфонсе Капоне разглядывал ее ноги с каким-то непонятным выражением. Увидев, что она очнулась, он усмехнулся. ― Красивые ноги. Наверняка нравятся Чангретте. Или он всё же предпочитает то, что между ними? ― Альфонсе загоготал. В голове Мартиши пронеслось сотни едких ответов, но она лишь молча уставилась на Капоне. Ноги тут же обдало холодом, но цыганке было не привыкать. Альфонсе, не дождавшись от неё реакции, швырнул ей туфли обратно и сел в кресло. Мартиша обулась не спеша, словно делая ему одолжение, а потом встала и села на стул. ― Пришли позлорадствовать? ― буднично поинтересовалась она. ― Нет. Мне интересно, что в вас такого, ― сказал Капоне, пожав крупными плечами. ― Я вижу женщину лет тридцати, по-своему красивую, но вряд ли отвечающую вкусам заносчивых итальянцев, ― он скривился, будто сам не был итальянцем… или действительно не был? Мартиша поняла, что не знала этого наверняка. ― Симпатичная на лицо, разряженная, надушенная и самоуверенная. На голове корона, ― он рассмеялся, видимо, не принимая цыганский титул за что-то серьёзное. Мартиша вдруг вспомнила, что даже Винсент Чангретта в своё время уважительно отнёсся к её деду королю. Хотя, возможно, дело было в близком соседстве. ― И все же, Чангретта вас любит. ― Вы этого не знаете, ― заметила Мартиша. ― Даже я не могу сказать, что Лука любит меня. Хотя, конечно, это было неправдой. В чувствах Луки к ней никогда не приходилось сомневаться ― ни ей, ни кому-то другому. Даже её братья и его мать принимали силу чувств между ними. А если уж Капоне следил за ними, то наверняка знал всё ещё лучше. У неё не получилось бы убедить его в том, что Лука не станет рисковать собой ради неё, какой-то цыганской девчонки, и всё же ей хотелось смутить Капоне, заставить его сомневаться. Кажется, на какое-то мгновение у неё это получилось. Лицо Альфонсе дрогнуло на секунду, но в дальнейших его словах сомнения всё ещё не было. ― Он любит. Я следил за вами, ― доверительно сообщил он, словно посвящал Мартишу в страшную тайну. ― И перехватывал ваши письма, ― Шелби потребовались усилия, чтобы не начать сыпать проклятьями на румынском, напугав чёртового католика. Отчасти, именно из-за этой мрази они с Лукой потеряли девять лет. Он разорвал ту связь между ними. ― Он питает к вам определённые чувства, которые вам хорошо известны. И весь этот ужас с вашими братьями был ради любви. Его любви к вам. Сильные чувства толкают на безумные поступки ― жестокие, полные боли и отчаянья. Такая любовь может выжечь, покалечить, выворачивает наизнанку, но она даёт смысл жить и только любящие сердца решают, что сделает любовь. Швырнёт ли она вас о землю и уничтожит, превратив в ничто рядом с друг другом, или даст огромный смысл всей вашей жизни. Любовь, которую испытывает к вам Лука - это чудовищная любовь. Она превращает людей в монстров. Мартиша пыталась не слушать, не поддаваться. Она лучше всех знала, как эффективно такого рода давление ― даже больше физического. Он будет бить по самым уязвимым местам. Будет использовать всё то, что увидел и прочитал, лишь бы сделать ей больно. Особой нужды в этом не было ― просто Капоне хотелось, чтобы ей было больно, ведь смотря на неё, в первую очередь он видел не личность, а женщину, которую любил его враг. Женщину, через которую можно было причинить боль Луке Чангретте. Не имея возможности измываться над ним, он делал это с ней. ― Да. Но это единственная любовь, которую мы знаем, ― признала Шелби, и Альфонсе замер от удивления, не ожидав, что она признается так быстро, но Мартиша увидела возможность поселить в нём куда больше сомнений в успехе. ― Быть Шелби… Быть девочкой Шелби это сложно. Я умею драться не хуже братьев. Я умею убивать не хуже них, хотя от меня этого никогда и не требовалось. Я и моё имя не существуют отдельно. Но в этом есть и большое преимущество, о котором никто, даже Лука не забывал, ― Мартиша замолчала, выдерживая паузу. — Я королева. Я королева не потому, что жена короля, а потому что я его внучка. Я всю жизнь делала всё, как настоящая королева. И если сегодня наступит мой последний час, я покину эту жизнь тоже, как королева. А вы останетесь жить. Ненадолго, скорее всего. Вы появились в Бирмингеме как раб. Всё, что ты делаешь, ты делаешь как простой раб. И в свой последний час ты останешься простым рабом. Под конец, откинув любые признаки любезности, она беспардонно ткнула Альфонсе в подобные различия их статуса без официоза. На особый успех она не рассчитывала, ведь Капоне строил из себя человека, который считал цыган людьми третьего сорта, и какая разница, что о нём и его положении думает цыганская девчонка, пусть даже она и королева. Она плюнула в Капоне со всей возможной силой и отвернулась, не собираясь реагировать на его слова, но мужчина вдруг озверел, вскочив с места. Его лицо стремительно покраснело, он вскочил, взбешённый то ли её плевком, то ли последними словами. Он со всей силы замахнулся и отвесил ей звонкую пощечину. Одной рукой Капоне схватил её за горло, сдавил шею. С трудом сглотнув слюну, Мартиша схватилась за его запястье в надежде ослабить хватку. Шелби скрутила руку с такой силой, что свернула и свою. ― Гадина! ― Капоне разжал пальцы на её шее и резко отступил назад. Мартиша тяжело прокашлялась и начала нервно массировать свое запястье, напряженно поглядывая на гангстера, ожидая, что тот снова попытается схватить её, но Альфонсе больше не старался приблизиться, потирая запястье. Он слегка наклонил голову и нехорошо улыбнулся. ― Знаете, я представлял вас по-другому, ― успокоившись, проговорил он. Мартиша взирала на него с настороженностью. ― Думал, вы, цыганка, обвешены золотом, ходите в платьях с большим подолом, но открытым животом и трясёте золотыми монетами на поясе. ― Вы с евреями не дружите? ― фыркнула Шелби. ― Знаю одного, вы бы могли славно провести время, обсуждая стереотипы о цыганах, ― подавив страх, проговорила Шелби. Ей нужно было потянуть время. Братья и Лука уже ищут её. Только вытерпеть, дождаться. ― Нет, я не люблю евреев, ― Капоне скривился. ― Их я ненавижу ещё больше вас, цыган. Некоторые из вас хотя бы исповедует католицизм. Я не собираюсь наносить вам непоправимого вреда, но знаете что? Ваша связь с Лукой настолько удивила меня, что я сейчас думаю: а не чувствует ли он, как вам больно? ― Капоне оглядел её, но больше не делал попыток приблизиться. Он был один, и это была прекрасная возможность кинуться на него… Только вот он был в два раза тяжелее её, да и организм, перешедший к резкой экономии ресурсов, чуть ослабел. Обычно цыгане, подаваясь в бега, ни с кем не дрались, а вели спокойный образ жизни. ― Конечно, он понимает, что мы с вами не чаепитием занимаемся, но ведь когда вас избивали мои люди, вы взывали к нему, верно? Чувствовал ли он боль в сердце, пока её чувствовали вы? Мартиша замерла. Она никогда об этом не думала. Мысли о Томми, Артуре, Джоне и Луке были поводом не сойти с ума, не потеряться в боли, но она не думала об этом с такой стороны. Полли верила, что два истинно любящих людей всегда будут чувствовать друг друга, а потому всегда будут находить, но если посмотреть это с такой стороны, то… То не делала ли она хуже? Мартиша упрямо тряхнула головой. Надо быть реалисткой. Даже если у Луки и болело сердце, то из-за осознания того, что её похитили и пытают из-за него, мысленные обращения цыганки к нему не играли роли. Или так было даже лучше ― он поскорее найдёт её. Капоне, чуть насладившись её замешательством, отошёл и постучал по двери. В комнату вошёл мужчина с перекошенным носом ― это его Мартиша ударила затылком. Шелби окинула его равнодушным взглядом, подметила русые волосы, квадратный подбородок, и, дойдя до глаз, ожидала увидеть полный ненависти взгляд, однако наемник смотрел на неё абсолютно равнодушно. ― Конечно, можно было обойтись и без этого, ― сказал Капоне. Русоволосый итальянец взял Шелби за локоть и поднял. Поддержал на месте, ожидая, когда у цыганки перестанет кружится голова. ― Но мне очень хочется, чтобы Чангретта, умирая, понимал, что всё, случившееся с вами ― из-за него. Он вас так любит, и ему будет невыносима мысль, что это случилось с вами. Почему он не защитил вас от этого? Как он мог говорить о счастье, когда вы теперь здесь и от вашей выносливости зависит собственная жизнь? Он с ума сойдёт. Мартиша молчала, не собираясь реагировать на его слова, но, к её удивлению, он предпочел окончить разговор. Лишь кивнул русоволосому и тот потянул Мартишу вон из комнаты. Шелби равнодушно рассматривала стены ― деревянные, тёмные. Коридор был слабо освещен светильниками, которые сияли тускло, противным желтоватым светом. Мартиша рассматривала стены, и вдруг выхватила букву «Д» на стене. Шелби нахмурилась, думая, что ошиблась, но, теперь, понимая, куда смотреть, нашла ещё одну букву, потом ещё одну. Буква была расположена примерно на одной высоте на расстоянии около двух метров. Мартиша нахмурилась. Её завели в другую комнату, но в отличие от двух первых она была деревянной, внутри стоял резкий запах дубильных веществ, бакаут и палисандр - ванили. Тут не было стульев или камина, только деревянный столб. Шелби недоумённо нахмурилась, пытаясь представить, что с ней собираются делать. Русоволосый снял с пояса толстую веревку и, взяв за плечо цыганку, подвел её к столбу. Посмотрел, словно ожидая, станет ли она сопротивляться. ― Как там тот блондин? Как его рука? ― с улыбкой поинтересовалась цыганка. ― Кажется, ему придётся удалить большой палец. Вы укусили его, и палец стал синеть, ― спокойно сказал русоволосый. Он посмотрел на неё с легким сомнением. ― Он снял с вас туфли? Мартиша пожала плечами. ― Наверное, завидует. У него таких не было же. Русоволосый хмыкнул. Он ухватил её запястья и задрал у нее над головой, чтобы, глядя в глаза, привязать к столбу. Когда Шелби вновь стала на ноги, ощутила резкую колющую боль ― в этом месте пол был покрыт не до конца вбитыми в пол гвоздями со срезанными кое-где шляпками. Без каблуков ей не хватало роста, и приходилось либо стоять на носочках, либо выворачивать себе руки, стремясь вниз, чтобы переместить вес на ноги, но тогда в них впивалось острое железо. ― Вы родственники? ― спросила Мартиша. ― Мы наёмники, ― спокойно ответил русоволосый. ― Вы выглядите довольно равнодушным и спокойным, хотя я сломала вам нос. Водянистые глаза наемника молча рассматривали её. Мартиша предположила, что вся троица находилась под какими-то препаратами. ― У вас красивые волосы, ― сказал он, и Шелби недоверчиво нахмурилась. Причём тут её волосы? ― Мягкие, волнистые, некрашеные, длинные. Вы словно сошли с картины Тициана. Несмотря на ваше происхождение, у вас истинная итальянская красота. И эта красота вызывает мягкость. Он ушел, оставив её, и Мартиша осталась думать о его странных словах. Она никогда не думала об итальянских эталонах красоты, но сейчас вспомнила то удивление, которое испытывали друзья Луки, узнавая о её цыганском происхождении. А всё дело во внешности ― идеальные скулы, тонкий нос, пухлые губы и «кошачьи» глаза. Она отвечала всем идеалам красоты итальянцев, помимо того, она всегда прекрасно выглядела. Лука, как и любой итальянец хотел, чтобы женщина хорошо выглядела, его женщина. Женщина для итальянского мужчины — объект самовосхищения. «Девушка Гибсона и Теда Бара» ― подумала она и усмехнулась. Лука говорил, что она покорила его друзей не только невероятной внешностью, но и обаянием, и харизмой. Впрочем, сама Мартиша никогда не считала свою красоту чем-то невероятным, а потому никогда не считала главным своим достоинством внешность. Уверенность в себе и искренность ― Шелби считала это куда более важным. Ничто не делало женщину более красивой, чем вера в то, что она красивая, но внешность – далеко не главное. Мартиша, строя свои отношения с Лукой, старалась не закрываться в своей норе, интересоваться жизнью, иметь свет радости в глазах. Красота не была единственной вещью, которая её определяла. Она знала, что Лука Чангретта любил простую цыганскую принцессу с косичками, и надеялась, что это девчонка никогда не умрет в её сердце. Мартиша прикрыла глаза. Думать об этом было скучно, и Шелби постаралась отвлечься. Уже через полчаса Мартиша осознала, что лучше бы она думала об этом, пока мысли шли, или лучше того ― чтобы Капоне снова пришёл насмехаться над ней. Болтовня отвлекала от боли, усталости, отекающих рук и зудевших ног. Даже держать голову прямо не получалось. Минута текла за минутой, растягиваясь в вечность. Шелби старалась переключиться хоть на что-то, чтобы не сойти с ума так быстро. Паук на стене, трещина в потолке, трещина в полу, буква «Д» на всех поверхностях в комнате, пересчёт гвоздей под ногами ― она цеплялась за каждую мелочь, за каждую деталь, сдерживая слезы. Она успела додуматься, что дом, в котором её держали, мог быть Древним деревянным домом. Мартиша бы не вспомнила фамилию семьи, что владела им, но буква «Д», очевидно, была их инициалами. Эта идея медленно вырисовывалась в её голове, но дурман боли и усталости какое-то время мешал ей созреть окончательно. Мартиша поежилась, прижимаясь спиной к холодному столбу ― платье переставало спасать от холода, Мартиша чувствовала его по поверхности всей кожи. Несмотря на то, что она была привязана к столбу много часов подряд, казалось, обитое металлом дерево так и не согрелось. Стоять настолько долго было очень тяжело, Шелби уже почти не чувствовала ног, но не сдавалась. Они придумали для неё эту пытку, чтобы сломать, и не рассчитывали на долгое сопротивление, но она сопротивлялась. Сопротивлялась который час подряд, всё больше теряя чувствительность и дурея от неподвижности. Если она сдастся, то перед смертью Лука узнает, как она просила отпустить её, и поймёт, насколько ей было больно. Впрочем, Капоне и так мог соврать ему, но Мартиша почему-то чувствовала, что Чангретта не поверит в это, если этого не случится. Возможно, Капоне был прав, и между ними была тонкая связь, и, пока борется Шелби, Лука тоже будет бороться. Русоволосый зашел проверить её, но из-за усталости Мартиша едва смогла взглянуть на него. Голову держать прямо было сложно, поэтому она наградила его хмурым взглядом исподлобья. Он удивлённо изогнул бровь. ― Che succede? «Что там?» ― раздался голос за его спиной. Шелби подумала и решила, что голос принадлежит брюнету. ― Sta bene? «Она в порядке?» ― спросил другой, блондин скорее всего. Или Мартиша перепутала их. ― La strega e ' testarda. «Ведьма упряма», ― встревоженно проговорил русоволосый и, окинул её взглядом ещё раз. Мартиша прикрыла глаза. О том, чтобы поспать, не было и речи ― подвешивание причиняло страшную боль в запястьях, кроме того, выкручивались локтевые суставы и Мартиша ощущала дикую боль в спине. Кроме того, Шелби совсем некстати вспомнила, находясь с крепко перевязанными запястьями в подвешенном состоянии, она рискует задохнуться. Чтобы дышать, ей надо было постоянно подтягиваться на веревке, что было несложно, учитывая, что на пол она не могла встать из-за гвоздей. Если она не сможет подтягиваться, она задохнется. Если она потеряет сознание от усталости, она может умереть. Это напоминало распятие. Мартишу повеселило это сравнение. Мартиша с трудом извернулась, глядя как кровь из стертых запястий струится по рукам в рукава ее платья. Красные черви ползут по её телу. Щекотно. Её смех, вызванный щекоткой, перешёл в крик. «Замолчи! ― тут же сказал кто-то внутри неё голосом Артура. ― Ты не можешь кричать, ты же Шелби!» Верно, ей надо заткнуться, иначе что-то ненароком выдаст её отчаянье. Мартиша не была уверена, что её сторожат безвылазно, казалось, Капоне не располагал таким количеством человек, однако не стоило сбрасывать со счетов то, что её намеренно путали. Хотя ― зачем? Может, верили, что она и вправду ведьма, и может мысленно связаться с братьями? Или просто хотели поиздеваться над ней, показать, что даже против троих она, цыганская королева, оказалась бессильна. В любом случае, даже если её не сторожили, Мартише показалось, что смеялась она громко. «Если придут проверять, скажи, что ты колдовала и впала в экстаз» ― подсказал голос Джона в голове. Мартиша усмехнулась, но больше не позволила себе рассмеяться. Она выстраивала в голове все возможные толкования чаинок на дне чашки, которым её научила Полли, сосчитав их ― только с пятого раза у неё получилось одно число ― выстраивая их по алфавиту в одну и в другую сторону, сортируя их по хорошему и плохому предзнаменованию, потом по тому, одушевленный символ или нет. В голове всё смешалось, у неё не получалось хорошо это сделать, однако это было лучше чем просто висеть и думать о том, в какой ситуации она оказалась, умрёт ли она, умрёт ли кто-то из братьев, убьют ли Луку… Мартиша сбилась с мысли, но позволила отвлечься на Луку. ― Вы убиваете Винсента Чангретта, едва не убиваете его сына, они едва не убивают двух наших братьев, а вместо войны ты предлагаешь им меня?! ― вопила Мартиша, от гнева вся трясясь. ― У нас нет сил и возможности вести эту войну, ― как можно более терпеливо и спокойно произнёс Томас. Мартиша пусть и была яростной и непримиримой, обычно быстро остывала и вслушивалась в голос разума. Шелби надеялся, что это произойдёт сейчас. Сестру нельзя было винить в бурных эмоциях: будь на её месте Том, он бы сам был в ярости. ― Маришка, послушай, пожалуйста. ― Ты уже всё сказал, ― заявила мисс Шелби. ― Всё сказал итальяшкам, когда согласился выдать меня замуж за одного из них. О, в какой она была ярости, узнав, что её выдают замуж за Луку. Сейчас Мартиша даже не смогла бы сказать, почему так ярилась. Считала себя преданной, проданной, как проститутка? Или злилась, что всё решили за неё? Или просто не знала, что ещё делать ― она убедила себя в том, что больше не может любить Луку, что они враги, что теперь между ними только смерть, а тут такой неожиданный поворот. Она боялась, что не узнает этого человека. Не найдёт своего Луку в том, кем он стал за девять лет. Что окажется, что и нет той любви, которую она считала самым сильным и светлым чувством, что только были в её жизни… А оказалось всё куда легче. Лука и не переставал любить её, он вернулся в Бирмингем не за местью за отца, он вернулся за ней. Спустя девять лет он пришёл за ней. Мартиша не боялась смерти. Она боялась потерять это всё. Потерять Луку. Её сердце считали разбитым, её саму ― холодной, а её колючий характер оправдали отсутствие любви. Вероятно, все, кто так думал, были правы ― Лука был её сердцем, он же согревал её, и он же был её любовью. Без него она стала другой. «Это очень иронично, правда, сестра? ― спросил голос Томми. ― Все считают, что Чангретта не умеет любить, и что ты холодная стерва с разбитым сердцем, но всё меняется, когда вы воссоединяетесь.» Она уже почти сдалась, склоняясь к уютной темноте, как вдруг дверь громко распахнулась. ― Вам удобно стоять? ― спросил Аль Капоне, входя в комнату. Несмотря на насмешку в голосе, Мартиша заметила, как он напряжён и озадачен. Видимо, по их представлениям, она не должна была продержаться так долго. ― Может, вам помочь? Русоволосый мужчина вошёл в комнату с верёвкой, и помимо удивления в его взгляде проскользнуло уважение. Видимо, выносливость цыганской королевы вызывала у наёмников Капоне восхищение. ― Безумно удобно, ― с трудом, но всё так же едко ответила Мартиша, слабо дёрнув губы в улыбке. ― Это прекрасные условия, обязательно поведаю о них братьям, когда они придут за мной. Капоне промолчал, лишь кивнул наёмнику. Тот подошел ближе с верёвкой, и Мартиша, пошевелив и без того связанными руками, поняла, что он решил добраться до её ног, уже не ощущавших гвоздей под ними ― Подумайте о Луке, позовите его, быть может, так он быстрее порадует нас своим визитом, ― сказал Капоне, наблюдая за тем, как наёмник перетянул её колени толстой веревкой. ― Я слышал, что цыгане хорошие химики, а как у вас с анатомией? Приток злости дал сил, а неприятно пережатые ноги пульсировали отрезвляющей болью, и Мартиша смогла немного очнуться от пассивного состояния. ― Вы пережали мне кровообращение в ногах, и скоро я чисто физически не смогу стоять. Это реакция тела, но знаете что, ― Шелби оскалилась в улыбке. ― Даже если Лука умрет… даже если от рук моих братьев… Я доберусь до тебя. Капоне кивнул русоволосому, чтобы тот вышел. Наемник задержался и коснулся пряди её волос. Потер пальцами, а потом, удивленно хмыкнув, вышел. Мартиша проводила его презрительным взглядом, а потом уставилась на Альфонсе. Несмотря ни на что, она была рада ему ― теперь можно было сосредоточиться на чём-то, кроме боли в запястьях. ― Знаете, я удивлен сплочённостью ваших братьев и Чангретты, ― вдруг сказал Капоне, и Мартиша вся обратилась в слух. ― Я ожидал увидеть труп Луки, а по возможности и его братца сразу после того, как фотография попала в руки Томаса Шелби, но ничего не произошло. Вы здесь уже почти двое суток, десять часов прошло с момента отправки фото, а вы всё ещё не вдова. Двое суток. Мартиша внутренне ахнула, но и тут нашла предлог взбесить своего похитителя. ― Я пока и не жена, ― усмехнулась она, и Капоне поджал толстые губы. Он ужасно владел своими чувствами, их можно было прочитать на лице за долю секунд. Шелби задала вопрос, как он вообще выжил в их преступном мире. Томас был холодным, как айсберг, Лука вечно усмехался, Артур быстро выходил из себя, но кроме гнева ничего не показывал, Джон не переставал ёрничать, а тактикой Мартиши были холодность и надменность. Капоне же быстро впадал в ярость, но быстро отходил, плохо манипулировал словами и был эмоционально слабее цыганской королевы. Но хотя ему всё-таки удалось похитить её и держать здесь уже двое суток, не так ли? ― Вы не причините мне непоправимого физического вреда, остальное я вынесу. Ей нужно было потянуть время. Её уже ищут. Только вытерпеть, дождаться. Альфонсе давал ей огромные надежды на светлое будущее. ― Думаю, скоро ваша семья заявится сюда, ― сказал Капоне, и Мартиша напряглась. Шутил ли он, или это было правдой? И то, и то было жестоко ― теперь она невольно будет ждать, считать минут и сходить с ума от того, что никто не приходит. ― И я подумал: зачем мне заставлять ваших братьев убивать вашего жениха? В конце концов, Шелби мне ничего не сделали, верно? Я просто выйду туда, к ним, и когда на меня направят пушки, передо мной будете стоять вы. Лука увидит то, что с вами произошло по его вине, и он возопит и сам выстрелит себе в голову. ― А как вы планируете уйти живым от моих братьев? ― спросила Мартиша. ― Мне правда интересно. ― Вы им скажете об этом. Вы скажете, чтобы они не стреляли, и тогда я вас отпущу. Капоне пожал плечами, словно говорил о чём-то простом и понятном, о чём-то, к чему она должна была прийти сама. Мартиша прыснула, а потом не выдержала и рассмеялась. ― Неужели? ― с трудом справившись со смехом, спросила цыганка, до боли закусив внутреннюю сторону щеки. Смех был ужасной реакцией, он показывал, что её разум медленно сдается. ― И с чего бы мне делать нечто подобное? ― С того, что мои наёмники стоят около дома Финачи Чангретты, и если они не получат от меня кодовое слово, они войдут и убьют вашу тетку, кузена, этого Финачи и знаете, кого ещё? Двух очаровательных близнецов, чья мать так к ним спешит. Мартиша сжала зубы, заставив себя не дернуться. Памяти услужливо подкинула Майкла, истекающего кровью в больнице, совершенно потерянную Полли, которая царапала себе лицо, когда её вывели из тюрьмы, едва не повесив. Она вспомнила Финачи и близнецов Ангеля, а потом представила их с перерезанными горлами или простреленной головой. Итальянцы всегда стреляют в упор. Её чуть не затошнило от этой картины, а гнев и злость взыграли в ней, словно Везувий над Помпеями. ― Вы блефуете, ― сказала она, с трудом справляясь с эмоциями. Пытка сделала её слабой, а разум и так был надломлен в последние два месяца. Эти разговоры давались с трудом. ― Я знаю, что у Финачи пять сыновей, трое остались в Нью-Йорке. Если вы сделаете нечто подобное, кодекс велит им уничтожить вас. ― Вы полагаете, что семья Чангретты — это гидра? Отруби одну голову, и вырастит другая? ― Альфонсе усмехнулся, словно разговаривал с недоразвитым ребенком. ― Только вот это клубок змей. Никто из сыновей Финачи не встанет во главу семьи достаточно быстро, а к тому времени я либо перебью их, либо найду управу на трёх мальчишек. Он рассмеялся, довольный собой, и уставился на Мартишу, ожидая, что она скажет. ― Я проклинаю вас, ― голос сорвался на хрип, а губы оказались сухими. Мартиша до боли прикусила их, чтобы пустить кровь. ― Проклинаю вас всем своим цыганским родом, проклинаю именем моих прадедов-королей, именем моего деда-короля и короля-брата. Проклинаю вас и всех ваших родных, женщин и детей. Проклятье падёт на них до седьмого колена, а потом род ваш погаснет и издохнет под пеплом, захлебнувшись собственной кровью. Альфонсе стремительно побледнел и перекрестился, но Мартиша больше не могла сдержаться. Вряд ли проклятье было реальным, этому тексту её научила бабушка, и сама признавала, что служит он только для устрашения католиков и других верующих людей, но Шелби вдруг подумала о том, что если Полли хватало сил на гадания, то яростные слова могут найти свою цель. В её голове путались разные стихи и отрывки из мифов, которые она читала ещё в школе, но Мартиша твердо решила, что если Капоне и суждено исполнить свой план, он будет жить, боясь, что и вправду проклят. А потом Шелби найдёт его и убьет. ― Chthonium! ― воскликнула она. «Хтоний» в Древней Греции обозначал эпитет божеств подземного царства или связанных с ним, но Мартиша подумала, что Альфонсе мог быть достаточно образованным, чтобы знать это, поэтому перевела слово на румынский и произнесла его. ― Обрати свою ненависть на Альфонсе Капоне и на дело его, и на его деньги, и имущество. Я свяжу моего врага Альфонсе в крови и прахе со всеми умершими. Тебя не освободит следующий цикл из четырёх лет. Я свяжу тебя таким заклятием, Капоне, так сильно, как только возможно, и я брошу собачье ухо на твой язык. ― Заткнись, ведьма! ― не выдержал Капоне. На его лице был слишком явный страх, и Шелби рассмеялась, почувствовав, как треснули сухие губы. ― Да будешь ты связан, да будешь раздет! Пусть бредит. Пусть страдает от жара, пусть терпит боль каждый день. Пусть не сможет говорить, пусть не победит. Пусть псы терзают тебя. Пусть Капоне не сможет одержать победу… ― Ведьма! ― заорал он и схватил Шелби за волосы, дёргая вперед и едва не выворачивая плечевые суставы. ― Дрянь! Дешёвая шлюха! Ты сдохнешь, я запытаю тебя до смерти! Я заставлю тебя жрать собственные кишки! ― он дёргал снова и снова, и Мартише казалось, что шея не выдержит и просто порвётся от такого натяжения. Капоне убьёт её в припадке ярости, наплевав на дальнейшие планы. ― Успокойтесь! ― вошедший в комнату русоволосый мужчина на удивление легко скрутил разбушевавшегося главаря, оттянув от задыхающейся и теряющей сознание от боли Шелби. ― Вы сами говорили, что она нужна целой, не говоря о том, что точно нужна живой. Если она умрет, то вы потеряете сильный козырь, не так ли? Вы чуть было не прикончили её, ― русоволосый хлопнул Капоне по щеке, приводя в чувство. ― Да, ― уже спокойно отозвался Альфонсе, промокая рукавом пот на лбу. ― Я впервые вижу ведьму. Русоволосый взглянул на Мартишу. ― Она, вероятно, и вправду ведьма, ― сказал он, и цыганке показалось, что тот испытывает какое-то странное веселье от мысли, что его босса могли проклясть, хотя сам он в это вроде не очень верил. ― Но в церкви с вас сведут все её проклятья, так что не думаю, что вы должны переживать. Он вывел Капоне из комнаты, и Маришка испытала облегчение ― фантазия начала её уже подводить. ― Я изведу вас всех! ― крикнула Мартиша им в след. Русоволосый захлопнул дверь, но её крик успел вылететь в коридор. Она дико рассмеялась и откинулась головой на столб. За всем этим она уже почти не чувствовала боли, ей было отчего-то спокойно и даже весело. Да, Капоне не забудет это представление ещё долго. Мартиша подумала, а не начать ли распевать колыбельные песни на румынском, но решила оставить это на потом. Рано или поздно ей придётся отвлечься от боли ещё раз. Шелби прикрыла глаза и сосчитала до ста. ― Господи, прости мою душу грешную, ― прошептала она одними губами. Она не собиралась проклинать Капоне по-настоящему. Цыгане не одобряли проклятья, считая их черной, нечестивой магией, и Мартиша даже помнила, что её дед один раз изгнал чернокнижника из табора. Да и Шелби была верующей и знала, что подобные проклятья — это грех. Она вдруг вспомнила, как они с Лукой посещали церковь. Лука был католиком, пусть и не самым праведным или рьяным, но все-таки он был верующим, куда больше, чем Мартиша. Она с братьями, дедом, бабушкой и Полли ходили в церковь раз в месяц в воскресенье и на религиозные праздники. Мартиша часто ходила в церковь во время войны ― молиться за братьев, за любимого, за то, чтобы в будущем она зачала ещё одного ребенка. В итоге, к ней вернулись все три брата, живые и физически полностью здоровые, но Луку она больше не видела. Небеса произвели свой обмен, и Мартиша знала, что, если бы выбор встал, она бы выбрала именно так. Потом она ходила в церковь, если чувствовала необходимость. Исповедоваться для Шелби было опасно ― о настоящих грехах всё равно не расскажешь, а почитания к Богу было достаточно, чтобы не врать на исповеди. Кроме того, Мартиша не доверяла священникам, что служили в Бирмингеме, а потом она если и посещала дом божий, то сидела на удалении и слушала церковные песни. Так вот, ещё до войны, в Нью-Йорке, Лука раз в две недели посещал церковь. Он ходил на утренние службы в воскресенье и звал Мартишу с собой. Цыганка сначала отнекивалась, но Лука был непреклонен, и она ходила вместе с ним. Сначала она не понимала такого упрямого желания, но потом кое-что встало на место. Во-первых, для главы сицилийской мафии было огромным заявлением прийти в церковь с женщиной. Таким образом, Лука заявлял о своем выборе, о том, что женщина рядом с ним - его любимая, и что с ней надо считаться. Заявление было сильным. Да и, кроме того, после службы Лука встречался со своими друзьями, которые приходили в ту же церковь, и они пару часов проводили в баре-ресторане на одной из пристаней, и это была неплохая возможность влить цыганку в итальянской колорит в Нью-Йорке. ― Да зачем я тебе там нужна? ― непонимающе спрашивала Шелби, когда Лука предупредил её об очередной встрече. ― Разве это не время для тебя и твоих друзей, провести время вместе и поговорить о том, о чём вы говорите, когда рядом с вами нет женщин? ― Они не мои друзья, Маришка, ― поправил Лука. ― Мы работаем вместе, просто в хороших отношениях, поддерживать которые именно в таком виде я считаю разумным. И они часто приходят с девушками и женами. ― Я знаю. Это было всё, что она ответила. Лука посмотрел на Мартишу с любопытством и лёгким беспокойством. Кажется, его волновало то, что Шелби так упорно не желала вливаться в его окружение, но Чангретта никогда не говорил этого, а Мартиша делала вид, что не догадывалась об этом. Конечно, Луке было невдомёк, что жёны этих самых «работаем вместе» относились к цыганке с снисходительностью. Она им не нравилась, потому что не была итальянкой, так ещё умудрилась очаровать Луку Чангретту. И не просто очаровать ― крепко к себе привязать. В лицо, разумеется, Мартише никто ничего не говорил, но у неё было тонкое чутьё, и она всё прекрасно видела и понимала. Но, конечно, она бы не стала говорить об этом Луке. ― Искреннее надеюсь, что дело не в твоём нежелании появляться со мной на людях, ― проговорил Чангретта, зажимая зубочистку во рту, и Шелби раздражённо выдохнула. После таких слов был только один способ убедить Луку в обратном, хотя Мартиша понимала, что Лука сам в это не верит. Они с итальянцем были одинаково хорошими манипуляторами, и иногда он, или она, прибегали к тонким интригам в отношении друг друга. Так что, выбора у Шелби не осталось. После службы она напряжённо размышляла о том, как избежать встречи с жёнами своих друзей ― Лука никогда не обязывал ее сидеть именно с женщинами, чувствуя себя вполне уютно рядом с ней в компании мужчин, однако Мартиша прекрасно знала этикет и понимала, что ей там быть не положено. Кроме того, пару раз оставшись там, она неизменно натыкалась на зависть других женщин ― их почему-то не просили остаться их мужья, а Лука с Мартишей даже не были женаты. Мартиша смотрела на икону Божьей Матери, стараясь сделать вид, что она молится и оттянуть момент встречи, как вдруг ей на плечо легла большая, тёплая ладонь. ― А вы, юная леди, не желаете исповедаться? Мартиша повернулась. Перед ней был толстый, лысый и изнеженный на вид человек с мягкими белыми руками, круглый в плечах, с каштановой бородой, в которой проглядывает рыжина. Он был в чёрной, длинной рясе, и у Шелби отпали сомнения в том, кто перед ней. Она поправила платок на голове. ― Благодарю, но нет, ― как можно вежливее ответила Мартиша. Священник окинул её быстрым взглядом. ― Вы явно непростая женщина, в вас чувствуете сила и упрямство. Я видел, вы пришли с Лукой Чангреттой. Мартиша посмотрела на него настороженно. Она не доверяла священникам, монахиням, а все потому, что не могла их понять. Эти безликие люди, которых она не могла прочитать, заставляли её нервничать. ― Это важно? ― поинтересовалась она, поглядывая на Чангретту. Теперь она хотела, чтобы он подошел и увел её. Слушать лекцию о том, что они живут во грехе ей, совершенно не хотелось. ― В своё время, я часто исповедовал отца Луки и его дядю, ― вдруг ошарашил мужчина, и Мартиша невежливо уставилась на него во все глаза. ― Как вас зовут? ― Мартиша Шелби, ― аккуратно произнесла она. ― Прекрасное имя, ― сказал мужчина, уловив скрытый подтекст в значение её имени. «Воинственная». ― Так вы не исповедуетесь? Мартиша поджала губы. ― Я не могу быть искренна на исповеди. Есть вещи, которые гложут меня, но я не могу говорить о них в слух. Они умрут со мной. ― При смерти, мы останемся с двумя вещами ― нашей душой и грехами. От последних лучше освобождаться в течение жизни, с лёгкой ношей и пусть легче. Что-то внутри дрогнуло, но Мартиша повторила всё также твердо. ― Я не могу исповедоваться, простите. ― Что вы, дитя, я не злюсь. Вы не можете исповедоваться людям, так исповедуйтесь Отцу нашему. Господь, он всё слышит. Обращайтесь к нему, и он точно так же простит вас. Его прощение стоит выше моего. Пусть же путь ваш будет светел. ― Благодарю вас, отче. Воспоминание оборвалось. Мартиша многое отдала бы, чтобы оторваться от столба хоть на минуту, отдохнуть хоть мгновение, пошевелить связанными руками, вытянуть исколотые ноги, вздохнуть глубже. Поэтому ей оставалось только обращаться к тому, кто мог слышать её. Если она умрёт, то будет не лишним перечислить все её грехи, чтобы Господь простил их до личной встречи… Если она будет. Вдруг они всё ошибаются, и по ту сторону всё-таки ничего нет. Уставшее тело молило сдаться, но Мартиша жмурилась, вертела шеей, крутила связанными запястьями, выпрямляла согнутые пальцы и считала. От одного до бесконечности. Вспоминала все известные ей стихи. Представляла каждое дерево около дома Луки. Что угодно, лишь бы не выть от ощущения онемевших рук и ног, от холода и боли в груди. Сколько ещё терпеть? Сколько ждать? Перед глазами встал образ Томми. «Пожалуйста, ― проговорила она мысленно, не найдя в себе сил разомкнуть губы. ― Пожалуйста» Она слабо мотнула головой, отгоняя пелену дурмана. У неё совсем не осталось сил, а перетянутые ноги давно уже не держали. Шелби всем своим весом висела на связанных руках, отчетливо чувствуя, как отекли запястья и пережатые колени. Надежда Мартиши таяла, несмотря на её отчаянные попытки не поддаваться унынию ― ей было очень тяжело и очень больно. Раньше она бы и не задумалась, как долго способна выносить физические страдания. Мартиша не хотела думать о том, что с ней произойдёт, когда она выяснит свой порог. ― Беру свои слова назад, ― вдруг раздался голос у самого уха, и она поняла, что опять ненадолго отключилась. ― Вы не выносливы. Вы невероятно выносливы. Капоне опять стоял перед ней, улыбающийся, разрумяненный и довольный. От него пахло едой, но к счастью Шелби, организм отнёсся к запаху подозрительно и ничем себя не выдал. ― Я собираюсь написать вашим братьям новое письмо. «Вашей сестре нужна помощь, если не хотите увидеть свою королеву мертвой». Думаю, это заставит их принять правильный выбор. ― Я рада, что вы пришли, ― чуть не воя от безысходности, с улыбкой проговорила Мартиша, немало поразив Альфонсе. ― Я как раз вспомнила самое дикое и злое проклятье из всех. Альфонсе усмехнулся. Ухмылка вышла немного нервной, но не такой уж и испуганной. Возможно, наемники убедили его в том, что на правоверного католика ― которым, Капоне, без сомнения, являлся ― проклятья какой-то цыганской девки не подействуют, Господь его защитит. Но Мартиша сама знала, что от таких мыслей просто так не спрятаться ― Томас до сих пор ужасался от мысли, что сапфир Грейс был проклят. ― Вы заставили меня понервничать из-за этого, ― дружелюбно проговорил Альфонсе. Мартиша сардонически изогнула бровь. ― Но тут я подумал ― вы слабы, вас пытают, вы с трудом сдерживаете эмоции. Ваши проклятья ― не более, чем выходка маленького ребенка. ― Может так, ― Мартиша улыбнулась. ― А может это было по-настоящему. Если вы останетесь в живых, то сможете испытать на своей шкуре. Капоне противно улыбнулся ей. Будь у Мартиши ещё какие-то силы, она бы точно плюнула ему в рожу. Он на итальянском крикнул что-то ― Шелби не разобрала слов из-за яркого незнакомого акцента ― и в комнату вошли уже знакомые ей наемники. Брюнет хмуро смотрел то на неё, то на Капоне, а русоволосый упрямо сложил руки на груди. ― Такого в договоре не было, ― мрачно проговорил русоволосый. — Это омерзительно. Никакие деньги не стоят такого падения чести. ― Ничего необычного я от вас не прошу, ― сказал Альфонсе с какой-то непонятной интонацией. ― Ты же считаешь её красивой? Мартиша не знала, за кем ей наблюдать, за Капоне или за его наёмниками, поэтому поочередно смотрела то на одного, то на другого, и успела заметить, как смутился русый мужчина. Брюнет, несмотря на злобную гримасу, тоже воодушевлённым не выглядел. ― Одно дело ― калечить ее, ― сказал он. ― Другое дело… Мартиша не услышала продолжение, но смогла догадаться, что там могло быть. Её вдруг невероятно тряхнуло от расслабленности― державшие много часов подряд верёвки ослабли, и, не удержавшаяся на ватных и отёкших ногах, Шелби рухнула на пол, успев подумать и тут же отключившись. Несколько минут она провела в спасительной темной тишине, упираясь носом в холодный пол, но облегчение оказалось слишком велико, и она предпочла не обращать внимания на неудобность и пульсирующую боль. Всё тело ныло от долгого бездействия и от нахлынувшей в затекшие места крови, словно кипевшей под кожей. Мартиша, даже будучи без сознания, боялась пошевелиться и сделать хуже, но кто-то уже ухватил её подмышки и принялся ворочать. Она не отреагировала, и мучитель бросил Мартишу обратно, заставив заходиться в судорожной и болезненной агонии. Альфонсе отдал наёмникам какой-то приказ, но Мартиша не разобрала его. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем её довольно грубо выдернули из блаженного полузабытья. ― Очнитесь! ― гаркнул хорошо знакомый голос, и в ту же секунду Мартишу обдало ледяной водой, заставив в ужасе распахнуть глаза и заклацать зубами от холода. ― Ублюдок! − разъярённо выкрикнула она, переворачиваясь на спину и подтягивая колени к груди. Тело по-прежнему горело внутри, но снаружи кожу, по которой струйками стекала вода, обдавало сквозняком. Мартиша смотрела на свои ладони и колени и не знала, отчего они синие ― от холода или веревок, так долго мешавших нормальному кровообращению. Растёртые запястья и щиколотки саднило. ― Вы дрожите, мисс Шелби. Вам холодно? ― издевательски поинтересовался Капоне, глядя на покрывшуюся мурашками и трясущуюся цыганку. ― Нет, ― она тряхнула головой, стараясь плотнее натянуть юбку на ноющие ноги. Пальцы рук и ног заиндевели. Она заметила, что наёмники явно без одобрения относятся к делам своего босса. ― Вы знаете, холод даже помог мне вспомнить еще одно проклятье, ― бодро проговорила Шелби. Она хотела встать, но не находила в себе силы для этого. ― Blestemat cine va jigni poetul / Pentru zei, un capitol bun, «Проклят, кто оскорбит поэта / Богам любезную главу…» Это было стихотворение Вильгельма Кюхельбекера, «Проклятие». Дед Шелби всегда придерживался мнения, что все короли должны быть образованными, и он сам не был исключением, а Мартишу привлекала эта книжка с ярко-синей обложкой. Дед читал ей вслух, и она знала это стихотворение русского драматурга и поэта наизусть. Только не было исключено, что и Капоне знал его, поэтому Шелби предусмотрительно проговорила его на румынском. Аль ударил ее по лицу. Ярость в Мартише начала подниматься вновь, вынуждая скрипеть зубами и зажмуриваться. ― Ваши заклятья вас не спасут, ― презрительно проговорил Капоне. ― То, что вы цыганская королева вас не спасет, ― он вжал пальцы в лицо Мартиши, тряся её с такой силой, что она бросила начатые было попытки сопротивления, боясь, как бы он не сломал ей челюсть. И тут Мартиша вспомнила, о чём думала ещё в самом начале. Капоне полагался только на свои наблюдения, на то, что видел, и считал, что связь между ней и её братьями, ней и Лукой была очень крепка. Поэтому Мартиша, собственно, и была здесь. И он мог в своей вере быть тверд, но вот его наёмники… Что-то происходило за дверями комнат, что-то, о чём Мартиша не знала. Это колебало уверенность мужчин, и Шелби поняла, как можно пошатнуть её ещё больше. Она рассмеялась ― дико, безудержно. Капоне испуганно отошел от неё на два шага назад. Ей не понадобилось играть, чтобы рассмеяться ― дикое напряжение внутри требовало выдоха, а безумие цыганской королевы, знающей проклятья, звучало как нечто, способное напугать католиков. ― Нет. Меня не спасет то, что я Шелби, ― согласилась она. ― Не спасет то, что я невеста Чангретты. И они меня не спасут. Ты серьезно думаешь, что я что-то значу? Для них, хотя для кого-то из них? ― Мартиша рассмеялась снова, покачав головой, снисходительно, будто объясняла что-то ребенку, а сама пыталась придумать, что же сказать. ― Лука хочет на мне жениться, потому что я постоянно уязвляю его мужское эго, делаю то, что ни одна женщина не осмелится. Я для него лишь… экзотическая игрушка, отношения с которой зашли слишком далеко. А Томас, ― Мартиша скривилась. Если она выберется отсюда, она обязательно извиниться за эти слова. ― Мой дорогой брат. Он продал меня людям, которые повинны в смерти его жены, чтобы откупиться. Спасти себя и нашу семью. Продал меня, как скотину, не спрашивая, не думая обо мне. И ты серьезно думаешь, что кто-то из них придет спасать меня? ― она с вызовом посмотрела на Альфонсе. ― Вы взяли не ту, ― надменно проговорила она и снова засмеялась. Капоне сглотнул. Наёмники нервно переглянулись. Конечно, они такого не ожидали ― ведь если так, они просто так рискнули своими жизнями. ― Даже если так, вы ― их женщина, ― проговорил Альфонсе. ― Вы сестра и невеста. Если с вами что-то случится, их честь будет запятнана, потому что они не смогли спасти вас от позора. Мартиша спрятала довольную ухмылку за волосами, наклонив голову. Капоне, сам того не понимая, подсказывал своим людям, что произойдёт ― Чангретта и Шелби могут сколько угодно её «не любить», но наёмников всё равно пристрелят, поскольку они посмели тронуть и испортить «нужную вещь». Капоне хотел сказать это словно между прочим, не вкладывая в свои слова подобный подтекст, но звучало это именно так. Мартиша улыбнулась. ― Меня зовут Мартиша Шелби. Я цыганка. Насилием меня не испугать. Хотелось плакать и кричать от бессилия, унижения и страха. Она терпела так долго, испытала такие муки, но все словно позабыли о её существовании. Сколько прошло? Двое суток? Ещё больше? И никого, никого вокруг. Даже следов, даже опасливых шепотков наёмников о рыщущих рядом Острых козырьках и сицилийской мафии. Где они? Где её братья? Где Лука? Мужчина, ради которого всё ещё билось измученное сердце у неё в груди? Неужели она умрет здесь, всеми забытая и брошенная, как ненужная больше игрушка? После того, как любила его. Любила, несмотря на насилие и боль. Она ни в чём не виновата. За что ей это? Капоне посмотрел на неё. Потом обернулся к наёмникам. ― Можете трахнуть её. Только оставьте её живой. Чангретта должен увидеть, как она сломается. Он посмотрел на наёмников так, будто оказывал им величайшую честь, и словно они должны были прямо сейчас броситься к цыганке, раздвинуть ей ноги и трахнуть. Брюнет и русоволосый переглянулись, потом посмотрели на Мартишу и на Капоне. Они медлили около минуты, но, когда брюнет неуверенно двинулся к ней, а Мартиша уже представила, как расцарапает ему лицо, дверь распахнулась. Шелби подскочила на месте от резкого звука. Немедля не секунды, Томас и Лука одновременно выстрелили в Капоне. Мужчина взвыл ― пуля перебила шейку бедра и проникла в живот. Артур и Джон смели с пути двух наёмников ― Артур прострелил брюнету голову, а Джон ударил русоволосого, после чего в упор выстрелил ему в глаз. В комнате стоял звон. Мартиша прикрыла глаза, ощущая жжение в лбу. Надо было отползти в сторону, чтобы не мешаться, но она не смогла шевельнуться, лишь подняла руки, чтобы закрыть уши. Она искренне пыталась осознать эти вопли, но рассудок отказывался подчиняться. Она должна взять себя в руки. Нужно бежать. Бежать, пока возможно. Хотя бы оглядеться. Открыть глаза. ― Маришка! Её аккуратно потянули, усаживая, накинули на неё чужое пальто. Мартиша попыталась дать пощёчину человеку, что взял её, не до конца соображая, кто это был, но вспомнив слова Капоне о том, что он собирается использовать её как живой щит, неуверенно дернулась. Тот, кто держал её, перехватил цыганку крепче. Нежно, любовно. Боль, издевательства, оскорбления дарили ей силу, а это... это бросало в слёзы и животный страх. Она не знала, чего ждать, как сопротивляться. Прозвучал ещё один выстрел. Перед глазами плыло, мутило, воздуха не хватало, и, в конце концов, у Мартиши начались судороги. Руки и ноги неистово колотились об пол до синяков и открытых ран, и только её голову, защищая от смертельного удара, удерживал на своих коленях… кто-то. Гул не утихал. Мартиша не могла понять, звенит ли у неё голове, или шум происходит на самом деле. Мартиша видела только темноту, никак не ориентируясь в пространстве и бесшумно плача от облегчения. О комфорте и речи не шло, и всё же ей, по крайней мере, больше не резали кишки. Она действительно думала, что умрёт, но запасы жизненной силы в её теле оказались поистине неисчерпаемы. От шума у неё заболела голова. Она со злостью рванула руки и закрыла ими уши, слабо подвывая от боли. ― Заткнитесь все! ― взревел голос похожий на Артура. ― Выйдете все и проверьте, есть ли ещё кто-то в этом чёртовом доме. Калечить можно без вопросов, а ещё лучше ― убейте их всех, мать вашу! Послышался топот ног, и пару минут царила тишина. Мартиша не могла остановить слёзы, не понимая ― то ли за ней действительно пришли, то ли пятиминутная сцена оказалась лишь плодом её воображения, и её… её на самом деле… Она подтянула ноги к груди, отметив, что не встретила сопротивления, и схватилась за край чужого пальто. Он… он пах знакомо. Её не спешили трогать, переносить или уводить, просто позволив лежать, придерживая голову. Мартиша чувствовала сквозняк, который остужал её. Копившееся напряжение схлынуло, оставив внутри пустоту, и Шелби пыталась чем-то заполнить её. Она чуть пошевелилась, ощущая руки на плече и спине, её держали словно ребенка. Раздались тихие шаги. ― Как она? ― спросил какой-то мужчина. Голос его был хриплый и взволнованный. ― Шевелится, ― ответил другой. ― Кажется, ничего не сломано. В шоке, конечно. ― Я нашёл вино, разбавил с водой. Если что, я на улице, ― сказал первый голос. Кто-то приблизился, потом послышались удаляющиеся, шаркающие шаги. «Если что, я на улице, ― повторила Мартиша эти слова мысленно. ― Забавно. Дядя Чарли тоже всегда так говорил ― давал время прийти в себя, а потом вправлял на место каждую косточку…» Дядя Чарли? Мартиша распахнула глаза и резко дёрнулась, тут же взвыв от боли в руках, уже совсем слабо понимая, где игра, а где реальность, где правда, а где ложь. Она рванулась вперёд, чуть не рухнув головой вниз, но чужие руки надежно стиснули её под грудью. ― Эй, эй, ― хрипло зашептал кто-то сверху. ― Все хорошо, amore mio, все хорошо. Ты в безопасности. ― Лу-ка, ― с трудом проговорила Мартиша, наконец рассмотрев человека, который держал её на руках. Это был Лука Чангретта, без каких-либо сомнений. Итальянец слабо улыбнулся ей. Мартиша приподняла голову. Томас сидел рядом с ними, обеспокоенно вглядываясь в лицо сестры, поглаживая её ноющие колени. Никогда прежде Мартиша не жаловалась на суставы, но сейчас чувствовала себя старухой, у которой ломит кости в плохую погоду. Артур и Джон тоже были тут. Никто, казалось, не дышал, смотря на неё, как на новое чудо света. Вероятно, они были близки к этому ― ведь нашли ее живой спустя почти три дня. ― Привет, sora mai mică, «сестренка», ― улыбнулся Томас. Мартиша слабо дёрнула губы в улыбке, всё явственнее понимая, что всё произошедшее не было вымыслом или иллюзией. Они и вправду были здесь, все они. Они нашли её, пришли и спасли. Мартиша судорожно всхлипнула и чуть не разрыдалась, закрыв лицо руками. Её тошнило. В ней наверняка уже не осталось никакой пищи и даже желчи, но само нутро рвалось наружу, раздирая горло рвотными спазмами. Она обхватила руками саднившие после конвульсий на полу плечи, сотрясаясь от холода: в доме словно похолодало сразу на десяток градусов. ― Тебе больно? ― тут же всполошился Лука, озабоченно осматривая её. ― Нет, ― хрипло проговорила она, хотя всё тело ломило до невозможности. Вися на этом столбе, она как-то забыла о предшествующем избиение и почти не думала о нём, зато сейчас было больно везде и сразу. ― Нет, я просто… просто рада что вы пришли. И Мартиша разрыдалась, сотрясаясь в ознобе и презрении к самой себе, пока все присутствующие откровенно пялились на потерявшую последнее самообладание цыганскую королеву. Пару минут все молчали. ― Ты сошла с ума, если считала, что этого не произойдет, ― наконец сказал Джон, и это вызвало лишь новый приступ рыданий. Брат любовно погладил её по голове. Томас протянул ей стакан с водой, и Шелби с готовностью его приняла. Она не представляла, насколько сильно хочет пить, пока не сделала первый глоток. Вода была розоватой, с привкусом вина. Она с трудом могла справляться со своими руками, так что Луке пришлось помочь ей. ― Вынесем её на воздух, ― предложил Томас. Мартиша поспешно закивала головой, соглашаясь. ― У тебя голова не болит? Не тошнит? ― спросил Томас у сестры. ― Нормально, ― пробормотала девушка, глубже зарываясь носом в пиджак Луки. ― Только уберите меня уже отсюда, пожалуйста. Чангретта очертил багровые синяки на её плечах, явно высчитывая, насколько опасно воспаление, расползавшееся по коже всё шире, а потом молча поднял её на руки и вышел. Мартиша зашипела, когда свет тусклого вечернего солнца упал ей на глаза ― после полутьмы камер это было слишком неожиданно. Она зажмурилась и спрятала лицо в пиджаке итальянца, сдерживая очередной рвотный позыв. Теперь её бил озноб. Живот крутило, а голову заволакивало странным дурманом − то ли сумасшествия, то ли болезни. Учитывая, сколько она провела здесь, в холоде, болезнь могла оказаться любой, да и сумасшествие не стоило сбрасывать со счетов. У неё не получалось думать связно, и это пугало, вызывало желание орать и молить о помощи. Она не могла. Не могла больше. Лука опустил её в тени дерева. Тут не было снега, но земля была твёрдой, оледеневшей. Мартишу посадили на какие-то подушку. На воздухе дышать стало легче. Мартиша смогла отстраниться от Луки и провела рукой по лицу. Ей казалось, что она вся в грязи, хотелось немедленно вымыться. По мере того, как дышать становилось легче, боль в теле нарастала, но она же помогала думать, отрезвляла. Шелби тряслась и ежесекундно клацала зубами, ощущая, как всё тяжелее становится дышать, как ломит кости и сводит судорогой пальцы. ― Лука, Томас, ― к ним подошел Ангель. Мартиша едва посмотрела на него. ― Капоне взят, но он скоро умрёт от ранений. Перебили всех, кого нашли, их было немного. Я послал людей прочесать ближайшие окрестности, вдруг кто-то ушёл. Двоих оставили в живых, чтобы потом допросить, если что. ― Хорошо, ― услышала Мартиша голос Томаса. Она прикрыла глаза, досчитала до десяти и снова их открыла. ― В доме есть вода? Вода и чистые полотенца, моей сестре надо умыться. ― Или искупаться в хлоргексидине, ― подала голосам Мартиша. ― Но вода и полотенца тоже звучат неплохо. Через пять минут перед ней уже стоял большой таз с ледяной водой и чистые полотенца. Мартиша попыталась поднять левую руку, но тут же взвывала. ― Вывихнута, не сломана, ― ободряюще констатировал Артур, бегло пробежавшись кончиками пальцев по руке сестры. В войну научился отличать сломанные конечности от вывихнутых простыми касаниями. Он извинился и дёрнул руку, Мартиша вскрикнула. Отчего-то любое движение, причиняющее боль, пробивало на слёзы, хотя были моменты, где Шелби стойко терпела и пули, и ножевые ранения и не пищала. ― Надо было ему селезенку прострелить, ― сквозь зубы прорычал Чангретта, погладив невесту по макушке. Шелби слепо поддалась этому движению. Кто-то додумался притащить простынь, и Артур разорвал её на лоскуты, крепко зафиксировав руку. Мартише помогли обтереть лицо, шею, руки. От холодной воды, скатывающейся по всему телу, её бросило в дрожь, и ее замотали не только в пальто Луки, но и Томас сверху накинул своё. ― В целом, ничего больше не болит? ― поинтересовался Лука, когда Мартиша попыталась подняться. Опираясь на него здоровой рукой, девушка встала. У неё болело всё ― избитое тело, негнущиеся колени, вытянутая спина, горящие от ударов щеки, саднящие запястья. Она попыталась выпрямиться и тут же болезненно застонала, согнувшись обратно, и едва ли не повисая на руках итальянца. Выражение его лица было твёрдым, как мрамор. ― Проще сказать, что у меня не болит, ― прохрипела Мартиша. ― Но, думаю, дня через два буду уже на ногах. ― Ты правда так думаешь? ― вдруг тихо, но решительно спросил Томас, глядя прямо в глаза сестре.― Мы спутали комнаты и слышали, что ты сказала Капоне. Ты думаешь именно так? ― Томас, не надо, ― предупреждающе сказал Джон, положив брату на плечо руку, но Томас вывернулся и сделал шаг по направлению к Маришке. Её губы скривились, когда она посмотрела на него. ― Я хочу знать. Все это… ты правда видишь так? — Томас, ты серьёзно? ― недоверчиво переспросила Мартиша, её голос дрогнул, она с трудом удержала голову в нужном положение, чтобы не отвести взгляд. Шелби всегда смотрят в глаза. Брат упрямо сжал кулаки. Сестра закашлялась, содрогаясь, стуча зубами и рискуя откусить себе язык. Томас смотрел на её слабое, почти крохотное тело и не знал, что делать. Состояние Мартиши было намного хуже, чем он рассчитывал, и что делать, он не представлял. Он понимал, что место для разговора выбрал неважное, однако не мог не спросить. Лука не обратил внимание на его слова, лишь перехватил Мартишу за талию и поднял на руки, молча уставившись на её брата, ожидая, когда ему уже можно будет отвезти невесту куда-то, где она будет в безопасности и ей смогут помочь. — Да. Да, серьёзно. Я поступил с тобой отвратительно, и за то время, что мы тебя искали... Я хочу сказать, что, если ты не хочешь этого, я всё отменю, ― он осекся, услышав тихий, но отчетливый стон Мартиша, вновь заворочавшейся на руках у итальянца. В которой раз между ними всеми воцарилась тишина. Всё остальное резко стало неважным. И похитители, и жажда мести, и страх. Только желание спасти. Как угодно. Томас и сам не знал, чего ждал после почти трех дней, проведенных сестрой в плену. Чего угодно, но только не этого. Он не мог поверить, что её пытали, по-настоящему пытали, и всё же состояние Мартиши кричало в подтверждение нелепой теории. Мартишу Шелби пытали день за днём в жалкой лачуге всего в нескольких часах езды от Бирмингема. — Твою мать, Томми, — усмехнулся Лука. Томас предупреждающе посмотрел на итальянца ― плевать на сделку, плевать на защиту семьи. Томас с ума сходил эти чертовы три дня, он не мог вредить своей сестре. — Вы проспорили, ― с трудом проговорила Мартиша, изогнув губы в нечто, что напоминало улыбку. Цыганка натянуто рассмеялась, защищаясь. — Что? ― непонимающе переспросил Томас. Девушка сглотнула, её рот скривился, когда она попыталась подавить разрастающееся чувство боли. — Мы поспорили, как быстро ты это скажешь, ― весело проговорил Джон, уголок его рта дернулся. ― Лука и Ангель ставили, что за несколько дней до свадьбы, а мы с Артуром — что в день свадьбы. А Маришка сказала, что за недельку точно. Лука, Артур и Джон усмехнулся. — Иди к черту, ― прошипел Шелби, но внутри у него вдруг всё успокоилось. Сестра была здесь, с ними, почти здоровой, но главное ― живой, и никто из них не умер. Это была победа. Абсолютная и явная. — Томми, я сказала так, чтобы спутать их, ― обиженно прохрипела Мартиша. ― Я так не думаю. Я знаю, что ты меня любишь. Что вы все меня любите. ― Хорошо, ― выдохнул Томас. ― Тебя надо отвезти домой, отдохнуть и… Перед глазами всё плыло. Мартиша отчаянно вцепилась в плечи Чангретты, мотнув головой. Её глаза закатились, грудь тяжело вздымалась от усилий всего лишь дышать, а из носа вдруг потекла кровь. Сердце Томаса сжалось от боли и ужаса. Как он допустил это? ― Томаа-аа-ас, ― простонала Шелби, и брат тут же подскочил ближе. ― Пожалуйста, пожалуйста… Я хочу с ним. Не забирай его, пожалуйста, ― запрокидывая голову и захлебываясь кровью, ответила на его предложение сестра. Шелби недоуменно уставились на сестру, переводя взгляд от неё, к держащему её итальянцу. Конечно, для них не была секретом любовь их сестры к Чангретте, но они почему-то были уверены, что в этом случае она выберет остаться с ними. Лука посмотрел на Томаса спокойно, без лишних эмоций. Шелби отчетливо колебался. Артур пробормотал что-то на румынском ― «мы и сами можем позаботиться о своей сестре», разобрал Томми ― Джон смотрел с немым ожиданием, готовый принять любое решение брата. Томас хотел забрать её. Хотел отказать Луке, взять Мартишу на руки сам, отвезти домой, позвать их врача и быть первым, кого сестра бы увидела, придя в себя, хотел… Но он вдруг вспомнил, каким безумным выглядел Чангретта все эти дни. У Томаса был смысл для дальнейшей жизни ― Чарли, его сын, так похожий на свою мать, у него будет ребенок от Лиззи, а у Луки была только Мартиша. Без неё не нужны были ему ни богатства, ни семейное дело, ни целый мир, Томас не сомневался, что, потеряв Маришку навсегда и бесповоротно, Лука больше сам не захочет жить. Томас понимал это чувство, понимал очень хорошо благодаря покойному отцу Луки. Он чувствовал себя счастливым три года, когда вернувшаяся к нему Грейс сообщила о своей беременности, и когда Томми потерял её, только Чарли удержал его на этом свете. Чарли и сестра, его маленькая Маришка, его sora mai mică, «младшая сестрёнка», чья жизнь была неразрывно связана с Лукой Чангреттой. Отчасти это и случилось из-за того, что Томас так решил, так мог ли он… Томас на секунду представил себя на месте итальянца. Он бы тоже хотел увести Грейс с собой, невзирая на её родственников. ― Она может поехать со мной, ― с нажимом произнёс Лука, устав смотреть на колебания Томми. ― Да, может, ― в тон ему ответил Томми, и Артур раздраженно фыркнул за его спиной, но не стал вмешиваться. ― Только не обижайся, если мы разобьём голову Капоне без тебя. ― Договорились, ― усмехнулся Чангретта. Каждый из братьев поочередно поцеловал сестру в лоб, а потом Лука молча направился в сторону ожидавшей их машины с невестой на руках. Мартиша закрыла глаза, радуясь, что наконец-то можно расслабиться и просто поспать. Чангретта держал её крепко. Чтобы влезть в машину, Луке пришлось на мгновение передать невесту последовавшему за ними, чтобы проводить Артуру, и даже этого мгновения хватило для ощущения паники и животного страха. Нет, он никогда больше не отпустит её. Никогда. Мартиша сразу же уткнулась лбом в его плечо, не открывая глаз. ― Они думали, что между нами есть связь, и если больно будет мне, то и тебе тоже станет. Помоги мне, ― вдруг забормотала она, и Чангретта похолодел ― таким страшным и полным отчаяния был голос невесты. ― Умоляю, помоги мне. Я не могу больше. Мне нечем дышать, ― шепот стал громче, Мартиша зашевелилась, Луке пришлось крепче перехватить её под грудью, ещё больше усложняя ей дыхание. Мольбы о помощи сводили с ума ― он ничего не мог сделать, по крайней мере, сейчас. ― Я спасу тебя, ― проговорил он ей в волосы. Лука потрогал её лоб и едва не вскрикнул от ужаса ― она горела, горела в такой лихорадке, какой он в жизни не видел. Недуги уже давно не пугали его, но этот жар… этот жар не походил на обычную болезнь. ― Я спасу тебя… ― Лука… Лука поцеловал её в макушку и Шелби провалилась в густую темноту.