«Plan The Escape — Son Lux»
Пробуждается новшество. С ранним заревом восходящего солнца приходит полное умиротворение. Оно расцветает и переплетается вокруг тела с утренней прохладой, причиняет дискомфорт, оно болит внутри, и Чимин делает глубокий вдох, затягиваясь. Он мгновенно теряет равновесие и падает вперёд, чувствуя, как рассыпается на мелкие крупицы. — Как ты мечтаешь умереть? — Произносит Тэхён, сидя напротив в горячем песке. — Что?.. — Пропадает осознание, всё — словно ненастоящее. — Брось. У любого нормального человека должен быть план на смерть. — Продолжает он и неловко опускает глаза в костёр перед ними. Пламя трепыхается, как только удаётся увидеть его, прищуриться к огню и рассмотреть черноватые древески. — Боже… — Закатывает глаза, поражаясь распущенности друга. — Я вот мечтаю о спокойной смерти. — Не останавливается он, перебирая тонким прутом остатки угля вокруг. — Хочу не бояться перед тем, как умру. Хочу лежать под открытым небом… Я уверен, что буду плакать от счастья в тот момент. — Счастья?.. — Да. Представляешь, после такой ублюдски тяжёлой жизни ты вдруг понимаешь, что всё это дерьмо наконец закончилось. — Расплывается в широкой улыбке, не осознает, что начал тираду самую пригодную для славной ночи наедине на берегу моря. Моря ли? — Ага. Только в таком случае нужно было позаботиться о том, чтобы твоя жизнь не была таким дерьмом. — Не знаю. Разве кто-то считает, что это в принципе возможно? — Зависит от человека. — Нет уж. — Говорит смело, откровенно, не боясь, что его не поймут. — Люди просто не приспособлены жить вместе. Это, блядь, неправильно. — Что ты опять придумал? — Усмехается Чимин, боится посмотреть на него слишком серьёзно и заметить ответный серьёзный взгляд. — Я не придумал! — Заливается Тэхён, переставая требушить костерок. — Эта информация спускается в мою голову волшебным образом, и я не в ответе перед её содержанием, правда! — Сигналы из космоса? — Сдерживает понятие сказки в себе, не улыбается ей, но старается изо всех сил. — Называй, как хочешь. Но иногда мне кажется, что я знаю слишком много для своих лет. — Говорит так, будто хвастается. А ведь действительно. Но ему всё можно. Он чистейший лист пространства, которое любит покричать что-то невразумительное и богатое на мысль. Такой он. — Да, Тэхён… — И жизнь действительно — полное дерьмо. — Быстро машет головой, не желая слышать обратного. — Вонючее, а в ней плавают вонючие рыбки. — Морщит нос, улавливая мерзкий запах. — Люди… — Я думаю, что неправильно винить других людей в своих проблемах. — Осмеливается ответить, несмотря на страх. — Умоляю, Чимин! — Тэхён наконец разворачивается к нему и укладывает неспокойные руки на скрещенных ногах. — Признай, что есть на свете вещи, которые происходят вне твоего контроля, но, блядь, контролируют тебя больше всего. Это всегда случается по вине людей, которых ты даже не знаешь. Чёртовы капиталисты и аморально больные люди — о них ты не подумал? — Вздёргивает чернючими бровями, наклоняя голову. — Хотел бы ты умереть от того, что какой-то невменяемый аффективный человек снова тронулся и ударил тебя по голове? Знаешь, просто так. Вот захотел и ударил, и лишил жизни. — Ну, это какой-то исключительный случай. От него никто не застрахован. — Пытается оставаться спокойным, но руки от чего-то трясутся, проталкивая песок сквозь пальцы. — Ты вообще застрахован от чего-нибудь? Это ведь иллюзия. Всего лишь очередная уловка грёбанных капиталистов. Чимин громко усмехается, мычит от вседозволенности, которой одарил беседу, сам того не понимая. — Что тебе эти капиталисты сделали, чтобы ты на них так зол был? — Как тебе сказать… — Хмурится. — Они уничтожили наш мир. — Да… — Протягивает, засматриваясь на сверкающие от пламени глаза. — Люди виноваты, Тэхён. Очень виноваты… друг перед другом. — Ну наконец-то. — Он вскидывает руками и возвращает плывущий взгляд к костру, слегка поджимая губы от доносящегося жара, прищуривается от яркого света, наряду с темнеющей мрачной неизвестностью вокруг них. Всё мутное, цветастое, как цветасты, например, цветы в любом саду. Надо же, но песок искрится под костром, кажется, что сам отдаёт частицу собственной силы и воспаряет в спёртом воздухе. Ночь опьяняет разум, веки тяжелеют и слипаются, но минуты томительного молчания сходят на руку. Самое прекрасное, когда Тэхён так медленно мычит и покачивается, как бы подпевая неслышимой песне. Звук льётся в его уши, но остаётся скрытным от посторонних. Вероятно, музыка его возвышенных мыслей о вечных вопросах существования, без которых он, по сути, не существует, как сам говорит об этом. Любит приобщить к дискуссии о смерти. О, это его любимая тема. Поэтому ничего не остаётся, чтобы наконец ответить на его вопрос. Ведь он так ждёт ответа, смотрит в костёр и часто дышит, готовясь к получению. — Ты спрашивал, как я хочу умереть. — Начинает Чимин, меняя затёкшую позу. — Думаю, что моё желание мало от твоего отличается. — Видит, как Тэхён покосил в его сторону взгляд. — Не хочу быть замкнут в четырёх стенах. Пусть я буду дышать полной грудью и встречать свой покой с радостью. Этого чувства очень не хватает… — Покоя? — Возбуждённо переспрашивает и поворачивает голову. — Да. Хочу быть в нём до скончания своих времён и после. — Делает глубокий вдох жаркого воздуха возле огня. — Это чувство… свободы. Когда перехватывает дух, и ты понимаешь, что это твой самый прекрасный момент жизни. — Улавливает нарастающую робкую улыбку. — Они могут повторяться, но ты будешь думать каждый раз: «Боже, я так счастлив». — Чимин… — От него это имя звучит мягче, томно и в пределах низкого тембра. — Мне жаль, что ты не счастлив в обычной жизни. — Перестань. Это просто мысли. Никто не обещает мне этого счастья напоследок. Вдруг, моя смерть будет быстрой или болезненной? Тогда я с малой вероятностью буду думать о своих чувствах. Главное — спастись от этого. — Спастись от боли? — Удивлённо. — Нет… — Невольно замирает взглядом на его смещённых от переживания пальцах, что Тэхён в привычке перебирает на своих бёдрах. — От жизни. Он мало реагирует, но точно знает, что стоит лишь раз послать сигнал о тревоге, Чимин для него рассыплется на тонкие частицы непонятного, как сама переполненная им реальность. Но и для того Тэхён — всё, что можно разделить с собой и своей никчёмной жизни. Считая, что ценность человека измеряется именно в его способности «правильно» мыслить, избегая общепринятых табу об осознании смысла жизни, чем оба могут заниматься, будучи неприкрыто откровенными в собственных мирках, которыми охотно делятся друг с другом. Каждый раз в новом месте. Каждый раз, припоминая предыдущий вздор, и Тэхён уже с разбегу обращается в его объятия, сильно прижимаясь и отсылая мягкое чувство такого нужного покоя. Как же свербит от этого порой, и стало быть, оно уже приелось как следует. Настолько тесно, что теперь ни о чём другом, как Тэхён, он больше думать не смеет. Он повсюду. — Чимин, тебе нужна помощь. — Вырывается вдруг, разминая тишину с тускло потрескивающим звуком костра. — Такое часто говорят мне. Но я, честно, не нуждаюсь. — Перебивает на слове, хмуря лицо от знакомых слов. — Только говори со мной, хорошо? — Хоть Тэхён может обрубить всё на месте и послать спокойствие, может истончить чувство угрозы, которое постоянно было от других — фонило неимоверно. — Хорошо, Тэхён. Хорошо. — Хмыкает от привычного теперь. — Будем встречаться здесь каждый день. — Резво говорит в ответ и придаёт тону некоторой степени твёрдости, что нечасто. — Тебе правда есть дело до меня? — Уверен, что в последний раз задаёт этот вопрос. — Ну, конечно есть. — Не раздумывая, изумлённо, будто услышал глупость. — Тогда я согласен. — Снова сдерживает широкую улыбку. Ту, которая знаменуется принятым решением, что очень сложно воспринять. — А то бы не был? — Ты очень разговорчивый, поэтому нет. — Смеётся теперь, заставляет вздрогнуть от внезапности. — Ты тоже странный для меня. Такой меланхоличный и… сумбурный. Никто не догадается, что у тебя в голове. — Если бы могли, я уверен, посадили бы в психологический диспансер. — Я не позволю. — Уверяет, делается серьёзным. — Я этого никогда не позволю.***
«I Won't Dance — Frank Sinatra»
Чимин шагнул к дверному проёму, хлопнув соседа по плечу. Стеклянная дверь легко распахнулась, задев вверху звонкие колокольчики — новый посетитель. В нос ударил сладковатый запах. На потолке растянулась трещина — опасная, но от того замечательная. Он смотрел на неё, голова закружилась, и Чимин ухватился за мягкую спинку сиденья, удержав равновесие между двумя проёмами двери. Чонгук сзади уставился прямо, наблюдая, как напарник продвигается между сидячими местами по единственную правую сторону заведения. Они простирались подле высоких разбитых панорам до самого конца помещения. Было светло, и этот свет ловили на себе металлические бутылочки, красиво расставленные по всей длине барных полок. Чимин развидел в них своё отражение и перепрыгнул через пыльную стойку на внутреннюю сторону, уставился в одну из них и протянул руку, щёлкнув пальцем по помутневшей поверхности. — Алкоголь. — Чонгук стуком опёрся о стойку, немного спугнув Чимина, который, казалось, в порыве забыл о его присутствии. — Возьмём с собой? Тот приподнял брови, отреагировав на немного похабную ухмылку, и заметил, что волосы Чонгука сильно отросли, а на лице проявилась первая щетина. — А что? — Немного недоумел, задерживая взгляд на паре бутылок вина прошлого столетия. — Представляешь, сколько ему лет? — Сто одиннадцать. — Немного погодя, ответил Чимин усмешкой. — Всего на девяносто лет старше меня. — Почтим память? — Сманеврировал Чонгук, легко перескочив через преграду на сторону напарника. Он выхватил запыленный сосуд с хрупкой, как он уже понял, полки, когда та с грохотом рухнула в одно мгновение, создавая долгий щемящий шум. Бутылки покатились по косому полу, разбиваясь о стенки возвышенности изнутри. Некоторые щелчком открылись и выплескали своё дорогостоящее содержимое наружу, но другие же лишь измялись в корпусе. Чонгук замер и прикрыл глаза, а Чимин распахнул свои, в суматохе отступив назад, пока не упёрся о другую полку, которая следом рухнула в ту же секунду. Они оба сбились в середину, прижимая руки по поясам, и попробовали спрыгнуть на обратную сторону. Чонгук прерывно закашлял, продолжая вычитывать маленькие вмятые буковки на «обёртке» уцелевшей бутылки в его руке. — Почтили? — Огрызнулся Чимин, закатив глаза. Последняя бутылка ударилась об стену, и Чонгук упал на одно из ближайших мест. Он аккуратно поставил вино на прямоугольный столик и умиротворённо сложил руки на бёдрах: — Садись. — Улыбчиво попросил затем, и Чимин, не раздумывая, опустился на противоположное сиденье. — Вдруг, это было последнее вино на планете, и теперь мир лишился его из-за твоих кривых ручонок? — Съязвил, настойчиво рассматривая «последнюю бутылку на Земле». — Там на полу ещё много целых осталось. — Чимин промолчал в ответ, чем спровоцировал смелость задать следующий вопрос. — Ты заметил, что тебя все избегают? — Неожиданно спросил Чонгук, ожидаемо уставившись на напарника. Тот приподнял одну бровь, выразив лёгкое недоумение: — Не знаю… Ничего не меняется уже очень давно. Я не чувствую этого. — Потом он улыбнулся. — Неважно. — И сказал, как отрезал. Чонгук недоверчиво потянул корпус к столику и переложил ладони на горлышко бутылки, отвлечённо спуская пальцы до самого дна, чтобы ощупать структуру материала. — Странная форма, правда? — Он поскрёб ногтем выпуклые выемки на лицевой стороне, сглаживая скопившуюся пыль в уголках маленьких буковок. — Да. — Цедит через зубы, проводя взглядом каждое движение. — Может, лучше выпьем её? — Чон поднял глаза, снова так же похабно улыбнувшись. — А ты это пробовал когда-нибудь? — Продолжает, и Чонгук хмыкает, вертя шею в сторону битого окна. Он пытается выискать движение на улице, чтобы убедиться в отсутствии остальных, которых ненадолго оставили блуждать в пыли. — Нет… А давай её вдвоём только? — Он высунул кончик языка, сверкнув глазами. — Я хочу его попробовать, мне интересно, но… Когда мы вернёмся, кое-кто нас определённо вынюхает. — Давай просто не будем раскрывать рот в его присутствии? — Заговаривал, до бледности пальцев зажимая бутылку в одной руке. — Тебе будет непросто… — Чимин съязвил, поражаясь возбуждённостью этой навязчивой идеей, затем согласно кивнул, сдавшись под пристально хладнокровный взгляд. — Ладно, открывай тогда. Чонгук натянул довольную улыбку, громко хлопнув свободной ладонью по ноге. Он подскочил на ноги так резко, что пришлось невольно дёрнулся, еле заметно, отдавая отчёт о своей чрезмерной эмоциональности. Он повёл бёдрами в стороны, раскачиваясь в медленном такте музыки внутри своей головы и монотонно напевая, плавно вращаясь по оси. Музыка любила его, посещала мысли и являлась чертой его несносного порой темперамента. Но от такого напарника пропадает тревога, потому что из его рта звуки льются под трепетное отстукивание звучащего темпа. Не быстро, в жанре полюбившегося старого и доброго джаза. Чонгук был помешан на нём. Чимин выхватил бутылку, когда успел выловить момент его триумфальной радости, сгрёб в трясущиеся руки и ударил горлышко об край деревянного стола. — Ну вот же пробка. — Нетерпеливо указал Чонгук. Он сгребал пыль на уже запачканные в вине ботинки, но чётко отбивал ими ритм и подпевал знакомую синатровскую «I Won't Dance», которую они вдвоём заслушали до дыр старой пластинки, что нашли в заброшенном музыкальном магазине около года назад. Чимин проследил за его попытками, закинув руку через спинку дивана. Он возвратился в прежнее положение, опустил голову, тисками помяв уставшую шею. И протяжно напоследок вздохнул. Посмотрев на бутылку в чужих руках, собственные сами потянулись за ней, высвобождая запоздалый интерес к напитку. Форма не была обтекаемой — была скользкой и холодной на ощупь. Он подсознательно удивился тому факту, как Чонгук, будучи летящим через полуметровую ширину барной стойки, смог удержать её в одной руке, когда Чимин, в свою очередь, с небольшим трудом лишь пальцами доставал до устойчивой округлости полой формы. Он раздражённо хмыкнул, гордо улыбнулся и отвернулся от беспечных стараний отворить пробку. И снова появился этот сладкий запах, всесильно дурманящий больную голову. Но слишком неожиданно организм напомнил о его физиологической уязвимости. Кровь внезапно решила поджарить того изнутри. Мозг навязчиво начал перебирать все возможные варианты поведения: ему не хотелось прилечь и не хотелось помощи, но сердце всё ещё болезненно колотилось в груди, плохо стараясь переваривать буйный пульс. Он дышал медленно, а сердце неестественно быстро билось. Он задёргал носом, параллельно удерживая левую область грудной клетки обеими руками. Но распахнув глаза ещё шире, он стопорно затих всем телом. Боль прошла так же резко, как и началась. Прошло всего лишь несколько секунд дурного приступа, что показались дольше, и стало осязательно легче, бегло прошаривая глазами всё раскинутое пространство впереди. Разбитые вина, их пряный аромат вперемешку с плесневелым, доносящимся из ниоткуда. Создавалось такое абстрактное ощущение тактильности с прогнившим воздухом вокруг него, что прозрачно склубился парами, как космическая каска, и мешал дышать: только сейчас ему показался этот запах довольно знакомым, слишком приторным и слишком манящим. И он снова исчез. Чимин чаще моргал, чем делал очередной вдох, смотрел на блестящую бутылку, неосознанно фокусируясь на заднем плане. Глаза забегали и остановились на тёмном пятнышке, что напоминало очертания грозящих зрачков проснувшегося демона. Он ещё не попробовал вина, но его ядовитые пары успели забраться и одурманить. Всё происходило быстро и иррационально, под руками поползла тёмная и грязная сумка в слоях чёрной пыли. Он потянул к ней свои дрожащие пальцы, провёл по грубому ремешку поперёк, оставляя влажные следы подушечек на её металлической застёжке, и отстегнул двойной замок, распахнув твёрдую крышку. Первым показались границы тканевых отделов, рассекающих сумочное пространство посередине. Чимин поджал нос, продолжая ухватывать тот бредовый запах, что так ему нравился. Он мягко хватал края переноски, раздвигая их самыми кончиками пальцев, и цеплял первые попавшиеся вещи. В первую очередь он вытащил тонкий металлический прибор, сразу догадавшись, что в его руках сломанный смартфон, затем вытянул пару исписанных неинтересными конспектами тетрадей и набитый цветными карандашами пухлый пенал, от которого внешне рюкзак казался толстым и бесформенным. Наконец прошарил последний отдел, выудив оттуда приятную на ощупь тетрадь с твёрдой, тёмно-зелёной обложкой. И он помнил, что поблизости должен быть где-то Чонгук, иначе как бы он так быстро растворился в воздухе, как предмет фантазии. Должно быть, куда-то свернул не туда, а возможно, снова заграбастал в свои неадекватные объятия. — Смотри, Чимин. — Донёсся его вялый голос. — У тебя есть два пути. — Его руки скрутились на шее, а нос его так и упёрся в щёку. — Первый путь… — Причмокивая пьяным ртом. — Первый путь: жить счастливо и ценить каждую мелочь. — Перед следующим его порывом слов Чимин вопросительно замычал, стараясь проморгаться от собравшейся в глазах пелены. — Ну?.. — Второй: понять уже наконец, что не будет никакого тебе счастья и ты… Ну… Будешь скорее хотеть умереть и так далее. — Его горячее и навязчивое дыхание неприлично близко обжигало кожу, но от этого так забавно было, что Чимин рассмеялся изо всех сил. — Блядь, Чонгук. — Зафыркал он, будучи прислонённым к нему всем телом, сидя почти на коленях и терпя его крепкие объятия. — Ты как вообще до этого додумался?.. — Не знаю. — Оказалось, что Чонгук сидел у него на коленях и посапывал, мягко утираясь щекой о щёку, и плёл эти фантазии своим бескостным языком. — Я подумал, это ведь всё моё, пока об этом не подумает кто-то другой. Как в квантовой физике. Пока я наблюдаю за ним, оно в моём владении. — Телекинез? — Собирает звуки Чимин, отпивая из непонятно какой по счёту бутылки. — Могло бы и так, конечно. — Досадно вздыхает, вертясь на чужих бёдрах. — Может и телекинез. Не знаю. — Я теперь тоже об этом думаю. — Морщится от ядрёного вкуса, что теперь мало походил на предыдущий. — Нас двое. Делить будет проще. — Да, точно… — Вздохнул через зубы, прокашливая сгусток попавшей под нос пыли. — Тогда я ничего не выбираю. — Отпивая большую порцию и резво цокая языком.***
«Outro — M83»
В верхней оконной раме медленно расплывается свет: Чонгук жмурится и шмыгает носом. За ним никто не наблюдает, и ему дозволено расслабиться всем телом, опрокинувшись на спинку сидения. Сейчас точно уснёт. В пути поезд сильно потряхивает. Рельсы плохо ремонтированы, слышен мерзкий металлический скрежет, от которого по выходе из вагона ещё долго стоит звон в ушах. Колючий свитер оставил шипучие следы на шее, Чон дёргается каждый раз, когда противная этикетка касается поражённой области. Ему хочется снять с себя всю одежду и беспечно уткнуться в палящий свет. Он убирает лишнее и становится немного раскрепощённо, стаскивает свитер, когда кто-то надоедливый проходит мимо, не узнавая того в свёртке ткани. Чимину не нравится переправляться из одного пункта в другой. Ему постоянно кажется, что он что-то забыл. Садится в самом конце — ближе к кондиционеру, — парализовано утыкаясь взглядом против себя. Кажется, он всё-таки забыл, поэтому сразу копошится в своей голове, от чего выглядеть начинает глупо и физически уязвимо. Его тонкая футболка прилипла к спине, вдобавок порвался шнурок на одном ботинке. Всё сразу вспомнилось и обернулось гнусным маревом неудобств в едином флаконе. Он подумал о дневнике в тёмно-зелёной обложке, что забыл в своей комнате. — Блин! — Внезапно выпаливает вслух и быстро оглядывается по сторонам. Он часто брал вещи из старого мира, заимствуя их историю. Один раз прихватил замшевую кепку, но потом выбросил в окно, как только голова приняла болезненную привычку выламывать последние его силы. Естественная и накопительная радиация. Видения были привычным спутником в его жизни и сопровождались всякой шизоидной кашей вокруг головы, совсем не радуя. Перед ним скакали бледные сгустки, плескаясь цветными молниями, расходились в бардачные узоры, нескладные звуки и пугающие фигуры. А ещё этот голос — обретающий низкий тембр, что со вчерашнего дня преследует безостановочно, рассылая аккуратные вибрации вдоль шеи — находился бы этот человек прямо позади него. Кулаки сжимаются и барабанят о колени. Чимин не жмурится, не реагирует на движения, тихо пребывая в невидимой прострации. И ему точно нужно вернуться в комнату, где была оставлена замшелая тетрадь, способствовавшая его спутанности мыслей. Она понравилась ему. Чимин точно помнит и зависит от этой навязчивой идеи. Чонгук внезапно падает в сиденье напротив. Сначала не смотрит и просто двигается ближе, повсюду блуждая взглядом. Он давно наблюдает, видя перед собой пример неосознанных приступов. Видит его губы поджатыми и долго хмурится своим мыслям, вдруг повторяет и стучит кулаком: — Что с тобой? Ты даже не заметил меня. Чимин вертит головой, издавая глухой расслабляющий щелчок в шее: — Я заметил тебя, Чонгук. — Переводя упрямый взгляд на друга. — Красивый свитер. — Спасибо. — Отвечает тот и улыбается. — Тебе что — холодно? — Тут же спрашивает, параллельно окунаясь в собственный омут. — Да, но он колючий. У меня пошла сыпь по спине и, наверно, уже на плечах немного… — Увлечённо, но спокойно рассказывает, глядя на напарника, который вдоволь не понимает, о чём тот говорит. — Сыпь?.. — Шепеляво тянет, автоматически следуя разговору. Чонгук бросает слова в воздух, будто отчитываясь перед начальником, хоть придаёт им некий покой. Чимин его почти не слышит из-за сильного шума стрекочущих рельс. — Сегодня как ненормальный подскочил с кровати и давай паниковать. Мне снился Синатра, и он заставлял меня петь «When Your Lover Has Gone» сотый раз, хлестая меня по лицу винилом «Time After Time» и утверждая, что я недостаточно хорошо его знаю. Вот же имбецил Фрэнки… — Радостно расходится Чонгук, но тут же обрывается, замечая пустую черноту в окошке. Мрачная гладь расстелилась снаружи: тёмные горизонты сверкнули мгновенно, открыв путь к палящему солнцу. Оно неравномерно покрыло землю, теперь та казалась тёмно-бурой — пустой и глухо зарытой под толстым слоем медного осадка. Она не видела дождя и питалась лишь жаром, уничтожившим жизнь на ней. Окна пылали светом, и те оба зажмурились. Чимин с закрытыми глазами сжался на месте, а Чонгук в подходящий момент решил слегка ударить его носком ботинка по нижней части голени, вызвать испуг и вернуть в реальность. — Да что?! — Вспылил Чимин, снова жмурясь. — Ты меня не слушаешь. — Я отдыхаю. Чего ты хочешь? — Он усердно пытался проснуться и понять причину такой возбуждённости. — Ничего. — Я не понимаю ни слова. — Закатил глаза, не желая того. — Ладно. — Откинувшись назад. Диалог оборвался. Чимин замер ещё на пару секунд и снова закрыл глаза. А Чонгук продолжил пилить его взглядом, засматриваясь: — Тогда можно узнать, о чём ты думаешь? — Что тебе нужно? — Почему ты считаешь, что мне что-то нужно от тебя? — Сразу же отвечает Чон, сдвинув брови, будто впервые застаёт подобное поведение. — Потому что всем всегда что-то нужно от меня. Никаких исключений. Снова провал. Чонгуку не удаётся открыть больше пространства для общения с этим человеком, но он продолжает нагло настаивать и пробовать не обижаться на несвойственную ему грубость: — Да. Тобой все пользуются. — Разборчиво передразнивая. Кажется, удалось зацепиться за какой-то корешок злосчастного эго. Тот не подал внешних признаков, но объективно заинтересовался: — Чонгук, у меня неподходящее настроение для твоих… распрей. — Что ты придумал себе? — Возмущается. — Тебе необязательно иметь тысячу друзей, чтобы чувствовать себя полноценным. Если захочешь поговорить — поговори со мной. — Он показательно окинул себя демонстративным жестом. — Здесь до смерти скучно. Правда? — При чём здесь мои друзья? — Это стало заметнее. — У тебя их нет. — Чушь. — И отвернулся. Чонгук сдался. К нему обязательно должен быть подход, что найдётся в самый неподходящий момент. Потому что одиночество узнаваемо, без подтверждения, продолжает поддаваться своему жизненному потоку, который не нравится. — Что ты вообще прицепился ко мне? — Не выдерживая. — Я не прицепился — мы просто разговариваем. — Зачем мы разговариваем? — Для этого не нужна причина! — И Чонгук вскакивает. — Ты злишься на меня из-за вчерашнего? — А что вчера было? — Поддельно огрызается и взвинчивает взгляд к верху. — Всё правильно. Ты напился вина, спутал реальность и угодил в неприятности. Всё так и должно быть. — Неприятности?.. Я угодил в неприятности? — Негодует он. — Выходит, и ты угодил. Ты тоже напился, Чимин! Ты был пьяный! И Чимин резко поднимается, встречаясь с диким взглядом: — Это была ошибка! Мы были не в своём уме. — Проносит нахлынувшие воспоминания через головную боль. — Мы… не должны были. — Почти смиряется, наряду с тем, как Чонгук вдруг смотрит на него — испуганно и разочарованно. — Ошибка?.. — Выдыхает он. — Это просто поцелуй… Поезд внезапно затормозил, от чего двое наклонились по инерции. Теряя равновесие, Чимин вцепился руками в мягкую обивку сиденья сзади и застыл, когда Чонгук вклинился в него, прежде чем понял, что упал в пламенеющий огонь — сбил с ног, а тот брезгливо одёрнулся и оттолкнул в пору своим словам. Звук завальсировал в голове, они оба поёжились. Чимин бросился в сторону, сторонясь препятствий, и стал медленно продвигаться в сторону выхода. Все, кто находился в вагоне посеяли тревогу друг в друге. Поезд преждевременно и бездвижно встал. Голоса становились громче, слышались возмущения, клятвы и жалобы на машиниста (в таком-то жизненном уровне, с такими-то угробленными жизнями). Чимин понял, что они ещё не прибыли в место назначения. Повернулся в сторону и глянул в окно: снаружи расстилались всё те же выжженные пустыни. Он остановился в центре прохода и рефлекторно посмотрел в ноги, ощутив легкое дрожание, затем замер, навострив уши. Впереди кто-то крикнул. Пак медленно обернулся, пошатнувшись на месте. Оцепеневший Чонгук стоял в нескольких метрах от него и также разглядывал полы. Заметив, как его друг испуганно таращится на него и на всё, что находилось рядом, ещё больше напрягает мышцы, в оцепенении готовясь к чему-то плохому. Он пытается хватать взглядом происходящее, поведение друга, пока тот осторожно шагает к нему навстречу, и призрачно верить в ошибку очередной тревоги: — Идём. — Чётко произносит Пак, обходя Чонгука. — Что? Куда? — Спрашивает второй и провожает парня, поворачиваясь к задней части вагона. — Куда ты идёшь?.. — Он видит, как Чимин спешно устремляется к переходной двери, но как только берётся за ручку, замирает… — Чонгук, что ты стоишь? — Немного раздражённо зовёт. — Теперь ты меня не слушаешь? — И оборачивается, оставаясь в одиночестве. Вагон пустой, а вокруг одна тишина, ломающая слух. Дрожь он больше не чувствует и не чувствует ничего, кроме нарастающей паники. Отпускает ручку и сжимается внутри. — Чон… — Снова пытается позвать его, но ничего не слышит, ни единого шороха. Осиливается сделать несколько шагов в ту сторону, где стоял Чонгук, и проходит сквозь это пространство без затруднений. Проходит мимо кресел, жмурится яркому свету от окон, но не прикрывается, смотрит только вперёд неизвестности, направляясь к основному выходу. Он сильно насторожен, но одновременно ощущает приятное спокойствие, которое отдаёт волнующей усталостью, растекающейся по всему телу, словно тёплая вода. Чимин этому так не верит, что наконец чувствует нечто родное, как редкие дружеские объятия. Старается наслаждаться этим теплом всё время; раздвигает дверь и смотрит — впереди выгоревшее поле с длинной, колосящейся травой. Идёт — не понимает, куда и зачем, ведь перед происками желаний трудно устоять. В сонном бреду ступает вниз и вглядывается вдаль, видя кромешные заросли сухой травы, в которые надумывает окунуться. А позади то же самое: трава, трава, трава. И вагон больше не стоит там, рельсов для него больше нет. Знакомая иллюзия, под которую не нужно подстраиваться. Он отворачивается, идёт в том направлении, в которое успел вглянуться. Шаркает медленными шагами, пропускает ямки и старается держать темп. Ему так хочется туда. Это невидимое тяготение он чувствует физически и поддаётся ему. Некоторые липучие заросли отпирает от себя рукой, которой проводит по низкорослым. Шествует навстречу одинокому дереву, с широко раскинутыми ветвями, что колосились, как эта трава, — выглядели слишком эластичными и хрупкими, чтобы иметь деревянную структуру на вид. Скорее развивались на ветру, подобно шёлку. Как найденному шёлку. Шёлку, из которого шили раньше красивую одежду. И, немного ближе подходя и отодвигая очередную заросль, уже видит перед собой его огромнейшие корни, что всеми своими массами переплетаются в глубине и на поверхности земли. Слишком желанно живут, но будто не приспособлены для этого. Чувствуют себя мелкой птицей над пугающе бескрайним, но манящим океаном. От накрывшего бессилия Чимин падает на колени, оставаясь в молящем положении. Слабый, тронутый за сердце собственной фантазией, нещадно изымающей весь здравый рассудок. — Ещё бы… — Он говорит еле слышно себе под нос и устало улыбается. Тёплый ветер обдувает лицо, придавая свежий глоток кислорода, он медленно вдыхает его, не торопясь, словно в медленном ухождении ко сну. Теперь парализован. И главное — ничем, что смогло бы взволновать. — Чимин. — Чёткий голос разносится в голове. — О чём ты думаешь? — Просит со спокойным тоном. Его не удаётся игнорировать, потому что почти не слышит из-за этого даже собственных мыслей. — Опять ты вмешиваешься. — Вместо этого он раздражается и забавляется собственной реакцией. Пак наконец поднимает голову, врезаясь взглядом в горящие глаза напротив. Тот опущен на колени, как он сам, но выглядит бодрее с ярко выраженной радостью. Чимин видит Чонгука в его постоянном облике — его тёмные глаза, которые он каждый раз ловит на себе вне зависимости от происходящего вокруг. Сейчас видит только их и смотрит в самое дно, на этот раз не отворачиваясь. Не позволяя себе даже на секунду отвести свои. А там видит целые звёзды, искрящиеся в мрачном пространстве — бесконечном и необъятном. Наклоняет голову вправо, наблюдая за тем, как и Чонгук делает то же самое, полностью отзеркаливая. Затем наклоняет влево, видя, как тот снова повторяет за ним. Потом полностью распрямляется, невольно приказывая Чону сделать так же. — Зачем ты?.. — Заикается Чимин, как слышит голос Чонгука, одновременно звучащий с его. — Как это?.. — Снова и снова. За черноглазым бесконечная пустыня с редкой травой, а там, на горизонте, мутные горы. Чимин видит всё это сквозь сияющий взгляд и вдруг прикрывает веки. — Чимин, смотри. — Отзывается в его голове. И он действительно смотрит теперь широко раскрытыми глазами в безмерный океан перед собой, оставаясь на маленьком берегу. Его колени зарыты в горячем песке, а пальцы на ногах приятно утопают в нём. — Видишь? — Повторяет тихий голос, за которым следует. — Нет. — Опрометчиво. — Не может быть. — Расстроенным тоном произносит неизвестный. — Как же так? Пак снова закрывает глаза: — Покажи ещё. Тёплая ладонь накрывает его, приятный испуг заставляет обернуться и увидеть всплеск горячих глаз, в своей нежной структуре смотрящих на него. Почти незнакомых, тех, что он рассмотрел в пожелтевшем скрутке фотографии, вложенной в найденную тетрадь: — Тэхён… — Вырывается изо рта. — Это сон? — Да… — Мерно движется голос, ведёт по разведённому во мраке пространству. — Я уверен, что ты сможешь выслушать меня… Чимин. — Так и есть. — Отвечает он, передвигая ноги по чёрно-белому коридору. — Ты можешь рассказать мне обо всём. — Осторожно, ведя поиски. — Я так испугался, когда бежал от них. Было тепло… и я упал там. — Мягко втекает в голову, ведёт вдоль пустых стен. — Было ощущение моего равнодушия ко всему и невозможности пошевелиться, не чувствуя напряжения. Я так устал. — Во внимание приходит дверь, оказавшаяся рядом, за ручку которой стоит только дёрнуть, как тело мощным рывком отбрасывает в фантасмагорию разноцветных вспышек и переливаний красочного марева, где Чимин забвенно воспаряет, минуя распространяющееся умиротворение. — Здесь такому поведению, как моё — нет оправдания. — И я устал. — Отвечает Чимин, пробирается в спутанных мыслях, сам не ведает, что делает. — Потому что мне… тоже… нет оправдания. — Вынимает через силу и прорывается сквозь слёзы. — Попробуй подождать… Тэхён. — Конечно. Снова этот образ. Весьма красивый, неустойчивый, после которого понять, что видно сонную фантазию — очевидно. Предстаёт в свету, стремится прорубить дороги восприятия, а Чимин как дурачок — пытается осознать их полностью. Поджимает губы, хмурится, видя, как незнакомец растворяется под пальцами его неугомонных рук. Его внешность рассыпается невесомым маревом и посылает навязчивый запах. Тот был знакомый до безумия, непонятный от того, что слишком знакомый. Какой-то винный, сладкий, похожий на мыльную отдушку. Нос сводит забавляющей судорогой, щиплет, что кто-то мажет едким нашатырем, подсовывая смоченный им обрубок ткани. Чимин слабо приоткрывает глаза, промаргиваясь от бреда, мычит от того, как заболела голова. — Чимин? Чимин? — Зовёт реальность. — Голова болит? Ты сильно ударился, не вставай. — Продолжает мягким потоком, подтирая сочащуюся по виску кровь. — Как же… Фу… — Бормочет он, пытаясь повернуться на плечо. — Чимин! — Тот же мягкий голос. — Ну, что такое? — Ворчит, переминаясь на спине. — Ты в поезде, всё нормально. Едем дальше. Немного приложив усилий, Чимин замечает недовольный взгляд Чонгука, сидящего на свободном месте сбоку. Он же лежит вдоль прохода, слышит неоднозначные звуки возмущённых людей, что в свою очередь по одному оправлялись после столкновения. Поезд продолжил движение спустя время, пока Чимин бессознательно пробовал вечность своего заражённого рассудка посреди вагона. А над ним стояли оцепенелые сердоболы и внушали порядок своими ошарашенными глазами. — Ты опять встал, как идиот, и уставился в одну точку. — Выговаривает Чонгук, в собственной несерьёзной манере, словно отчитывает провинившегося ребёнка — хаотично дёргает шеей и расширяет свои эти… зрачки. Чимин цокает языком, приподнимает корпус, потеряно уставившись в проход, видит, что немногочисленные пассажиры, в точности сердитые и вечно недовольные, возвращаются на места, отправляясь от взбучки. — Почему опять? — Спрашивает он и томно поворачивается к нему, переползая с чумной головой на другое сиденье. — Потому что вчера было то же самое. — Вчера?***