Позволь объяснить по-твоему.
Мимолетные моменты радости, может быть, то, как мы с тобой проезжали на красном вэне и высовывали головы в окно, влажный и прохладный ветер, который обдувал наши лица, а динамики проигрывали Уильяма Уайльда, иронично поющего о том, что у меня в голове творится — назову это лучшим кинематографом своей жизни. Тогда между тобой и реальностью так лаконично связывались друг с другом эти кадры да кадры, что я готов был пустить слезу, не иначе.
Это те самые наши посиделки у берега моря с тем же прохладным ветром, от которого жить хочется и глаза стекленеют… боже мой, как я люблю это, как я жду каждый раз, и как же я зол на тебя за то, что ты не осмелился сказать мне напрямую о том, как меня любишь.
Золотые Дни для тебя мимолётны, Чимин. Мимолетны, как сама мысль, очень эфемерного образа витающая над нашими с тобой увесистыми всей истиной жизни головами.
Согласись, говорить мы с тобой обожали. Ты обожал говорить со мной, Чимин, неважно, через какую призму иллюзии внешней, но главное, что внутренне я понимал, и ты понимал… ты видишь меня. И ты говоришь со мной, ни с кем другим.
Я разглядывал тебя, пока ты рассказывал о перспективах покорения космоса, будто никому другому этот космос неизвестен, кроме тебя. Так оно и было, Чимин. Пигмей покорил нас.
Я видел наши с тобой дни лучшей жизни, которые так и не начались, а исчезли с остатком самой простой галлюцинации в вечно надвигающемся конце. Надеюсь, мы с тобой встретим его вместе, уверяю, в этом моменте заключается смысл всей моей жизни. А Пигмей пусть отдохнёт ненадолго, пока наши умы будут в вечном состоянии сна. Ведь некому больше думать о нём и формировать его реальность. Он — это надоедливый ребёнок, а если ребёнка не поощрять, он способен тлетворно воздействовать на своих родителей.
Я так влюблён в тебя, Чимин…
Для меня, Чимин, Золотые Дни украшают любой твой взгляд, движение, и тот миг, когда между твоим лицом и пространством вокруг лопаются пузырьки мироздания. Я вижу, что ты смотришь на них, как на меня, и меня это успокаивает. Я даже не в состоянии своего ума, чтобы объяснить всё то, что я чувствую к тебе. Никто на это не способен. Я уверяю, что ты не сможешь объяснить того же.
Я верю, что ты найдёшь дорогу к моему признанию, полагаю, теперь ты выслушаешь меня. Иначе оно нас разрушит. Протяни руку, разорви эту «рыболовную» сеть пресловутую, найди меня, распознай в чужом лице. Позволь мне быть твоей любовью до конца жизни. Дай мне такой вариант событий, при котором ты будешь встречать меня в любом шорохе и незаметном звуке, искать в каждом человеке, у которого в самой действительности не совсем моё лицо. Чимин, неважно, как я выгляжу и чьими губами я целую тебя, пожалуйста, помни, что найду тебя и я. Может быть, имя будет иное, внешность — определённо не та, которую ты привык видеть каждое утро, и голос не тот, от которого ты слушаешь вечные россказни и ночной ужасный храп. Чимин, извини за то, что не давал тебе спать, я правда не специально, хоть я и понимал, что причиной твоих бессонных ночей был вовсе не я.
Есть вещи, против которых очень трудно идти и которые от тебя не зависят. И мне очень жаль, что тебе пришлось с этим столкнуться.
Не стану говорить о том, сколько всего мы могли сделать вместе, но мне точно хватило и того, через что нам пришлось пройти. Мы с тобой сохранили жизнь нашему сердобольному Хосоку, человеку, который потерял часть себя в этой ужасной действительности, но сумел смириться с этим. А он дал мне смысл поступить так же. И ты сильный, Чимин, — смирился с нашей участью, перестал донимать меня о надежде, которой места не осталось. Всё запорошило пеплом, кроме наших твёрдых, непробивных ячеек с фантазиями, которых полок тысячи и тысячи, тянущихся ввысь лестниц, словно пигмеевских библиотек. Я хочу пропитать этот дневник всей своей нежностью, хочу расцеловать его, чтобы как следует поблагодарить о том, какой подарок он мне сделал. Дал возможность видеть тебя полностью.
За это время мы успели быть с тобой единым целым, привыкли к тому, что никого другого не было в нашей совместности. Конечно же, за исключением не покидающей тебя тени неполноценности.
Сколько же дребедени мы натворили (в хорошем смысле).
Прости меня, Чимин. Умоляю, не сердись, если думаешь, что не жил как положено, позволь всё забрать на себя, потому что я знаю, что тебе страшно и стыдно. Ты несколько раз признавался мне в этом без слов, помнишь? Твой взгляд отбивал силы говорить что-то и думать о лишнем, неприкосновенном, сакральном. Останься таким же, прошу всем сердцем. Не смей винить себя в каких-либо упущениях. Мы прожили с тобой замечательную жизнь, построили собственную реальность и решили остаться в ней.
Чимин, моя вина утекает через пальцы, которыми мне удавалось изредка тебя коснуться. Ты такой недотрога. Попробуй так же. Пусть я не тот, которого ты ждёшь, но я всегда жду тебя и продолжу ждать после того, как мы с тобой пропадём где-нибудь меж звёзд, как в романтическом стихотворении. Если бы я умел их сочинять…
Чему тебя научила эта история, Чимин? Я понимаю, что не узнаю твоего ответа, но частично надеюсь, что самое главное ты понял: мы с тобой чертовски хороши в философии!..
Я отдам тебе этот дневник с моей записью, когда буду готов, или когда посчитаю нужным.
Что-нибудь да останется. И даже после того, как произойдёт невозвратное событие, когда нас наконец покроет жженым смогом, а от наших костей не останется намека о существовании — останемся мы с тобой, я убежден в этом.
Такова наша реальность, и не бойся её, умоляю…
…родному моему Чимину от Тэхёна Чонгука