Синоним сексуальности

      В десять Наполеон пришёл в кабинет к Курякину. Открыл и закрыл дверь ногой, потому что руки были заняты. Поставил на стол перед закопавшимся в бумагах русским кофе в большом бумажном стаканчике и картонную коробку с сандвичем и пирожными. Сел на край того же стола и отряхнул друг о друга ладони.              — Что это, ковбой? — поднял недоумённый взгляд русский. Его едкий запах снизил интенсивность в половину, легко приглушался одеколоном, через форточку выветривалось остальное. Смола и стружка пока не пробивались.              Соло придвинул к нему стакан, водружая между исписанных чернилами листов.              — Это завтрак взамен ужина, который мы вчера прервали. Я с удовольствием пригласил бы тебя на ужин сегодня, чтобы насладиться твоей компанией и вместе понаблюдать за изменением твоего запаха, но Уэверли отправляет меня в срочную командировку.              — Командировку? — Илья нахмурился со стаканом у рта. — Куда? Одного?              Наполеон дёрнул губами. Взял верхний лист, пробежал глазами по строчкам, отложил.              — В Амстердам. Пустяковое задание. Дня три-четыре. Вдвоём там делать нечего. Перехвачу курьера и вернусь.              Курякин опустил стакан на стол, так и не отпив.              — Но Уэверли не должен отправлять тебя одного! Мало ли, что там может произойти!              Интересно, он так растерялся, потому что впервые за годы остался за бортом? Или потому что любимого альфу удаляют от него? Курякин наверняка надеялся в сложный и судьбоносный для себя период находиться рядом, тешиться иллюзией семьи, ощущать поддержку, а теперь мечты рушились, он снова оказывался наедине со своими страхами.              Наполеон ничем не мог помочь.              — Приказы не обсуждаются, — он забрал у Ильи стакан и сделал глоток. — Хороший кофе… Мы отвыкли работать по одиночке, но раньше же работали? Может, тебе и вправду сейчас лучше побыть в спокойной обстановке? Давай, выпей всё-таки кофе, тебе нужен энергетический запас.              Курякин враждебно уставился на протянутый стакан, потом, совладав с собой, взял его.              — Но всё равно Уэверли не должен был нас разделять.              — Возможно, он просто мстит мне, — дёрнул бровью Наполеон, запуская руку в коробку за пирожным. В следующий момент дверная ручка скрипнула, и в кабинет вошёл собственной персоной Уэверли. Курякин закашлялся, подавившись напитком. Соло его понимал: вероятно, босс слышал их слова.              — Некогда ему рассиживаться дома, — сказал англичанин, подтверждая предположение, и подойдя к столу, остановился. — Ты в порядке, Илья?              — Да, спасибо, — кивнул Курякин, быстро утирая рот.              — Во всех смыслах? — англичанин коротко принюхался.              — Он в порядке, сэр, — ответил, разворачиваясь к боссу, Соло. — Можете не сомневаться, я приложил к его здоровью максимум усилий.              — Вот и отлично, — не проникся его сарказмом Уэверли и положил поверх листов толстую папку, которую держал в руках. — Курякин, тебя ждут в Вильнюсе, изучи и собирайся. А твой самолёт, Соло, уже через три часа, потрудись не опоздать на него.              — Да, сэр, — Соло засунул в рот последний кусок пирожного и встал со стола. — Всем удачи.              Картинно откланявшись, он направился к двери. Думал, что англичанин останется побеседовать с Курякиным, но тот вышел следом. В коридоре они свернули в разные стороны.              Перелёт до Амстердама был коротким. Разглядывая в иллюминатор Ла-Манш, американец обдумывал дальнейшие действия и признавал правоту Уэверли, разделившего команду. Илье не следовало смотреть на то, каким способом будет достигаться результат.              Добывать информацию предстояло соблазнением любовника одного из высокопоставленных голландских политиков. Других вариантов изложенный в документах план не предусматривал.              Наполеон не возражал. Укладывание его в постель с нужными омегами было обычным делом, и дело своё он знал. Искомого прелюбодея он покрыл уже на следующий после прилёта день, но вместо прогнозируемых двух случек тот упёрся на больший срок. В затягивании миссии тоже не было ничего из ряда вон выходящего и возмутительного. Соло любил секс, а политик не изменял мужу абы с кем, омега предвосхищал все самые смелые мечты — был гибок, страстен и бесподобно пах. Даже без течки он выдал ураган. Вязка длилась по семь часов.              Соло наслаждался бы заданием, если бы не думал об Илье. Убеждал себя, что просто отвык шпионить без компании и подстраховки, но наедине с собой честно признавал беспокойство. Он хотел быть рядом с напарником, контролировать процесс его трансформации, видеть, как оживают его глаза по мере пробуждения приятного запаха, как он сбрасывает шипы, раскрывается. Не то чтобы верзила начнёт носить смолу и стружку как бриллиантовое колье, такое глупо даже предполагать, но хотя бы как приличную бижутерию.              Связь с напарником отсутствовала, Соло лишь поверхностно знал о его миссии. Звонить в Вильнюс наугад и выспрашивать было рискованно для обоих. С Уэверли общался всего один раз, шифровками и строго по работе.              К счастью, на восьмые сутки босс появился на проводе сам. Выслушал краткий отчёт, дал инструкции.              — Курякин вернулся, — обронил он, когда Наполеон уже открыл рот задать этот вопрос, — и ты сворачивайся там.              — Как он? — игнорируя относящуюся к себе реплику, спросил Соло, добавил в голос самую капельку фривольности. Англичанин её то ли не заметил, то ли тоже проигнорировал.              — Курякин успешно справился, — сухо сообщил он, и затем в трубке послышался его нервный вдох. — Слушай, Соло, — продолжил Уэверли совсем другим тоном, со смесью лёгкой озабоченности и скрываемого раздражения, — ты его что, не пометил? К чему тогда было представление со свадьбой?              — В каком смысле, сэр? — нахмурился Наполеон, липкие подозрения комком упали на сердце. — Объясните, я не понимаю. Я пометил его как полагается. Не хотите же вы сказать?..              — Я подвозил его вчера, и мне пришлось проветривать салон. Истратил весь освежитель.              — Куплю вам другой.              — Я сам куплю. Мне не жалко. Но, Соло, сделай с этим что-нибудь. Вся ответственность на тебе. Лучше бы он принимал подавитель…              Наполеон так не думал, но возражать было некому — линия щёлкнула и замолчала.              Приземлившись следующей ночью в Хитроу, он закинул вещи в свои апартаменты в Вест-Энде, помылся, подремал два часа и собрался ехать в штаб-квартиру. Перед самым уходом вспомнил и надел кольцо, которое снял перед миссией.              Как оказалось, потратил лишние пять минут не зря — на пальце Ильи тоже было кольцо. Наполеон увидел это, когда зашёл к нему в кабинет. Напарник стоял у окна с кружкой обжигающего чая. Сначала обрадовался, потом смутился, затем стрельнул взглядом на его правую кисть и, найдя золотой отблеск, немного успокоился, но всё равно остался как на иголках.              — Привет, ковбой. Уже прилетел?              — Я звонил тебе утром, твой телефон не отвечал, — приблизившись, Наполеон сунул нос в кружку и аккуратно принюхался. Сквозь влажный аромат байхового чая и благоухание французского одеколона пробивался душок мусорной кучи. Ровный и слабый, как всегда в середине цикла. Метка не подействовала, Уэверли не соврал.              Илья заметил дрожание крыльев носа и в сию же секунду закаменел. Отошёл, невпопад взмахивая кружкой.              — Да, я… я здесь ночевал. В архиве копался. Сейчас докладывать Уэверли…              Босс как всегда был лёгок на помине — заглянул в дверь.              — Курякин… А, Соло, и ты здесь? Давайте, парни, в мой кабинет.              — Идём, сэр, — ответил Илья и поставил кружку. Уэверли, сохраняя вежливую улыбку, зыркнул из-под очков и ушёл. Наполеон направился сразу за ним, хотя и отставал на десяток шагов, а Илья притопал через пару минут с кипой листов и папок.              — Итак, мы в сборе, — сказал Уэверли, пока агенты усаживались напротив него. — Работа выполнена, с чем вас и поздравляю. Курякин, вижу, принёс отчёты.              — И предложения по новому заданию, — поднял пухлую папку Илья.              — Отлично, молодец, — кивнул Уэверли и повернулся к Соло. — Ты сильно задержался. Сколько случек тебе потребовалось? Не рвался домой или омега понравился?              Это был удар ниже пояса. Соло боковым зрением уловил, как бледнеет Илья и утыкается в чтение с листов. Англичанин дурак или правда вредит?              — Нет, сэр, — отзеркаливая приторную усмешку, протянул Наполеон, — я просто теряю хватку.              Илья поднял глаза и улыбнулся самыми уголками губ. Соло сделал вид, что не понимает, к чему его благодарная пантомима, и что вообще не заметил её. Зато Уэверли скумекал, что его переиграли. Поёрзал в кресле, открыл папку.              — Ладно, приступаем.              Он гонял по вопросам почти четыре часа, разобрал каждую из их миссий по кирпичику, заставил проанализировать на тайные смыслы и двойное дно. Только к обеду удовлетворился и отпустил, но не на перекус, а загнал их в разные концы Лондона за разного рода информацией. Разговор откладывался и тяготил.              Наполеон освободился, когда на небе сияли звёзды — в одноэтажном пригороде их не затмевала иллюминация. Ему ближе было домой, но он поехал к Илье. Припарковался, моргнул фарами, а потом прошёл к двери и открыл её своим ключом. Внутри щёлкнул выключателем.              Илья уже сбегал по лестнице, тяжело шлёпая босыми ступнями сорок шестого размера.              — Ковбой? Это ты моргал? Бензин кончился?              — Нет, — качнул головой Наполеон, — я ехал к тебе.              — Но уже ночь… — Он преодолел последнюю ступеньку, обогнул перила и оказался лицом к лицу. На нём была разношенная футболка и трусы, называемые семейными, в мелкий цветочек. Его длинные ноги в рыжеватых волосках стыдливо прижались друг к другу. — Ты что-то важное накопал?              — Илья, — оторвал взгляд от его лодыжек Наполеон, кинул ключи на трюмо, — ты опять о работе? Раньше мы только о ней и поговорили… Но сейчас я пришёл поговорить о тебе. О нас. Сваришь кофе?              — Да, конечно, — сконфузился Илья. Приглашающе махнул рукой. — Конечно. Пошли.              На кухне Наполеон уселся за стол со скатертью уже не белоснежной свадебной, но тоже красивой. Лампа с красным абажуром отбрасывала конус неяркого света. Илья возился у раковины, плиты и холодильника, журчал водой, гремел туркой и чашками, заглядывал в морозное нутро и что-то оттуда вынимал. Его запах не довлел над запахами еды, аппетит не портил.              — У меня есть колбаса и сыр, — Илья принёс тарелку с ними на белом хлебе, — бутерброды. Яичницу сделать? Извини, ничего существеннее нет, не знал, что ты придёшь. Я дома почти не живу, как прилетел, всё в штабе…              — Не надо, не беспокойся, ты и так, наверно, устал. Я тебя, кстати, не разбудил?              — Я систематизировал информацию, — русский принёс две чайные чашки с кофе и сел напротив, — выписывал, помечал.              Наполеон кивнул. Взял бутерброд, куснул, запил обжигающим глотком. Стал жевать, глядя на потирающего глаза и лицо напарника. Вроде бы они сотню раз так сидели вдвоём, на кухне, пили кофе, одетые или полуголые, обсуждали, смеялись, спорили, а что-то изменилось. В сторону, в которую он не хотел бы менять.              — Ковбой?              Наполеон встрепенулся. Стряхнул крошки с хлеба. Вдохнул.              — Илья, я не чую метки. Только твой запах. Почему ты не пахнешь мной?              Курякин повесил голову, помотал ею, развёл руками.              — Не знаю, Нап. Не подействовало.              — Блять, — Соло прикусил губу. — Наверно, я виноват. Я подумал, что ты теряешь сознание, и слишком быстро отпустил. В железу попало мало секрета. Другого объяснения у меня нет.              — Да, возможно, — пробубнил Курякин. — Всё в порядке, Нап, я догадывался, что мне не повезёт.              На него было больно смотреть.              — Это я тебя подвёл, Илья. Мы повторим процедуру, сделаем всё правильно. И учти, отказов я не принимаю — я хочу, чтобы ты пах мной.              — Я и не отказываюсь, — сказал Илья, хотя обоим было ясно, что сам бы он не попросил, а от предложения вежливо отнекивался бы.              — Тогда допьём и приступим. Со случкой или без?              — Я не теку — без случки.              На этот раз Соло настаивать не стал, принял уступку, и они наконец расслабились и спокойно, как в старые добрые времена, за обсуждением текущих дел в «А.Н.К.Л.» доели бутерброды и посмаковали кофе. После поднялись наверх, Илья принял душ, а Наполеон почистил зубы, щёткой, которая у него здесь имелась. Да, Илья держал для него щётку у себя дома.              Стараясь абстрагироваться от этой печальной мысли, он поправил закатанные рукава и вышел из ванной.              Илья сидел на табурете посреди спальни, в пижамных штанах и расстёгнутой рубашке, смотрел на плотную штору, которая закрывала окно. Услышав шаги, обернулся.              — А, Нап…              — Приступим? — Соло подошёл к нему сзади. — Ты готов?              — Да, третий час… Мне встать или сидеть?              — Думаешь, я до тебя не дотянусь? — подначил Наполеон, не собираясь потакать курякинским комплексам. — Ты всего-то на пару дюймов выше меня. Поднимай свой зад.              Илья не отреагировал на грубость и не уточнил, что разница в росте уменьшена, как минимум вдвое, загнанно посмотрел и поднялся. Он снова был зажат. Вытянулся, как солдат, как мраморная статуя солдата, рубашка натянулась на напряжённых мышцах спины. После, опомнившись, неловко скинул рубашку с плеч, оставил болтаться на локтях.              Наполеон про себя вздохнул. В два шага преодолел возникшее расстояние, встав точно позади, и с горечью увидел, что поспешил с выводами — чтобы достать до загривка придётся если не залезть на табурет, то очень старательно тянуться на носочках. Просить русского сесть сейчас, значит, загнать его ещё глубже в скорлупу, значит, свести на нет все полученные результаты.              — Не такой уж ты каланча, большевик, — Наполеон провёл ладонью от лопатки к шее, ощущая секундную дрожь и закаменевший рельеф, обеими помял плечи, призывая расслабиться. Что чувствует влюблённый Курякин, когда он его так касается? Запах усилился, но самую малость. Сколько жизненных ресурсов у него уходит на самоконтроль? Насколько сложно жить в постоянном стрессе?              Наполеон возблагодарил бога, что никогда не испытывал подобного, его старые проблемы с законом не шли ни в какое сравнение.              Сталь мышц было не продавить, вот уж точно — робот.              Продолжая массировать, он чуть подался вверх, высунул язык и на пробу коснулся кожи. Она была горячей и нейтральной на вкус, от прежних ранок остались едва заметные вмятинки. Вонь не забивала нос, однако именно сейчас это стало проблемой — клыки не заострялись, организм не хотел метить омегу.              Вылизывая, Наполеон просунул руку под ширинку, обхватил вялый член и стал интенсивно дрочить. Закрыл глаза, представляя кого-то более сексуального, хотя бы недавнего голландца. Хуже всего, что Илья все его потуги чувствовал и не расслаблял мышцы. Но член твердел, и на клыках наконец выступил солоноватый секрет.              Соло убрал руку из штанов, обнял Илью, приноравливаясь к его железе, шепнул:              — Ну же, большевик, расслабься, я не кусаюсь…              И, заметив удивлённый поворот головы, немедленно впился в загривок. Курякин охнул — всё-таки без течки прокус железы сродни удару по яйцам, что восприимчиво даже для такого здоровяка, — но Наполеон стиснул до хруста и не дал дёрнуться. В этот раз он был готов к неожиданностям, действовал хладнокровно и методично. Дал очахнуть и вогнал клыки глубже. Рот наполнился слюной с привкусом крови, челюсть быстро свело — Соло выждал максимальное время и только тогда вытащил клыки.              Курякин ринулся отойти, но Наполеон сразу не отпустил, зализал сначала кровоточащие раны.              — Присядь, — посоветовал он, увидев, что русского покачивает, и, игнорируя возражения, сам отвёл к изножью кровати, заставил сесть.              — Да всё хорошо, Нап, — отмахнулся упрямец и полез руками к загривку.              — Не трогай, — остановил Соло, переместил его руки на колени и слизал новые капли. — Сегодня прокус глубокий, надо пластырем заклеить. У тебя есть?              — В ванной аптечка. Сейчас принесу…              Он рыпнулся встать, Наполеон надавил на плечо.              — Успокойся же ты! Сиди. Илья, пожалуйста. Хоть на один вечер не строй из себя героя. Побудь омегой, дай мне за тобой поухаживать.              Он смягчил резкость слов примирительной улыбкой и, получив неуверенный затравленный кивок, отправился искать пластырь. Вернувшись с ним, обнаружил, что Илья, хоть не сдвинулся с кровати, надевает пижамную рубашку, будто стыдится наготы.              — Ох, — закатил глаза Соло, но мешать не стал, оттянул воротник и приклеил поверх ран стерильную полоску. — Сегодня мы сделали всё правильно. Образцово. Если босс не загонит нас завтра в разные концы города — или света, — я буду рядом. Я скучал по тебе в Амстердаме. — Он вдруг вспомнил про утреннюю подлянку Уэверли и прикусил язык. Добавил, не подав виду: — Правда, скучал.              Илья, конечно, не поверил, но кивнул. Поправил воротничок.              — Я тоже отвык без твоей подстраховки… Ночь. Поедешь?              — Да, — засобирался Наполеон. — Тебе надо отдыхать, поеду. Не провожай.              Он сжал плечо напарника и ушёл, поехал домой по сонным улицам. Дома мстительно позвонил Уэверли, оторвав того от подушки, и сообщил, что предпринял меры для экономии освежителей.              Удивительно, но утром англичанин не припомнил ему позднего звонка и даже дал задание на двоих с Ильёй — изучать докладные, архивы, аудиозаписи к очередной операции и составлять запасные планы на все буквы английского алфавита. Разместились в кабинете Курякина, стрелки на часах ползли как дряхлая черепаха. От пыли на старых бумагах постоянно свербело в носу и тянуло чихать, как не принюхивайся, а нюансов омежьего запаха не уловишь, да и сидели они далеко.              — Илья, что-нибудь изменилось? — спросил Соло напрямую, идя включать свет. — Вечер уже.              — Не… не знаю, — кагэбэшник зажмурился от яркой вспышки. — Не знаю. Вроде бы ничего. Но тут так пахнет нафталином…              Да, Наполеон тоже надеялся, что всё дело в нафталине или чем там воняют архивные фолианты.              Он взял из шкафчика две бутылки колы и одну отдал Илье. Задержался у его стола чуть дольше, втянул воздух. Напарник замер, будто его сканировали рентгеном.              — И? — опасливо спросил он.              Наполеон ушёл к своему месту, поддел жестяную крышечку об угол стола, кинул в мусорное ведро.              — Наверно, ещё не время.              Илья сник. Даже слов не нашёл, сразу уткнулся в документы. Вряд ли различал хоть строчку. Наполеон не знал, чем его утешить. Не идти же обнимать?              Он не пошёл. Глотнул колы, обжигаясь колючими пузырьками.              — Илья. А беременность? Есть признаки?              Илья съёжился. Затем мужественно поднял глаза.              — Для них тем более рано.              — Всё будет хорошо, Илья. — Наполеону стоило огромных усилий, чтобы самому не спрятаться за симуляцией работы. Ему нечем было подсластить горькое ожидание, он сам пребывал в замешательстве.              Оно только нарастало — ни на следующий день, ни через неделю, ни через две свежие стружки не вытеснили помойный душок, даже не проявились ни единой ноткой. В начале третьей недели Уэверли вызвал американца на неприятный разговор.              — У нас со дня на день начнётся длительная операция, ты это понимаешь? — Уэверли строго смотрел снизу вверх. — Ты знаешь, куда внедряем Курякина? Если он завоняет в исправительной колонии, знаешь, что с ним сотворят зэки?              Соло мысленно досчитал до пяти.              — Если он понёс, то не потечёт.              — Если! — Уэверли сжал пальцы в кулак, но по столу не стукнул, сдержался. Поправил очки, встал. — Он примет подавитель. Курякин согласен на это, он понимает важность. Только ты почему-то упрямишься.              — Он не будет принимать отраву! — Наполеон шагнул к боссу. — Хватит с него.              — Напомни, почему я вообще спрашиваю твоё мнение?              — Потому что мы договаривались, — рыкнул Соло и сбавил обороты: — Потому что Илье нужна семья. Без семьи он загнётся нахрен, а ваши медикаменты ещё быстрее отправят его в расход. Хотите через год или два потерять отличного агента?              Уэверли сжал губы в полоску и направился к бару, обернулся оттуда через плечо.              — Что с его меткой?              Теперь настала очередь Наполеона поджимать губы. Он нестерпимо хотел скотча.              — Я метил его трижды. На свадьбе, после Амстердама и в начале этой недели. Не знаю, почему не действует.              — Пробуй ещё раз, — Уэверли налил только в один стакан, себе.              — Не могу, — Соло терял терпение. Надоело торчать свечкой посреди кабинета и смотреть, как босс единолично промачивает горло. Но он не нарывался. — Нельзя. Раны не успевают заживать. Всю железу ему разворочу, если полезу сейчас.              — Может, ты что-то неправильно делаешь? Возьми пособие по случкам, поучись.              Соло вскипел:              — Всё я правильно делаю!              Уэверли отогнул палец от стакана, указывая им на дверь.              — Большое спасибо, Наполеон. — И добавил, едва агент приблизился к ней. — Если операция сорвётся, поблажек не жди.              Соло шевельнул желваками и ушёл. В коридоре встретил Илью.              — Зачем Уэверли вызывал?              — Да так… Спрашивал, какой любимый виски у Сандерса. Хочет ему подарить на годовщину сотрудничества. А ты что ходишь? Когда будешь наголо стричься?              — Вечером, — замялся Илья. Наполеон потрепал его по могучему плечу:              — Ты всё равно будешь красивым, большевик.              Курякин одарил убийственным взглядом, правда, сразу смутился, покрылся румянцем. Никак не привыкнет, бедняга, что обороняться, возводить стены не надо.              Наполеон утянул его в угол, к окну и раскидистым монстерам подальше от любопытных ушей секретарей и машинистов.              — Признаки беременности есть?              — Вчера тошнило утром. А сегодня нет. Больше ничего такого.              Наполеон всмотрелся в его лицо. Илья говорил по-деловому, собранно, тоже понимал, что на кону. Не обвинял за неудачу с меткой, смирился, и вот теперь и надежда на беременность таяла с каждым днём.              Соло сжал его локоть.              — Илья. Обещай мне. Если в тюрьме ты потечёшь, немедленно дашь мне знать. Никаких подавителей. Через связного сообщишь мне, через прослушку. Любой вариант. И без самодеятельности, пожалуйста. Обещай.              Илья фыркнул.              — Ковбой, я раньше справлялся без тебя с ситуациями и похлеще. Перестань меня защищать.              — Ты мой омега.              — Только на бумаге.              Наполеон не нашёл, что противопоставить, опустил руку, и Курякин, бросив «Пока», ушёл, не оглядываясь. Наполеон остался стоять, в растерянности кусал губы. Сердце чуяло, что гладко эта миссия не пройдёт.              Так и случилось.              Телефонный звонок раздался под утро. Жаркое пыльное утро в латиноамериканских трущобах. Адская трель старого аппарата вырвала из сна, когда на смену пекла едва-едва пришла предрассветная прохлада и позволила спать, не обливаясь потом.              Наполеон дотянулся до трубки, приложил к зудящему от комариных укусов уху и спросил осторожное почти международное:       — Алло?              На линии щёлкнуло, а потом донёсся заглушённый помехами голос — дрожащий от плохо контролируемого раздражения рык:              — У него! Сам знаешь, что! Если операция!              — Я всё исправлю, — быстро выкрикнул Наполеон, но его услышали только короткие гудки.              Сонливость как рукой сняло. Он сел, напряжённо соображая. Если Уэверли потерял обычное хладнокровие, — а волнуется он, как ясно, не за Илью, а за успех задания — то дело действительно дрянь, угроза реальна. И виноват он, самоуверенный американец, который отговорил омегу принимать таблетки. Или их сольют тут же, ради блага миссии, как едва не слили в Риме, или потом не дадут житья.              Нет, Наполеон тоже не хотел провала операции, в которой всего-то надо вытащить физика-ядерщика из тюрьмы и переправить в Европу. Илья как раз обеспечивал первую часть — ничего сложного для агента его уровня. Час «Икс» уже послезавтра, самолёт готов. Но если он потёк… Его даже не изнасилуют толпой — на беду тюрьмы в этом диком краю смешанные, — его сразу убьют. Запах, проклятый запах…              Наполеон боялся за своё будущее, за миссию и за Илью. Омегу срочно требовалось покрыть. Но как это сделать, когда твоя роль вне тюремных стен, а кругом подозрительные враги? Был другой вариант — бросить русского на произвол судьбы, угнать самолёт и исчезнуть.