Синоним сексуальности

      Наполеон смотрел, как содержимое его желудка стекает по ладони, по чужой спине, как вязкие вонючие капли обгоняют друг друга, комками падают на накрахмаленные подушки, и ему хотелось выть. Рыдать. Хотелось отмотать время назад. Сильно назад. Даже не к моменту, где он вступился за Илью перед Уэверли, а в тот день, когда Сандерс поручает ехать в чёртов Берлин. Он ни за что бы не поехал. Пусть бы лучше приключилась Третья Мировая война с ядерным оружием профессора Теллера, чем с ним случился теперешний позор.              Помойный запах отошёл на второй план в прямом и переносном смыслах. В ноздри бил кислый смрад непереваренной пищи, и Соло не мог думать ни о чём другом. Хорошо, что он не ужинал, и в зловонной жиже смешались лишь вино и остатки перехваченного в обед салата. Блять.              — Нап? — забеспокоился Илья, схватил за плечи, отодвигая от себя и от бесславной картины. — Ты в порядке?              Наполеон заторможено кивнул. С усилием сфокусировал взгляд. Тряхнул головой, выходя из ступора.              — Прости, — он попытался встать, но… вот чёрт, они были крепко связаны. Что за засада? Хоть плачь.              — Нап! — Илья тряхнул его, заставлял смотреть в лицо. Он находился на узле, чтобы проделывать такое, ему приходилось опираться на локти и напрягать спину. Он волновался не о себе, он делал вид, как будто вообще ничего не произошло. В таких нестандартных ситуациях и проявлялись его лучшие черты как друга. Черты, больше присущие альфам, за которыми терялся омега.              Наполеон окончательно пришёл в себя. Собрался сдвинуться от грязной подушки сам и сдвинуть Илью, но их невпопад накрыл оргазм, по закону подлости яркий, и они упали прямо в слизь — Илья и так грязной спиной, Соло предплечьем. Сладостный стон выбился у обоих — мысли просто были заняты другим, чтобы контролировать ещё и организм.              — Прости, Илья, — сказал американец, как только смог подняться над ним на руках. Во рту ещё было противно и кисло, и разодранное горло болело. — Это ужасно с моей стороны.              — Я знаю, ты не хотел, — примирительно улыбнулся Илья, действительно совсем не злясь. — На меня бывали и не такие реакции. А ты ещё долго продержался. Дольше всех. Забудь. Всё нормально.              — Мне всё равно неловко. Я не отношусь к тебе… так, — он скосил глаза через плечо омеги к впитавшейся в подушку блевотине. — Но в моём конфузе есть и положительный момент… я теперь пахну хуже, чем ты. Можешь тоже на меня стошнить.              Они прыснули, выпуская стресс, засмеялись. Наполеону захотелось уткнуться лбом в лоб напарника, коснуться губ. Но всё это было, конечно, нервное.              Потом они всё-таки отодвинулись, проявляя чудеса слаженности и гибкости. Член зажимало внутри при каждом движении, и ещё в процессе перемещения случилось два оргазма подряд. Хороших, приятных.              — У меня ещё никогда не было такой весёлой случки, — сказал Наполеон, оглядывая покинутое место позора. — И такой неловкой.              — Можешь гордиться собой, ковбой, — поддел Илья, дотягиваясь до тумбочки, — теперь ты в жизни испытал всё.              — Ну нет, — возразил Соло, забирая у него салфетки, — от такого опыта я бы отказался. Уверен, ты тоже. С другой стороны, мы как среднестатистическая семья. Ну, знаешь, надравшийся в стельку альфа кроет своего омегу, вместо того, чтобы лечь спать, но он слишком много выпил, и его выворачивает в процессе.              — Слышал о таких альфах, — согласился Курякин. Он улыбался, серые глаза лучились. И пусть причина далека от пьянства, ему нравилось представлять их семьёй, нравилось лежать поперёк кровати с узлом в себе и открыто демонстрировать радость. Наверно, он ещё и благодарен будет за внезапный фонтан из желудка.              Американец ему удивлялся. Но тоже был рад, что его конфуз вызвал неожиданно противоположный эффект.              Он отвёл взгляд, выбросил на пол грязную салфетку, которой вытирал себя, и взяв вторую, махнул Илье.              — Давай тебя вытру. Повернись.              Курякин послушно поднял правое плечо и наклонил корпус. От шевеленья незамедлительно прошиб оргазм. Сидевший на коленях Соло не удержал равновесия от горячей волны, упал на русского, успев выставить руки. Охнул, оглушённый наслаждением, и, кажется уловил под ухом блаженный стон.              Впрочем, это мог быть и всхлип боли от свалившейся туши. Хотя, его омега не из тех, кого пугают валящиеся туши.              — Сегодня и вправду необычная случка, — заявил Наполеон, выравниваясь. Спина напарника уже вытерлась об одеяло, но он промолчал об этом и ласково повозил салфеткой по рельефу мышц, расслабленных, кстати. Узел выкачивал сперму из яиц. — Будем надеяться, и с результатом нам повезёт. Сегодня ты просто обязан понести, большевик. Ну и закрепить метку.              — Я… я надеюсь, — отозвался Илья. По лицу скользнуло облачко тревоги и рассеялось в улыбке.              — Понравилась поза? — спросил Наполеон, не зная, что ещё спросить.              — Очень. Только поясница затекла.              — А у меня ноги.              Они засмеялись. Соло подумал, неплохо провёл вечер. Случка, на которую он настраивался как на пытку, несмотря ни на что, принесла душевный покой им обоим. И физическое удовольствие. Воздух в комнате превратился в удушающий смрад, но после перенесённого стресса мозг как-то переключился с обоняния на другие органы чувств. Оранжевый полумрак убаюкивал.              После ещё одного оргазма, узел начал, щекоча, смягчаться.              — Всё останется в тайне, Нап, — проговорил, поняв близкий конец вязки, Курякин, — не переживай за репутацию.              — Я не переживаю, — слукавил Соло. — Я теперь женатый человек, мне всё равно, что обо мне чужие омеги болтают… Помогу тебе здесь прибраться.              — Нет-нет, не надо, я сам. Тебе надо домой отдыхать и принять что-нибудь для желудка. Может, лучше вызвать такси?              — Я в норме. Доеду.              Вытащив член, Соло потопал в ванную. Прополоскал рот, почистил зубы, помылся. Когда вернулся, одетый в пижамные штаны Курякин менял постельное бельё и напевал. Увидев его смущённо замолчал.              — Продолжай-продолжай, — хмыкнул Соло, подбирая трусы из заботливо сложенной на стуле стопки своей одежды. Соврал: — У тебя отличный голос.              Илья мотнул головой, заправляя одеяло в пододеяльник. Наполеон помог ему, чувствуя себя закоренелым семьянином, оделся и поехал домой. Самым большим желанием было, чтобы Курякин понёс и на девять месяцев прекратил течь. Им обоим это нужно.              Уже к концу следующего дня появились подозрения, что надеждам опять не суждено сбыться. Их вызвал Уэверли инструктировать по новому заданию, а Соло, вместо того, чтобы внимательно слушать начальника, принюхивался. Илья сидел в двух метрах от него и заурядно пах компостом.              Уэверли отправил их в Лиссабон. Задание было простым, каждый играл свою роль. Слава богу покрывать никого не требовалось, только украсть. Большевик обеспечивал внедрение и пути доступа к сейфу, Наполеон до поры до времени ждал.              Вечерами прогуливался мимо окон напарника, примечая условные знаки: горшок с гибискусом — «видел объект», хрустальная ваза — «познакомился», синие трусы на верёвке — «внедрился», красный свитер — «завтра твой выход, готовься», разбитая форточка — «срочно смывайся».              Гибискус и ваза исчезли быстро, а трусы болтались на ветру третий день, свитера не наблюдалось. К счастью, и форточка оставалась цела. Соло скучал. Погода была осенней, море бурливым, в кинотеатрах крутили всякую дрянь, португальские омеги плохо скрашивали ожидание, не вызывая на утро ничего, кроме зевоты. Мучил вопрос, пахнет ли Курякин как он?              На седьмой день миссии, увидев на верёвке изрядно осточертевшие синие трусы под горевшим тусклым светом окном, Наполеон свернул в подъезд. Квартира располагалась на втором этаже, консьержи в бедных кварталах не водились. Скользнув тенью по лестнице, он обозначил себя условным стуком.              Курякин открыл практически сразу. Уставился на него. Прошипел со страшной мордой:              — Ковбой! Ты нарушаешь инструкции!              — Плевать. — Соло отодвинул его с прохода и шагнул внутрь. — Только не говори, что не рад меня видеть.              Илья высунулся на площадку, поводил головой и всунулся обратно. Закрыл дверь и повернулся.              — Не скажу…              — Я тоже соскучился, большевик, — изрёк Соло, рассматривая скудную обстановку с ярким пятном лампы на столе, под которой ворохом лежали брошюры и чертежи, стояли кружка и тарелка с надкушенным бутербродом. Повернулся к напарнику. — Синий цвет мне порядком надоел. Разве тебе не должен нравиться кумачовый?              Илья смутился. Рванул к столу, стал собирать листы.              — Я работаю. Ещё день или два. Там много охраны и твердолобый хозяин.              Русский в принципе не любил, когда критиковали его методы, а уж то, что носом тыкал любимый человек… Наполеон сжалился. Подошёл вплотную. Вырвал из судорожно сжатых пальцев несчастные чертежи, кинул на стол.              — Забудь. Я за другим пришёл. Метка опять не подействовала?              — Ты же чуешь, — ещё больше смутился Илья, снова принялся за бумаги. На этот раз Наполеон не стал ему мешать, сдвинул тарелку, сел на стол, взял бутерброд.              — Чую. Ты пахнешь собой. И меня это расстраивает. Ты должен пахнуть мной.              Он подвинул колбасу к краю хлеба и откусил.              Глаза Ильи заметались. Руки с неровной стопкой чертежей задрожали, губы дрогнули.              — Я… я знаю. Пора. Но я не знаю, почему. Я невезучий, и всё.              Он сник. Мотнул повешенной головой и понёс листы к прячущемуся в сумраке шкафу.              Бутерброд был вкусным — колбаса свежая, со шпиком и хлеб мягкий. Наполеон со вздохом отложил его. Догнал Курякина и, отобрав бумаги, сунул в шкаф единой стопкой, забив на то, что русский пытался рассортировать их по разным полкам. Развернул омегу к себе.              — Я верю в везение, сам на нём выезжаю, но часто причины неудач имеют рациональное объяснение и вполне прозаичны. Надо просто их найти и устранить.       — Я думал об этом. Когда миссия завершится, я запишусь к врачу.              — Правильно! Обследуйся! Вдруг тебе нужны какие лекарства, витамины?              Курякин несмело кивнул. Губы опять затряслись, и, что хуже, заведённые к потолку глаза влажно заблестели. Да что с ним?              Наполеон немедленно схватил его крупные кисти — те были холодными, — сжал.              — Илья?              Курякин прикусил губу, помотал головой, несколько раз моргнул, унимая слёзы. Наполеон с тревогой ждал. Наконец Илья справился с собой, заговорил, хотя севший голос срывался:              — Нап… а если… если я бесплоден?              — Не говори ерунды, большевик, — нарочито отмахнулся Наполеон, умалчивая, что и ему такие выводы в голову приходили. Бесплодие у омег встречалось не так уж редко, а русский и вправду был невезучей в этом плане особью. Почему бы к габаритам и жуткому запаху не прибавить невозможность понести?              — Я боюсь, Нап, — совсем тихо добавил Илья. Наполеону стало совсем не по себе. Он предпочёл бы телепортироваться за тысячу километров, на полную американоненавистников военную базу, но он лишь поднял руки и обнял Илью, прижал к себе как маленького ребёнка, погладил по спине, волосам.              — Всё будет хорошо, Илья. Всё будет хорошо. Знаешь, я тоже схожу к врачу. Сдам анализы. Вдруг проблема во мне?              Огромное тело в объятиях встрепенулось.              — Как она может быть в тебе? Ты нормальный альфа! Великолепный!..              — Но у меня до сих пор нет детей. Конечно, я предпринимал все меры, чтобы они не появились, но… у меня было столько случек, что кто-то мог понести случайно. Однако никто мне отцовство не предъявлял. Так что я вполне могу быть стерильным. Проверимся оба и узнаем.              Илья прижался теснее, уткнулся носом. Кто бы мог подумать, что эта машина убийств такая чувствительная и беззащитная?              Наполеон продолжал гладить.              Через десяток секунд Илья неловко отстранился, повернулся спиной, вытирая лицо майкой.              — Извини, ковбой. Ты не должен был этого видеть.              — Всё в порядке, большевик, — Наполеон сунул руки в карманы. — Меня тошнит при тебе, тебе соринка в глаз попадает. У нас, похоже, входит в привычку раскрывать слабости друг перед другом. Это нормально: мы же семья.              Курякин кивнул. Покосился через плечо.              — Тебе пора идти, Нап. Нельзя, чтобы тебя здесь заметили. Я постараюсь ускорить события.              Наполеон понятливо зашагал к двери. Перед тем, как покинуть квартирку, обернулся и наклонил голову в знак прощания. Русский вымученно улыбнулся.              Красный свитер появился на верёвке вместо синих трусов уже назавтра. Соло волновался, что напарник поспешил под воздействием эмоций и что-нибудь напортачит. Но всё прошло как по маслу: на следующую ночь он проник на виллу объекта через подготовленную кагэбэшником лазейку и быстро распечатал сейф, сфотографировал документы и ушёл тем же путём. Через два часа они уже летели в Лондон.              После отчёта у Уэверли зашли в кабинет Ильи.              — Я звонил врачу, — обронил тот, насыпая растворимый кофе в две чашки, — он примет меня завтра.              — С тобой сходить? — осторожно поинтересовался Наполеон.              — Я не младшеклассник, — хмыкнул Курякин, но ложка перестала сильно звякать по жестяной баночке. — Ты… не передумал?              — Сейчас кофе попью и договорюсь.              Илья налил воды и подал чашку. Если бы он только знал, что его великолепный альфа тоже боится…              Приём им назначили почти одновременно, во второй половине дня. После офиса Соло заехал домой, принял душ, надел свежее бельё и поехал в ведомственную клинику — обращаться в иные агентам вне миссий категорически запрещалось. Молодой врач-альфа выслушал его, осмотрел и ощупал клыки, яички, узел и отправил в процедурную сдавать сперму и секрет желёз.              Отнеся ему свой биоматериал через пятнадцать минут, Наполеон вышел в коридор и за поворотом наткнулся на Илью, который пятился из кабинета для омег, всё ещё выслушивая рекомендации врача. Был он в голубом халате для пациентов, едва доходившим до колен, и тапочках. К груди прижимал свёрнутое полотенце.              — Ковбой! — Курякин подпрыгнул, когда, закрыв дверь, повернулся и увидел его. Постарался прикрыться руками, да разве скрыть, какого рода процедуры с ним проводили?              — Что сказали, Илья? — стараясь не пялиться на разоблачающий наряд, спросил Наполеон.              — Да так… — Курякин поскрёб светлую макушку. — По пальпации и визуально без патологий, но главное, что покажут анализы. Они будут только через три дня готовы. А у тебя как?              — То же самое. Значит, ждём результатов. Всё будет хорошо…              — Да, — сказал Илья, но не очень уверенно. Его что-то грызло, и он не хотел говорить.              — Тебя подвезти? — предложил Наполеон, думая разговорить по дороге.              — Нет. Нет, не надо. Мне ещё надо переодеться, — Илья глянул на свои голые колени. — Езжай. Завтра увидимся.              — Ну бывай, — Наполеон зашагал к лестнице. Курякин взрослый, сам может решить свои проблемы. Или созреть, чтобы прийти поделиться к нему.              Три дня Соло старался отвлекаться усердной работой. Не то, чтобы он всерьёз опасался проблем с репродуктивной функцией, больше тревожился за Илью. Тот мрачнел с каждым днём, хоть на людях бодрился. Его не избегал, не отстранялся, всё так же закатывал глаза на подначки и смеялся над шутками, но наедине старался как-то сжаться, стать меньше, незаметнее.              Сердце кровью обливалось наблюдать, как он съедает себя, как считает себя ущербным. Наполеон несколько раз порывался подойти, вывести на откровенный разговор, но передумывал, боясь, что большевик примет дружбу за жалость и окончательно замкнётся. Всё, что делал — был рядом и носил кольцо.              И с большим облегчением оказался бы бесплодным сам, чем этот диагноз сломил бы Илью. В конце концов, ему дети не так уж нужны. Совсем не нужны. Он никогда их не планировал и не бредит по наследникам и топоту маленьких ножек, семейным посиделкам на Рождество. Нет. А Илья другой. Противоположный. Даже если Илью не согласится больше никто покрыть и сделать ребёнка, ему важно знать, что у него такой шанс есть, что не он виноват.              На четвёртый день Соло заглянул к Илье, чтобы предложить отправиться за результатами вместе, но кабинет был заперт.              — Соло, — высунулся из своего Уэверли, — зайди ко мне.              Наполеон пошёл, надеясь, что русский там, но босс находился один. Стоял перед конторкой, в руке держал конверт из плотной бумаги без адреса и марок. Сразу протянул ему с мягкой улыбкой.              — Передали твои результаты. Ты абсолютно здоров.              Наполеон взял. Конверт был запечатан. То есть Уэверли даже не скрывает, что в курсе их медицинского обследования? Наверно, знал с самого начала. Как только подчинённые записались на приём, ему тут же донесли. Ну а чему удивляться?              — Спасибо, сэр, — протянул Соло. Надорвал уголок, вытащил бланки, исписанные закорючками цифрами, с печатями. Пробежал глазами по заключению и поднял глаза на начальника. — А Курякин, случаем, подобной бумаги не получал?              — Нет, подобной не получал. Курякин получил другую бумагу. Его просили зайти ещё раз к врачу. Боюсь, Соло, у него дела не так хороши, как у тебя. Твоя затея дать ему полноценную семью провалилась.              У Наполеона подскочил пульс.              — Где он?              — Поехал в клинику, — пожал плечами Уэверли, взял себя за локти.              — Один? — Соло метнулся к нему, потом к двери. — Я еду за ним!              — Соло! — твёрдо и с раздражением окликнул англичанин.              Наполеон не менее раздражённо развернулся. Уэверли вернул непринуждённую позу.              — Соло, поиграл и достаточно. Ты его не любишь, тебе он не нужен, у вас ничего не вышло. Бросай нянчиться, становись обратно собой. А Курякин пусть снова принимает таблетки. Так лучше для всех. Особенно для нашей общей работы.              — Работы? — Наполеон сделал два шага назад. Чувствовал, что вспылит. — Работе наши отношения не мешают.              — А тот… маленький инцидент?              — Тот маленький инцидент не повлиял на итог. Разве нет? Профессор в вашей лаборатории.              Уэверли молчал. Ему нечем было крыть.              Соло вдохнул и выпустил воздух носом.              — Послушайте, мистер Уэверли… Понимаю, вам многое не нравится, и всё идёт не по плану, но мы оба заварили эту кашу. Оба. Уже поздно что-либо менять. Может быть, потом, но не сейчас. Сейчас Илья у врача, если он узнает плохие новости, я за него не отвечаю. Он и так нестабилен, а тут ему нечего будет терять. Лишившись его, вы потеряете «А.Н.К.Л.» и своё влияние.              Уэверли выдержал напор, шевеля желваками. Сверлил взглядом. После обречённо махнул рукой.              — Иди, Соло, успокаивай. Большое спасибо.              Агент задержался.              — Люблю я Илью, не люблю, а от друга я не откажусь. Так лучше для всех. Особенно для нашей общей работы. Благодарю за поддержку.              Соло ушёл, не дожидаясь, что ответит босс. Он ходил по краю, но Илья того стоил. Был уверен, что англичанин это понимает или со временем поймёт. По крайней мере у него есть мотивация не мешать и даже попустительствовать двум лучшим подчинённым.              Накинув на ходу пальто и выскочив из штаба, Наполеон прыгнул в машину и помчался в ведомственную клинику. Нарушал правила там, где это не подвергало опасности жизни. Ворвался в здание и заспешил к кабинету для омег. Его ничто не задерживало — лавочки под большинством дверей пустовали, пациенты и медбратья навстречу попадались редко.              Перед кабинетом не было ни души. Соло заглянул внутрь и спровоцировал визг какого-то чужого омеги, проходившего осмотр. Поинтересовавшись всё же у врача, узнал, что русского отправили в канцелярию поставить печать на рецепте. Запомнив номер, Соло полетел туда, начхав на свою обычно чинную походку и проклиная путанную проектировку, превращавшую клинику в лабиринт. Как же он боялся не успеть!              Выруливая в один из коридоров, в конце которого должна наконец находиться искомая канцелярия, увидел в том самом месте долговязую фигуру, которая одной рукой подносила к глазам бумажки, второй тянула закрываемую дверь. Сгорбленный, погружённый в свои мысли Курякин, развернулся в противоположную сторону и потопал в другой коридор! Не видел его или видел, но не захотел разговаривать? Наполеон не знал!              — Илья! — крикнул он, прибавляя шагу. Если большевик не отреагирует и вздумает удрать — побежит за ним.              Но Курякин остановился. Развернулся и остался ждать. Он был слегка удивлён.              — Ковбой? Что ты тут делаешь?              — Результат забирал, — Соло вынул из внутреннего кармана полученный от Уэверли конверт и, показав, обмахнул им лицо. Илья хмыкнул, будто поверил.              — И оттого такой запыхавшийся?              — Горячий кофе перед подъёмом выпил.              — У, — снова хмыкнул Илья и на этом его бодрость иссякла. Он покосился на конверт. — Что у тебя?              — Всё хорошо, — не стал врать Наполеон. — А у тебя? Что тебе выписали?              — Лекарства, — уклонился Илья и зашагал в ту сторону, куда шёл.              — Илья, — Наполеон кинулся за ним. — Ты куда? Лестница в другой стороне.              — Тут тоже есть, — русский повёл за угол, и там действительно был лестничный проём, в полумрак которого тут же ступил, гулко застучал ботинками по ступеням. Он не создавал впечатления надломленного человека, но с ним явно что-то было не так. И он отлично умел прятать чувства в себе.              Наполеон догнал его и припёр к перилам.              — Я не бесплоден, — угадал его намерения Илья, сказал немного наставительно, чтобы отстал. Но ему, конечно, не хотелось, чтобы так было. Наполеон и не собирался.              — Тогда что? Илья, я за тобой какой день наблюдаю, и я не слепой. Ты ходишь, как в воду опущенный. Хуже, чем, когда в Италии тонул. Если ты не бесплоден, почему на тебе лица нет?              Илья посмотрел в светлый квадрат окна, вернул взгляд. Внутренне собрался.              — Я всё равно не смогу понести. Смогу, но нескоро. Неизвестно, когда. Подавители, которые я принимал… — он потёр лоб, — они плохо сказались на омежьих органах. Практически уничтожили их. Нельзя так долго принимать без перерыва…              — Чёрт, — не сдержался Наполеон, прикусил губу. Невыносимо захотелось курить, хотя он баловался не чаще раза в год. Да за что же всё это? Наверно, Уэверли прав, идея провалилась, пора сворачивать спектакль. Но… Он глянул искоса на Илью, смирившегося и достойно принявшего ещё один удар судьбы. — Ты давно знал диагноз? С прошлого приёма?              — Врач не утешал... Отругал и настращал о последствиях. Сейчас вот выдал коронное: «Я же говорил».              — И что теперь?              — Ничего. Я знал, на что шёл эти годы, и поплатился.              — Но есть же лекарства! — Соло хлопнул по карману куртки, куда Курякин сунул листки. — Тебе же выписали рецепт!              — Да, но всё равно… — Курякин замолчал, потому что по лестнице поднимался медбрат. Потом продолжил, с сомнением, стоит ли говорить: — Не надо мне рожать. Я передумал. Ничего хорошего из этого не выйдет.              — Ты не хочешь ребёнка? — Наполеон опешил. На одну секунду он поверил в искренность, но всего на одну. Схватил за рукав. — Илья, в чём дело?              Курякин не опустил глаз, не вырвался, только переступил с ноги на ногу. Сказал тихо:              — С моими проблемами… вдруг ребёнок родится такой же? Вдруг ему передастся отвратительный запах и моя крупная конституция? Омеге житья не будет с такими параметрами. Да и альфе тоже. Я не хочу, чтобы мой сын страдал. Не хочу ему такой судьбы, как у меня.              Наполеон поразился. Больше на Илью, на его мужество пожертвовать личным счастьем и отказаться от мечты.              — А если он пойдёт в меня? Я красив, умен, талантлив, у моего рода сильные гены. Если он унаследует черты от меня? Или от нас обоих? Да даже если только от тебя?.. Ты что, не будешь его любить?              Илья молчал, но в его глазах на смену смирению приходила надежда.              — Будешь, — констатировал Наполеон. — И я буду. Разве ему не хватит нашей любви? Ты родишь ребёнка, большевик, и я тебе в этом помогу. Сколько бы времени ни понадобилось.              Илья изо всех сил пытался скрыть свою радость и охватившее волнение, и благодарность, облегчение. Пытался остаться равнодушным изваянием, которому не нужна помощь, который со всеми напастями справляется сам, но Соло уже давно увидел в нём трепетного, ранимого омегу и никак не мог развидеть. Он подтолкнул Курякину в спину:              — Пойдём, подвезу тебя домой и по дороге заедем в аптеку. Или давай сначала в ресторан? Посидим, а?              Илья кивнул. Ответь он вслух — голос бы наверняка осип или задрожал.              Под католическое Рождество их отправили в Париж. Уэверли летел с ними, другим рейсом, номер забронировал в том же отеле.              — Он просто хочет покрутиться в высшем обществе, — предположил Соло, когда напарник пришёл в его номер. Вешал костюмы во вместительные шкафы. — На том рауте будут вся западноевропейская элита и некоторые североамериканские магнаты. Говорят, наш босс тайно влюблён в испанского принца. Как думаешь, врут?              — Врут, — отозвался переключающий каналы телевизора Курякин, — иначе бы он не заставлял тебя сближаться с принцем, а сам добыл от него информацию.              — Ну, он не так хорош в практическом шпионаже, как я, — дёрнул бровью Наполеон, прекрасно сознавая, что это слышится как «не так силён в соблазнении и покрытии нужных омег».              Илья и ухом не повёл. Наполеон украдкой следил за ним, загораживаясь дверцей шкафа и костюмами, но тот не проявлял досады и апатии — добился, чтобы изображение не снежило, и опустил зад на диван. Илья отлично знал, что работа есть работа, что они не вправе обсуждать задания, а между ними лишь договорной брак.              — Итак, — сказал американец, засунув в шкаф последний костюм в чехле, повернулся, — роллс-ройс, на котором мы завтра поедем в резиденцию нашего разлюбезного устроителя межконтинентальных танцев, я заказал. Выглаженные смокинги доставят утром. В семь вечера будь собран, дорогой кузен, и настройся повеселиться.              — Я буду сторожить, чтобы никто не увёл у тебя принца, братец, — в тон улыбнулся Илья, ничуть не кривя против истины. Так сейчас распределились их роли: донжуан соблазняет, боевой робот обеспечивает охрану и поддержку.              — Только не отправляй никого в больницу, — пошутил Соло, памятуя несчастного графа Липпи, — а то у тебя, как истого пролетария, нездоровая слабость к ломанию рук аристократам.              На рауте обошлось без эксцессов, возможно и потому, что ситуацию контролировал Уэверли, да и никто не провоцировал молчаливого дылду — здоровались из вежливости, предлагали выпить и, получив «Спасибо, я не пью», уходили к более разговорчивым компаниям. Соло скорее беспокоился, что своё задание скатится к рутине. Что принц при всей привлекательности окажется тупым занудой или фригидным болваном.              Принц опаздывал, а когда приехал, Соло возрадовался, что миссия выпала именно ему. Уже с порога принц благоухал игривой похотью, запах тёплого ветра с нотами вишни, ванили и чего-то ещё окутывал парня словно кружево, пропитывал феромонами всё вокруг.              Течка! Эта сладкая течка!              Все альфы разом возбудились, даже те, кто был со своими омегами и кому пора было привыкать к земле. Огромная зала наполнилась сотней терпких ароматов. Соло не помнил, когда его смола и стружка разили настолько ярко. Он хотел омегу! Покрыть, связаться! Попробовать на вкус!              Конечно, никто не ринулся завоёвывать омегу — соблюдались приличия. Гости совладали с собой, лишь одинокие и самые волокиты крутились вокруг жеманного принца. Наполеон приступил к выполнению плана, острословил и флиртовал. У него было преимущество — ему способствовали, его вели. Но он и так бы из кожи вон вылез, чтобы добиться случки.              Соперники постепенно отсеклись.              И только одно отравляло его успех — поникшие плечи Ильи, медленно цедившего виски. Потухшие взгляды, которые он отрывал от пола и устремлял на милующуюся пару.              Ничего, потерпит большевик. Как будто он не знает, в кого влюбился.              — Да, думаю, мы можем позаимствовать одну из спален, — проговорил Наполеон, обнимая повисшее на нём ладное тонкое тело. Напряжение в штанах мешало стоять. — Комнаты на втором этаже. Поспешим.              Он оглянулся ещё раз на Илью, сочувственно сжал губы. И устремился за принцем через толпу. На пороге залы подхватил его на руки и взлетел по лестнице.