Синоним сексуальности

      Соло хотел напугать своим внезапным появлением, но разве разведчика застанешь врасплох?              — Привет, ковбой, — кагэбэшник заметил движение за цветком и остался невозмутим, вытирая подошвы о коврик. — Ты рано.              — Не спалось, — невинно ответил Наполеон и, приблизившись, втянул носом воздух. Глаза Курякина распахнулись, он едва не отскочил назад, спохватился и сделал шаг медленно, будто невзначай, но там наткнулся на входящего в дверь британского агента и почти сшиб его с ног.              — Простите, извините, — отступая с дороги, пробормотал Илья. Британец зло посмотрел на него, отряхнулся и пошёл по коридору, не слишком тихо ругнувшись про неуклюжесть, вонь и верзилу. Наполеон посмотрел ему вслед и перевёл взгляд на напарника:              — Ты не ушибся, Илья?              Тот был бледен, сжимал челюсти и кулаки. Слова коллеги его задели. И он бы с радостью начистил невоспитанному проныре морду. Если бы был один. Перед безответно любимым альфой демонстрировать свою ранимость не хотел. Встряхнулся.              — Я в порядке.              — Тогда пойдём? — Соло махнул рукой в сторону лестницы, ненавязчиво показывая кольцо. На Илью оно, как всегда, подействовало успокаивающе. Он угловато кивнул:              — Идём.              Они поднялись на свой этаж. Первым располагался кабинет русского, Наполеон вошёл туда вместе с ним. Вертел на пальце свой ключ, пока Курякин ставил на стол портфель, вешал в шкаф куртку. Когда Илья выдвинул стул и замер, так и не сев на него, сказал:              — Ещё мало времени прошло. Подождём.              Илья отпустил спинку стула.              — Прошло почти двое суток. Нет, Нап, мне уже ничто не поможет, я так и останусь без метки… со своим запахом. Впустую подверг тебя опасности с гоном, прости.              Он храбрился, но Наполеон слишком хорошо его знал. Да и самому не хотелось признавать поражения.              — Пусть метка мимо, но ты мог понести, Илья, там разные механизмы…              Наполеон сам себе не верил, куда уж поверить Илье, тот тоже прекрасно его читал. И сам сейчас был раскрытой книгой, букварём. Соло был способен предугадать каждое слово, которое омега собирался сказать — про конец эксперимента, разрыв договорных отношений, возобновление приёма подавителей, и которое говорить не собирался — с каким трудом отказывается от своего альфы, его заботы, иллюзии семьи.              — Пожалуйста, молчи, — предвосхитил его самоистязание Наполеон, добавляя в голос не терпящей возражений требовательности. Курякин сбился с мысли, непонимающе нахмурился…              На столе между ними трезвоном взорвался телефонный аппарат. Илья, как хозяин кабинета, протянул руку, но Наполеон с воровской сноровкой оказался шустрее, снял трубку.              — Слушаю.              — Соло? — Посторонние номеров не знали, на проводе был Уэверли. — Ты опять у Курякина? Быстро! Быстро собирайте чемоданы! Ты берёшь документы на имя Хуана Альвареса, Курякин — Гюнтера Хоффмаейра. Инструкции в самолёте. Самолёт через час. Не опаздывайте!              — А что случилось, сэр? — осторожно поинтересовался Соло, переглядываясь с всё слышавшим Курякиным: интонация босса из стандартно вежливой срывалась на нервную.              — Катастрофа, Соло. Мир на пороге войны. Будьте добры, поспешите.              В трубке раздались короткие гудки, и американец повесил свою на рычаг.              — Вот тебе и нет срочных заданий, — сыронизировал он, а потом оба побежали — одеваться, мчать домой, скидывать в чемодан вещи и документы, гнать на военный аэродром. Соло был рад внезапно возникшей угрозе, пусть поставившей страны на порог кровавой бойни. Бойню они смогут предотвратить, в этом Соло не сомневался, и пока Курякин будет занят этим, перестанет думать о своих проблемах, а там, глядишь, и не потечёт.              Думать о личном действительно оказалось некогда. Дело снова было в ядерном оружии, теперь в Бразилии, куда сбежали недобитые фашисты, желавшие отомстить. События разворачивались с невероятной скоростью, шли постоянные корректировки, силовые маневры проводились одновременно с тихим внедрением.              Соло и Курякин две недели работали вместе, потом их разделили, по липовым немецким документам кагэбэшник внедрился внутрь фашистской ячейки, и нормальная связь с ним пропала. Ясно было, что он жив, что отлично справляется с ролью и регулярно передаёт разведданные и получает инструкции. И то все эти сведения Наполеон выцарапывал по крупицам у руководства и прочих посвящённых.              Он беспокоился. Сидел на открытой террасе ресторана, пас свой объект и размышлял. Операция затягивалась, с её начала шла пятая неделя. Боевики надёжно защитили свои базы, завербовали местное население, любая оплошность грозила вылиться в запуск ракет по крупным городам в приличном радиусе. Соло боялся не ошибок — своё дело знал и успешно работал под именем аргентинского дельца. Волновал Курякин. Опять Курякин. Только Курякин.              Не получалось думать о нём, как о безукоризненном профессионале с недюжинной силой и острым умом. Он засел в голову как омега. Возможно, беременный омега. Беременный омега в стане врага. В пору было молиться, чтобы большевик не понёс. Пусть бы он получил ещё один удар по психике, но не подвергал себя и плод опасности.              Но тогда возникала другая проблема — Курякин потечёт, и как справится с влечением, запахом? Примет таблетки, как и планировал, и окончательно добьёт свой организм? Даст покрыть себя альфе из банды?              Наполеон сжал стакан с виски до белых костяшек.              Силой воли расслабился.              Илья не ляжет под фашиста. Ни один альфа не захочет сунуть член в вонючего омегу.              Успокаиваясь на этот счёт, Наполеон сделал глоток. К объекту подсел странный тип, они заказали текилу и бифштексы. Заговорили о погоде, потом контактах в правительстве. Установленное под их столом устройство записывало…              За Илью, как ни повернись ситуация, было тревожно. Лучше бы продолжать видеть в нём только бесполого напарника, робота, отрывающего головы голыми руками.              Через шесть дней на связь вышел Уэверли, по телефону.              — Прекрасная работа, Соло, впрочем, я не сомневался в тебе. Мы расшифровали записи, они очень помогут.               — Вы в хорошем расположении духа, сэр, — туша в пепельнице недокуренную сигарету, непринуждённо протянул Соло, — даёт ли это надежду на скорое завершение миссии?              — Твоей миссии — даёт. Тебя отзовут через два-три дня.              — Весьма рад. А миссия Курякина, сэр?              — Курякин останется в строю до полного сворачивания операции, то есть ещё на неделю-полторы. Он нам ещё нужен. Только не считай себя менее полезным, Соло, твой вклад огромен.              — Я не считаю, мистер Уэверли, — сохраняя терпение, проговорил американец. — Я лишь хочу напомнить, что… у Курякина вот-вот начнётся течка.              — Пусть начинается, — босс посуровел. — У него много лет подряд каждый месяц начинались течки, и они не мешали его продуктивности. Поступит привычным образом, в его распоряжении есть аптеки, не в пустыне же он.              С языка норовили сорваться возражения, но Соло его прикусил.              — Да, сэр, конечно. С чего бы мне заботиться о его течках?              Уэверли промолчал.              — Собирайся домой, Соло, — сказал он, смягчившись. — Большое спасибо.              Трубка запищала гудками прежде, чем агент успел произнести ответную благодарность. Через три дня ему дали отбой и разрешили отбыть в Нью-Йорк — для доклада перед ЦРУ и отдыха. Наполеон встретился с Сандерсом, заехал в свой дом и сразу улетел в Лондон, хотя по времени его не ограничивали. Разобрав чемоданы, надел кольцо и вынул из ящика подаренный носовой платок Курякина, прижал к носу, вдохнул…              И тут же отдёрнул.              — Чёрт.              Платок вонял как грязный носок. Ещё не самый «ароматный» запах Ильи.              Наполеон поморщился, тряхнул головой, избавляясь от мерзкого чувства на рецепторах. И, приготовившись морально, приложил платок снова. Мужественно вдохнул. Член дёрнулся, запахло смолой и стружкой.              Наполеон убрал платок обратно в ящик, сел на кровать, поглаживая член через ткань. Давно не было случки. Всего одна в начале задания ради добывания информации, принесшая суммарного удовольствия ровно на минуту, потом в покрытии омег не было необходимости, а по собственной инициативе — времени и желания, энергия сублимировалась в напряжённую работу.              И он ждал, что покроет Илью в течку. Из головы весь месяц не выходили переплетённые тени на стене, к которым в воображении пририсовывались поцелуи и стоны. Соло не знал, были ли видения реальны, ничего больше про гон вспомнить не мог.              Теперь Илья где-то далеко, в чужой стране. Уезжал в растрёпанных чувствах, собирался отказаться от их уговора.              Соло терялся, что хорошо, а что плохо, что предпочтительнее для себя самого, а что нет. Но, судя по реакции на платок, организм отходил от бешеного накала миссии и хотел наконец иного вида разрядки, чем похвала начальства, сон и алкоголь. И ему надо дать требуемое, иначе не избежать нового гона.              Он посмотрел на часы. Десять вечера. Поехать в бар или позвонить какому-нибудь знакомому безотказному омеге, пусть приедет сам?              Наполеон выбрал первый вариант. Домой вернулся с текущим блондинистым омегой, эталоном привлекательности и аромата. Ночь прошла приятно, но под прикрытыми веками постоянно вставали танцующие тени в оранжевом свете ламп. Угораздило же сознанию вернуться в момент, когда он смотрел на стену.              Выпроводив к утру омегу, Наполеон забрал из ящика платок и отправился с ним досыпать. Положил рядом с собой на подушку, потом отодвинул на соседнюю. Потом на край кровати.              Выспавшись, он направился в штаб. И на завтра, и на послезавтра. Писал отчёты, следил за финалом операции, ловил новости о напарнике, задерживался допоздна. Заговорщиков обезвредили на четвёртый день, на шестой сообщили, что самолёт с военными возвращается на Британские острова, и на борту Курякин.              Наполеон помчался на аэродром, но с половины дороги развернулся и поехал в дом русского, приготовил еды, убрал пыль. Илью привезли на служебной машине после полуночи.              — Я заждался, большевик, — встретил его в прихожей Наполеон. — Я считал тебя пунктуальным, но нет, ты типичный омега, опаздываешь на свидания.              Илья чуть не споткнулся на шнурке. Приветствие и неожиданный гость заставили его зардеться, но он быстро справился с трепетом.              — Хватит хохмить, ковбой, я устал.              — Тогда пожалуй за стол. Герою бразильской миссии полагается сытный ужин. Ты спас мир от катастрофы.              — Брось скромничать, без добытой тобой информации я бы не справился. Заслуга пополам.              — На то мы и напарники, — согласился Соло. Он проводил Илью на кухню, усадил за стол, поставил тарелки, налил по стопке водки. Курякин и вправду выглядел уставшим, пах слабо, как тот носок.              Чокнувшись, выпили, взялись за вилки. Говорили о миссии, об её итогах, сложных и забавных моментах, о премии, которая им причитается. Наполеон подливал Илье дважды, подавал салфетки, хлеб. Русский осоловел в тепле и уюте, расслабился телом, внутренне оставался начеку. Между ними висел начатый месяц назад разговор, полноценно быть друзьями-сослуживцами не получалось.              Подав на десерт зелёный чай, Наполеон вперил взгляд:              — Илья, у тебя была течка?              Курякин не отвёл глаз, хотя в них мелькнул гонимый, затравленный омега.              — Да, — твёрдо ответил он.              Глаза пришлось отвести Наполеону. И даже прикусить губу. Липкий озноб волной прошёлся по телу, поднимая мелкие волоски.              Он медленно хлебнул чая.              — Уэверли не сообщал о помехах в твоей работе, — произнёс после и посмотрел на Илью, — значит, ты принял таблетки?              Соло надеялся, очень надеялся, что Курякин стушуется, запротестует… сам не понимал, зачем ему так важен этот протест, слово «нет».              Илья смотрел в упор.              — Да.              Соло выдержал удар. Беспочвенно было верить. Как ещё омега может заглушить свой организм?              — Понимаю, — кивнул он, не в силах всё же разгладить складку между бровей. — Позволь лишь уточнить, ты сделал это, потому что не было иного выхода, или ты окончательно расстался с мечтой о ребёнке? Если первое, прости, что в этот раз не смог прийти и помочь.              — А если второе?              — Если второе, — вертя чашку в руках, протянул Наполеон, кожей чувствовал, что глаза напротив пытливо за ним наблюдают, — то ты знаешь, что моё мнение с твоим не совпадает. Я только-только привык к мысли о своём ребёнке… Но я поддержу твоё решение, иного выбора у меня ведь нет?              Внимательно впитывающий Илья вдруг рассмеялся. Мягко и облегчённо. Похоже, услышал то, что хотел услышать.              Наполеон вскинул голову.              — Я что-то упустил?              Илья поёрзал, обдумывая, говорить или не говорить. Улыбка сохранялась, но была обращена скорее к самому себе. Он был доволен и не хотел открываться.              После минутной борьбы с собой опустил плечи и снял чашку с блюдца.              — Я принимал всего по четверти таблетки в сутки. Такая доза не наносила вреда.              — Но и не подавляла течку, запах и похоть, — прищурился Наполеон.              — Снижала их. На четверть. Нап, этого было достаточно, я справлялся. Пользовался тампонами. Похоть… Ты же знаешь мою выдержку.              Наполеон знал. Удостоверился и в бою, и в постели.              — А запах? Его за выдержкой не спрячешь.              — Я часто мылся. К тому же я не всегда находился на людях. Отсиживался в своей квартирке и почти не вылезал из-под душа, а когда выходил, надевал грязную одежду и сваливал на неё. Меня вежливо отправляли мыться. — Илья улыбнулся, напрашиваясь на похвалу своей находчивости.              Наполеон одобрительно хмыкнул. Пружина внутри разжалась. Он отодвинул ложечку, которую неосознанно поглаживал, склонил голову на бок.              — То есть наш договор в силе?              — Я же знаю, что ты не успокаиваешься, пока не добиваешься своего, — с вызовом, скрещивая руки на груди, улыбнулся Илья. — Иначе ты не отстанешь от меня.              Соло задрал брови. Курякин перекладывает на него? Хитро. Что же, он не против побыть крайним.              — Ты прав, я люблю доводить начатое до конца, — радостно подтвердил он и потянулся за водкой. — Что же сразу не объяснил мне про таблетки, большевик?              — Учись задавать вопросы правильно, ковбой.              Они рассмеялись. Чокнулись, выпили залпом, без закуски. Крякнули, занюхали чем попало.              Илья пошёл в душ. Наполеон помыл посуду и поднялся на второй этаж. Голова немного кружилась от высокоградусного напитка и ещё больше от эйфории, которая неожиданно вспыхнула в груди. Задуманное не увенчалось удачей и неизвестно, увенчается ли когда-то, главное, сохранилось взаимопонимание, доверие, вера в светлое не погребена под грудами удручающей тоски. Русские и впрямь не сдаются.              Навстречу вышел Илья, в махровом полотенце на бёдрах. Увидев, неловко заслонил мощный волосатый торс руками, будто был способен его спрятать.              — Прекрасно выглядишь, — с искренним видом польстил Соло. — Ты не против, если я заночую? Два ночи, пока доберусь, ещё час пройдёт. Я уже постелил себе в смежной спальне.              Взгляд Ильи метнулся на дверь обеих комнат, словно тот подсчитывал насколько близко от него будет желанный альфа. Опустил руки к верхнему краю полотенца.              — Мой дом — твой дом. Располагайся.              — Тогда освежусь и спать, — растянул губы Наполеон. — Спокойной ночи, Илья.              — Крепких снов, — ответил Курякин и нарочито равнодушно скрылся в своей спальне. Наполеон смотрел ему в спину, пока дверь не закрылась, смотрел, как перекатываются при ходьбе его мышцы, двигаются лопатки, ягодицы, и ловил себя на двух мыслях: великан действительно ошибка природы, но очень чувственная и трогательная.              И ещё на одной: он счастлив, что однажды судьба свела его с Ильёй.              Американец разгладил складки на лбу и отправился в ванную. Смыв усталость, лёг в кровать. Чистое постельное бельё пахло мылом, но от штор, стен исходил дух вонючего хозяина.              Время тянулось. Он еле слышно ворочался. Подушка была неудобной, за окном барахлил чей-то мотор. Только закрывал глаза — перед ними вставали пляшущие в отблесках камина жаркие тени. Напрягал мозги, считал овец, считал до сотни на разных языках, расслаблял. Сон не шёл, а тени плясали.              Наполеон сел. Потёр лицо, посмотрел на серые прямоугольники задёрнутых складчатой тканью окон, на закрытую дверь, из-под которой не пробивалось ни лучика, на стену, отделяющую две спальни. Тикали часы, где-то внизу бормотало радио.              Он поднялся, бесшумно скользнул в коридор, к чужой двери. И замер.              Обернулся на свою комнату, раздумывая.              Вернул взгляд к двери Ильи. Занес руку над круглой ручкой.              Внутри стояла тишина. Ни скрипа, ни шороха. Илья спит. Надо ли его будить? Надо ли вообще к нему идти? Не пойти ли обратно и попытаться заснуть?              Наполеон прикусил щёку в последних сомненьях. И надавил на ручку, осторожно толкнул дверь и на носочках вошёл.              Застоявшийся воздух внутри пах как в старом подвале, но без гнилых овощей и разлагающихся мышей, как в течку, принюхаешься за полчаса.              Привыкшее к темноте зрение без труда различило белое пятно полотенца на полу и долговязую фигуру с правой стороны кровати, на боку, лицом к краю. Голый под одеялом?              Нежелательно бы.              Наполеон поправил единственную вещь на себе, трусы, и пробрался к левой половине кровати. Застыл в нерешительности.              Хриплый голос едва не заставил его подпрыгнуть:              — Долго красться будешь? Ложишься или нет, ковбой?              — Ты не спишь? — охнул Соло.              — Сплю, — буркнул Илья. Повернулся, открывая волосатую грудь. — Но ты же не думаешь, что подпущу к себе кого-то даже во сне?              — А я-то считал себя тише ниндзя…              — Ты топал, как слон. Так что ты забыл у меня в спальне?              Обмен колкостями закончился, и на последнем вопросе надменный гэбист превратился в робко надеющегося омегу.              — Я… — невинно взмахнул рукой Наполеон. — У меня подушка тощая, и машина тарахтит прямо над ухом. Невозможно уснуть. А у тебя спокойно. Ты ведь не откажешь?              Курякин чуть подвинулся с довольной улыбкой, приглашающе поднял угол одеяла.              — Спасать тебя входит в мои привычки, ковбой. Только не брыкайся.              — Ты обо мне плохого мнения, большевик.              Соло лёг, накрылся. От русского его отделял десяток дюймов, но случайно дотронувшись ногой, обнаружил на нём одежду, пижамные штаны. Обрадовался.              — Спокойной ночи, Илья.              — Спокойной, Нап.              Они повернулись друг к другу спинами. Подушка была пышнее. Соло подоткнул её под щёку и закрыл глаза. Приготовился спать. Но запах… Запах проникал в нос, впитывался порами. Прелый, тянущий. И навязчивые воспоминания из гона донимали, танцуя под веками, словно на оранжевой стене.              Член налился. Запахло свежей стружкой.              Наполеон кусал губы. Илья сзади лежал неподвижно. Он чуял, конечно, чуял. И выжидал, что будет.              Наполеон попробовал успокоиться. Но через пять безуспешных минут повернулся лицом к вмиг напрягшейся спине. Носом уткнулся в короткие волосы над загривком, вдохнул с мазохистским наслаждением, как недавно вдыхал запах с платка.              Фу.              Соло отодвинул голову, но прижался всем остальным телом, включая пальцы ног. Аккуратно, невесомо.              Твёрдый, как доска, и огромный, как бульдозер, Курякин чуть повернул к нему голову.              — Замёрз, — пояснил Наполеон. — Холодно тут у тебя.              Илья вернул голову на подушку. Дышал размеренно, хоть в середине цикла альфьи феромоны рассудок омегам не сносили. Никак не реагировал на член у ягодиц. Только сердце стучало громко и часто, Наполеон чувствовал его набат всеми грудными мышцами.              За окном проехала машина, отблески фар неровной волной мелькнули по потолку и стенам.              Наполеон медленно поднял руку, что была сверху, и опустил на горячие рёбра Ильи. Тот слабо вздрогнул и снова превратился в статую.              Ну же, большевик, ты уже умеешь быть пылким! Не приснилось же!              Пока не передумал, Наполеон скользнул ладонью по изгибу талии к бедру, сдвинул резинку штанов. Не любил на сухую, но сейчас хотел. Хотел!              Переставая мешкать, он стащил пижаму с задницы омеги, с себя, извернувшись, трусы, снова прижался к спине, потёрся членом о вход.              Илья уже дышал глубоко, из него выделялась капля смазки. Вонючей, но плевать.              Наполеон рукой направил головку к отверстию.              — Нап, — отвлёк Илья, — у меня нет течки, ты не обязан…              Он не отказывал — благородно давал возможность передумать. Дурак, не понимает.              — Так быстрее согреться. В твоей квартире холодно.              Соло показалось, что Илья улыбнулся. В темноте точнее было не разобрать, но расслабился он ощутимо. Мускулы стали мягкими, ягодицы раскрылись. Он хотел, несомненно, тоже хотел, был рад, только не мог показать этого запахом. К счастью.              Соло, закусив губу, втиснул член. Ну же, детка, будь сегодня страстным!