Синоним сексуальности

      Дискомфорт от сухого проникновения смешался с удовольствием от тугости. И от удовлетворения потребности всунуть член в конкретного омегу. Соло зажмурился, пережидая позыв тут же кончить. Русский невнятно пошевелился, доставляя ещё больше неприятных и приятных ощущений. Соло его прикусил, впился зубами в загривок, не выпуская клыков. Вышло как-то рефлекторно, как в играх со своей особью.              Только вот у него никогда не было своих омег, с которыми игры получались бы интуитивно. Настолько интуитивно. С желанием нежности. Грубой нежности. Нежной грубости.              Илья дёрнулся, сладостно охнул, весь задеревенел, полностью подчиняясь. Наполеон не выдержал, сгрёб его, обхватил поперёк груди, просунув одну руку под низ, и плавно задвигался в узком проходе. Разжал челюсти, дал расслабиться, обмякнуть и снова прикусил. Чередовал укусы и расслабление, лизал, крепко фиксируя в хватке рук. Скользил внутри на нескольких каплях смазки, следовал за инстинктами. Запах не мешал.              Илья стонал. Тихо и сдавленно. Заходился крупной дрожью, как только зубы выпускали загривок. Ему нравилось. Нравилось. В первую брачную ночь он сам просил. Но тогда была дружеская вежливость, сейчас — неистовые игры. Хоть и странные, лёжа на боку.              — Илья, — Наполеон поймал в обе ладони его горячий толстый член, — тебе хорошо?              — Да, — сглотнул вязкий ком Илья. Всё его тело было горячим, душным. Неподъёмным, неповоротливым. Он давал себя покрывать, давал вести, но как-то слабо шёл сам. Из-за стеснения? Неудобной позы?              Наполеон поцеловал его туда, где плечо переходит в шею, и вытащил член с томно пульсирующим будущим узлом. Опрокинулся на спину, потянул Курякина, приглашающе хлопая себя по бедру.              — Ну же, иди сюда.              Глаза Курякина стали как блюдца, мышцы налились сталью, не сдвинешь. Он замотал головой.              — Нет. Нет. Я тебя раздавлю!              — Перестань, Илья! — американец потянул сильнее. — Я альфа, что я, не выдержу какого-то омегу?              Утверждение было, конечно, спорным. Омеги омегам рознь, но Наполеон не думал, что совсем уж переломится от крупного веса Ильи, он считал свою физическую форму превосходной. И просто желал, чтобы упрямый малый залез наверх, бредил этим — там, в тенях, русский был наверху.              — Но!.. — Курякин опять изобразил застопорившегося осла. Глаза налились неподдельным ужасом перед неизбежным.              — Мы же ищем разные позы для беременности, — нашёлся Наполеон. — Илья, пожалуйста. Не бойся.              Илья дул губы ещё секунду, потом снял штаны и сел на колени, неуверенно перекинул ногу через его бёдра, завис в таком положении. Наконец закрыл глаза и стал медленно опускаться, поймав в руку альфий член. Умница! Вот умница! Наполеон спешно кинулся ему помогать, направил член в дырку, надавил на бёдра, облегчая и регулируя проникновение. Растянувшийся анус поглощал охотно.              — Молодец, Илья. Превосходно.              Курякин не ответил. Охнул, вобрав весь, достигнув ягодицами бёдер, и, так же не открывая глаз, поднялся на половину длины и грузно сел. Поднялся и сел. И снова. В нём было узко, член сдавливался под другим углом, даря обалденные ощущения, из-за вертикальной позы запах витал далеко от носа. Наполеон отдался плещущемуся в венах кайфу. Подкидывал и насаживал за бёдра, толкался внутрь.              Пока не понял, что что-то не так. Всё не так. Большевик действует механически, не по наитию. Ходит, как поршень, туда-сюда, ради его удовольствия, а не своего. Нескладный, топорный, словно каменный голем. Движения скованны, дышит осторожно, будто балансирует над пропастью. Ягодицы не шлёпаются о пах.              Боится придавить своим весом. Боится показаться неуклюжим. Боится отрыть глаза.              Господи, горе ты моё, откуда в тебе столько комплексов?              Наполеон знал, откуда.              Он заскользил ладонями с покрытых рыжеватыми волосками бёдер к животу, огладил литые грудные мышцы, тронул пальцами твёрдые соски и обхватил кулаком покачивающийся член. Илья блаженно задрожал, выдавая нитку прозрачного омежьего предэякулята, но не издал ни звука.              — Илья… ты прекрасен, — сказал Наполеон, чтобы прогнать его страхи.              Курякин и на этот раз не ответил. Кивнул, продолжая мерно двигаться, держа свой огромный вес навису.              Соло не стал его дольше мучить. Подался вверх и завалил на кровать. Спиной. Конечно, хотелось животом и быстро покрыть сзади, закончить — интерес к случке пропал, но чувство заботы не позволяло отделаться от Ильи стандартной позой.              — Ты устал, Илья? Ну извини, врач прописал регулярные случки. Терпи.              — Я не устал, Соло.              Соло резко воткнул. Смазки накопилось побольше, член плавно скользил, возвращая удовольствие в норму. Мешали только тяжёлые курякинские ноги, которые приходилось держать в сгибах локтя.              — Илья, — он наклонился, сгибая пополам, обвёл языком сосок, потом мужественно повторил с другим. Темп непрерывно нарастал. — Я скоро. А ты? Ты такой сладкий…              Омега поднял круглые с пушистыми ресницами глаза и, словно удивляясь себе, громко, в голос застонал, выгнулся. Тело пошло крупной судорогой, зажало внутри. Наполеон еле затормозил себя, чтобы тут же не кончить.       — Илья…              Тот уже затих, раскинулся под ним, сухо сглатывая. Растрёпанный, красный, удовлетворённый, доступный. И отталкивающий, и притягательный.              Соло, мелко двигаясь в нём, дотянулся губами до губ, коснулся. В голове кружилась ярая похоть, узел больно пульсировал, пытаясь налиться, клыки удлинились.              Соло позволил себе ещё секунду.              — Илья… я помечу тебя?              — Да, — кашлянул Курякин, кивнул.              Соло тут же перевернул его на четвереньки, вогнал член и через два толчка кончил, вонзаясь в загривок, подминая, впихивая узел. Зарычал, желая обладать ещё больше, установить полную власть.              Приступ помрачающей сладости схлынул, возникли кислый вкус во рту и затхлый запах. Не такие, чтобы стошнить, но неприятные. Наполеон вытащил клыки и приподнялся, очистил зубы языком и быстро, не думая, проглотил вязкую вонючую слюну. Илья лежал ничком, как всегда, не пискнув от адской боли. Из ранок выступила кровь, замарала кожу. Наполеон не тешил себя надеждой, что в этот раз метка получится. Просто удовлетворил свою прихоть. И дал омеге ещё одну иллюзию.              Тот как раз завозился, задрал голову, косясь.              Наполеон нежно улыбнулся ему. И, принуждая вновь улечься на подушку, прошёлся языком по загривку. Когда намёк был понят, зализал тщательно следы укуса, проглотил отвратительный вкус крови и пота. И как отдельный пункт успокаивающей программы — провёл дорожку поцелуев от левой лопатки к плечу и в завершение чмокнул в щеку, у уха. Ближе к губам дотянуться не смог.              — Илюша…              Курякин замер, перестал дышать.              — Я не слишком сильно тебя придавил? — добавил Наполеон.              — Нет, — тут же замотал головой Илья. — Нет, ты не тяжёлый. Согрелся?              — Да, — ответил Соло, — ты горяч. С тобой всегда согреваюсь.              Узел заколол мягкими иглами, предвещая оргазм. Через секунду нервы пронизала сладкая вспышка. Наполеон вскрикнул и упал лбом на взмокшую спину Курякина, вонзился ногтями в разгорячённую плоть. Русский под ним затрясся и задушено охнул.              — Тебе хорошо, Илья?              — Очень.              — Вязка продлится долго, — Соло с трудом оторвал потяжелевшую голову от уютной широкой спины. Добавил, уточняя: — Дольше обычного. Давай ляжем на бок и попробуем подремать. Скоро утро, в штаб, а ты сразу после перелёта, с задания. Извини, если вторгся в твои планы на отдых.              — Ничего, не мог же я позволить тебе замёрзнуть?              Перевернуться у них получилось достаточно синхронно. Когда устроились, накрыл второй оргазм. Простынь влажными пятнами была заляпана спермой Ильи, создавая малость дискомфорта. Омега вежливо закрыл всё мокрое собой. Наполеон страдальчески закатил глаза за его спиной и подвинул дылду, принимая почти все неудобства на себя.              Их снова пронизало до кончиков пальцев.              — С чем ты сравниваешь оргазм, Илья? — спросил Наполеон, обвивая его руками. — Я вот с карамельной нугой.              Илья не ответил. Да и ни нугой, ни карамелью между ними не пахло, в самом буквальном смысле. Наполеону всё же хотелось его обнимать, согревать. Делать капельку счастливее, а Илья и был капельку счастливее рядом с ним. Правда, не совсем. Телом. Поверхностными мыслями. А глубже, в душе, сохранялся непробиваемый панцирь из низкой самооценки, страха, что поиграют и предадут.              Илья-агент и Илья-омега были противоположностями. И этот контраст будоражил.              Наполеон крепко прижал к себе. Илья прильнул.              — Спокойной ночи, Нап.              — Спокойной. Теперь мы как настоящая семейная пара, спим при вязке…              Соло замолчал. Абстрагировался от затхлого букета и того, что в объятиях по ощущениям второй альфа, и попытался уснуть. Не помнил, чтобы когда-либо думал о сне с узлом в сладкой дырке. Такое действительно практиковали, наверно, только охладевающие к сексу и друг другу супруги. Он же любил брать от случки максимум приятных моментов, а блудливых омег, которых обычно покрывал, предложение поспать могло и оскорбить.              Но Илья вряд ли приуныл. Он и так сегодня получил немного больше, чем мечтал, и ему важнее чувствовать их семьёй, кутаться в объятия, чем неловко разговаривать три часа. Плюс, ему, как оперативнику, известна цена сна.              Дремота наваливалась, с ней лезли мысли. Илья… Он в видениях был другим. Почему он снова закрепощён? Надо больше времени? Или дело в отсутствии течки, обнажающей похоть?              Сладкие волны захлёстывали с разной периодичностью, прокатывались щекочущим электричеством, на миг вырывая из ватного небытия. Иногда с губ срывался стон, иногда ничего. Наполеон лишь крепче стискивал омегу руками, вжимался узлом. На душе было спокойно, мирно, хотя мышцы затекли и снились отбросы.              Узел расслабился перед рассветом, продержавшись почти четыре часа. Они сразу перевернулись на другие бока, устроились удобно. Оказавшийся сзади Илья несмело придвинулся, положил руку на бедро. Вероятно, он так впервые спал — не один.              Утром они не обсуждали — ни совместный сон, ни увеличившееся вдвое время вязки, ни поцелуй, ничего. Помылись, позавтракали и отправились в офис. Вместе. Когда выходили из машины, Соло увидел наблюдающего в окно Уэверли, кивнул ему. Англичанин сжал губы и скрылся в глубине кабинета. После вызвал их к себе и загрузил работой по подготовке к следующей миссии. Вечером с Курякина затребовал доклад КГБ, ему прошлось улететь на три дня в Москву.              По его возвращении их сразу перебросили на силовую операцию в Каир. Террористы не дали скучать, зато потом Уэверли выделил три дня на восстановление в санатории на Кипре. Как Соло подозревал, потому что у русского агента начиналась течка, и босс не хотел пускать скунса в офис. И всё же, он был ему благодарен. Хотя понимал, как никто другой.              С Ильёй сложно было находиться в одном помещении. Курякин это знал, и настоял на разных номерах. Заглаживая вину, Соло вытаскивал его на прогулки, где обдувал ветерок. Они бродили по окрестностям, заглядывали в деревушки, на базарчики, загорали под неверным весенним солнцем, плавали, катались на катамаране. Разговаривали на отвлечённые темы, вспоминая своё прошлое, детство в своих странах. Наполеон несколько раз позволил себе пофантазировать о том, как изменится их жизнь после рождения ребёнка, нарисовал красивую сказку. Илья поддакивал, добавлял подробностей, однако глаза его грустили.              Наполеон ждал течку. Она прорвалась к концу второго дня. Но в постели Курякин снова был скован. Попытки расшевелить его не увенчались успехом. Да Соло и не усердствовал. Запах, вонь — опасался снова позорно стошнить. Пометил омегу и продержался в вязке около трёх часов. Остался ночевать, но лишь проворочался, отвернувшись и дыша, как через фильтр, через одеяло. Помимо смрада, его беспокоило душевное состояние Ильи. Да и своё собственное.              С растущими внутри себя противоречиями он мог легко справиться, а замкнутость русского омеги угнетала. Илья тянулся к нему всем сердцем, но на полпути осекался, прятался в раковину. Никак не мог привыкнуть к наличию рядом альфы, к заботе, вниманию.              Утром Наполеон отсыпался, а вечером затащил Илью в маленький частный ресторан в сельском стиле. Грубо сколоченные столы стояли прямо на траве под раскидистыми цветущими деревьями, с каменистого холма открывался прекрасный вид на бухту. Пили тёплое красное вино и ели лёгкие блюда из местной кухни.              — Лучшее свидание в моей жизни, — сообщил Соло, когда на небе зажглись звёзды. — А в твоей?              — В моей — первое, — в тон признался Илья. Обезоруживающе улыбнулся.              Соло прикусил язык.              — Извини, не подумал. Но могу обещать — устрою тебе много красивых свиданий.              — Не утруждайся, Нап…              — Тсс, молчи. Мне не трудно. Я никогда не делаю то, что мне трудно. Мне нравится ходить в рестораны, пробовать интересные блюда, кажется, ты тоже в восторге от вкусной еды. Остаётся добавить каплю романтики, хотя бы в виде этого совершенного пылающего заката, — Наполеон махнул бокалом на небо над бухтой, — и получается свидание. Тебя устроит такой «коктейль»?              — Вполне, — просветлел Курякин.              — По правде говоря, — спохватился Наполеон, откупоривая бутылку сам, чтобы не тревожить официанта, — я хотел поговорить кое о чём…              Он неспешно разлил вино, дожидаясь вопросов, реакций. Русский молчал. Напрягся, конечно, понимая, что речь пойдёт о сложных для него личных темах.              Наполеон поставил бутылку, поднял бокал.              — За хороший вечер? За Кипр?              Илья запоздало взял свой бокал, заторможено чокнулся. Потом стряхнул оцепенение, растянул губы.              — За алеющий закат и свидание.              Немного флирта? Уже прогресс.              Они чокнулись, пригубили. Наполеон вернул бокал на стол, подцепил вилкой оливку. Наклонил голову на бок.              — Илья, я так и не вспомнил, что было в гоне. Пустота. Кроме одного момента.              — Какого? — выдавил Илья, только потому что напрашивалась его реплика. Бокал в пальцах качнулся.              — Ничего особенного… Тени. Наши тени на стене комнаты. И ты… то есть твоя тень… очень раскрепощённо себя вела. Получала удовольствие от случки.              Илья выдержал взгляд. Наполеон пристально за ним наблюдал и мог поспорить, что омега внутренне стушевался, но давно был готов к такому вопросу, поэтому даже ресницы не дрогнули.              — Не моё дело, — не дождавшись ни звука, продолжил Соло, — я лишь хочу понять, не привиделось ли мне всё это в горячке гона? Ужасное ощущение — неопределённость… Так что, избавишь меня от терзаний? Расскажешь, что там происходило?              Соло думал, что снова возникнет пауза, но Курякин ответил сразу, не отводя глаз.              — Тебе не привиделось. Так и было.              Соло даже немного опешил, не удержал брови, сошедшиеся у переносицы. Потом дёрнул ими.              — Добавишь что-нибудь? Объяснишь?              — Что объяснить?              — Ну, например, — Наполеон вдохнул, не теряя взгляда Курякина, — почему ты в последние случки снова загнал себя в рамки? Вчера и до этого… Ты ведь умеешь расслабляться, следовать инстинктам… Почему, Илья? Почему ты снова носишь старую одежду, хотя в Париже у тебя был прекрасный гардероб? Почему ты прячешь себя за каменным лицом и уродливыми тряпками?              — Потому что я урод. — Взгляд Ильи вспыхнул непримиримостью и потух, но не опустился. Наполеон опомнился, что нанёс сильный удар по психике, ранил в самое уязвимое, а взамен получил стену. Пока ещё тонкую.              — Прости, — быстро сказал он, — я не хотел… Я имел в виду другое. Ты не урод.              — А кто я? Не вышел ни ростом, ни запахом, не могу понести, метка на мне не держится… Спасибо, Нап, ты стараешься, делаешь комплименты, мне с тобой хорошо, но я слишком рационален, чтобы носить розовые очки.              — Илья, — Наполеон поймал его ладонь, — ты рациональный, но… ты же был страстным, тогда, при гоне! Почему?..              — Потому что при гоне, — зло перебил Курякин. Вытащил руку, сдулся. — При гоне. Ты ничего не соображал. Не видел меня, хотел меня. Тебе было всё равно, какой я, как пахну. И ты бы ничего не запомнил.              — Я не понимаю, Илья. Какая связь? В другие дни ты меня стеснялся?       — А что, не должен? В твоей постели побывало бесчисленное количество омег. Красивых. Тонких, изящных, смазливых, пахнущих как… цветы в райском саду. Искушённых, понимаешь? Разве я могу сравниться с ними? И не говори, что не сравнивал. Я, даже если расстараюсь, если забуду свои комплексы… По сравнению с ними я всё равно буду посмешищем. Великовозрастным девственником, который мнит из себя жреца любви и воняет так, что хочется блевать. Я смог быть собой, только зная, что ты ничего, кроме похоти, не воспринимаешь, что на утро у тебя перед глазами не будет смехотворных картин со мной в главной роли.              Наполеон ужасался.              — Ты же знаешь, я не смеюсь над тобой…              — В постели я слон, Нап, я антоним сексуальности. Этого ничто не изменит. Ты был со мной по приказу. А потом из жалости. После случек мой организм быстрее восстанавливается, чем после таблеток, но ты не представляешь, сколько раз я собирался прекратить, прогнать тебя. Потому что ты всё равно уйдёшь… уйдёшь к нормальным омегам, привлекательным, которые в твоём вкусе, а мне… мне будет больно.              Наполеон закусил губу. Помолчал, обдумывая. Другие посетители озирались на них, опасаясь, что возникнет ссора.              Соло снова взял Илью за руку и удержал, когда тот попытался вырвать.              — Послушай меня… Ты нетипичный, ты вымахал, но я не поэтому не стремился покрыть тебя… Ладно, запах — он действительно отталкивающий, но и не поэтому. Илья, я не видел в тебе омегу, потому что ты сам мне омегу в себе не показывал. Дело не в росте, не в габаритах — дело в поведении. Ты вёл себя так, что я и представить не мог, что тебе интересны случки. Ты вёл себя, как один из тех омег, что спят с другими омегами, изображая альфу. Или вообще не приемлют интимных отношений.              Илья смотрел остекленевшими глазами. Наполеон сжал его ладонь, перевёл дух и продолжил мягче.              — Ни жеманства, ни кокетства в тебе не было, прости. Ничего такого, что сигнализирует альфе о готовности к случке с ним. Мешковатые свитера, самостоятельное перетаскивание тяжестей, оплата за себя, не говоря уже о вырывании лидерства на миссиях. Ну как тут возникнет мысль поухаживать за тобой? Ты оскорблялся любым предложением помощи, говорил, что способен сам.              Илья и сейчас ощетинился, только оба знали, что это блеф — ладонь похолодела, а губы еле заметно тряслись.              — Прости, я не хотел тебя обидеть, — сказал Соло, беря его ладонь в обе руки, согревая, — только объяснить. Ты ведь для всех непревзойдённый кагэбэшный агент, русская крепость, к тебе не подступить. А что касается меня — я для тебя презираемый американец, капиталист. Нет, конечно, мы теперь друзья, я за тебя под пули подставлюсь, но ещё в первую встречу в Берлине ты ясно дал понять, что не прогнёшься под меня, и, если бы не приказ Уэверли, я продолжал бы так думать.              Илья часто заморгал, смахивая подступившие слёзы. Вытащил всё-таки руку, вытер глаза. И встал, едва не завалив громоздкий стул.              — Мне надо выполнить одно поручение… забыл, — сказал он, глядя в сторону, и ушёл, скрылся за ветками. Наполеон досадливо сжал губы.              Он посидел ещё, допивая вино. Когда последняя розовая полоска на небе истлела, окрасившись в тёмно-синий, и ярко высыпали звёзды, расплатился и пошёл вниз по холму в сторону бухты. Долго гулял по берегу, думал.              До санатория продрогший и уставший добрался при светлеющем горизонте. Сразу направился в комнату Ильи. Воспользовался отмычкой и тихо проскользнул.              — Илья…              Шторы были отвешены, кровать застелена.              Илья не возвращался? Рефлексирует или правда ушёл по делу?              — Илья!              Наполеон на всякий случай заглянул в ванную… и не увидел там бритвенных принадлежностей. Сердце почуяло неладное. И точно — шкафы были пусты, чемодан отсутствовал. А на столе лежал исписанный лист. Соло взял его, опознал почерк Ильи и письмо к себе. Прочитал.              «Ковбой, нам лучше лететь разными рейсами. Мне всё равно не спалось, вот и решил отправиться раньше, а ты отдыхай до назначенного самолёта.              P.S. Спасибо, что объяснил. Мне всё равно не стать прекрасным принцем. Стильную одежду я не ношу по той же причине — мне в ней неуютно. Кажется, все показывают на меня пальцем и смеются, мол, дылда воображает себя моделью.              Я знаю, кто я и где моё место. Спасибо за всё. Прощай».