***
Если уважение - это все, что защищает тебя от ножа в спину,
уважение ничего не значит, верно?
-c!Дрим, DSMP
***
Он парил в черной пустоте, едва ощущая себя в сознании, и желал, чтобы Смерть пришла и забрала его из мира живых. Как в дурном сне, полном воспоминаний и смерти, он лежал и ждал, когда жизнь покинет его тело - словно вода, что испаряется из лужи после дождливого дня. Шепот бил по его сознанию. Томми пытался игнорировать его, но шум все продолжал пробиваться через темные стенки разума, беспокоя еще больше. Затыкать уши было бесполезно - он оставался в своем подсознании, а над его телом продолжали раздаваться разговоры.***
«-будет в порядке?» «Не знаю, Уил». «Почему он не просыпается?» «Это может быть по многим причинам. Но я бы сказала - это затяжная травма». «Он уже проходил через это-» «И мы не знаем, как он чувствовал себя после Детского Восстания или смерти его родителей. Рядом с ним никого не было». «И теперь он в кататонии». «...теперь он в кататонии». «А что с Туббо?» «Он не ест. И не спит, я думаю». «А Пурпуд?» «Он в бешенстве. Я попросила Фила лишить его доступа к Клементине. Просто на всякий случай». «Лани? Дриста?» «Я не-» Он тонул. Он тонул в зыбучих песках, в бескрайней воде, в океане, который душил его солью и тиной, он не мог дышать. Он не хотел дышать. Но его легкие, вопреки всему, продолжали втягивать воздух. «Они узнали о Техно». «Что? Как?» «Понятия не имею, но следователь прибудет примерно через три дня. Если он останется в таком состоянии...» «Но это несправедливо!» «Да, несправедливо. Тоаст давал жесткий отпор - поэтому они не нашли наши координаты раньше. Прошло уже четыре дня, Ники, и я просто молюсь, чтобы мы успели выяснить, что с ним не так». «ЧТО НЕ ТАК? Он слышит голоса, Фил! Он нападает на людей из-за них! Они управляют им! Мы знаем, что с ним не так... мы просто не знаем, что с этим делать. Пока не знаем. Лекарства нет; по словам всех Пиглинов, кто согласился со мной говорить - все iste'nrslầy умирают, когда начинают слышать голоса так называемых Кровавых Богов; они сходят с ума…» «Он все еще там, Ники! Я вижу это в его глазах…» «Я понимаю, ты думаешь, что знаешь своего сына, Фил…» «Я ЗНАЮ СВОЕГО СЫНА!» «…что, если он останется таким до конца своей жизни? Будет нападать на всех, рычать… вести себя как… как животное». «Он не будет, он не станет…» «Фил». «...» «Мы не знаем, что с ним сделал Хрома - у нас есть одна догадка - Джордж обнаружил в его крови следы адрилатина». «Жидкая боль». «Мы знаем, что его пытали… и что-то сломалось. Черт возьми, у Томми я нашла побочку от золотых яблок - а он боится меня до жути, он не стал бы их есть, если бы его не заставили. Я знаю, ты хочешь, чтобы все было как раньше, но Ранбу больше нет, Томми в коме, а твоего старшего заберут в психушку, если мы не найдем решение». «Я не позволю Хроме разрушить жизнь моим сыновьям, Ники». «Ну, придется принять сей факт, потому что он уже это сделал». Горе было почти невыносимым. Каждая мысль, что проносилась в его голове, напоминала о тех, кого он не смог спасти: безымянные дети, безликие дети; его семья, его друзья. Он хотел умереть. По какой-то причине, эта фраза не приносила особого беспокойства.***
«Томми, тебе нужно проснуться». «Не думаю, что он тебя слышит, Пурпуд». «А разве не говорили, что люди в коме все слышат?» «...может быть. Хотя Лани сказала, что это ускорит процесс выздоровления». «Ты что-то не договариваешь, Дриста». «Ты не знаешь этого». «Я знаю вас, мисс маленькая шпионка. Ври сколько хочешь, но от меня так просто ничего не скроешь». «Ладно. Я слышала разговор Ники и Понка. Они говорят, что с каждым днем его шансы проснуться уменьшаются в геометрической прогрессии». «Томми - самый упрямый человек, которого я когда-либо встречал. Если кто и сможет это сделать, так это он». «Он пережил смерть своих родителей, военную тюрьму, Погтопию, Детское Восстание, смерть Снифферич, а теперь и Ранбу. Как ты думаешь, сколько еще он сможет вынести?» «Что с того? Все равно взрослые активно следят за всеми нами». «Для тебя это не слишком безрассудная мысль». «Сейчас не самое лучшее время, чтобы быть безрассудным». «...иногда я думаю, что детей не просто так не пускают в космос, Пурпуд». «Возможно. Но думаю - так только на этом корабле. И только из-за нас двоих». «Не говори так, придурок. Я бы никогда не оставила тебя, даже если бы знала, что через несколько месяцев погибну мучительной смертью из-за Хромы». «Это так трогательно, Дриста». «Да, я такая крутая». «Ладно, ты слишком много времени проводишь с Томми. Ты начинаешь говорить его фразочками». «Так и работает человеческая память… я права?»***
Томми проснулся. Каким-то образом его разум знал, что сейчас была полночь, когда он слегка повернул голову, чтобы посмотреть на рядом стоящую койку. Он был в медицинском отсеке - ну конечно - с питательной трубкой в носу и капельницей в сгибе локтя. Он вернулся на Л’Мэнбург. Его сны не были снами. Туббо лежал на койке рядом, спиной к нему, абсолютно неподвижно. Томми приподнял голову, чтобы взглянуть на мальчика, гадая, был ли он жив. Подождите, нет. Ники не стала бы оставлять мертвых в медотсеке. Мертвых. Ранбу. Томми зажал рот ладонью, в попытке сдержать всхлип, и Туббо вскочил, повернувшись лицом к нему. В медицинском тусклом свете медотсека Томми смотрел влажными глазами в карие глаза Шалкера, терзаясь вопросом, что же все-таки пошло не так, - отчего Туббо выглядел таким истощенным. «Ты не спас его», - прошептал мальчик, и Томми спросил себя, почему Клементина не оповестила никого из экипажа о том, что он проснулся, ведь он был в коме несколько дней, верно? Им ведь было не все равно…верно? Он сглотнул и убрал руку ото рта. «Нет», - прохрипел он. «Не спас». Я бы не смог - не сказал он. Это был его выбор - тоже осталось невысказанным. Потому что обещание оставалось обещанием, что бы ни произошло. «Ты обещал», - сказал Туббо - точнее прошептал. «Ты обещал, что он вернется». Обещал? - смутно подумал Томми. «Я ошибся», - сказал он толстым языком. «Это твоя вина», - тихо проговорил Туббо, и от ненависти в его голосе Томми слегка вздрогнул. Глаза молодого Шалкера были полны гневных слез, когда он яростно тер щеки. «Ты должен был спасти его». Он прыгнул под пулю. Томми ответил: «Должен был». Может, он смог бы, был бы он лучше. «Я ненавижу тебя», - прошептал Туббо, и это было чертовски больно. «Это ты должен был ум...» Томми ушел до того, как Туббо успел произнести слова, которые навсегда бы разрушили их дружбу. Вздрогнув от того, как бинты натянулись на плечи, и сделав вид, будто чувствует четверть руки, которую вырвал из наручников, он закрыл за собой дверь. Когда сигнализация не сработала, а Ники, с Лани и Понком так и не примчались - он задумался, волновался ли о нем кто-нибудь вообще. Когда он сглотнул ком размером с яблоко тяжелые слова Туббо, вызванные горем, застряли в его голове. Все нормально, - сказал он себе. Туббо просто сорвался на тебя. Ага. Он горюет по своему лучшему дру...мужу. Неважно. Он справится. И потом- Я все равно это заслужил. Томми засунул руки в карманы униформы; новой, непорванной, гадая, кто надел ее на него, и почему, черт возьми, у него так сильно болели спина и руки - все, что он помнил - это глубокое чувство облегчения, когда Хрома отступил; а затем спуск по песчаной дюне, за которым последовал ослепительный горячий свет, заполнивший все зрение. А потом... это. Это ужасное разрушительное чувство, когда ты просыпаешься и понимаешь, что один из твоих близких друзей мертв, а после слышишь, как другой твой друг открывает рот и - совершенно справедливо - винит тебя в его смерти. Этот ужасный груз на плечах - и нет, это были не белые бинты, закрывающие его трапеции и дельты, и - ох, это он узнал от Ранбу. Томми зарыдал. Он не стыдился признаться в этом; очень и очень давно он перестал смущаться слез. Он плакал о потерянных друзьях, о детях-солдатах; он плакал, потому что все еще дышал, когда большая часть его друзей была мертва; он мог бы спасти их, если б сделал лучший выбор, но не спас. Может, он был бы мертв вместе с ними. Может, они были бы счастливы вместе. Он стоял перед случайной дверью на случайном этаже, и Клементина молчала; в коридорах было тихо - что случилось с кораблем? Где все были? Все будто испарилось. Пустота. Он чувствовал себя таким же. Дрожащими пальцами он потянул ручку двери и увидел небольшую гостиную, отличную от той, в которой он валялся с Пурпудом и Ранбу, казалось, миллиард лет назад. Все было по-другому: мебель блестела лазурно-голубым цветом; ее было больше, и она была массивнее - три секционных дивана - или что-то в этом роде. Также, должно быть, это была одна из пяти комнат, которые были защищены от Фантомов, судя по убогим электрическим панелям, что закрывали все стены, излучая мигающие голубые огоньки. Томми был даже этому рад - без особой причины - и он свалился на мягкие диваны, зарывшись в подушку лицом. Он вдохнул. Выдохнул. Боль не покидала его. На самом деле воздух из него тоже не выходил - потому что нос его застрял в подушке, а через нее, вопреки распространенному мнению, действительно нельзя было дышать. Томми пробурчал и уткнулся носом в ткань наволочки, его рот и челюсть по-прежнему были закрыты. И в голубом сиянии электрических антифантомных стен и в тусклом свете ночных панельных ламп, Томми заметил блеск металла на пыльном угловом столике между двумя боковыми диванами. Он слегка приподнял голову, волосы на затылке встали дыбом. Томми скатился с дивана, слегка поморщившись от напряжения в мышцах и принципиального отсутствия возможности двигать левой рукой, когда он поднялся на ноги, наклонив голову к серо-черному фазеру, что лежал на столе, поблескивая в темноте. Ужасающая тишина заполнила его разум. Он шел к нему, как пчела на мед. Как ребенок, попавший в ловушку. Томми положил на него ладонь, повернув его, когда взял в руки. Отпечатки его пальцев оставляли следы на грязной пыли - очевидно, фазер пролежал здесь несколько недель, всеми забытый. Смутно Томми понимал, что этим оружием не были убиты ни Ранбу, ни Гриян, ни Алисса, ни Глупец; что он не был похож на тот пистолет, что был у Хромы - у Авиана была какая-то безумная модификация, уникальная вещь в своем роде - непохожая на оружие Галактического Восстания или Арахнидов. Тот, что был в его руках, явно принадлежал Галактическому Восстанию; вероятно, он был взят из оружейного склада, кем-то, у кого был допуск, и был оставлен по чистой случайности. Брошенный. Его левая рука не могла ничего удержать, и поэтому Томми держал пистолет в правой: три пальца обвились вокруг рукоятки, указательный завис над спусковым крючком, а большой палец провел по индикатору взвода. Ему вдруг невольно вспомнилось, как Дриста с ухмылкой на лице стреляла из пистолета, пока они выполняли какое-то домашнее задание по математике. Едкие слова Туббо заполнили его голову - хоть он и не услышал слов проклятий Шалкера, он знал, что тот собирался сказать. Это ты должен был умереть вместо него. Слова ранили, но они были справедливы. Он должен был умереть раньше Ранбу. Он не знал, было ли это удачей или несчастьем - продолжать оцепенело блуждать по миру, в котором больше не хотелось находиться. Картридж был наполовину заряжен, как понял он. Хватит примерно на восемь выстрелов, прежде чем потребуется пауза от перегрева. Он должен опустить пистолет. Вместо этого Томми щелкнул на предохранителе, его рот слегка приоткрылся, ноги удерживали его шаткий вес, когда он уставился на оружие в своей руке. Щелчок пронесся по воздуху, словно сигнал обратного отсчета, по завершении которого ожидала смерть. Это было похоже на…на сказочного дракона, созерцающего золото - зачарованно глазеть на что-то, от чего хотелось оторвать взгляд. Завораживающе. Хочу ли я умереть? - спросил он себя. Прямо здесь? Сейчас? Им понадобятся часы, чтобы найти его тело. Может быть, Туббо будет счастлив. Он сам - точно будет. Металл пистолета был холодным - даже под его пальцами, и он слегка передернул плечами, хоть в комнате и сохранялась комнатная температура. Небольшой огонек, подсказывающий процент заряда патрона, плыл в его глазах, волосы немного спадали на лоб, сальные и немытые. Он тяжело сглотнул. Он хотел вернуться домой. Л’Мэнбург был домом, но он хотел вернуться к своей семье. Он потерял так много за такой малый промежуток времени - около семи лет, плюс-минус несколько месяцев - и он хотел покоя; он хотел, чтобы боль прекратилась. Он знал, что с его смертью он передаст свою боль выжившим, тем, кто был жив и знал его; но они справятся с этим, через пару месяцев, хотя, возможно, Пурпуду понадобится год или два. Тогда все снова будет в порядке, и галактика снова продолжит вращаться без Томми Иннеса. Не будет больше боли. Не будет больше ненависти. Больше никаких пыток; больше никаких смертей его друзей, за которыми он беспомощно наблюдал, неспособный на что-то, кроме крика. Не будет больше Хромы, не будет больше бегства. Томми вдохнул. Выдохнул. Его руки тряслись, посылая копья боли в мозг. Все это закончится. Еще несколько секунд. Он поднял дуло пистолета к голове. Было холодно. Морозно. Это было всем, что он хотел и ненавидел - смерть, смерть, смерть - почему же он не нажимал на курок, почему его палец не мог пошевелиться… «Томми». Он обернулся, удивленно раскрыв рот и оторвав металл от головы, резко опустив его вниз, будто он мог скрыть попытку от того, кто всегда был гораздо более наблюдательным, чем он. Пурпуд стоял в дверном проеме; свет обрамлял его силуэт, когда он шагнул в комнату, осторожно переставляя ноги, глаза его горели опасливым огоньком. Томми уставился на него, слегка ошеломленный. «Не…» - выдохнул он, покачиваясь назад. Пурпуд поднял светлую бровь, фиолетовые глаза смотрели непроницаемым взглядом, когда он пробирался к Томми, пока между ними не осталось ничего, кроме стеклянного кофейного столика до уровня колен. «Не "что"?» - спросил Пурпуд неразборчивым голосом. «Не подходить ближе? Не мешать тебе покончить с собой?» Томми отвел взгляд от своего друга, стыд подступал к его горлу. Он открыл было рот, чтобы заговорить, но ничего не вышло. «Ну, раз ты настаиваешь», - сказал Пурпуд, не дождавшись ответа, и отступил назад. Томми удивленно поднял голову и посмотрел на него. «Давай. Стреляй». «Что...?» - спросил он ошарашенно. «Стреляй», - повторил Пурпуд; его губы сжимались в тонкой линии, опасно кривляясь на каждом слове. Томми уставился на него с отвисшей челюстью. «А после того, как ты выстрелишь, и команда будет оповещена - Клементина только что завершила обновление своего софта - кстати, ты прям очень вовремя - я возьму пистолет и выстрелю себе в голову. Тогда Детское Восстание окончательно исчезнет. Хрома победит, даже если, в конце концов, он проиграет. Вот так». Томми замер в шоке, пытаясь правильно понять сказанное Человеком. «Хм?» - произнес он. «Что ты, черт возьми, говоришь?» «Стреляй, Томми Иннес», - сказал Пурпуд, по-прежнему странно мертвецки спокойным голосом. «И я пойду за тобой прямо в могилу твоего собственного творения». Он слегка приподнял подбородок, пурпурный цвет встретился с голубым, и Томми увидел абсолютную серьезность, которая скрывалась там - вместе с легким оттенком безумия, который мелькал во взгляде всех выживших из Детского Восстания. «Ни одна из смертей до сих пор не была твоей виной, но я говорю тебе это сейчас - эта будет». Томми только моргнул в ответ, не отрывая взгляда. «Причина и следствие». «Это шантаж», - заявил Томми. Пурпуд опрокинул голову назад, устремив взгляд в потолок. «Возможно», - признал он. «Хорошо, да, так и есть». «Какой-то темный, извращенный вариант шантажа», - сказал Томми, уставившись на него. «"Убей себя, и я тоже убью себя, и это будет твоя вина" - какого хрена, чувак?» «Я просто говорю», - сказал Пурпуд. «Это не твоя вина, что они погибли…» "Ими" - мог быть кто угодно. Это могли быть его родители; это могла быть Снифф, это мог быть Ранбу, или Алисса, или Гриян, или Глупец, или другие дети, когда-то жившие в Погтопии. "Ими" могли быть Паффи или Клементина, хотя, возможно, последняя была немного надуманной. «…и не начинай только с этой чуши, мол, ты мог все это предотвратить… ты любил своих друзей, Томми, и я тоже их любил, и если бы ты мог предотвратить это, ты бы так и сделал. Поверь мне. Поверь себе. Ты сделал все, что было в твоих силах, и быть может, этого было недостаточно, но если ты не смог их спасти, то значит и я не смог». Пурпуд покачал головой. «Но ты можешь винить себя в моей смерти, Томми, поскольку решение, позволяющее не дать мне умереть сегодня, простое - не нажимай на курок». «Почему?» - спросил он, слегка фыркнув. «Потому что мне есть ради чего жить?» «Нет», - сказал Пурпуд, злобно ухмыляясь. «Потому что есть тот, кто заслуживает ужасной боли, прежде чем сдохнет. Потому что есть тот, кого мы должны убить, прежде чем сами умрем. Никто и ничто не посмеет украсть нашу добычу, особенно этот фазер в твоих руках, который заберет обе наши жизни, если ты нажмешь на курок». Он верил в это. Он верил, что если он умрет, Пурпуд тоже умрет; пойдет за ним в могилу с каменно-холодным лицом и еще более холодным сердцем. «Хрома», - сказал Томми. «Хрома». Томми секунду смотрел на пистолет в своих руках. «Хорошо», - сказал он, опуская фазер. Оба мальчика увидели, как он с тошнотворным грохотом упал на землю, и Пурпуд, фыркнув, обошел стол, чтобы пнуть оружие под диван. «Я готов немного отомстить». Пурпуд скорчил гримасу. «Месть - звучит как-то просто», - пожаловался он. «Я предпочитаю называть это возвратом гребаного долга». «А как же "око за око", что ослепило мир?» - съязвил Томми. Пурпуд небрежно махнул рукой. «Только мы и он», - сказал он. «Остальные могут свои глаза оставить себе». Томми на секунду замолчал, задумавшись. Без оружия в руке он чувствовал себя странно пустым. «А что потом?» - спросил он. Пурпуд взглянул на него с того места, где стоял рядом с Томми. «Что потом?» «Когда все закончится», - сказал Томми, тяжело сглатывая. «Если мы выживем, когда убьем Хрому. Если мы выживем. Что тогда?» Пурпуд на мгновение замолчал, синие огоньки электрики на стенах заставили его глаза блестеть фиолетовым. «Тогда я думаю, мы сможем спокойно умереть», - сказал он. Томми злобно ухмыльнулся и протянул руку. «Договорились», - сказал он, как будто они не были какой-то больной группкой самоубийц - существование которой ужаснуло бы почти всех на корабле - ведь он знал, что Пурпуд был слишком похож на него, чтобы быть здоровым, даже если, у того была поддержка семьи после побега из Погтопии, отчего Томми поначалу со стороны выглядел более тяжелым случаем. «Месть - это своего рода радикальное правосудие, я прав?» В конце концов они оба потеряли Ранбу. Много кто потерял Ранбу. «Жить дальше - это лучшая месть», - поправил Пурпуд. «Но я полагаю, что жизнь назло кому-то - не жизнь вовсе, особенно если мы собираемся грохнуть этого кого-то. Но месть в любом случае приносит удовлетворение». «Тогда, полагаю, до горького конца», - предложил Томми, и Пурпуд ухмыльнулся, сжав его руку. Игнорируя укол боли, мальчик пожал Человеку руку. «До горького конца».