Рискни, если сможешь

Антон даже не удивляется, когда в начале десятого года обучения старостой возглавляют Егора. Он красиво улыбается, талантливо льстит и умеет угождать всем тем, кто может быть ему полезен. Шастун же видит только обворожительную ухмылочку и цепляется лишь за хорошее. За всё хорошее, что он может найти в Егоре. За всё то, что последний так яростно выставляет напоказ. И Шастун на это ведётся. Ведётся, как самая наивная девчонка, подбрасывающая своему любовному интересу открытки в виде сердечек и ловящая его силуэт взглядом в любой возможный и удачно подвернувшийся момент. Душе уже нет покоя, а молчание и вечное проворачивание мыслей наедине с самим собой утомляет настолько, что Антон в порыве неконтролируемого «кто не рискует, тот не пьёт шампанское» выговаривается единственному, кто вообще будет его слушать и действительно услышит — Димке Позову. Тот, на удивление, даже не осуждает. Только спрашивает — ты уверен? Шастуна такая спокойная реакция радует, и теперь он непреклонен. Да, уверен. Да, не боюсь. Да, Поз, не ссы, чего ты? Ты видел Егора, он ровный чел, точно за зря ни на кого гнать не будет. Ну откажет максимум, простое «нет» я переживу, не пушинка же. Переубеждать подростка в период максимализма кажется чем-то нереалистичным, граничащим с реальностью, а снять с Шастуна розовые — или голубые? — очки невозможно, они к нему прилеплены на «клей момент». Поэтому Дима только кивает и советует быть осторожнее. Тогда Антон выглядит взволнованным, но слишком одухотворённым. Тогда Антон улыбается и обещает, что всё будет в порядке. Тогда Антон узнаёт, что за красивой заманчивой обёрткой может скрываться сгнившая конфета, покрытая омерзительной плесенью. Тогда он обещает себе, что больше не доверит свои чувства и себя самого кому попало. Тогда в ход идёт гробовое молчание, самого Шастуна всё заметней покидает образ довольного кота, наевшегося сметаны, и только Дима может наблюдать, как стремительно невероятная и единственная такая прекрасная в своём роде «конфета» перевоплощается и заворачивается в пугающе-молчаливую чёрную упаковку для всех остальных. В компании Димы, правда, подобное состояние спешит ретироваться и без боя капитулирует. Их встречи наполнены громким смехом Антона и остроумными шутками Позова, а в разговорах Шастун наконец может отпустить себя полностью. С Димкой хорошо всегда: и когда он учится у Антона рубиться в разные компьютерные игры и постоянно проигрывает на первых секундах, и когда впервые знакомит со своей девушкой Катей, и когда они уже втроём придумывают сценки для будущего КВНа. Поэтому в один из дней Антон залетает в квартиру с суетливым и восторженным «ма, можно мне с Позом в лагерь, а?». Возможно, ехать тем летом в лагерь было самой глупой идеей на тот момент. Хотя, топ самых необдуманных поступков за год десятого класса всё ещё возглавлял недо-поцелуй на вписке. Они с Димой обдумывают идею поездки в тот двухнедельный оздоровительный лагерь сразу, как только в школе перед каникулами поступает предложение провести отдых «с пользой и весельем» (а главное, друг с другом и без надоедающих разговорами о грядущих экзаменах родителей). Это даже сложно было назвать полноценным лагерем — никаких ограничений, только на базу возвращайся в целости-сохранности, и ликованию по причине совместного отдыха почти без строгих правил и надзора поначалу не было предела. И всё бы ничего, если бы в самом конце внезапно не выяснилось, что из класса присутствовать они будут не одни. Что посетить отдых решили ещё и те, кто от пользы, предусмотренной лагерем, максимально далёк. Антон даже не хочет знать, почему и зачем этих двух дружков Егора запекли в лагерь, и ума не может приложить, за какие грехи они по его душу спустились. Несомненно, родители тех парней наверняка хотели отправить буйных подростков подальше и хоть немного отдохнуть от своих золотых чад, но вот только Шастуну теперь отдых не светит ни разу. На небе уже три дня подряд не видать ни лучика, и это кажется ему даже символичным во всей сложившейся ситуации. Таких дурацких совпадений, наверное, не бывает. Бывает только у Шастуна, у которого, по его субъективному мнению, почти на лбу написано — невезучий идиот. Полный неудачник. Последний бездарь и раздолбай. И вообще он педик, не общайтесь с ним и держитесь от него подальше, а то он вам хуй откусит. Спасибо хотя бы, что там, на лбу, действительно не написано ещё чего похуже и нет синяка на пол лица. Он думает так, когда с отвращением смотрит в зеркало и сильно зажимает кровоточащий нос. Болезненно ноет всё тело, а ещё, видно, ему опять рассекли губу, и Антон агрессивно сплевывает в раковину слюну с ощутимым железным привкусом. Это, конечно, немного непривычно — только год назад быть самым высоким и впоследствии пугающим на всей параллели, а теперь терпеть унижения от друзей своего же одноклассника. Это непривычно, обидно и самую малость больно. Он бы ответил по-человечески, если бы знал. Отбил удар, если бы был готов. Отыгрался, защитился бы, если б вовремя обернулся. Но он не знал, не был готов и обернулся не вовремя, а двух своих обидчиков распознал только уже лёжа на холодном кафеле, поэтому теперь опирается о старую раковину и сдерживает приступы тошноты. Он не слабак. Блять, он ни разу не слабак. И точно это докажет. Он вылечит все свои немощные проблемки, которые даже не считает достойными внимания, накопит денег на занятия с фитнес-тренером и, может, заставит себя упражняться регулярно. Возможно, даже бросит курить. Хотя, он ведь только начал, куда ему бросать, после десятого-то класса? Пока каждая следующая сигарета подобна первой и прожигает всё внутри, уносит всяко получше игрушечных вэйпов и ощутимо отвлекает, бросать такое несомненное удовольствие Антон не планирует. Он бросит, когда это понадобится. Когда захочет, тогда и бросит. Он легко отучится, но только потом, потому что от нынешних событий дымить хотелось лишь сильнее и сильнее. Вдыхать никотин до кашля и жгущей боли где-то в горле. С силой выдыхать носом до тех пор, пока из легких не выйдет весь воздух. Даром, что на территории оздоровительного лагеря курение во всех видах запрещено — оздоровительный же, и вообще детский. Это ничуть не мешает ему тайком покуривать ночью, пока никого нет, и приниматься за сумбурные размышления. Те ребята были на вписке, это точно. И у них явно неплохая память, или просто на Антоне невидимым для него самого капсом размашисто написано «пидор». Эй, я пидарас, оскорбите и избейте меня за углом, мне прям очень надо! Наверное, там правда написано что-то подобное, иначе Антон не может объяснить те ужасные шутки, которыми парни с изобилием фонтанировали, как только обнаружили в лагере присутствие Шастуна. Казалось, будто он был первым человеком «с голубизной», над которым им наконец довелось открыто постебаться. До которого они дорвались и теперь не могут в полной мере нарадоваться. Антона такой расклад дел вряд ли радовал также. По крайней мере, честь быть «дебютировавшим из осмеянных Егоровыми дружками геев» его не привлекала совершенно. Ситуацию он отпустил, зла никому не желал, врагов не хотел, да и синяков лишних тоже. Хотя, кого ж это волнует. — Что такой грустный? — лыбится один, подсаживаясь к Антону в столовой. — Хуй сосал невкусный? — подхватывает второй и зачем-то усердно елозит языком у себя за щекой. Шастуну противно, он не успел даже притронуться к еде и вынужден опять отставлять её, чтобы те заядлые хуесосы ненароком «случайно» не опрокинули на него стакан с апельсиновым соком. Он в первый раз рад тому, что Дима проспал завтрак и попросил его не ждать. Потому что Поз дальнейшие излишне смелые действия Антона вряд ли бы сильно одобрил. Потому что Шастун уже закипает, подобно чайнику. — Да, и че? — резко поворачивается он, стараясь изо всех сил не выдавать своей тревожности. Получается хорошо, но только на первый взгляд, и только на взгляд Шастуна. — Если это всё, то я пошёл, — но путь перегорожен. Пальцы Антона непроизвольно крутят одно из колец и иногда отдёргивают заусенцы в дурацкой привычке. Кажется, это не остаётся без внимания. — Да чего ты так нервничаешь? Расслабься. — Кто тревожится — тот на хую корёжится. Ага, а кто грустит — тот трансвестит! Ребят, да вам в комики пора, потому что подобную феерическую шутку обойдут только шутки про повесившегося колобка и утопившегося Буратино. Техника наступления у парней уже отработанная, парная, хуёвая (во всех смыслах), и Антон обязательно пошутил бы об их сладкой парочке неразлучников, если бы язык не опередил голову и не выдал фразу более борзую. — И как те на хую? Расскажи, поведай ощущения, а то я не шарю, — подначивает Антон, медленно кивая на ногу одного из них, которая тоже рефлекторно отбивала неконтролируемую чечетку. Очень вряд ли это проявлялось на почве нервозности в данный момент, но парень все равно злостно цыкает, хочет сказать что-то ещё или даже замахнуться, но просто плюет на пол рядом с местом Шастуна и уходит, окликая второго следом. Спасибо, что не в еду. Спасибо, что не в лицо. Спасибо, что не задушили прямо здесь и не окунули за волосы в овсяную кашу на подносе. Спасибо за жизненный опыт, ребят, я вам по пивасу должен. Антон отлично понимает — это людное место, здесь бунтовать нельзя, тут множество вожатых и организаторов. Но вечер того же дня и пять минут до общего отбоя оказались для них самыми подходящими для небольшой шалости в виде ласкового напоминания, кто кого тут унижает. Шалость, блять, удалась. Но не для Антона. Для Антона синяки только сейчас начинают проявлять свою болезненность, а в ушах гремит услышанное «да такого, как ты, на костёр, блять, надо», «не лезь, сука, больше к Егору никогда, а то живой не встанешь», и ещё что-то, что он не услышал и весьма этому рад, потому что узнавать о себе что-то новенькое в прибавку к этому хотелось не особо. Вообще не хотелось. Тогда Антон во всей красе знакомится со свойственной некоторым людям нечеловечной жестокостью и беспринципностью. Тогда он решает, что таким не станет никогда в своей гребаной жизни. Сейчас рядом хлопочет Дима и уже вовсю крутится скорой помощью возле друга с какими-то пластырями и влажным полотенцем в руках, которым он промачивает участки с запёкшейся кровью на лице. — Так, — он едва дотягивается до макушки друга и направляет его голову вниз, а Шастун почему-то рефлекторно вздрагивает на внезапное прикосновение. В сердце от этого неприятно колется, Позов руку тут же опускает. И спрашивать ничего не хочет. И не будет. — Ты бошку не задирай только. Дима всегда казался Шастуну старшим братом. Знаете, кем-то, кто был бы взрослее его лет на пять-шесть. Кем-то, кто почему-то, в отличие от Антона, почти всегда знал, что и как делать. Знает и теперь. — Не реагируй на них. Чесслово, этим долбоебам больше заняться нечем, кроме как за счёт тебя самоутверждаться. — И че мне? Терпеть и слушать, пока меня говном поливают? — Борись, если не хочешь выглядеть соплёй. Но к сердцу близко не принимай, они никто тебе и не стоят и капли твоих волнений. Тох, тебе с обосранцами этими учиться год осталось! — Дима показывает указательный палец в подтверждение своих слов, а Антон не вовремя прыскает — слово «обосранцы» почему-то именно сейчас показалось ему до предела смешным. От короткого смешка кровь идёт носом ещё упрямее, и Поз со вздохом впихивает в руки друга скомканную небольшой трубочкой салфетку. — Распинаюсь тут перед тобой, а ты не слышишь даже. Наплюй на них, насри, что угодно сделай, но не позволяй задеть тебя за живое — они только этого и ждут. — Тьфу! — для символизма плюет в дальний угол Шастун, и Позов одобрительно кивает. — Срать не буду, не хочется пока. Дима закатывает глаза, но внутренне облегченно выдыхает. Антон уже шутит. Антон готов шутить и улыбаться даже сейчас, и это несказанно радует. Он стал сильнее. Намного сильнее спустя всего месяц, и Позов гордится им почти на отцовском уровне. Он смотрит на громко шмыгающего одной свободной от салфетки ноздрёй парня и видит в нем всё того же Шастуна. Такого светлого, доброго и уютного, такого ценного, такого родного, такого… Настоящего. Антон похож на ярко и отчаянно старающееся осветить всё вокруг солнце, живущее среди сплошной всепоглощающей и убивающей изнутри хмурости. И это огромное улыбчивое солнце не даст себя погасить. — Парни, вы не видели моих… О, Тох, что с тобой? Макаров Илья живет с ними в одной комнате уже неделю, и, честно, Антон открыто радуется, что у него вдруг появился такой замечательный сосед и приятель. За невозможно короткий срок они начали понимать друг друга, как говорится, без слов, и вот на незаконченную фразу Макара Антон уже поспешно достаёт из кармана пачку Бонда и кидает в руки Илье, кратко объясняясь. — Сори, Илюх, я одну позаимствовал, свои закончились. Верну потом, мне сильно надо было, — Макаров ловит сигареты и благодарно кивает. — Забей, всё норм. А вот с тобой не особо. Чего случилось-то? — Забей, — зеркалит Шастун фразу, но салфетка, торчащая из носа, говорит об обратном, и Макар недоуменно вскидывает брови, не давая отступить. Антон рад. Он правда счастлив, что есть те, кто подадут ему (стакан воды) банку пива, усадят на кровать и выслушают всё то, что он готов выложить. Его друзей достаточно ему сполна, и он слишком благодарен за них, чтобы быть обиженным на жизнь ещё из-за чего-то. Их вечер заканчивается в полтретьего ночи, когда завершается агрессивное обсуждение тех подонков, посмевших заехать Шасту по лицу — о том, что заехали ещё и по животу, и по рукам, Антон предпочёл деликатно умолчать. Это можно заметить и так, но акцентировать на подобном внимание совершенно не в стиле Шастуна. Агрессирует по большей части Илья — Дима и до этого в плане сумбурных ругательств был не особо многословен, а Антону просто в кайф выпить с друзьями по пиву. Он ещё сотню раз боготворит и восхваляет Макарова, который невиданным образом алкоголь на базу и протащил, а потом так и отключается с пустой банкой в обнимку, устав до ужаса, ничего не разбирая и просто надеясь, что проснётся и скроет все следы алкогольного преступления он раньше, чем дежурные вожатые прибудут их будить.