***
У Паши в кабинете идиллически светло и тихо — полная противоположность гудящему тренажёрному залу с тёмными стенами, тяжелой музыкой, жужжанием работающих беговых дорожек, шумом тренажёров и тяжело дышащими спортсменами. Кабинет Воли же отличается абсолютным спокойствием и комфортом, и Арсению, после ремонта здесь, к своему стыду, не бывавшему в следствии невыносимой занятости в периоды съёмок, и вовсе не становится неловко: он будто снова у Паши дома. Там, где Ляся встретит обоих с улыбкой на лице, а их ребёнок, запомнивший Арсения на удивление быстро, уже стремглав летит обниматься. — Паш, я тобой восхищаюсь, — Арсений осторожно присаживается напротив рабочего стола, оглядываясь, и признаётся честно: сотворённое Волей детище и правда становилось всё шикарней. — Ты почти в одиночку такой бизнес поднял. — Не без твоей помощи, заметь, — хмыкает Паша, шустро присаживаясь за кресло и вытаскивая из небольшого ящика стола заманчиво поблёскивающую бутылку, а за ней и коньячные бокалы, взявшиеся оттуда же, из потайного укрытия. Какие ещё секреты скрывает таинственный рабочий стол Воли, интересоваться не хочется. Как и вникать в подобного рода размышления. — Remy Martin, припёрли нам прямо из Франции. «Отличается насыщенным янтарным оттенком с многоликими переливами», — надпись на этикетке бутылки он зачитывает с максимальной выразительностью, но в ту же секунду поднимает глаза с вопросом во взгляде. — Выпьешь со мной? Сегодня, как никак, год с открытия. А ещё… — А ещё сегодня возвращается Ляйсан, да. Но немного, Паш, умоляю. Я всё ещё планирую сегодня brille par mon absence, а не уснуть прямо здесь, на твоём донельзя комфортабельном кресле. — Aucun problème, выпендрёжник ты мой, — кивает тот с весёлым смешком, но бокалы уже наполняет с явным удовольствием. Арсений не протестует и спорить желанием не горит: немного расслабиться и правда хотелось, причём довольно давно. — Как съёмки? — интересуется меж делом Воля, словно прочитав в мыслях Арсения ту самую причину на расслабление. — Много чего навалилось. Теперь разваливаю. По полочкам, я имею в виду, — Арсений устало усмехается и слегка массирует пальцами виски. — Но знаешь, я люблю сниматься. И не разлюблю. Даже если это делает мои синяки под глазами похожими на синяки и изматывает меня до состояния нестояния. Чувствую себя херово и выгляжу также, но внутренние органы уже ведут проверку. Воля едва не закатывает глаза настолько сильно, чтобы не выкатить их обратно вообще уже никогда — да, у Арсения явно некий неопознанный фетиш на слова, звучащие подобно однокоренным, а ещё на магию словообразования и ассоциаций в целом, поэтому остаётся лишь догадываться, насколько масштабная катастрофа из слов и странных шуток может быть у него в голове. Арсений сам, как катастрофа — не покидало ощущение, что этот придурошный наверняка давным давно безнаказанно спёр ключи от каламбурочной и теперь никому не отдаёт. Но никто такой уровень каламбуров и не освоит. Поэтому Паша понимающе улыбается и поднимает бокал. — Тогда за то, чтобы любимое давалось без лишних проблем, а дающееся — приносило только удовольствие. Ответить «придурошный» не успевает: за спиной слышен жалобный скрип. И это точно не ветер, не поломанный дверной механизм и даже не галлюцинации; Арсений поворачивается. Но вдоволь разглядеть личность, потревожившую сию торжественную «церемонию», ему не удалось тоже: дверь в кабинет стремительно захлопывается ещё до того, как Попов успевает полностью обернуться. Замечает он только глаза, испуганно блеснувшие зелёным на свету, и макушку кучерявых пшеничных волос, что чуть не ударяется о дверной косяк в силу роста. Воле, кажется, данный объект совершенно безразличен и абсолютно не интересен: складывается довольно явное ощущение, что Паша вообще никого не увидел, или не придал этому значения. А вот Арсению интересно очень даже. — Паш, — окликает его Арсений, переводя взгляд с друга на дверь и обратно, словно вновь ожидая появление таинственно-ускользнувшей персоны с явными проблемами в сфере стука перед входом в помещение. — Чего тебе? — Паша отпивает ещё немного немного, неспешно ставит бокал и наконец поднимает взгляд на собеседника. — Это кто? — Арсений неопределённо кивает в сторону, откуда на секунду и явился вышеупомянутый молодой-с-проблемами-в-сфере-стука-в-двери-человек. — Твой приятель? Не видел его раньше, — Паша в немногословности лишь поднимает брови. — Ну парень, кудрявый такой, только что заглядывал. Он дверью хлопнул так, будто ошпарился, — Арсений странновато жестикулирует, руками зачем-то обозначая уровень высокого роста, а на лице Воли написано чёрным по белому совершенное непонимание: он, увлечённый процессом и собственным тостом, вообще не заметил, что кто-то им помешал. Ну и, конечно, к Паше заглядывают часто и без этого, и смысла обращать внимание на каждый шорох он уже не видит: всё-таки, директор. Но ещё немного, и Арсений всерьез задумается о том, что из-за перегрузки окончательно едет крышей и теперь наблюдает посещающие его смутные видения с какими-то странными красивыми парнями. Он даже успевает понять, что это довольно печально — видение, если это оно, вряд ли вернётся к нему ещё раз, а красивые парни лишними не бывают, но в этот момент Пашу, вдруг сложившего два и два, осеняет. — Так это ж Шастун, тренер наш. Он занимался у твоего Серёженьки долго, а недавно сам работать начал, — Воля шустро открывает список тренеров в официальном сайте и не ленится указать на фотографию Антона. А вот и оно, Арсеньевское «видение». Да, правда он, без сомнений. Кудряшки забавно растрёпаны, глаза блестят бесконечной добротой, а оттопыренные уши придают некоторой умилительной индивидуальности, что ли. Он почти не улыбается, но будто светится изнутри, и это цепляет; Арсений разглядывает фото, как кажется, с излишним интересом и любопытством. — Не удивляйся, он подстать тебе странный. Иногда зашуганный и дёрганный такой, будто за день пять штук энергосов в себя влил, — он отмахивается, но не пренебрежительно, а скорее с пониманием дела, и закрывает вкладку сайта. Арсений кивает и молчит. Отпивает малость, наблюдает за гладко стекающим со стенок снифтера алкоголем, и, желая хоть как-то развеять образовавшуюся тишину, зачем-то продолжает тему. — И как он? — Ну… трудяга, вроде, старается. — Паша пожимает плечами: такими вопросами он совершенно сбит с толку, хотя, адекватных вопросов он от Арсения и не ждал. Он вообще Арсения не ждал, тот приехал абсолютно без предупреждения и свалился, как снег на голову. И внутреннее чутьё подсказывает, что явился он не только поздравить с годовщиной открытия данного предприятия. — Он вообще парень очень солнечный. Да, Арсений заметил. Ему солнечности сейчас в жизни как раз и не хватало — сплошные тучи, что в душе, что за окном. Вспоминается вдруг Стас; Арсений даже думает, что это некий знак. Да, ему всё ещё что-то нужно менять. — Ты смог бы организовать мне тренировки? — вдруг ни с того ни с сего серьезно спрашивает он, поднимая взгляд. — С Матвиенычем? — Паша едва заметно хмурится. Арсений хмурится тоже. — Нет, с ним я далеко не уеду, давай с… — он задумывается так, будто знает еще хоть кого-то кроме своего давнего друга и совершенно не давнего незнакомца. — А давай с Шастуном. — Как скажешь, — Паша удивляется, но вовремя понимает, что скорее сдохнет на месте, чем сможет выведать хоть что-то у Арсения. Кажется, тот будет увиливать от ответа, даже если взамен на правду ему предложат деньги. Много денег. И купон на бесплатный отдых где-нибудь в Италии. Но Паша не знает, он, честное слово, не проверял: бесплатных билетов в Италию у него не было и никогда не водилось, а бесплатных денег и в помине. — Точно не хочешь позависать, ну, с девушкой какой-нибудь? Или с Серёгой? — Позависать? На турнике, позволь спросить, или в петле за неверное выполнение упражнений? — Арсений шутит и невольно улыбается, но в голове что-то заставляет отставить лишние маски и выпустить тихий вздох. — Наши тренировки с Серёгой похожи на расширенное собрание дедовских анекдотов из огромного книжного сборника, — он расплывается в неловкой улыбке. — Этим сборником ещё можно ножку стола подпирать. А с девушками у меня не заладилось, ты знаешь. Да, пора бы привыкнуть — с Арсением не так, как с остальными. С ним сложнее, и Паша искренне не понимает, почему Арс не может сказать прямо или признаться хотя бы самому себе, что Шастун ему этот просто приглянулся. С ним сложнее. И потому Паше также искренне страшно за ни в чём не повинного Шастуна. — Ладно, не ссы, устрою я тебе тренировки без турников и петель за неверное выполнение. Точнее, не я, а он, — и Паша подмигивает, наглядно мотнув головой в сторону двери, где не так давно можно было заприметить мельком проскользнувшего и ещё ничего не подозревающего Антона. Антона, которому после полутора месяцев работы на голову сваливается актёр больших и малых сцен, театра и кино, швец, жнец, на дуде игрец, на рояле игрец, на французском «говорец», юморист и в каждой заднице затычка. — У него точно нет петель? — доверительным шепотом шутливо уточняет Арсений. — Нету и, я очень надеюсь, после встречи с тобой они у него не появятся, — в ответ подкалывает Воля и осушает бокал.***
За десять минут первой, только пробной тренировки Антон успевает пару раз выронить ручку, три раза не может прочитать, что конспектировал себе в плане начальных упражнений и весовых категорий, переспрашивает о цели прихода и желаемом результате, а ещё собирает собой углы и спотыкается об пол. Но Антон настоящий. Настоящий — в смысле «я не буду подделывать эмоции, потому что не хочу казаться кем-то другим. Кем-то, кто не Антон Шастун». В смысле «во мне есть множество изъянов и их даже видно, но разве это так плохо?». В смысле «я смеюсь и улыбаюсь громко, ярко и искренне, извиняюсь честно и искренне и грущу тоже искренне, ведь не могу по-другому». В смысле «я настоящий, вот он я». Он открытый, улыбчивый, непосредственный и весьма непоследовательный, особенно, когда мечется глазами от тренажеров и Арсения на свои записи и обратно. Но Арсению комфортно. Кажется, он в тот день даже не пытался говорить о чём-то заумном или сложном, не занудствовал, не исправлял и не вбрасывал мудрые вопросы, дабы вычислить степень тупизны собеседника, как иногда бывает с людьми надоедающими и раздражающими его. Антон же в благодарность за «примерное поведение» не шугался и не падал в обморок при любом взаимодействии. Лишь говорил слегка сбивчиво, и то поначалу, а ближе к концу занятия и сам не брезговал осторожно пошутить или разбавить обстановку приевшейся и внедрившейся под кожу серьёзности. Сейчас же Антон проводит Арсения к очередному тренажеру и, откладывая записную книжку, садится за него, мимоходом интересуясь: — Знакомы с тягой верхнего блока? — Лишь в теории, — увиливает Арсений, и Шастун понимающе кивает, демонстрируя принцип выполнения на своём примере. — Это для мышц спины, если кратко. Руки располагаются на рукояти широким хватом, — одновременно с этим Антон берётся за рукоять и мельком ловит взгляд Арсения. — Перекладину нужно тянуть именно к груди. Тело остаётся неподвижным. Вроде, наглядно. Всё наглядно настолько, что Арсений боится ненароком зависнуть на своё «видение»: у Антона футболка немного задирается, когда руки поднимаются и отпускают перекладину в исходное положение, сам он дышит глубоко — процесс дыхания в спорте контролируется ежесекундно, но вместо того, чтобы следить за своим дыханием, Арсений почему-то думает о чужом, и это пугает. Шастун тем временем поднимается с места, отряхивает руки, смахивает набок потрепавшуюся чёлку и заботливо устанавливает для актера вес помощнее. — Здесь нужно будет три подхода, — кивает он на тренажёр и отходит в сторону. — С этим весом? — больше для вида возмущенно удивляется Попов, пока Антон кивает, участливо и как-то слишком тепло улыбнувшись. — Да, с этим весом. — Эх, и никакого сочувствия, — шутливо фыркает Арсений, принимаясь за упражнение. — Ещё бы. Люблю отдыхать и наблюдать, как кто-то работает, — он хихикает, и так очаровательно, с хитринкой щурится, что на мгновение действительно становится легче. Правда, позже он на секунду включает режим непробиваемой серьезности. — Так, спину прямее, без сильного прогиба, пресс подтянут, плечи находятся в статичном положении и не поднимаются. Движутся только руки. — Но лишь на секунду. Потому что шутливая улыбка опять пробивается на свет. — И дышать не забывайте иногда, желательно чаще одного вдоха в минуту. Давайте, Арсений, выполняйте, уже семь раз было! — А почему я девять насчитал? — Что, правда, что ли? — Антон наигранно удивляется, но действительно исправляется: следующий раз уже засчитывает десятым. Он опирается на стену спиной и смешно сжимает кулаки, всеми жестами и лицом выказывая свой статус болельщика. Арсений уже чувствует всем состоянием, как непривычно горят мышцы и ноет тело, но именно в этот момент промолчать и не улыбнуться — сложно. Ещё сложнее не пошутить в ответ. — Сейчас сам будешь выполнять! — не выдерживает Арсений и смеётся. — Ага, щас! Ну нет, спасибо!***
День рождения Серёжи Арсений, к своему стыду, проводит в неясном трансе из сплошных мыслей о суде, беседует с гостями через пелену приставучих дум и пробуждается по-настоящему только тогда, когда холодающий ветер морозит лицо, дым заполняет теплом лёгкие, а по правую руку совсем рядом сидит Шастун с непривычно задумчивой миной. Курить с Антоном хорошо и спокойно, даже, почему-то, уютно и малость забавно, особенно, когда пепел Шастуновкой сигареты случайно падает на его дутую чёрную куртку, заставляя парня странно чертыхаться и фырчать подобно вредному ёжику. Говорить с Антоном интересно и расслабляюще, и Арсений, кажется, излишне рад обсудить тему курения, возраста или школьных лет. Излишне рад не затрагивать темы те, которые в данный момент приносят лишь больше вороха в голове и суматохи в мыслях. Быть с Антоном Арсению нравится. Он бы остался в этом моменте. Он бы сидел под ветром, слегка прикрывая сигарету рукой, хоть два часа, хоть всю эту ночь, и говорил бы о чём-то таком же простом, ни к чему не обязывающем, возможно, глуповатом. Потому что это «что-то глуповатое» резко становилось приятным, не бессмысленным в присутствии Антона. Антона, который настоящий. Который улыбался ярко, слушал внимательно и рассказывал с энтузиазмом. Да, он явно умел раскрашивать мир. И мир резко сереет, когда на телефон внезапно поступает звонок от Стаса. Значит, что-то важное. Значит, нужно ответить прямо сейчас. Значит, детскую непосредственность и хаотичные беседы о простом и жизненном пока придётся оставить на скамейке, прямо у Шастуна. Но Арсений за ними вернётся. Обязательно вернётся.