***
Эндрю находит взглядом своего соседа на следующий день во время завтрака в столовой. Он почти завидует тому, что буйного пациента, по-видимому, определили в одиночку (где есть кровать с целыми наручниками), но благодаря этому он и сам провёл ночь в большем комфорте. Потому просто проходит мимо и садится за свободный стол, чтобы уставиться на странную на вид овсяную кашу с зелёным яблоком и холодным чаем. В этот момент Эндрю готов позвонить Ники и согласиться на внеплановую встречу ради нормальной еды. Всё-таки в любых тюрьмах кормят отвратительно. Отвратный вид и, очевидно, вкус каши ещё больше укрепляет его протест еде. Хоть Эндрю и проглотил таблетки, что ненадолго и частично должны спасать от первых признаков ломки, но на деле помогают избавиться лишь от мелкой дрожи рук. Конечно, это придаёт некоторой уверенности и обрело бы статус своеобразной палочки-выручалочки, если закрыть глаза на то, что ему уже было тяжелее заснуть, а через несколько минут весь завтрак окажется в унитазе. От этих ощущений чешутся кулаки и немыслимо хочется кому-нибудь заехать по роже. Напротив вовремя появляется знакомая макушка. — Ах, суицидник, — осклабившись, начинает Эндрю, — какая честь. Извини, ножи забрали. — Я не суицидник. — Он скрещивает руки на груди и взглядом указывает на чужие предплечья. — Не поверю, что под повязками у тебя татуировки. — Ты ходишь по тонкому льду. — Он опасно медленно разминает пальцы рук и сводит их в кулаки. — Кто ещё здесь буйный? — Он скептично выгибает одну бровь, но быстро переводит своё внимание на яблоко, которое забирает одним ловким движением. — Санитары уже ждут тебя, чтобы провести в кабинет Пруста. — Как они выглядели? — с лёгким любопытством спрашивает Эндрю, желая подтвердить собственные теории. — Или имена? — А? — Плечи чуть дрожат, и глаза быстро устремляются вниз, когда парень пытается вспомнить отличительные особенности мужчин. Спустя несколько минут он отвечает: — Ты бросил ему ножи… Нет, второй?.. Кажется… — Неинтересно, суицидник, — обрывает Миньярд. — О, у кого-то также проблемы с именами! — взрывается юноша. — У меня есть имя. Натаниэль. НЕ суицидник. — «Нил»? — Сокращение. Сначала было Ниэль. — Он ведёт плечом и откусывает яблоко. — Правда удобнее суицидника? — издевательски уточняет Натаниэль. — Хм, не так весело, — отвечает он и встаёт из-за стола, уже завидев знакомых санитаров у выхода из столовой. — Обрадуй меня и скажи, что сегодня я снова буду спать один. — Тогда я разочарую тебя своим отсутствием, — нагло усмехается Веснински и вновь откусывает яблоко. Миньярд больше ничего не говорит, когда подходит к дверям, и не оборачивается, когда в груди начинает расцветать сущий интерес к тому, как в один момент человек готов расстаться с жизнью, а в другой — стремится к бою, чтобы защитить себя. Это странная несостыковка и дешёвая проба занятной загадки. Но в этих стенах у Эндрю в любом случае мало развлечений, поэтому можно отвлечься на буйного соседа и такую же головоломку в чужой голове. В палате Натаниэль действительно не появляется. Он облегчённо выдыхает лишь на следующее утро, когда наступает время завтрака: после украденного яблока его больше не подпускали к еде, и истощённый организм уже начинает пожирать хоть какие-нибудь разумные мысли. Это странным образом помогает очистить сознание от въевшейся в подкорку паранойи, но смутное понимание того, что он не помнит последние двадцать четыре часа, всё же нервируют. Натаниэль даже не уверен, что его действительно вновь сковывали наручниками, и понять это помогают лишь соответствующие отметины на запястьях. За своими мыслями он не сразу замечает, как кто-то садится напротив, но вовремя переводит взгляд, когда на лице появляется оскал и его обладатель говорит: — Суицидник соскучился? — Проголодался, — отрезает он и возвращается к овсянке с ягодами. Натаниэль не планировал тратить это время на препирания с наглым и грубым соседом. Всё в нём говорит не связываться с этим человеком и он привык доверять инстинктам. — Кто-то выбрал неудачный столик? — С каких пор тут бронируют место? — нервно уточняет юноша. — С тех пор, как во время обеда особо смелый сел рядом и получил боевой раскрас в награду. Как думаешь, сколько он проваляется в больнице? Ах, точно, он уже в ней. — Эндрю усмехается, но выходит резко и рвано из-за боли, которая проходится по позвоночнику. — Во время ужина уже никто не подходил. — Мудаков всегда стараются обходить, — подтверждает Натаниэль, не заметив как зацепился за собственное раздражение. — К моему сожалению, другие столики уже заняты. — Ты можешь попробовать опять поиграть на скрипке, и тогда тебе дадут отдельную столовую. Суицидников тут холят и лелеют. — Ты другие слова знаешь? — Натаниэль отодвигает поднос с едой в сторону и наклоняется над столом. — Кричишь о том, что я самоубийца, но свои шрамы так и не оправдал. Или ты проецируешь свои проблемы на меня? Нравится думать, что выше этого? Хотя на самом деле такой же суицидник с серьёзными проблемами с гневом. — Как заговорил. — Он резко хватает Натаниэля за шиворот и почти шепчет: — Как думаешь, сколько я успею сделать ударов, прежде чем санитары нас разнимут? Юноша инстинктивно накрывает чужую руку своей, чтобы освободиться, что становится спусковым крючком, и Эндрю наносит первый удар в лицо. Натаниэль не успевает среагировать и пропускает второй удар, из-за которого он падает на пол. Миньярд усаживается на его бёдра и вновь хватает за шиворот: — Тик-так, суицидик. — Он на секунду отвлекается на санитара, который указывает в их сторону. — Время пошло. Натаниэль лишь укрывает затылок ладонями от возможного удара об плитку и после сотрясения и терпит по меньшей мере ещё пять ударов по лицу, когда оно взрывается болью и юноша уже не может различить новый апперкот от последствий предыдущего. Санитары подходят в тот момент, когда Эндрю наносит первый удар в солнечное сплетение. Он смеётся от того, что его руки пытаются заломать за спиной, но мужчины также получают несколько ударов в живот, когда Миньярд, наконец, тяжело дыша, резко вскидывает руки вверх в жесте «сдаюсь». Даже с размытым зрением Натаниэль может заметить едва подрагивающие ладони и колени юноши, отчего он едва различимо стонет и пытается принять сидячее положение — о чём он вообще думал, когда связывался с человеком во время наркотической ломки? Теперь его начинает радовать то, что уже вторую ночь он спит не рядом с бомбой замедленного действия. Голову даже посещают мысли того, как всё-таки попасть в одиночку, потому что терпеть агрессивного наркомана с приближающимися приступами рвоты и ажиотированной тревоги, из-за чего сосед не будет в состоянии заснуть, мало прельщает. С другой стороны, в палате Миньярда есть кровать с разрезанными наручниками, которые могут заменить только через неделю — и это причина, которая может заставить закрыть рот и выдержать весь словесный понос Эндрю, если он вновь не применит кулаки. Его отводят к врачу на втором этаже, и, после беспокойного взгляда мужчины, Натаниэль предполагает, что его с соседом точно не оставят в одной комнате, но тот только обрабатывает раны и ничего не говорит. У юноши в ответ подготовлено много колкостей, которые рвались ещё в момент первого удара по лицу и — о боже! — как же хотелось дать сдачи. Но он не смог себе позволить даже ощутимой пощёчины. Его боевой настрой граничит с отцовской кровожадностью, которую продолжают выманивать на поверхность, что становится опасным предостережением и невозможностью отделить одно чувство от другого. Натаниэль не желает становится копией своего отца в любом из понятий, но после каждой встречи с Тецуо ему приходится сдерживать подступающую ярость, чтобы не пересечь грань, после которой тело от его рук начнёт рассыпаться на мелкие безобразные куски мяса и пятна крови. Это ощущение не забыто, но ему удаётся ещё отличить прошлое от настоящего из-за осознания того, что кроме кулаков у него ничего нет: нож, строительный зажим, раскалённый металл, газовый резак — это помогает сохранять стабильность. Его сосед, похоже, даже не слышал подобного слова: когда после нескольких часов их всё же заводят в одну палату, Натаниэль наблюдает за удивительно спокойным Миньярдом, который лежит на кровати с телефоном в руках и что-то печатает. Он не задерживает взгляд на нём и садится на свою кровать, припадая спиной к стене в желании немного вздремнуть перед встречей с новым психотерапевтом. Сколько их было на этой неделе? — А говорил, что не суицидник, — начинает Эндрю, и Натаниэль почти не слышит эту фразу, когда его сознание уже готово погрузиться в лёгкую дрёму. — Или ты так херово дерёшься, что даже не пытался? — Что ты хочешь? — устало спрашивает он и падает головой на подушку. — Понять, от чего защита своей жизни у тебя раз на раз не приходится, — безразлично продолжает юноша, всё ещё тыкая по кнопкам. — Я не загадка, — хмурится Натаниэль. — И не твоя забота. — Нет, — соглашается Миньярд. — Но эту головоломку я разгадаю до того, как избавлюсь от отвратного белого цвета в своей жизни. — Делай, что хочешь. — Он закатывает глаза и отворачивается к стене, чтобы всё-таки потратить свободное время на сон. Лицо отдаёт лёгкой болью, когда он пытается устроиться удобнее. Сейчас Натаниэль может порадоваться лишь тому, что нос не сломан, хотя удары наркомана оказались настолько сильными, что, кажется, всё равно привели к лёгкому сотрясению. Это заставляет сделать мысленно не одну, а две пометки того, что соседа не стоит доводить до драки, потому что с такой отдачей он долго не протянет и вспомнит уроки Джексона по ведению рукопашного боя.***
Натаниэлю действительно приходится терпеть три беспокойные ночи, во время которых Миньярд проводит полночи, очевидно, возле унитаза, а вторую половину — наворачивая круги по палате. Он не может достаточно разозлиться на это, потому что в противовес псих не достаёт его и вообще не обращается с колкостями или бессмысленными комментариями. Это даёт зыблемое ощущение спокойствия наравне со свободой рук. Натаниэль может выбивать пальцами по спинке кровати какой-то мотив, и шаги Эндрю попеременно начинают соответствовать ему, или смотреть в окно, и на пути к нему Эндрю также коротко посмотрит туда, хотя знает, что кроме парковки с редкими рядами машин ничего не увидит. Днём его, наверное, спасает больничное расписание, благодаря которому они проводят большую часть времени вне палаты и отдельно друг от друга. Он даже уверен в этом, когда под утро взгляд Миньярда всё чаще останавливается на нём и на лице соседа царит лишь раздражение вперемежку с дискомфортом от абстинентного синдрома. Ему вновь хотят врезать. И Натаниэль не готов повторно подставлять своё лицо, особенно после выбивающего воздух удара в солнечное сплетение, отчего он чувствует ощутимую боль до сих пор. Но на четвёртые сутки напряжение в мышцах Миньярда становится менее аномальным, и Веснински позволяет себе вымученно выдохнуть. — Ты ничем не занимаешься, — говорит ему Эндрю, когда отвлекается от своей книги. Натаниэль не помнит произведения автора, имя которого написано на обложке, но быстро отвлекается от этого, когда возвращается к сути сказанного. Сейчас они сидят в общей комнате, рассчитанной на двадцать пять человек, за которыми присматривают два знакомых каждому санитара и психотерапевт, что сидит в углу и разговаривает с какой-то пациенткой. Это свободное время: они могут посмотреть телевизор, почитать новый бестселлер или съесть какой-нибудь снек, который им принесли родственники. Миньярд уже половину книги подчас перелистывает страницы и сидит вдали от всеобщего балагана, когда один из санитаров включает местные новости. — Тебя это не касается, — отрезает Натаниэль, но Эндрю упрямо садится на стул рядом и продолжает: — О, это что-то из разряда: «Я ничего не хочу, мне ничего не интересно». Так подходит суициднику. — Мне стоит снова говорить о твоих шрамах? — напоминает юноша и раздражённо взмахивает рукой. — Это контроль, — отвечает он, перелистывая страницу. Натаниэль может заметить в этом движении опасную неестественность. — Контроль и только. — У тебя был богатый выбор того, из-за чего тебя могли упечь сюда, не так ли? — Ты не ответил. — Я и не собирался. — Вот как это работает: ты рассказываешь мне свои секреты психозов, а я в ответ обеспечиваю защиту. Натаниэль не может сдержать смешка и говорит: — Мне не нужна твоя защита. Что для него может сделать бывший наркоман и просто агрессивный мудак? Натаниэль уже выучил, что в борьбе с мужчинами ему не помогут ни навыки боя, ни нож. А в этих стенах Миньярду скорее вколят успокоительное, нежели примут вызов. Смешно. — Может, не сейчас. — Никогда. — Он ставит точку в вопросе и замечает, как к нему подходит санитар.***
В голове ярким пятном горит одна-единственная лампочка, что освещает остров памяти, где находятся Ромеро, отец и какой-то мужчина в строгом костюме и цепким взглядом. Натаниэль знает, что от этих людей не стоит ждать ничего, кроме гари и металлического вкуса во рту, поэтому не ступает в сторону света и остаётся в тени. Там, где его могут не заметить и пройти мимо. Так, как учила мать. Однако это не непроглядная кромешная ночь, поэтому взгляд улавливает копошение рядом, и Натаниэль видит юношу с чёрными локонами волос. Он не уверен, что знает его, но взгляд на знакомую родинку возле левого глаза помогает вспомнить прошлого соседа по палате и то, какой болью отдалось это знакомство. Натаниэль убеждён, что не хочет повторения прошлой истории, но также не может себе позволить поступить иначе: спасти другого было всегда легче, чем самого себя. Он отступает дальше во тьму, когда лампочка забывается почти так же быстро, как и собственное имя, а глаза ничего не могут различить в этой чёрной дыре. Это сильнее влияет на его консолидацию памяти, как и на общие когнитивные функции, в чём Натаниэль убеждается, когда сознание отзывается прочной пустотой после встречи с Тецуо. Он с силой оттягивает волосы, как когда-то делала Мэри, и силится припомнить хотя бы один силуэт или слово, которые были обращены в его сторону, но ничего не помогает. Он начинает терять чувство времени так же, как и чувство собственного «я». Натаниэль не тешится надеждами на своё выроздовление, но отчаянно старается держаться на плаву. Он не понимает причины, из-за которых он день за днём просыпается и терпит мнимый анализ его психического состояния от случайных незнакомцев, но кивает и повторяет в голове некоторые термины. — Преморбидная личность… — И загибает большой палец левой руки. Он знает, что у Пруста и его подчинённых проблемы с выявлением его личностных характеристик, ещё до первого попадания в психлечебницу из-за того, что уже тогда память Натаниэля играла с ним злую шутку. — Деперсонализация… Дереализация… — Указательный и средний палец. Пруст приводит в пример синдром Капгра, в котором ведущую роль играет деперсонализация. И хоть в его случае дереализация больше влияет на восприятие внешнего мира, некоторые симптомы деперсонализации повсеместно продолжают возникать и ухудшать возможное направление приёма препаратов. — Гиперальгезия… Суицидальные попытки. — Безымянный и мизинец. — Моральная ипохондрия… — Большой палец правой руки. Он что-то забыл? Он определённо что-то забыл… Натаниэль опускает руки и возвращает взгляд на Пруста. Беспокойство не просто так бродит в его голове, и сегодня он уверен в том, что это связано с Вильямом Прустом. Веснински не помнит лицо парня с родинкой возле левого глаза, но знает, что если эскапада со стороны доктора повторится, то он встанет на сторону другого пациента так же быстро, как это было в прошлый раз. Ему не стоит теперь рассчитывать на звонок Лоле или Димаччио, что осложняет задачу. Только когда ему с лёгкостью позволяли действовать в угоду собственному чувству справедливости? Никогда ничего не было просто. Парень с родинкой, а теперь и Эндрю под каблуком Пруста — истина, в которой уверен Натаниэль. Одна из немногих догм, что ровной линией выстраивается в его голове и находит отклики в повседневности: Миньярд часто во время обхода заканчивает диагностику своего состояния в кабинете Вильяма, и этого же доктора подчас упоминают санитары, которые разговаривают с соседом. Наркотическая ломка проходит в течение нескольких недель. Когда Пруст посчитает нужным действовать? И как Натаниэлю этому помешать сейчас? С тем парнем было легче: он просто видел испуганные глаза и мог сложить паззл происходящего. Эндрю же — закрытая книга. Мог ли Пруст уже намекать на особое лечение? Натаниэль замечает движение на периферии и только теперь понимает, что находится в общей комнате. Когда он вышел из кабинета Пруста? Рядом тёмным пятном маячат повязки, и он точно знает, что у их обладателя сейчас спокойное состояние. Новые синяки на его животе вновь напоминают об агрессивности человека во время абстинентного синдрома, но сейчас Миньярд смотрит местные новости и, кажется, вовсе не дышит. Натаниэль не уверен в том, что здесь обошлось без лёгких наркотиков, которые смогли ненадолго успокоить дикий нрав. Нил переводит взгляд на экран, и в его ушах начинает биться белый шум, попеременно выбивая ритм собственного сердца и неаккуратным потоком радиоволн возвращаясь обратно. Глаза неотрывно смотрят на короткий новостной выпуск длиною в две минуты. Он наполовину уверен, что на экране нет ничего важного, но сердце глухо бьётся, пока в голове раз за разом повторяется одно слово. Экси. Экси… Экси! ЭКСИ! Оно набатом бьёт по голове и приносит лёгкую боль, но это почему-то не столько беспокоит, как непонятный комок эмоций в груди. Беспричинное предвкушение заседает где-то в горле, но всё быстро исчезает, когда ведущая переходит к новостям шоу-бизнеса. Натаниэль не может сдержать разочарованный вздох, но тут же оборачивается, заслышав рядом уже знакомый смешок. — И в итоге это ещё один экси-наркоман. — Что? — Натаниэль не успевает уловить смысл фразы, так как ещё не выплыл достаточно высоко из своих ощущений. — Вряд ли с такой реакцией ты окажешься простым фанатом, я знаю этот взгляд. — Он пролистывает несколько страниц в журнале, что лежит под его стулом, и указывает на одну из них, где списком перечислены самые популярные университетские команды. — Я… Я не знаю ни одной команды, — неуверенно произносит он, всё ещё сбитый с толку рекцией другого. Эндрю подозрительно щурится и закрывает журнал. Он несколько секунд выбивает пальцем по бедру знакомую только ему мелодию и наконец говорит: — Как думаешь, какой цвет формы соответствовал бы команде «Шакалов»? — Это игра ассоциаций? — Нил хмурится из-за непонимания происходящего. — Просто ответь. — Не знаю. — Он нервно взмахивает рукой, после чего закрывает ею глаза. — Песочный с чёрным? — Какая прелесть, — безэмоционально говорит Миньярд. — Что насчёт «Черепах»? — Очевидно, зелёный? — Очевидно, — передразнивает Эндрю. — «Троянцы»? — Хватит, — отрезает юноша и резко встаёт со стула. Голову болезненно сдавливает от каждого нового слова, поэтому он убегает в сторону санитаров и ссылается на плохое самочувствие.***
Эндрю продолжает тошнить. И патологическая неусидчивость никуда не пропадает. Раз в три дня ему дают лёгкий наркотик, который помогает заснуть, но в остальное время Миньярд ходит с синяками под глазами и торчащими костями. Потому что не может ничего съесть или быстро оставляет приём пищи в унитазе. Натаниэль уверен, что его сосед похудел по меньшей мере на семь килограмм. Тем не менее, это отчего-то не избавляет Миньярда от смертоносной ауры и безразличного взгляда, что вмиг перерастает в яростное предупреждение, которое никто не может уловить и через минуту уже лежит на полу с гематомами и переломами. Натаниэль всё так же считает Эндрю мудаком, но не доводит словесные перепалки до первой крови. Хотя у него тоже скопилось немало злости из-за недосыпа. Однако Веснински знает, что лучше перетерпеть, но остаться целым и невредимым. Как и всегда. К середине второй недели пребывания Миньярда в палате его рвота прекращается. И хоть ажиотированная тревога всё ещё беспокоит, но юноша уже может небольшими перебежками спать по два-три часа ночью, что несомненно облегчает ситуацию. На лице Эндрю больше не играет наркотическая усмешка или болезненная улыбка. Натаниэль не видит в его глазах ничего, кроме безразличия или раздражения. И от этого Миньярда становится ещё сложнее читать, чтобы удостовериться в том, что Пруст ещё не перешёл к своему лечению или попросту намекал на него. У него нет особых вариантов в сложившейся ситуации, поэтому он говорит: — Я хочу изменить правила игры. Эндрю не смотрит на него и читает какой-то журнал. Он перелистывает страницу и отвечает: — Это была одноразовая акция. — Лишь жалкая попытка, — не соглашается Натаниэль. — Довольно нечестная, потому что ты бы не выполнил свою часть сделки. Миньярд всё же отрывается от текста и внимательно всматривается в лицо напротив несколько долгих секунд, после чего кивает: — И что же?.. — Правда за правду, — предлагает он и прикусывает нижнюю губу с внутренней стороны от лёгкого страха. Это опасная игра, но ему нужно знать общую ситуацию, если возникнет проблема, и предотвратить возможный апогей происходящего. — Суицидник ничем не интересуется, но сам себе вновь противоречит. — Он откладывает журнал в сторону и скрещивает руки на груди, когда откидывается спиной к стене. — Что ж, давай сыграем в твою игру. Начинай. Натаниэль более ощутимо закусывает губу и смотрит вниз, пока обдумывает гипотетический вопрос — ему не ответят на что-то сложное сейчас, поэтому стоит начать с какой-нибудь ерунды или чего-то незначительного. Он несмело произносит: — Любимый… цвет? — Я почти сбит с толку, — говорит Эндрю и приподнимает одну бровь в немом выражении «я связался с полным дураком», и юноша не отрицает. Это глупо, и ему вовсе не нужна эта информация, она ему неинтересна, но с чего-то надо начать. — Чёрный. — Миньярд смотрит в потолок и продолжает: — Сколько ты здесь? — В психушке? — фыркает Веснински. — Я здесь в третий раз. Придумай в следующий раз более точную формулировку. — Он коротко задумывается и отвечает: — Пару дней? — Мы, кажется, играем в правду. — Эндрю чуть хмурит брови в недовольстве и смотрит прямо в голубые глаза. — Это правда. — Думай лучше, суицидник. Я здесь две недели. И ты уже был здесь до меня. — Он медленно меняет позу, пока ждёт ответа, но продолжает внимательно смотреть в чужие глаза. — Несостыковочка, не находишь? Натаниэль путается в словах соседа, потому что они не имеют смысла. Но через пару минут он загружено переводит взгляд в окно и уточняет: — Какое сегодня число? — Пятое августа. Натаниэль неверяще смотрит в лицо Миньярда, но не видит там даже тени шутки или желания поиздеваться, поэтому на выдохе отвечает: — Значит уже больше двух месяцев. Эндрю не акцентирует внимание на том, что сосед потерялся во времени намного раньше, чем до этого думал. И Натаниэль едва слышит фразу «твой ход», пока пытается вспомнить прошедшие недели и отделить один день от другого. Как много раз он был в кабинете Тецуо? Что он ему говорил? Из-за чего его мироощущение сжалось и исказилось настолько сильно, что даже восприятие соседа не помогло установить подобие якоря и заземления? Юноша болезненно оттягивает прядь волос и спрашивает: — Сколько ты ещё будешь здесь? — Две недели, — сухо и холодно отвечает Миньярд. Натаниэль понимает, что после этих двух недель потеряется во времени пуще прежнего. Несмотря на слабый и едва ли заметный эффект, разговоры с Эндрю всё же как-то оттеняют его дни и дают слабое ощущение реальности происходящего. Что его ждёт после этого? Планирует ли Димаччио оставить его здесь и осенью? — Спрашивай, — почти просит он и вновь смотрит в окно. — Не сейчас, — отвечает Эндрю и возвращается к журналу. Натаниэль шумно выдыхает, но убеждается в том, что игра в правду оказалась ошибкой, уже на следующий день, когда Эндрю достаёт его с вопросами об экси. Он искренне не знает, что на них отвечать, особенно если эта правда не устраивает соседа. «Так что насчёт Троянцев?» «Что ты думаешь о Воронах?» «На какой позиции хотел бы играть?» «Оранжевый или чёрный?» Последний вопрос сбивает с толку больше всего: Натаниэль уверен, что это как-то связано с теми же цветами команд, но не понимает, что этим желает добиться Эндрю. Или это такой же бессмысленный и глупый вопрос, которые он задаёт в ответ? «Что ты обычно ешь?» «Чем занимаешься в свободное время?» «Телевизор или книга?» Через два дня Натаниэль ясно понимает, что они оба играют в поддавки и ищут точки соприкосновения, которые бы дали шанс вывести игру на новый уровень и повысить ставки. Они оба наблюдают и выбирают безопасные темы перед тем, как давить на больное, потому что у двух людей, что застряли в психлечебнице, явно жизнь не полна солнечными лучами и радужными единорогами. И Миньярд решается первым. — Что тебе говорит узкоглазый уёбок. — Он безразлично смотрит в окно, но по линии челюсти Натаниэль может различить едва уловимое напряжение. Он уже не уделяет внимание тому, как сосед называет врачей, и задумывается над ответом. — Узкоглазый?.. Тецуо? — Он неуверенно уточняет. — О, так у суицидника нет проблем с именами. — Эндрю поворачивает голову и теперь внимательно смотрит в глаза напротив, обдумывая новую теорию, что засела в голове. — Тогда что ты скажешь на то, что вчера я снял повязки и в столовой ты не узнал меня, когда я пытался что-то сказать? — Что? — Натаниэль ошалело смотрит в ответ и по-совиному хлопает глазами. — Ты поверишь мне или обвинишь во лжи? — продолжает Эндрю, не отводя взгляда. — Я отвечу на один вопрос. — Веснински пытается ровно дышать после выбивающей воздух гипотетической ситуации. — Я поверю тебе. — Это истина, потому что он может запомнить отличительные константы людей, но не их лица или общий вид. Без повязок Эндрю сливается с остальными. Тем не менее без контекста эта фраза звучит странно, отчего он слегка розовеет: словно он больше доверяет Эндрю, а не своей памяти. Глупо. Миньярд ничего не говорит в ответ, и Натаниэль даже благодарен, потому как не настроен развивать подобную тему или углубляться в собственную психическую неустойчивость. Вместо этого он продолжает: — Какую роль Пруст выполняет в твоей реабилитации? Он не замечает былого напряжения, что несомненно радует, но продолжает внимательно наблюдать и ждать ответа. — Заключение, — коротко и лениво отвечает Эндрю. Кажется, вопрос его не впечатлил.***
Натаниэль опаздывает на обед из-за долгой беседы с новым психотерапевтом (какой-то юноша, только что выпустившийся из университета). Что он может ему сказать? В любом случае Натаниэль даже не разочаровывается в том, что пропускает первые полчаса, которые ему позволяют находиться в столовой, потому что уже видит как из её дверей выносят другого пациента. И после двух недель проведённых рядом с бомбой он уверен, что до лежачего бессознательного состояния парня довёл Эндрю. Он быстро находит его, когда взгляд находит знакомый столик в дальней части зала у стены. — Я удивлён, что ты ещё не убил кого-то, — вздыхает он и садится напротив. — Кто знает, — отвечает Миньярд пока ковыряется вилкой в недоваренной лапше. — Тебе его ничуть не жаль? — Натаниэль особо не надеется на положительный ответ. — Я не верю в сожаление. Он достаточно глуп, чтобы иметь дело со мной. — Конечно, — говорит он с сарказмом. — Ну, может ему и повезло. Теперь он будет в другом крыле. — Другом? — Эндрю поднимает голову, и Натаниэль видит лёгкую заинтересованность в его взгляде. — Да, с такими серьёзными травмами пациентов направляют непосредственно в крыло обычной больницы. Психотерапевты с санитарами вряд ли чем-то помогут, верно? Но они также не допускаются к больному до выписки. Могут лишь передать рецепты. — Счастье для шизофреника. — Если ты говоришь об особо буйных, то ты их и не встречал. Конечно их не пустят в общую столовую и не допустят к другим пациентам, пока не будут уверены, что он не опасен для других. Хотя с тобой это, похоже, не сработало. — Очень смело, суицидник. Продолжай в том же духе и тоже окажешься в другом крыле. Натаниэль на это только закатывает глаза и продолжает: — Ты зато мечтаешь оказаться в тюрьме. Неужели уже был там? — Это вопрос в игре? — Это называется разговор и поддержание темы. Поищи в словаре на досуге. — Он демонстративно морщит нос в отвращении. — После того как ты вернёшь мне мои журналы по экси. — Он подпирает лицо рукой и смотрит в упор на собеседника. — Ты… Ты же их не читал! — Натаниэль обиженно-возмущённо смотрит в ответ. — Это не значит, что я не заметил, как стопка уменьшилась. — Эндрю выжидательно осматривает фигуру юноши и продолжает: — Что ты там искал? — Это вопрос в игре? — передразнивает он в ответ. — Сейчас моя очередь. — Тогда задай вопрос, — легко соглашается Миньярд и скрещивает руки на груди. — Не сейчас.***
Натаниэль не видит ничего перед собой, когда пытается уйти от островков с воспоминаниями об отце, Ромеро, Джексоне, Димаччио, Лоле или мужчине в строгом костюме. Теперь он видит последнего более ясно и может точно сказать, что это всё-таки юноша в костюме. Всего на несколько лет старше него. Что он делает рядом с отцом? Его руки тоже испачканы кровью, но лицо безэмоциональное, с искринками интереса на дне тёмных омутов. Он смотрит на Натаниэля и ждёт. Чего? Натаниэль хочет уйти отсюда, хочет забыться и что-то вспомнить о… женщине… Как же её звали? Она всё время тянула его волосы и что-то говорила. Строго и даже яростно. Что же… Его ноги утопают в крови, когда он пытается сделать шаг в сторону. Натаниэль упрямо продолжает идти прочь от людей отца, но его уже хватают за руку и тянут назад. Димаччио закрывает рот рукой в момент словесного протеста, а Ромеро хватает за талию и прижимает к себе. Правой рукой он может что-то нащупать, но это оказывается ладонь какого-то мертвеца. Теперь он видит части его тела повсюду и глазные яблоки, что обращены в его сторону. Отец скоро загораживает весь вид собой и размеренно шепчет: «Будь хорошим мальчиком, Младший». Он чувствует приставленный к горлу нож, но знает, что это лишь напоминание, потому что предупреждение от Натана — это шрамы и месяцы в больнице, а не гроб и быстрая смерть. Потому что Натан наслаждается болью жертвы и готов понаблюдать даже за болезненными стенаниями собственного сына, если это действительно того стоит. Потому что юноша помнит все его методы работы и те инструменты, действие которых ощутил на себе. Отец смеётся и отходит, а Натаниэль ощущает, как его рубашка исчезает с тела, а на коже появляются новые раны. Простые порезы от ножа, но это всегда выступало знамением лишь начала кошмара. Когда Ромеро поворачивает его к себе и обездвиживает наручниками, Натаниэль не может сделать что-либо ещё как пытаться отключиться от боли и поглощающего сознание страха. Ромеро играется, он водит ножом по груди, но не оставляет раны, только давит своими намерениями. Он помнит, что дальше пойдёт паяльник, и это будет счастьем, если после этого его просто в очередной раз изнасилуют и забудут про пикану или клеймение. Но в этот раз не забывают. Он уже слышит недалеко от себя разряд высоковольтного тока. — Нил! Он чувствует на затылке тяжёлую руку и видит перед собой уже не болотную радужку, а расплавленное золото. Натаниэль ещё не успевает осознать происходящее, но облегчённо выдыхает от того, что более не слышит звука пиканы. Глаза лихорадочно бегают в поисках Ромеро, но его затылок сжимают сильнее, и теперь он наконец видит палату. Его с Эндрю палату. — Кто это был? — только и спрашивает Миньярд. — Тецуо, — он обессиленно отвечает и начинает вспоминать, что после очередного сеанса с Тецуо у него началась паническая атака. — Что он тебе говорит? — спокойно спрашивает Эндрю, но его рука продолжает сильно сжимать затылок. — Это мой вопрос в твоей игре. — Нашей. — Натаниэль находит силы возразить. — Я… Я не помню… — Это не всё. — Я не помню! — почти кричит он и закрывает лицо ладонями. — Он никогда не даёт запомнить.***
Посещение пациентов, несмотря на возможную их частоту, проводится со строгими правилами. Для этого отведён специальный зал на первом этаже, где в зависимости от количества посещений в этот день число санитаров варьируется от десяти до двадцати человек. Они также перед непосредственным появлением пациентов проверяют родственников на наличие запрещённых предметов. И Эндрю невозможно раздражает то, что они, кроме прочего, забирают всё съедобное и выдают лишь в свободное время, которое проводят в небольших группах на своём этаже. Потому что он лучше съест конфеты от Ники, чем будет глотать непонятный суп на обед. Удивительно, что эти вышибалы ещё не забрали телефон или же книги с журналами, потому что не похоже, что у его соседа есть такие привилегии. — Ты выглядишь лучше, — с лёгкой улыбкой говорит Ники и в очередой раз подсказывает жестом Дэю сесть рядом с ним за столом. Тот раздражённо принимает предложение. — Не обращай внимание. Он просто недоволен, что пропускает утреннюю тренировку. До этого Эндрю около двадцати минут слушал рассказ Ники об Эрике. На самом деле, это не несло какой-то новой или интересной информации, чтобы действительно слушать, поэтому он лишь делал вид. И смена темы не приносит какого-либо интереса в происходящее, когда он всё также продолжает подпирать голову рукой и почти всё время смотреть в окно напротив. — Тебе бы она пригодилась, — бурчит Кевин и обращается уже к Эндрю: — И ты уже две недели не стоял у ворот. Это не пойдёт на пользу игровому сезону. — Кевин, Кевин, — ровно начинает Миньярд, продолжая смотреть в окно, — если ты думаешь, что мне есть дело до экси, то ты просрал свои мозги по пути сюда. Дэй скрещивает руки на груди, но ничего не отвечает и вместо этого жалуется: — И с новым игроком подстава. Серьёзно, у Смоллз были хорошие данные. — Успокойся, Кевин! — встревает Ники. — Жизнь человека важнее, чем экси. — У нас будет игрок, — говорит Эндрю, но не даёт каких-либо ожидаемых объяснений. — О чём ты? — всё же спрашивает Хэммик. — У него есть потенциал? Нам нужно подняться в этом сезоне, — продолжает Кевин. Эндрю в ответ пожимает плечами и почти усмехается: — Он такой же экси-наркоман. Кевин тотчас взрывается ещё большим количеством наводящих вопросов, которые касаются опыта и возможностей игрока, но Эндрю игнорирует это и продолжает считать количество облаков, которые успевают проплыть за это время. Ники скоро сам останавливает Кевина и возвращается к тому, чтобы попросту описать то, что сейчас происходит в общежитии. Это меньше раздражает, нежели громкий голос звезды экси, но уже не так веселит. Поэтому Эндрю с течением времени всё больше смотрит в сторону санитаров, что должны провести его обратно на пятый этаж. У него даже остаётся небольшая часть свободного времени, когда плохо-старающемуся-Ричарду, очевидно, тоже надоедает стоять в зале посещений, поэтому Миньярд не ошибается, когда находит Натаниэля в общей комнате. Парень сидит у стены и читает один из украденных журналов. Эндрю это веселит, поэтому он сначала старается незаметно подойти как можно ближе, чтобы с громким выдохом сесть рядом. Реакция не заставляет себя ждать, и Натаниэль дёргается от неожиданности, одновременно выбрасывая журнал в сторону в попытке спрятать его. — Видимо, Кевин всё-таки не зря подсовывал их, — издевается он и наблюдает, как напряжённые плечи Веснински постепенно расслабляются. — Кто-то же читает. Натаниэль бурчит что-то нечленораздельное и поднимает журнал с пола, после чего спрашивает: — Это твой родственник? — Это королева драмы, — отвечает он и ненадолго переводит взгляд на экран телевизора. — К тебе за это время не приходил никто. — Не думай, что это произойдёт. — Это платная больница, ты не можешь быть ребёнком системы. — Нет, — соглашается Натаниэль, но не развивает тему. — Отвечай, блять, нормально, суицидник. Из тебя что-то вытащишь только игрой в правду. Эндрю ясно намекает на ситуацию два дня назад, когда у Натаниэля случилась паническая атака. Тогда он заставлял спрашивать что-то в ответ, чтобы продолжить игру и вытащить нечто большее, чем «не помню» или «не знаю». К счастью, даже в таком состоянии Веснински смог отказаться, потому что Миньярд, скорее всего, поинтересовался бы тем, что он не скажет другому пациенту. Другому пациенту, который через полторы недели придёт к обычной жизни и не вернётся в плен белых стен. Отягощающая информация ни к чему тому, кто потом через день-два забудет про психа с безобразным контролем реальности. — Так это вопрос в игре или нет? — уточняет Натаниэль и открывает журнал на случайной странице. — Да. Нил коротко смотрит в лицо Эндрю и говорит: — Если говорить о родственниках, то мой отец в тюрьме. Опекунам я не сдался, пока не могу выполнять свою работу. Поэтому я никогда никого не ждал. Миньярд на это кивает, но Натаниэль не ждёт чего-либо ещё и продолжает: — Моя очередь. Судя по твоему высказыванию, ты близко знаком с системой. К тебе приходят приёмные родители? — Нет, — быстро отвечает он. — Я всегда был в системе, но несколько лет назад нашлись родственнички. И ко мне приходит кузен. Иногда с братом. — Он выдыхает и дополняет: — Кевин не мой родственник. Натаниэль кивает и всматривается в страницу, где изображён Джереми Нокс с вырезками из интервью. Эндрю замечает некоторое напряжение, которое проскальзывает на лице юноши, будто тот видит одновременно знакомого и незнакомого человека в одной ипостаси. Это подтверждает догадку Эндрю, но более точного результата можно добиться только на поле. Поэтому он спрашивает: — Сколько ты ещё будешь здесь находиться? — Сколько синяков я получу за ответ «не знаю»? — усмехается юноша. — У меня изначально не было какого-то определённого срока пребывания. Всё зависит от того, когда я понадоблюсь опекунам. — Он переворачивает страницу и говорит: — Тебе нравились приёмные семьи? Эндрю оглядывается на санитаров и пациентов, сидящих у телевизора, прежде чем отвечает: — Ни одна. Мне приходилось платить за пребывание в них. Натаниэль чуть дёргается и поворачивает голову в сторону Эндрю. Он вновь видит едва уловимое напряжение и более острый взгляд карих глаз. — Что это было? — Сейчас моя очередь. — Тогда спрашивай, — с толикой злости отзывается юноша. — Что за слова уёбок говорит тебе на японском? Натаниэлю требуется несколько секунд, чтобы осознать вопрос, что не помогает остановить ускорение сердечного ритма. — Это не связанные между собой слова, — медленно начинает он. — Они все описывают небесные… явления? Луна, дождь, туман, северное сияние и тому подобное. — Он вызвал реакции на них, — не спрашивает Эндрю и смотрит в потолок. — Так чем тебе приходилось платить? — В каждой семье найдётся свой педофил, — почти шёпотом отвечает он и встаёт в сторону санитара, что стоит у двери. Натаниэль перестаёт дышать на несколько мгновений, пока эти слова крутятся в его голове и набирают частоту. Ему приходится болезненно оттянуть прядь волос, чтобы прийти в себя и более осознанно вникнуть в суть, пока сердце пуще прежнего наматывает килогерцы. Хоралы в голове тотчас перекрывают разумные зачатки, но одна единственная мысль ярко выбивается среди остальных: с таким прошлым Натаниэль теперь действительно не может позволить, чтобы Эндрю пережил нечто подобное с Прустом. — Нил. Он смотрит в сторону входа и видит Тецуо, что стоит с неизменной улыбкой, которая исчезает только в его кабинете. Натаниэль спокойно подходит к нему и идёт без сопротивления, что мужчина отмечает с лёгким удивлением. Однако у него перед глазами сейчас стоит цель, которая осуществима только вмешательством «узкоглазого уёбка». — Ты сегодня послушный, — говорит Тецуо, когда они проходят в кабинет. — Что случилось? — Он кивает санитарам, чтобы те вышли в коридор. — Я хочу попросить об услуге. — Интересно, — ухмыляется он и опирается о стол кончиками пальцев. — Я хочу, чтобы Миньярду сменили главного врача — Пруста. — Миньярд? — переспрашивает мужчина и на несколько секунд задумывается. — Вильям ещё не перешёл к своим сеансам в его лечении. Он не захочет его отдавать. — Ты можешь этому поспособствовать! — настаивает Натаниэль. — Я могу, — соглашается он и подходит к Веснински, обводя пальцами контур его скулы и шею, после чего шепчет на ухо: — Я могу взамен отдать ему тебя на несколько сеансов. — Хорошо, — не задумываясь, отвечает юноша и кожей чувствует чужую усмешку. — Благородство — не лучшее качество для Мясника. Но ты ещё молод, можно сделать скидку, — говорит он и чуть приподнимает подбородок Натаниэля. — Я сделаю этот обмен, но тогда продолжай вести себя как хороший мальчик. Садись в кресло.***
Натаниэль и до этого осознавал, что ему всегда было проще спасти чужую жизнь, нежели свою. Он мог вспомнить ситуацию с парнем с родинкой под глазом и повторить эту мысль в голове до бесконечности. Был ли до этого кто-то ещё? Определённо был. И Тецуо знал об этой слабости юноши, когда напомнил про наручники. Он сжал горло Натаниэля и тягуче медленно сказал об этом, чтобы до парня всё дошло с первого раза: его не приковывают к кровати только из-за Миньярда. Потому что на то короткое время, которое проводит в психбольнице сосед по палате, у Натаниэля появляется цель, и попыток суицида как не бывало. Это всё же путает мысли, потому что до этого он не осознавал, что больше не искал ножи в столовой или же в кабинете врачей. Неужели это было настолько очевидным со стороны Тецуо? И наручники в палате с самого начала не планировали менять? Мог ли он так же догадываться о просьбе защитить Миньярда от рук Пруста? В прошлый раз у него была возможность позвонить Лоле, которая согласилась пригрозить Вильяму лишь из-за того, что он красиво выпотрошил какого-то предателя. Теперь Натаниэль вынужден действовать в стенах больницы и ограничиваться её людьми: из-за самоповреждений ему не выдавали даже сотовый. Как много его шагов просчитал Тецуо? Он не может не думать об этом и на следующий день, когда Эндрю долго всматривается в их расписание, что приклеено возле двери палаты. Юноша никогда не останавливался на нём, поэтому Натаниэль тоже подходит и внимательно осматривает. Вильям Пруст пропал из расписания Миньярда. Но не появился в расписании Натаниэля. И только тогда он догадывается, что это также один из способов Тецуо держать его на привязи до момента выписки Эндрю. Одно неверное движение, и Пруст вернётся в расписание соседа. Одно неверное слово, и Эндрю будет наблюдать за казнью соседа своими глазами. Руки чешутся от того, какая ненависть и ярость просыпаются внутри, но на деле… Что может сделать обычный невменяемый невротик. Суицидник. Миньярд всматривается в лицо Натаниэля и хмурится: — Ты что-то знаешь. Юноша с ужасом понимает, что сейчас очередь Эндрю в их игре и ему стоит придумать что-то, что может отвлечь или хоть немного заинтересовать соседа. Вариантов в небольшой комнатке немного. От вида за окном уже хочется блевать. Голые стены не спасают. Остаётся лишь вспомнить про журналы и те мысли, которые с недавних пор крутятся в голове Натаниэля. — Мне приснилось, что я играл в экси. — Он скрещивает руки на груди и смотрит в пол, избегая прямого взгляда. Глаза бегают от правой ноги к левой и по новой, и это не помогает отвлечься и набраться смелости. Потому что это нечестный ход. — То есть это было слишком реально. Словно это действительно было. Позиция защитника. — Его мысли скачут так же быстро, как и взгляд, отчего язык заплетается. — И форма. Ты говорил что-то про чёрный. Миньярд продолжает безмолвно смотреть на Натаниэля, и после нескольких минут тот решается взглянуть в ответ. Эндрю повторяет: — Ты что-то знаешь. — Это пустое. — Он ведёт плечом и отводит взгляд на стену. — Тогда почему ты так нервничаешь. — Он коротко смотрит на кулаки юноши. — Отвечай. Что ты знаешь. Натаниэль вновь обращается к карим омутам с топлёным золотом и понимает, что своей реакцией сам вырыл себе могилу. Потому что Эндрю ничего не знает о Прусте, потому что Эндрю ещё не набил себе синяки в больнице. И только его наблюдательность и умение складывать части картинки в одно целое помогают сейчас понять, что что-то явно не так. — Я попросил, чтобы тебе сменили терапевта, — выдыхает он и думает о том, чтобы сказать часть правды. Не всю. — Потому что, — продолжает давить Миньярд. — Он худшее, что могло случиться с этой дуркой, — заканчивает Веснински, но понимает, что такое тоже не устроит парня, поэтому продолжает: — Послушай, он… Он всегда берёт себе пациентов как ты. Потому что в своём лечении любит… клин клином вышибать. Миньярд не меняет своё хмурое выражение лица, но Натаниэль знает, что он понял, что ему пытаются сказать. Хотя лучше бы его сосед был до невозможности туп. То, что Пруст не появился в расписании Натаниэля, даёт ему эту самую возможность умолчать остальную правду, но надолго ли замолчит проницательность Миньярда. Пока это даёт ему отсрочку. От это полу-правды он даже почти забывает, что до выписки Эндрю остаётся чуть больше недели, о чём вспоминает лишь через несколько дней. Веснински не знает, какие эмоции в нём преобладают. Это похоже на то же нечто, что он когда-то испытывал: грудь одновременно пуста и полна комком различных демонов. Из-за чего он тогда так себя чувствовал? Натаниэль не тешится хоть сколько-то нормальными прогнозами его будущего после этих десяти дней. Его ждёт лишь вымученное существование в этом вакууме, где реальная жизнь так и будет тлеть где-то на периферии — там, где он хочет хоть что-то ощутить, но не может, не успевает зацепиться и протянуть руки. Его собственное тело — вакуум. И это забывается только в такие моменты, когда Миньярд смотрит на него со взглядом «я связался с полным идиотом» и ждёт ответного вопроса. — Ты знаешь немецкий. Сколько языков ты знаешь? — Натаниэль продолжает задавать глупые вопросы, потому что ему больше ничего не остаётся. Он не имеет права выведывать другие секреты Миньярда. Это и не нужно. Через десять дней они вновь станут незнакомцами и лишь воспоминанием в голове другого человека. Этот же вопрос допустимый. Он слышал несколько раз, как Эндрю разговаривал с кем-то по телефону по-немецки. — Только английский и немецкий, — отвечает Эндрю. — Ты знаешь японский, — утверждает взамен он, но Натаниэль уже знает, что это ответный вопрос. — Немного. — Он нервно дёргает ногой. — Скорее то, что может пригодиться в разговоре. — Он прижимает колени к груди и задумчиво дополняет: — Не помню, чтобы учил его. Натаниэль несколько минут пытается преодолеть плотный туман в своих мыслях, пока не может вспомнить хоть один вечер, когда он сидел со словарём или учебником, но тщетно. Некоторое время до этого он был уверен, что после сеансов с Тецуо задумался о том, чтобы выучить японский, но в общей комнате нет ни одной книги, которая могла в этом помочь. — Это всё, — говорит он, имея в виду, что не знает какие-то другие языки. — Ты играешь в экси? — Даже здесь меня заставляют говорить об экси, — ровно говорит Миньярд, и Веснински задумывается о том, что сосед пытался изобразить подобие обречённости. — Вратарь. — Ты играешь в команде? Она есть в твоих журналах? — любопытствует Натаниэль. Отчего-то его напор и любопытство в этом вопросе всегда трудно сдержать. — Да. Нет, — размеренно отвечает Эндрю и видит почти обиженное лицо напротив от того, насколько коротким оказался ответ. — Не думай, что наша команда такая же потрясающая как «Троянцы», но мы тоже входим в первый дивизион. — Он недолго смотрит в окно, когда видит подъезжающую машину. — Ты играл в экси? — Эндрю вспоминает, как этими словами сосед пытался его отвлечь от другой информации. — Не уверен. — Юноша пожимает плечами и обнимает колени. — Не уверен, что это не игра моего сознания. Натаниэль тоже устремляет взгляд в окно и старается не подавать виду, что слышит в эту минуту звук пиканы и хруст ломающихся костей. Это пепел.***
Натаниэль старается не думать о кошмаре, который запомнился ему впоследствии утреннего посещения кабинета Тецуо. Обычно по прошествии сеансов с ним юноша может вспомнить только улыбку врача и его прикосновения к коже лица и шее. Однако уже третий день подряд он ясно видит Ромеро из-за произнесённого «星座», и это не исчезает после того, как он переступает порог и оказывается в коридоре. В противовес этому Веснински прикусывает губу, подавляя какие-либо чувства, и продолжает игру: — И поэтому ты ненавидишь прикосновения? Миньярд смотрит на него с апатией, но в интонации соседа Натаниэль всё же слышит насмешку. — У кого-то ещё остались извилины в мозгу? Или суициднику сменили нейролептики? Не стесняйся сказать уёбкам, что новые препараты вернули тебе способность думать. Юноша не реагирует на явное издевательство и продолжает: — После первой драки я задумался о том, что именно тебя вывело из себя. Хотя тогда абстинентный синдром был в самом разгаре — ты нападал на тех, кто первый к тебе лез. — Ты хотел сказать «первого избиения». Ни тогда, ни далее ты так и не ударил меня в ответ. И теория о том, что ты либо херово дерёшься, либо привык быть мальчиком для битья укрепляется. — Он смотрит в голубые глаза и продолжает с угрозой: — Не смей ко мне прикасаться и останешься со своими положенными литрами крови в организме. Натаниэль задумывается о том, каково было семилетнему мальчику впервые ощутить извращённую любовь приёмного родителя. Это выходит за рамки того, что он планировал услышать сегодня. До этого Веснински бродил по разным граням личности соседа, но не заходил слишком далеко, чтобы иметь возможность переступить их или заглянуть за мнимые преграды. «Это непозволительно». — Каждый раз он повторяет эти слова, словно молитву. И вопрос о прикосновениях не должен был перерасти в очередное откровение. — Тебе снятся кошмары? — спрашивает Миньярд, и Натаниэль резко вскидывает голову. — Ты не спишь. — Я думал, что хорошо имитирую это. — Он коротко смотрит в лицо соседа, но не задерживается на нём и переводит взгляд на пол. — Это очевидно для того, кто не одну ночь провёл рядом. Так же как и этот взгляд. — Эндрю хмурит брови и нарочито медленно подходит к кровати напротив. — Сейчас ты очень хочешь соврать, но из-за игры не можешь. Натаниэль отвечает на пристальный взгляд и просто говорит: — Нет. Мой ответ. — Он слышит звук открывающегося замка и добавляет: — Мы закончили.***
Натаниэль не помнит то, из-за чего его пребывание в психбольнице обернулось таким образом: всегда были он и психотерапевты, но сейчас на передовой линии стоит Тецуо и всем заправляет. Юноша не уверен во всех его полномочиях, но знает, что тот обладает достаточным преимуществом, чтобы притворяться таким же психотерапевтом и проводить собственные сеансы, которые каждый раз что-то ломают внутри Натаниэля. Он уверен в этом после того, как мужчина протянул ему мобильник и Димаччио сказал всего несколько предложений, после которых пригрозил такой же смертью, как была у матери, если он посмеет ослушаться. Матери? Она есть у него? Нет, была? И что с ней случилось? Её убил Димаччио? Натаниэль терпит очередное прикосновение к своей шее и чувствует, что руки чешутся от того, как ему хочется сейчас пролить чужую кровь. Он не понимает корни этого чувства, но не желает вдаваться в подробности, пока ярость стремительным потоком разливается по телу и находит продолжение в возможном причинении вреда. Натаниэль незаметно берёт скальпель со стола и замахивается, но тотчас слышит «オーロラ». Инструмент падает на пол, и он с раздражением слышит смешок Тецуо: — Ты почти готов, Нил. Натаниэль понимает, что это значит. Тецуо воспитывает в нём будущего Мясника. Все определяющие, которые этому мешают, исключаются и стираются с пути. Юноша не знает, зачем нужен второй Балтиморский Мясник или кому в действительности понадобился разбитый Натаниэль. Его больше волнует то, что он сознательно хочет причинить другому вред. Нет, он хочет убить. Возможно, не так медленно и дразняще, как отец, но не менее жестоко и сладко. Когда в нём поселился этот паразит и успел отложить яйца? Сколько личинок появятся на свет, и что по итогу получится? Копия Натана. Измождённая, сломанная, грязная, всеобъемлющая и… искажённая. Такая же отвратная на вкус, как и вся его жизнь. Натаниэль давно мёртв. Сейчас растаптывают лишь остатки прогнившей души. Копия Натана. Он моргает два раза и видит перед собой лицо Эндрю. Это успокаивает. Значит сеанс с Тецуо закончился. Можно выдохнуть. Сосед что-то спрашивает про прошедший сеанс, но он отмахивается и мысленно ликует, что сейчас его очередь в игре. Однако уже на следующий день происходит рокировка, и Натаниэль не успевает восхититься тому, что сегодня Миньярд не интересуется «узкоглазым уёбком», потому что расписание на двери вновь новое. И в нём присутствует Пруст. В распорядке дня Натаниэля. Эндрю обманчиво спокоен, хотя безразличия Натаниэль ждёт от него больше всего. Это проще и удобнее. Будет ли в действительности сосед выражать какие-то эмоции в сложившейся ситуации, кроме безразличия? Это пустое. И Натаниэль никогда не соглашался на его защиту или что-то похожее. Они всё такие же непересекаемые, параллельные линии. Поэтому он не удивляется, когда Миньярд привычно индифферентно спрашивает: — Сколько тебе было? — Двенадцать, — на той же ноте отвечает Натаниэль. — Это был подчинённый отца. — Значит, вот твоё «попросил»? — Эндрю пытается поймать взгляд ледяных глаз, но в ответ даже не думают смотреть, поэтому юноша хватает Веснински за воротник и прижимает к стене. — Записался в мученики? Ты знаешь, что их никто не просил об этом? — Он поднимает одну руку парня и пальцем указывает на ещё розовые шрамы. — С каких пор суицидники думают о других? — Сейчас моя очередь спрашивать, — только и отвечает Натаниэль. — Ещё одно слово, и я убью тебя. — Он быстрым взглядом осматривает запястье юноши и вновь обращается к ледяным глазам. — Для того, чтобы попасть в отделение травматологии, нужно получить растяжение, перелом или серьёзное повреждение внутренних органов. — Ты собрался меня убить или помучить? — уточняет Натаниэль, потому что теряет нить происходящего. — Одно не исключает другого. Эндрю перехватывает руку Натаниэля поудобнее и сильно заводит большой палец во внутреннюю часть ладони. После чего сверху опускает остальные четыре пальца и начинает тянуть образованный кулак в сторону и вниз. Веснински сжимает зубы, когда чувствует острую боль в запястье, а большой палец неестественно изгибается. Миньярд отпускает его и говорит: — Это мой ответ на то, как можно решить проблему по-другому. — Он делает два стука в дверь. — А это ответ на «моя очередь». — Эндрю бьёт кулаком в живот и демонстративно повторно замахивается, когда в палате появляются санитары. Плохо-старающийся-Ричард подходит к Натаниэлю, что стоит на коленях после ощутимого удара. А Миньярд старается отмахнуться от Мартина, когда тот с напором отгоняет его от соседа. И с насмешкой поднимает руки вверх, пока Натаниэлю помогают встать и выводят из палаты. Напоследок Эндрю говорит лишь: — Это даст около шести недель. Готовься к внебольничному избиению. Юноша резко поворачивает голову и смотрит прямо в уверенные глаза Миньярда. Это нисколько не успокаивает его, потому что слова Эндрю слишком безбашенные и невозможные. Он собирается забрать его отсюда? Возмутительно и безумно. Бездумно. Никто не отпустит его. С таким же успехом он мог пойти напрямую против Мясника или Димаччио. Бессмысленно и самоубийственно. Натаниэль может только болезненно усмехнуться в ответ. Никто не позволит им встретиться вне стен психбольницы. Поэтому шепчет: — Прощай, мудак.