Вишня и ромашка

      Алёна недоумённо подняла брови, вчитываясь в сообщение Жени. Во-первых, сообщения они друг другу никогда не писали. Во-вторых, то, что она написала, было слишком шокирующим для бедной Алёны, которая проснулась, ощущая себя так, как будто всю ночь её голову сжимали тисками из тревожных ощущений.       Женя: «приходи ко мне, я в тату салоне хочу перед генкой извиниться»       А следующим сообщением была её геолокация.       Алёна села на кровати и запустила руку в волосы. Это было не лучшим, что она могла увидеть с утра. Тяжело вздохнув, она написала Жене ответное сообщение. Алёна: «Тату-салон? Что ты собираешься делать? Ты уверена?»       Пока Женя не ответила ей, Алёна отправилась в ванную, стараясь проскочить мимо мамы так, чтобы скрыть своё омрачённое переживаниями лицо. Вопросов было бы не избежать, а отвечать какую-нибудь ерунду вроде «Не выспалась, потому что на улице всю ночь шумели какие-то алкоголики. А вы с папой не слышали?» или «Болела голова, наверное, из-за погоды» не хотелось. И правду было никак не сказать. Как бы это прозвучало?       Она присела на бортик ванной и вся сгорбилась. Больше ей не хотелось никуда идти. Особенно не хотелось видеть Даню. Вчера он сделал то, что она точно не ожидала, к чему не была готова и чего жутко испугалась. Для него, конечно, было абсолютно нормально такое поведение, но Алёну не каждый день пытались поцеловать. И уж точно не каждый день она понимала, что на самом деле ей бы хотелось, чтобы её поцеловали. Только вот было много причин, почему допустить это вчера было нельзя. Главная из них — Алёна не знала, что делать дальше. Поцелуй около её дома, когда только что они так приятно говорили о чём-то — всё это именно то, что она могла бы представить, если бы не так сильно боялась. Но поцелуй бы закончился, прошла бы ночь, а на следующий день ей нужно идти в центр, где будет ждать Даня. И если ему совершенно всё равно, что ему скажут, как на него посмотрят и что станет с его жизнью, то Алёна к таким переменам была совсем не готова. Одногруппники будут смотреть на них, усмехаться и шутить, а она будет краснеть, смущаться и проклинать всех в своих мыслях.       А ещё она никогда ни с кем не целовалась. Если уж говорить честно, она даже за руку с парнем не держалась, если не считать каких-нибудь школьных мероприятий. Если она всё испортит, то как потом смотреть Дане в глаза? Как потом вообще находиться рядом с ним?       Может, не стоило так загоняться, но по-другому Алёна не умела. Ксюша бы сказала, что всё это просто бред, и она должна радоваться, что влюблена в парня, который разделяет её чувства. «Не всем так везёт», — звучало в голове почему-то голосом Ксюши. Но чему ей радоваться, если жизнь стремительно катилась в пропасть?       Вернувшись в комнату, Алёна увидела, что Женя написала ей в ответ: Женя: «просто приходи типа для моральной поддержки. остальные тоже идут»       Одеваясь, она размышляла, как бы ей пригодилась смелость Жени. Похоже, чтобы извиниться перед Геной, та решила сделать страшную глупость. Возможно, Алёне тоже не помешало бы делать какие-нибудь глупости.       Она с сомнением ещё раз посмотрела на сообщение Жени. «Остальные». Значит, Яна тоже там. Как смотреть на неё после того, что случилось вчера? Наверное, если бы Алёна не прервала Даню и он поцеловал бы её, думать про Яну было бы ещё более тяжело.       Со странным раздражением она подумала, что теперь никогда не узнает, что было бы, не останови она Даню. Откуда ей знать, что всё было бы хуже, чем сейчас?       Алёне вдруг захотелось представить себе, каким был бы этот поцелуй, но она не оставила подобным мыслям даже шанса просочиться к ней в голову. Придирчиво, но коротко глянув на себя в зеркало, она схватила рюкзак и вышла из комнаты.       Тату-салон, в который её звала Женя, был недалеко от центра. Алёне стало не по себе. Ей всегда казалось, что в таких местах на неё будут смотреть как на дурочку. Это то же самое, что зайти в магазин брендовой одежды в своей вязаной кофте и старых голубых джинсах. Все оборачиваются на тебя и перекидываются друг с другом взглядами: «Она хоть знает, где оказалась? Да здесь обычные носки стоят дороже, чем вся её жизнь».       В этом заведении тоже наверняка есть какая-нибудь высокомерная девушка, которая заставит смутиться, что Алёна вообще существует. С другой стороны, раз уж Женя и другие девочки уже там, то должно быть не так страшно.       Она глубоко вздохнула и дёрнула дверь на себя. Через пару шагов по тёмному коридорчику ей представилась шокирующая картина: Женя лежала на кушетке, а на её оголённой ягодице татуировщик в наушниках заканчивал букву «н» в имени «Гена».       Алёна застыла на месте и не заметила, как открыла рот. Она даже не сразу увидела, что в уголке пристроились Ксюша и Лена, которые со смешками переглядывались, увидев реакцию Алёны на происходящее.       — Женя, ты что делаешь? — свистящим от ужаса шёпотом вопросила она.       Женя с напускной решимостью посмотрела на неё, с трудом изогнув шею.       — А чё, не видно? Сейчас татушку набью и пойду извиняться, — сказала она.       — Извиняться? — переспросила Алёна. — Да таких извинений ни один Гена не заслуживает!       — Бесполезно, — встряла в разговор Ксюша.       — Угу, — подтвердила Лена. — Мы ей говорили.       — Да потому что я вас не переубеждать сюда позвала, — сердито буркнула Женя и отвернулась от них к стене.       — А для моральной поддержки, мы помним, — несмешливо сказала Лена и снизу вверх посмотрела на Алёну.       Та сняла рюкзак с плеч и присела на край диванчика, пристраивая рюкзак на коленях. Она могла понять, когда девушки совершали такие необдуманные поступки. Ничего против татуировок в честь кого-то близкого и уж тем более против татуировок вообще она тоже не имела. Но набивать себе на таком месте имя парня… особенно Гены…       Спустя пару минут молчаливых размышлений о Жене, Гене и татуировках Алёна решилась:       — Это ведь потом можно будет свести?       На самом деле ей хотелось, чтобы татуировщик и Женя поменялись местами: Женя бы не слышала этого вопроса и не обижалась бы, а профессионал своего дела ответил бы на все интересующие её вопросы. Но, к сожалению, татуировщик их разговоров не слышал, зато услышала отчаявшаяся девушка.       — А зачем мне это сводить? — спросила она оскорблённо.       — Ну ты же не думаешь, что все твои парни будут Генами?       Это звучало гораздо лучше, чем первое пришедшее Алёне в голову «Ты же понимаешь, что вряд ли у вас с Геной любовь навсегда?», но Женя всё равно недовольно уставилась на неё.       — Ну пусть тогда он тоже сделает себе татуировку, — миролюбиво сказала Алёна.       — Со своим именем? — веселилась Ксюша.       — С именем Жени, — терпеливо ответила Алёна, хоть и понимала, что объяснений саркастические выпады Ксюши не требуют. — Просто это несправедливо. Он ничего, а ты себе жизнь портишь…       Лена ткнула её локтем в бок, и она вовремя умолкла.       Какое-то время они просидели в гнетущей тишине. Было слышно только сердитое дыхание Жени и приглушённый рэп в наушниках татуировщика.       — А вдруг ему это не понравится? — всё-таки не выдержала Алёна.       — Если не понравится, пусть идёт…       — Мне бы не понравилось, — сказала Ксюша.       — Да Дрочер любит такое, — с трудом сдерживая усмешку, успокоила их Лена.       Алёна обречённо всплеснула руками. Ей было просто жаль Женю. Конечно, она неправильно поступила, переписываясь с тем парнем и по сути обманывая Гену, но приносить ему такие извинения, по её мнению, не стоило. Гена был действительно странным и ему правда могло всё это понравиться, но что будет, когда они снова поссорятся? Впрочем, на месте Гены Алёне было бы очень стыдно и неловко ссориться с человеком, который сделал себе татуировку с её именем. Она представила Даню с чёрным именем «Алёна» (конечно, где-нибудь на руке!), обведённым в безвкусное сердечко, и её передёрнуло. Ещё раз взглянув на Женю, она понадеялась, что с этим придурковатым парнем у них всё будет хорошо.       Яна проигнорировала сообщение Жени, в котором она звала её в тату-салон. Ей и знать не хотелось, что там пришло в голову одногруппнице. Догадаться в общем-то не составляло труда.       Может, тоже сделать татуировку? — размышляла Яна, сидя в одиночестве на лавочке у центра и наблюдая за одногруппниками, которые под пристальным вниманием Ковалёва тренировались на стадионе. Совсем скоро должен состояться решающий матч турнира, и Антон даже забыл про наказание для девочек, с головой погрузившись в мечтания о том, как они выиграют и он уйдёт тренером к настоящей команде.       Яна вздохнула, не в силах оторвать взгляд от Дани. Казалось, что после того, как она узнала о том, что ему на неё в общем-то плевать, её собственные чувства должны были начать пропадать. По крайней мере, так она надеялась, когда с ужасом представляла себе этот момент. Но в груди до сих пор что-то сжималось, даже болезненнее, чем прежде. И ей было плохо как никогда. Даже в тот период, когда мать повторно выходила замуж, когда рождалась её сестра и когда случился тот ужас с Эльдаром, ей было не так плохо. Возможно, всё потому, что тогда она и не думала завязывать с наркотиками. У неё была куча способов как заставить себя забыть о проблемах. Сейчас ни один из способов не был её вариантом. Не было даже хотя бы одной таблеточки, которая могла бы унести её от этих вечных страданий.       Взгляд переместился с Дани на Никиту. Он как всегда с безумной агрессией выбивал мяч из-под ног у остальных и пытался забить, но уже в который раз ничего не получалось. Таблетка была у него.       Стыд от того, что она собиралась сорваться после довольно долгой завязки, лишь на пару секунд сжал её сердце, а потом пришло предвкушение. Скорей бы наступил вечер.       Никита что-то делал со своим скейтом, когда она пришла. Яна каждый раз на мгновение задумывалась, как долго он ещё собирается здесь жить и как его тут ещё не засекли. Спрашивать об этом она, конечно, не собиралась. Не в таких обстоятельствах. Она вообще редко с кем-либо из одногруппников обсуждала свои дела, и те к ней с откровениями не лезли тоже. Единственной, кому свои секреты Яна доверить могла, была Лена, хотя сейчас и она начинала больше погрязать в собственных проблемах, а на подругу у неё, наверное, уже и не оставалось сил. Однажды Яна пыталась и Дане кое-что рассказать о своей семье, но то было прямо перед тем, как Лена опять перетянула всё его внимание на себя. Конечно, ей бы надо быть благодарной Лене за тот её поступок — хотелось верить, что именно страх за Яну, а не желание достать денег тогда ею двигало, — и всё же… Всё же вдруг Даня бы не обманул её?       Она встряхнула головой, понимая, что задумалась обо всём этом уже тогда, когда Никита заметил её присутствие. Она быстро сделала ещё пару шагов, преодолевая оставшееся до него расстояние, и почувствовала внезапное смущение. Оттого интонация её стала торопливой и неуверенной:       — Никит, а можешь отдать таблетку?       Он посмотрел на неё одновременно и удивлённо и как будто равнодушно. В душе у Яны уже сейчас начала подниматься буря.       — У меня её нет больше, — легко сказал он.       — Ты придурок? Это моё, — с возмущением, вытеснившим всякое смущение за долю секунды, бросила Яна и без колебаний начала обыскивать небогатое убранство этой норы.       Таблетка, разумеется, сразу же нашлась. Она со злорадством и торжеством продемонстрировала её Никите и уже собиралась уйти, как он выхватил пакетик прямо из её пальцев.       Яна не запомнила, что говорила ему после этого. Она поняла, что толкнула его в грудь, потому что ладони начали гореть в том месте, где она коснулась ими Никиты. И поняла, что злится, очень сильно злится. Какое он имел право лезть в её дело? Захотел побыть героем и помешать ей сорваться? Он и сам совсем недавно постоянно подкалывал её насчёт наркотиков, а что вдруг проснулось в нём теперь? Она бы, наверное, хотела сдержаться, она и сдержалась бы — всё-таки ведь он ей не раз помогал, — но не сейчас, когда была на пределе.       В себя Яна пришла через пару секунд, когда Никита с силой ударил куда-то совсем близко от её лица. Она поверить не могла в то, что это случилось на самом деле. Он стал каким-то совсем другим, пугающим и странным. И кулак у него был сжат так сильно, что костяшки пальцев побелели.       Тяжело дыша, Никита разжал кулак, и Яна, почти не размышляя, быстро забрала пакет с таблеткой с его дрожащей ладони.       С отвращением понимая, что боится, она перешла на бег и остановилась только на улице. Тяжёлые сумерки опускались на дома, а запах сменился на густой, ночной и прелый. Яна почему-то очень остро ощутила эту перемену. Она вообще вдруг слишком много всего разом почувствовала: и жжение в ладонях от удара о грудь Никиты, и шевеление волос рядом с щекой там, где он её чуть не ударил, и то, как сильно сжимала в пальцах этой злосчастный пакетик. И боль в плече, в которое Никита её толкнул, чтобы она не попала под его удар.       Она с тоской посмотрела на таблетку, которую с таким трудом раздобыла, и коротко обернулась на вход в центр. Ей сейчас страшно захотелось, чтобы Никита вышел на улицу вслед за ней, и она могла бы извиниться. Просить прощение у Яны никогда не получалось, но перед Никитой она правда была виновата.       Целых две минуты Яна стояла почти неподвижно, вглядываясь в пакетик и раздумывая, что ей делать дальше. Её всё ещё тянуло просто открыть пакет, вытащить таблетку, положить её в рот и забыться хоть на пару часов. Но какой-то чужой голос на подкорке сознания твердил, что это будет неправильно. В конце концов, после этой таблетки ей захочется ещё, а это уже начало новых проблем. Мать с отчимом будут только рады отправить её в рехаб.       Она тяжело вздохнула и развернулась к центру.       Никита был всё там же, только со скейтом работал уже гораздо более ожесточённо. Яна медленно подошла к нему и села рядом на раскладушку. Никита на неё не посмотрел, только застыл как сидел, — видимо, тоже разозлился. На секунду ей стало страшно, что он снова попытается её ударить, но она заставила себя не думать об этом.       — Прости, — коротко и быстро проговорила Яна. — То, что я сказала, это не так… Я так не думаю на самом деле. Не злись на меня, ладно?       Никита как-то горько усмехнулся:       — Да ладно, я наркоманов всерьёз не воспринимаю.       Яна тоже улыбнулась. Какое-то время они молча сидели в тишине, потом Яна снова протянула ему таблетку. Никита молча забрал пакетик и сунул его обратно под матрас, с подозрением поглядев на Яну.       — Я потом перепрячу, ты её никогда не найдёшь, — пообещал он.       — Я и не буду искать, — сварливо ответила Яна. — Спасибо.       Она знала, что должна уже уйти и оставить его в покое наедине со скейтбордом и этой маленькой комнаткой. Но почему-то всё ещё сидела на скрипучей раскладушке, чувствуя странное единение со своим вроде бы ничем не отличающимся от других одногруппником. Может, после того случая с совместной ночёвкой и в Яне, и в Никите что-то изменилось? Ей показалось, что сегодня был первый за долгое время раз, когда он упомянул её зависимость. До этого перерыва он никогда не упускал случая над ней подшутить по этому поводу. Да и она сама стала как-то более внимательна к нему. На памяти Яны не было человека, перед которым её бы тянуло извиниться так, как это было сегодня. Неужели всего одна ночь и одна услуга может так изменить представление о человеке? Теперь они с Никитой были, пожалуй, даже друзьями.       — У тебя случилось что-то? — вдруг спросил он.       — Да нет, — торопливо пожала плечами Яна. — Почему что-то должно было случиться?       — Ну, — скептически фыркнул Никита, — ты не каждый вечер на меня орёшь.       — Ха, — без улыбки сказала Яна, — ты тоже не каждый вечер хочешь мне врезать.       — Прости, — серьёзно сказал он.       Может, из-за этого его тона, может, из-за того, что она сегодня и так весь день была на эмоциях, а может из-за общей атмосферы момента, но Яна вдруг сказала:       — Меня просто бесит всё это. Даня и эта Алёна. И чего он нашёл… — она осеклась, но Никита всё понял и так.       Яна сердито шмыгнула носом, вдруг осознав, что начинает плакать. Это было на неё совсем не похоже, как и то, что она внезапно начала раскрывать о себе такие вещи. То, что Никита стал ей вроде как другом, не значило, что ему следовало всё это знать.       — Ладно, я пойду, — не своим голосом сказала она и встала.       Никита вскочил следом за ней.       — Стой, — сказал он, и Яна нехотя обернулась. — А ты не хочешь есть?       Она непонимающе нахмурилась и сложила руки на груди, ссутуливаясь.       Через полчаса Никита поставил перед ней на стол красный поднос со скромным ужином. На подносе одиноко пристроился самый маленький бургер и самая маленькая порция картошки, какие только нашлись в круглосуточном фаст-фуде, куда Никита и Яна пришли несколько минут назад. У них обоих денег хватило только на эти смехотворные порции, и всё-таки сейчас еда казалась наслаждением. По крайней мере, для Никиты, который в свой бургер впился зубами на целую половину. Яна с большим скепсисом, чем он, подцепила ломтик картошки и отправила его в рот. Она не знала, зачем согласилась. В большей степени из-за того, что до десятичасового отбоя домой идти совсем не хотелось, а чем заняться ещё, она и не знала. В общем-то, что делать в этом кафе с Никитой и картошкой, она не знала тоже.       — Зачем ты меня позвал? — задумчиво жуя следующий кусок, спросила Яна.       — Не наю, — с набитым ртом проговорил Никита. — Просто ефть одному офень надоедает.       — Так вернись домой, — пожала плечами Яна, — ну то есть, я не знаю, что ты делаешь в центре, — продолжила она, уловив враждебное выражение у него в глазах, — но вот я с чем угодно смирюсь, чтоб не спать в том месте.       — Ты же спала там.       — Один раз. Потому что у матери была бы истерика.       — Не, — покачал головой Никита, — я домой не пойду, — и он откусил от бургера ещё кусок, правда теперь уже не такой большой. — Даня твой, кстати, тоже не прям дома ночует.       Яна уловила в этих его словах про Даню что-то вроде упрёка, но только закатила глаза.       — Типа если бы у тебя была своя отдельная квартира, ты бы так в центре и оставался? — скептически спросила Яна. — Мажорам всегда легче. Даже из дома сваливать.       Никита обиженно фыркнул и остатки своего бургера доедал в молчании.       Яна взяла ещё кусочек картошки и, рассматривая его, поняла, что на глаза опять наворачиваются слёзы. Почему это всегда именно она? Почему она не могла сейчас сидеть у Дани в этой его квартире, есть, может, ту же самую картошку, но быть абсолютно счастливой? Она даже на какое-то мгновение представила, что так оно всё и есть, и прикрыла глаза, а открыв, поняла, что не смогла всё-таки сдержать слёзы.       Ударяться в истерику перед Никитой совсем не хотелось. Но её попытка стереть слёзы незаметно не прошла успешно, и Никита, который с удовольствием смаковал каждый кусочек своего холодного гамбургера, поднял на Яну глаза, услышав её тихое сопение.       Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но сначала пришлось проглотить то, что жевал до этого, и им обоим — и Никите, и Яне — стало отчего-то очень неловко.       — Ты что? — спросил он, складывая руки на груди и ссутуливаясь, из-за чего они с Яной стали почти похожи.       Яна тяжело вздохнула, надеясь, что это поможет, но от жалости к себе слёзы не заканчивались, а только ещё более безжалостно текли по щекам.       Никита молчал и смотрел на неё. Потом протянул салфетку. Яна взяла её и промокнула глаза, продолжая всхлипывать. Они сидели в практически пустом кафе за угловым столиком, и их никто не видел, что, пожалуй, создавало только более угнетённое настроение.       Прошло, наверное, больше пяти минут, прежде чем Яна успокоилась. То, что Никита смотрел на неё, было уже не так страшно, как ей казалось. Он даже ничего не говорил, за что в одно и то же время Яна была благодарна и нет. Впрочем, что он мог ей сказать? У Никиты жизнь тоже не кормила его радостями, и пытаться успокаивать Яну ему точно не стоило. Может быть, он молчал и не потому, что хотел просто дать ей время самой успокоиться или потому что считал, что своим молчаливым присутствием поможет больше, чем какими-то словами. Скорее всего, до него просто никак не могло дойти, что же сказать плачущей девушке и как помочь ей. И поэтому он молчал. Но Яна не знала причину и была ему благодарна и за то, что он молчаливо сидит рядом, и за то, что понятия не имеет, что сказать.       — Ладно, — сказала наконец Яна голосом, нетвёрдым от недавних слёз, и судорожно вдохнула. — Меня бесят не только Даня и Алёна. Меня все сейчас бесят. У тебя такое было?       Никита как будто задумался, а потом всё-таки закинул в рот последний кусок бургера.       — Каждый сраный день, — ответил он.       — Поэтому ты меня чуть не ударил? — шмыгнула носом Яна, но Никита покачал головой.       — Нет, ты меня не бесишь. Ну, почти всегда.       Яна слабо рассмеялась, и Никита не смог сдержать улыбку, хотя до этого старался казаться серьёзным.       — А когда бешу? — спросила она скорее по инерции.       — Когда говоришь про Даню, — сердито, как маленький ребёнок, сказал Никита. — Вот он — бесит постоянно.       Яна медленно убрала улыбку с лица. Никита понял, что задел её свежую рану, но не стал извиняться. Яна, не совсем понимая, что так сильно задевало его во всём этом, слов извинения тоже не произнесла.       — Ты будешь доедать? — вдруг спросил он, указывая на её картошку, которую Яна так и не доела.       — Забирай, — сказала Яна и пододвинула к нему коробочку.       Никита усмехнулся и кивнул в знак благодарности. Вздохнув и откинувшись на спинку стула, Яна устало посмотрела на него и то, с каким наслаждением он поедал эту остывшую картошку, странно развеселило её. Она фыркнула, и он поднял на неё взгляд, видимо, подумав, что она снова плачет. Но Яна начинала от души смеяться, а вовсе не плакать, и думала, что понемногу сходит с ума. Никогда ещё она так себя не вела, но ей это даже нравилось. Стало как-то очень легко, хотя никаких таблеток она сегодня так и не получила, и смех сам по себе вырывался из её груди, как будто смеяться было совершенно необходимо. Никита, немного поглазев на неё, тоже со смешком фыркнул и снова принялся за картошку. И Яна подумала, что сидеть здесь с ним, в этом пустом кафе, совсем ничем не хуже, чем быть с Даней в его квартире.       Когда Алёна всё-таки вышла из центра на стадион, «Боги футбола» уже разошлись. Она до сих пор думала про Женю и эту татуировку, но понимала, что это совсем не её дело. Зато как только она переставала думать об этом, как голова тут же начинала наполняться тревожными мыслями про Даню. Потому Алёна почти всё время занятий в центре и провела в женском туалете, читая найденную в рюкзаке книжку. Уж здесь-то её точно не мог никто найти. Почему вообще кто-либо (а в особенности, конечно же, Даня) должен был искать её, сказать было трудно. Но в туалете пережидать время тренировки футбольной команды всё равно было спокойнее.       Она и не могла нормально объяснить, зачем всё-таки пошла на стадион, если так боялась увидеть его сегодня. В конце концов, у их тренировок даже никогда не было особенно строгих временных рамок, и Антон Вадимович мог терроризировать их тут до глубокой ночи. Но к концу дня Алёна как-то осмелела. Если Даня не пытался никак связаться с ней за всё это время (а найти её в соцсетях было делом двух нажатий по экрану телефона), то, может, она ему и не нужна вовсе? Конечно, встретиться будет неловко, но не настолько, как было вчера во время несостоявшегося поцелуя.       Но Даня был здесь. Он сидел на скамье и, похоже, ничем особенным занят не был: в одной руке телефон, в другой — сигарета, и поза расслаблена, только нога в нервном темпе стучит по земле.       Алёна даже остановилась от растерянности. Её от Дани отделял десяток метров, и она легко могла разглядеть его спину, шею и волосы. Ей даже не очень хотелось этого делать, но она ничего не могла противопоставить внезапно проснувшемуся желанию вот так постоять минутку за ним, когда он её не видит. Она специально уставилась в одну точку — куда-то в район его затылка — и попыталась придумать, что делать. Вариантов в принципе было немного, всего лишь два. Можно было развернуться и бесчестно уйти, а потом избегать его столько, сколько потребуется, чтобы больше ни разу в подобные ситуации не попадать. А можно подойти к Дане, сесть рядом с ним и всё выяснить. Или хотя бы попытаться сделать это.       Алёна оценивала эти варианты как хороший и плохой соответственно, но почему-то всё же не уходила. В глубине души она знала, что вариант с бегством приведёт её к разбитому сердцу, и пусть её сердце с недавних пор начало довольно часто угрожать разлететься на куски, ей не хотелось самой становиться причиной этого.       И она зашагала к Дане — возможно, гораздо более решительно, чем следовало, но в ином случае всё точно обернулось бы крахом. Алёна знала, что в любой момент может струсить и поэтому просила: вот бы он обернулся побыстрее и заметил её. Если её заметят, то станет поздно и глупо убегать.       Однако Даня не замечал её вплоть до того момента, как она осторожно опустилась рядом с ним.       Он удивлённо повернул к ней голову и даже чуть привстал.       — У тебя тут не занято? — решила спросить Алёна.       — Да вроде бы нет, — ответил он, пряча телефон в карман и туша сигарету о скамейку.       — Тогда привет.       — Привет.       Алёна еле слышно выдохнула. Ей казалось, что Даня мог и разозлиться на неё из-за вчерашнего, но теперь она поняла, как это было бы нелепо.       — Где ты сегодня была? — без особого интереса спросил Даня, отворачиваясь. — Из девчонок пришла только Яна.       — Да так, — Женя взяла с них обещание, что они никому из одногруппников не станут рассказывать про татуировку, но Алёна и представить не могла, как она кому бы то ни было сообщает эту радостную весть. — Мы с остальными девочками вроде как гуляли, — она поджала губы, — а что? Я надеюсь, Антон Вадимович нас не искал?       — Нет, — качнул головой Даня, — просто я хотел тебе кое-что сказать.       У Алёны сердце подскочило к горлу.       — Я думал, ты придёшь, и не стал тебе писать. А потом подумал, что ты решила не приходить, и тоже не захотел писать.       — Почему я должна была так решить? Я ведь всегда хожу.       — Ну вдруг… не знаю, не захотела меня видеть.       — Я правда немного… боялась. Но я же пришла. Так что… что ты хотел сказать? — Алёна даже опасливо прищурилась, представляя у себя в голове, как через секунду её накроет буря.       — Хотел извиниться, — сказал Даня, и буря, начавшая набирать силу, тут же стихла. — Не надо было, наверное. Хотя теперь-то уже поздно.       — Для извинений не поздно, — быстро попыталась улыбнуться Алёна, — да я на тебя и не обижалась. Я просто на самом деле чего-то испугалась.       — Ничего… пугающего я бы делать не стал, — чуть сварливо сказал Даня.       Алёна прищурилась, и кончики её ушей покраснели.       — Думаю, для меня пугающим было всё. Ну, то есть, не то чтобы ты страшный, но когда кто-то вот так к тебе приближается…       — Я ведь остановился, как только ты сказала. Да я почти святой!       От таких заявлений Алёна возмущённо подавилась и даже несколько раз откашлялась, пока Даня внимательно за ней наблюдал, опять повернувшись к ней и закинув руку на спинку скамьи.       — Просто тебе, наверное, стоило спросить меня, — сказала наконец Алёна, теперь уже тише и смущённо, как будто только что поняла, о чём именно они тут говорили. И всё-таки Даня понимал, что этот его порыв сильно выбил её из колеи.       — Мне показалось, ты тоже хотела, — опять сказал он. — Почему ты меня остановила?       Алёна испытующе на него посмотрела, пытаясь вспомнить вчерашний вечер во всех подробностях. Она правда была почти готова к тому, что он её поцелует. И когда даже мысль о том, что целоваться она совсем не умеет, растворилась в будто бы размягчённом от жара мозгу, лишь одна вещь смогла отрезвить её.       — Я подумала про Яну, — Алёна заметила, как выражение лица Дани с удивлённого сменилось на понимающее, пусть и до сих пор не лишённое скепсиса. — Она же говорила с тобой, да?       Он кивнул, тяжело вздыхая. Целую минуту продлилось молчание, и они оба в это время думали об одном и том же. Наконец Даня снова вздохнул и сказал:       — Слушай, только честно, если бы не Яна, то вчера бы всё получилось?       Чтобы не успеть испугаться, Алёна сразу кивнула.       — И причём тут тогда она? Иногда надо быть эгоистами. Яна не умрёт, если мы будем вместе.       Алёна даже подняла брови.       — Вместе? — переспросила она. Даня со своим почти воинственным настроем сразу же как-то обмяк, и со странным удовлетворением Алёна и на его щеках заметила немного розовой краски смущения.       — Ну да, — всё-таки кивнул он, стараясь сохранить серьёзность и одновременно придавая интонации каких-то глубоких полутонов, — я же сказал, что ты мне нравишься.       Алёна с болезненным сомнением прикусила губу. Эгоистами? Ей всегда хотелось, чтобы люди вокруг неё были счастливы.       Но сейчас, когда Даня смотрел на неё таким новым взглядом, говорил с такой новой интонацией и оказался вдруг опять так близко, ей захотелось быть счастливой самой.       — Ты тоже мне нравишься, — смело сказала Алёна, и Даня улыбнулся.       И она сделала мимолётное движение к нему навстречу.       Она не могла бы вспомнить ничего, кроме того, что перед закрытыми глазами всё равно мелькал образ Дани, начиная с их самой первой встречи. И хотя быть эгоистами до сих пор казалось ей плохой идеей, она в каком-то забытьи позволила себе медленно упасть куда-то в далёкую, чужую пропасть. Алёна, которая делала всё это, была ей совсем не знакома, но она знала, что ещё успеет узнать её позже.       Ксюша молча ковырялась вилкой в тарелке. Настроение у неё было настолько же отвратительным, насколько отвратительной казалась еда. Сидеть здесь за столом вместе с матерью, бабушкой и дедушкой было просто невыносимо. Но если всегда в такие моменты ей хотелось чего-то другого — убежать к приятелям или к Артёму, уйти и несколько часов кряду побыть одной, катаясь на метро и слушая музыку, или даже сбежать в центр и вместе с одногруппниками о чём-нибудь посмеяться, то сейчас из желаний у неё было разве что одно — закрыться в комнате и умереть.       Ей так надоело, что постоянно что-то мешало ей жить спокойно. Казалось, что все сейчас счастливы, даже если сквозь слёзы, и только она одна постоянно находит повод для грусти.       — Ксюш, ты почему не ешь? Что-то случилось? — спросила бабушка, которая всё время ужина встревоженно на неё поглядывала. Из всех присутствующих бабушка была единственной, кто ещё не смирился, что жизнь у них с мамой шла под откос.       — Да нет, — вздохнула Ксюша и заставила себя сунуть вилку с едой в рот, — видишь, я ем. Просто очень медленно.       Мама с раздражением посмотрела на Ксюшу с другой стороны стола. Не закатить глаза стоило больших — громадных — усилий. Если сейчас начнётся ссора, Ксюша просто не выдержит. В такие моменты она разорвать всех была готова.       — Мы же видим, что что-то не так, — не успокаивалась бабушка. Наверное, она единственная ещё не оставляла попыток достучаться до «нормальной» Ксюши.       — Отстань от неё, мам, — сказала мать Ксюши устало, — ничего ты от неё не добьёшься.       — Можно и поговорить с семьёй, а не строить из себя страдалицу, каких свет не видывал, — обиженно проговорил дедушка. Ксюша громко вздохнула.       — И чё вы хотите услышать? — она знала, что это «чё» разозлит их и именно поэтому сделала на нём акцент. — Как будто вам не плевать на мои проблемы.       — Нам совсем не плевать, — торопливо сказала бабушка.       — Оставь ты её в самом деле, — одёрнул её муж и с разочарованием коротко глянул на внучку.       Глаза Ксюши обожгли слёзы, но она усилием воли сморгнула их, и только яростный блеск глаз говорил о том, что черта была пройдена.       — Мы просим просто не делать вид, что все перед тобой виноваты, вот и всё, — сказала мама, со звоном опуская вилку на тарелку.       — Как будто это на самом деле не так, — буркнула Ксюша себе под нос. Но мама услышала.       — Значит, так? И в чём же я виновата?       — Ну не я же изменяла отцу.       На мгновение повисла тишина, нарушенная потом громким вздохом матери.       — Так нельзя, Ксюша, — еле заметно покачала головой мама, — ты всегда обвиняешь только меня. Но я всегда делала всё, чтобы эта семья не распалась. Для тебя, между прочим.       — Ой, большое спасибо! Только вот я что-то не заметила, что мы до сих пор живём втроём в нашей квартире, а не в этой старой развалюхе! — Ксюша не могла больше сдерживаться. Её голос рвался наружу и царапал горло, и хотелось только кричать и что-нибудь ломать. Она даже немного подскочила на стуле.       — Закрой рот! — заверещала мама в ответ. — И иди в свою комнату! В свою комнату, Ксюша! Да, в этой старой развалюхе всё-таки есть отдельная комната для тебя! И можно не качать свои права, как будто из-за меня мы живём на помойке!       — Уж лучше я буду жить на помойке! — рявкнула Ксюша, которая уже захлопывала дверь своей комнаты.       Она прислонилась к двери и медленно сползла по ней, зло ударив кулаком по полу.       Когда Ксюша курила, ей казалось, что она меняется. Сигаретный дым менял очертания предметов и её самой. Она не знала, как именно это происходит и происходит ли вообще, но чётко чувствовала, что что-то в её сердце трепещет. То же самое было, когда она злилась. В такие моменты невозможно было ничего не делать. Злость не могла просто сидеть взаперти, и Ксюша всегда давала ей выход, а потом сильно жалела, потому что прекрасно знала, что была не права. По крайней мере, по отношению к бабушке с дедушкой, которые были вовсе не обязаны на старости лет терпеть двух таких истеричек, как Ксюша и её мать.       Но после развода им было некуда пойти, кроме этой квартиры. Отец не захотел терпеть дома жену, которая ему изменяла и которую он множество раз на этом ловил. Ксюша тогда за неё вступилась — она знала, что и отец далеко не святой. И после этого под одной крышей с отцом места не оказалось и для неё. В отличие от матери и её несчастных родителей он хамство по отношению к себе терпеть не собирался и никогда этого и не делал. Ксюша долго жалела, что тогда влезла в их ссору. Возможно, отец не стал бы её выгонять, если бы она просто сидела тихо. Она и до сих пор иногда по ночам представляла, какой была бы её жизнь при таком раскладе, но ничего исправить было уже нельзя.       Она встала и подошла к столу, на котором стояло зеркало. Попыталась улыбнуться своему отражению, но улыбка, как и всегда, получилась кривой, враждебной и ненастоящей. Прислушавшись, Ксюша поняла, что на кухне обсуждают её и то, что с ней делать. Она с ужасом услышала, как мама сказала, что ей это надоело и она сейчас же позвонит отцу Ксюши, чтобы тот приехал и разбирался с дочерью сам. Бабушка попыталась отговорить её, но Ксюша знала, что в таком состоянии о чём-либо просить её бесполезно.       Ксюша присела на кровать, оглядела тёмное пространство комнаты, неуютно поёжилась и заплакала.