***
Спать в комнате было невыносимо. Стучащий по створкам дождь, который не спешил прекращаться, тяжело бьющееся сердце, словно к нему привязали камень, и головная боль, которая продолжала отдаваться пульсацией по вискам уже около двух часов. Отвернувшись к стене и укрываясь каким-то совсем детским одеяльцем, Юнги впервые почувствовал себя так плохо рядом с братом. Растирая глаз, потому что в него попала какая-то пылинка, мальчику было холодновато, но он упрямо помалкивал, потому что понимал, что никому нет до этого дела. Подкладывая ладони под голову, он хотел сосредоточиться и заснуть, но Юнги опять потерпел поражение в этом деле. Решая развернуться на другой бок, потому что этот уже порядком затёк, мальчик на выдохе устремил свой взгляд в сторону мирно спящего Хосока. Удивительно. Даже во сне он не издавал ни звука. Старший брат спал настолько тихо и бесшумно, что где-то в истоках зарождались сомнения о том, что тот вообще живой человек, ровно такой же, как и сам мальчик. Сейчас его брови были мирно разглажены, в глазах не читалась всепоглощающая и пугающая злоба, пряди волос прикрывали небольшой лоб. Заснуть не удавалось, а на телефоне не осталось заряда даже для того, чтобы скоротать время за играми. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, Юнги уже самому порядком надоело ёрзать. В очередной раз пытаясь улечься так, чтобы ему было комфортно, он обдумывал то, как ему завтра убедить маму уехать из этого проклятого места пораньше. «Мам, вчера Хосок плохо со мной обошёлся…» или… «Понимаешь, мам, мне тут не нравится…» «Тут плохая погода…» «Я стал плохо себя чувствовать…» Ничего из этого не подходило, и мысли сменялись одна другой. На каждое из своих высказываний он находил миллионы аргументов против. А со стороны мамы их будет ещё больше. Он надеялся на то, что, возможно, у Хосока просто было плохое настроение в этот день, но это не отменяло того факта, с какой жестокостью он обошёлся с другим подростком. Он даже не скривился, когда бил беззащитного юношу, в то время пока тот всеми силами старался прикрыть своё тело. Это было настолько отвратительно, насколько это было ужасно. Челюсти скрежетали только от одного воспоминания об этом. Следующие несколько дней прошли довольно успешно. Юнги старался не попадаться на глаза старшего брата, а тот, в свою очередь, совершенно игнорировал и, кажется, забыл о существовании Юнги. Когда младший брат оставался один в комнате, которую он делил с Хосоком, ему буквально становилось легче дышать. Наученный опытом, он не смел касаться чужих ему вещей и теперь даже старался не смотреть в сторону того, что может лежать на книжной полке брата или на идеально застеленной кровати. В силу того, что Юнги просыпался раньше и засыпать старался также, у них даже не было возможности пересечься и перекинуться парами фраз. Но, тем не менее, Юнги становилось от этого спокойнее: он понимал, что ничего хорошего в этой небольшой деревянной комнатке он не услышит и, скорее всего, не скажет. Он всё ещё продолжал поражаться тому, как Хосоку удавалось просыпаться настолько рано, ведь он не понаслышке знал, как тот предпочитал чтение перед сном. Иногда, Юнги всё-таки разлепливал глаза в полудрёме, ещё окутанный тёплой и сладостной негой, укрытый тёплым одеялом, наблюдал за серьёзным, бесцветным выражением лица, на котором время от времени проскальзывало что-то похожее на сосредоточенность, слышал шуршание перелистываемых страниц, стараясь почти не дышать, чтобы не выдать своего интереса, а затем закрывал глаза и под тихий шелест и тускло светящую лампу засыпал лучше, чем прежде. Но мальчик не знал, что он тоже становился объектом наблюдений. Это было в действительности так — Хосок привык просыпаться так рано, что вся семья ещё пребывала в постели. Подросток в такие моменты находил уединение и спокойствие, насыщался энергией на целый день, медленно прохаживался по комнате, умывал лицо и чистил зубы, приводил свои волосы в порядок, медленно расчёсывая их, а затем переодевался в повседневную одежду, и определённо ухмылялся себе в отражении зеркала, потому что был рад видеть то, что там есть. Но было что-то, что ранее не входило в его утренний ритуал — младший брат. Смотреть на него было довольно интересно. Как чёрные, такие знакомые с детства ресницы подрагивают во сне, как мальчишка иногда беззвучно приоткрывает рот, в попытке что-то сказать, тёмная прядь его волос пересекала его лоб и Хосок каждый раз боролся с желанием её спрятать за ушком. Старший брат слышал размеренное дыхание и медленно прокручивал в голове то, что было написано в его книгах. «Человек способен на различные чувства. Сюда входят: чувство вины, сострадания, нежности, уверенности, симпатии, возбуждение, ужас, страх, смущение, радость. Такое чувство, как вина довольно распространено и имеет корни в разные стороны человеческой жизни…» К нему наконец-то начало доходить принятие того, что люди способны не только лгать или же притворятся, а испытывать что-то, делать такие базовые вещи, как дышать или думать, мечтать или же отдыхать. Нависая скалой над спящим братом, Хосок не мог скрыть своего липкого любопытства по отношению к ничего не подозревающему Юнги. В один момент его хотелось избить для того, чтобы чувствовать металлический запах его крови и надрезанной плоти, а в другой — притянуть к себе, словно верёвками, и прижимать. Смотреть за тем, как тот будет запуган, загнан в угол подобно добыче, которая понимает, что её скоро разорвут на части. Он желал видеть в его глазах сожаление и чувство раскаяния за то, что тогда оставил его в этом гнилом доме одного, наедине с монстром. И пусть Хосок не мог испытывать таких чувств, он точно знал одно: он заставит Юнги пожалеть о том, что тот оказался настолько легкомысленным и наивным. — Мам, — Юнги дождался, когда отец выйдет из комнаты, чтобы задать давно волнующий вопрос. — Ответь, пожалуйста, когда мы поедем домой, в Сеул. — Тебе здесь не нравится? Ты ведь давно не видел своего папу и брата. — глаза матери были довольно понимающими, но в них присутствовала не понятная Юнги жёсткость. Проглотив вязкую слюну, мальчик подошёл ближе, от стресса скребя стол поблизости. Мальчик укусил себя зубами за внутреннюю сторону щеки, чтобы сдержать нервозность, но несмотря ни на что ему нужно было убедить мать. Во что бы то ни стало. — Я понимаю, но мне немного непривычно здесь находится. — слегка трепля свою серую футболку, Юнги совершенно не нравилось вот так стоять и оправдываться. Ему казалось, что мама сразу же поддержит его и скажет о том, что они скоро уедут. Но она медлила. — Малыш, — начала она тихим голосом. — Послезавтра мы поедем в Сеул, но, если честно, я бы хотела здесь побыть намного дольше. — Я не понимаю, мам. — закатив глаза от того, что Сыльги всё ещё его так называет, как маленького ребёнка, младший сын развернулся и направился на кухню, чтобы немного привести мысли в порядок и выпить тёплого чаю. Взяв в руки кружку с картинкой лондонского автобуса, он слегка налил туда уже заранее заваренного и процеженного ромашкового чая, а затем схватил за прохладную ручку чайник и наклонил над заваркой. Чувствуя, как очки запотевают в миг, мальчик сильно дёрнулся и почувствовал, как сзади к нему вплотную кто-то подошёл и положил одну ладонь на худое плечо, а вторую — поверх его собственной, которая дрожа продолжала удерживать сосуд с кипятком. Испугавшись, так как он совершенно ничего не видел, корпус предательски дёрнулся, когда чужие руки стали держать его крепко, не давая возможности отстраниться. — Как думаешь, какая степень ожога у тебя будет, если прямо сейчас твоя маленькая ручка случайно дёрнется? — мягкий голос послышался вблизи к уху и Юнги почувствовал, как щека брата соприкасается с его. Юнги молчал. Его губы дрожали, а из-за очков ничего не было видно, потому что пар продолжал клубиться над кружкой. — Если хорошенько постараться, то это может быть ожог третьей степени. — тихий, успокаивающий голос вразрез со словами заставлял суставы задеревенеть от ужаса, который сейчас испытывал мальчик. — Твоя нежная кожа повредится слой за слоем, на ней выступят крупные отвратительные пузыри с толстой оболочкой, в которых будет скапливаться грязно-желтоватая жидкость с кровянистым содержимым. Они будут зудеть и болеть, и ты будешь подавлять желание дотронуться до них, потому что это будет до тошноты мерзко и больно. Спустя какое-то время, — длинные пальцы ласково провели по бёдрам, очерчивая место, которое ему ничего не стоит изуродовать. — появятся толстые келоидные рубцы, которые будут сопровождаться жжением и твоими страданиями. Хосок говорил с нездоровым восхищением, продолжал с интересом смотреть на то, как мальчишка закусывает губы, чтобы не позвать на помощь родителей, как слушает каждое слово, которое говорит он. Прямо сейчас старший брат чувствовал несоизмеримую власть над этим маленьким телёнком, который дрожал, подобно осиновому листу и, кажется, просил не делать этого усохшими губами. Ему нравилось своим прижатым телом чувствовать исходящую от брата вибрацию, видеть быстрое моргание ничего не видящих глаз, захлёбываться своей силой. — Не пугайся так, я ничего тебе не сделаю. «Пока что.» Юнги, чувствуя то, как брат с неестественной улыбкой отстраняется от него, сжал руку сильнее и тут же поставил чайник так далеко, как только мог. Не совладав с дрожащими ногами от шока, мальчику ничего не оставалось, как присесть и посмотреть в ответ на брата, голос которого звучал легко и полётно, так, словно не он прямо сейчас угрожал. Облизывая пересохшие губы, младший брат подумал о том, что теперь Хосок наверняка опасен для него. Не было сомнений, что тот хочет свести с ним счёты. Стоило мальчику опустить взгляд к полу, как его оставили наедине с собой. Отдышавшись, Юнги протёр очки краем одежды, а затем посмотрел на кухонный шкафчик, который навевал воспоминания. Кажется, раньше именно там хранилось его любимое печенье. Решаясь встать на ноги, он подпёр табурет к гарнитуру, а затем залез наверх, приоткрывая заветную дверцу. Глазами исследуя старую тонкую паутину и забившегося в угол жука, дверца со скрипом закрылась, а сам Юнги снял с ног носки и босиком поднялся на второй этаж, чтобы хоть немного почувствовать себя приземлённым. Стоя у окна, Юнги смотрел сверху на улицу каким-то подавленным взглядом. «Совсем не то место, где хочется задержаться надолго.» Пальцами поднимая очки чуть повыше, чтобы было удобнее смотреть, мальчик прислонился лбом к окну, с сарказмом глядя на то, как Хосок чем-то помогает на улице родителям. Какое-то неприятное чувство грызло под печёнкой, которое школьник старался всеми силами игнорировать. Он видел картину: мама с покрасневшими щеками перекладывает какие-то корзины в построенный сарай во время их отъезда, отец выглядит мрачным, но не грустным, и именно такое выражение лица и позаимствовал у него старший брат. Но таким он был только наедине с Юнги. Сейчас же Хосок подошёл легонько к матери, нежно коснулся ладонью её локтя, подзывая и рассказывая о чём-то с полуулыбкой. С такой фальшью, что Юнги только оставалось наблюдать за тем, как он так умело водил родителей за нос, словно они были детьми. Юнги лицезрел то, как его брат наслаждался от этого всего представления, так сладко беседуя о чём-то, что сам мальчик почувствовал себя отстранённо — он злился и на Хосока и на родителей. Продолжая упрямо стоять и смотреть, он было подумал, в какой же момент его брат покажет истинного себя. Как скоро маска слетит? И долго ждать не заставил: стоило матери отвернуться, а отцу начать о чём-то с ней говорить, как Хосок убрал свою руку с её и вытер лицевой стороной об верхнюю одежду, брезгливо морщась, точно испачкался в мерзкой грязи. Задыхаясь от бешенства, младший ребёнок хлопнул по стеклу, отчего родители тут же обернулись в сторону дома, всматриваясь и догадываясь о том, что же это могло быть. Возле подоконника никого и ничего не оказалось. Списав это на неадекватное поведение пролетающей птицы, они забыли об этом также быстро, как и прекратилось сотрясение самого воздуха. Ответом на такое вспыльчивое поведение на лице Хосока показалась едкая ухмылка Пребывая целый день в состоянии тревоги, мальчик не переставал теребить узенький золотой браслет его матери, который она ему подарила на его десятый день Рождения. То и дело поправляя отрастающие волосы, младший брат метался по комнате сначала в одну сторону, а затем в другую, но тут же остановился как вкопанный, когда в гостиную вошёл отец, выглядевший порядком уставшим, но не один, а с Хосоком, глядя на которого нельзя было и подумать о том, что он тоже помогал родителям в сарае несколько часов. Волосы по-прежнему были осторожно уложены, ни одна прядка не выбивалась, и лишь под глазами на свету было видно голубоватый оттенок, который доказывал то, что он, оказывается, тоже человек и способен уставать. Несмотря на эти примечания, он выглядел безукоризненно. Это бесило. В эту ночь Юнги просидел на лестнице, выскальзывая из комнаты тогда, когда взрослые уже заснули. Это был последний раз, когда они находятся в этом доме. Пребывая в состоянии нетерпения, мальчишка то и дело заглядывал на кухню, прося время идти быстрее. Кивая головой от усталости, так как под глазами расположились мешки, а тело ослабло, Юнги слегка подложил руку под голову у стенки и задремал, ожидая, когда уже проснутся родители. Вздрагивая от того, что кто-то задел его плечо, мальчишка едва не скатился по лестнице кубарем, когда увидел уже собранного брата, который, очевидно, спускался, чтобы выпить чай или кофе. Естественно, взбодрили его не случайно. Как ни в чём не бывало, Хосок прошёл мимо и скрылся за дверным проёмом. Продолжая сидеть, притаившись как мышь, ведь последнее, чего хотел Юнги — спровоцировать старшего брата на агрессию, и именно по этой причине он мирно продолжал коротать время на лестнице, считая в голове секунды, складывающиеся в минуты. Мальчишка буквально считал про себя овец, но он тут же закончил, когда заметил, как стрелка стареньких потёртых часов перешагнула за семь тридцать. — Ты чего так встал рано? — отец прошёл мимо, так как спальня находилась в паре метров, сонно потирая полузакрытые глаз грубоватой ладонью. — Не спится. — Юнги хотел улыбнуться хотя бы немного, но не мог выдавливать из себя хорошее настроение даже из вежливости. За то время, пока Юнги жил отдельно с матерью и бабушкой, он полностью отвык от него. Он помнил некоторые части из детства, где он был счастлив, как папа держал его на руках, как щекотал и как брат всегда приходил к нему на помощь. Его отец — всегда серьёзный и строгий мужчина был для него отдушиной в детстве, потому что глава семьи всегда баюкал и лелеял маленького сыночка. Он так его любил, что никогда не позволял себе поднять на него руку или хотя бы прикрикнуть. Хмурые брови расправлялись, а томный взгляд светлел, когда Юнги касался маленькими ладошками папиной обуви, когда тот собирался на работу или же мужчине по-особенному нравился смех малыша — единственные моменты, когда дом наполнялся теплом. Но теперь всё поменялось и отец проходил мимо так, словно они жили всё это время вместе и виделись абсолютно каждый день своей жизни. Отцовская походка была всё ещё тяжёлой и только сейчас он понимал, что стал обращать внимание на подобные мелочи. На месте отца, бабушка или бы мать точно поинтересовалась самочувствием или то, что его могло тревожить, раз он не спит в такую для него рань, предложили молока или сладкого печенья, но, как оказалось, отец не был подобным человеком. Он лишь равнодушно прошёл мимо в сторону ванной комнаты, чтобы умыться и побрить появившуюся трёхдневную щетину. Глядя ему в след, как-то по-детски обиженно, Юнги встал с лестницы и направился в сторону гостиной. Присев на жёсткий диван, накрытый противно-красным пледом, чтобы не было видно пролежней и дыр, Юнги удивился, понимая то, что это тот самый диван, который был здесь несколько лет назад. Надо же, глушь какая. Ища пульт, наклоняясь в сторону журнального столика, шаря ладонями по пыльной поверхности, Юнги действительно сильно вздрогнул от неожиданности, когда позади него произнесли: — Ты и впрямь ожидал, что он будет нянчиться с тобой так, как это было раньше? — Хосок припал к дверному косяку, облокачиваясь на него плечом. Глядя на него вот так, Юнги ощутил сильную разницу в росте и надеялся, что однажды он станет намного выше него. — Это не так. — задумавшись над неприятными словами, Юнги отошёл от столика и уставился прямо на своего брата, чувствуя себя неуверенно. — Ты ему не интересен, потому что ты вырос под материнской юбкой. Это отвратительно. Старшему сыну, который произносил всё это, на самом деле в душе было больно. Только вот эта боль запечаталась очень давно, настолько, что теперь он был богат только на чувство омерзения по отношению к матери. — Это не так! Это и мой папа тоже. И я знаю, что он любит меня так же, как и тогда. — чувствуя как раздражение скрежет по горлу, Юнги попытался успокоиться, досчитав до десяти, но это оказалось невозможным, когда Хосок сделал один шаг вперёд, сокращая дистанцию где-то на метр. Старший брат находился не совсем близко, но это не отменяло того факта, что мальчик начинал нервничать. Ему было неуютно и он кожей начинал ощущать опасность поблизости. — Он обожал тебя до тех пор, пока ты не сбежал со своей проклятой матерью в Сеул. — юноша продолжал стоять также уверенно, как и всегда, и его ровная осанка напрямую говорила о его завышенном чувстве собственного достоинства. — Я скажу тебе это, Юнги, в последний раз: проваливайте отсюда и никогда не смейте возвращаться. — С чего бы это нам снова приезжать в эту дыру?! Ни за что! — щёки пылали, и на некоторое время показалось, что даже очки могут запотеть. Вот теперь Юнги и в самом деле был возмущён. Он не знал, что могло прийти в голову Хосоку, но несмотря на это продолжал сдерживать сверлящий взгляд старшего брата в ответ. Ему претила сама мысль о том, что Хосок настолько испортился, раз был готов вышвырнуть его и маму, стоило им только приехать. — А вот твоя мамочка другого мнения. — острая улыбка напугала Юнги и заставила отшатнуться в сторону. Это не скрылось от его глаз. — Я не понимаю о чём ты говоришь. — Для этого нужно лишь немного подумать, Юнни. — говоря расслабленно и не торопливо, Хосок казался совершенно безмятежным, в отличие от младшего брата, который кипел от злости. — Мать и отец вчера спали в одной спальне. Догадываешься что к чему или тебе объяснить поподробнее, как это происходит? — наблюдая за реакцией мальчишки, старший брат склонил голову влево, словно оценивая его состояние. Хосока до боли смешило его лицо, такое глупое и наивное, отчего хотелось плюнуть ему прямо в него. Глядя на то, как уши младшего брата розовеют с каждым мгновением, Хосок произнёс с вежливой улыбкой, лишённой радости, и не менее учтивым тоном, в котором совершенно не было уважения. — Либо ты сделаешь так, что вы сюда больше никогда не вернётесь, либо, Юнни, — на имени мальчика юноша понизил голос. — У тебя больше не будет такой возможности. Это мой подарок тебе на все предыдущие дни Рождения. Используй с умом. Юнги уже порядком трясло, но он упорно продолжал стоять и смотреть брату в глаза, несмотря на то, что тому удалось вселить в него страх. Часто моргая, младший брат отступил ещё шаг назад, а затем и вовсе стремглав умчался в сторону родительской спальни. Его нисколько не смущало то, что он в открытую сбежал от Хосока и его глаз. Юнги был младше, слабее и, очевидно, не мог за себя постоять в полной мере и так, как это может сделать его брат. По крайней мере, сейчас точно не мог, в то время пока Хосок был на голову выше, если не больше. Стуча, а затем приоткрывая дверь, он обнаружил, что там уже никого не было, и это значило, что мама уже проснулась и, скорее всего, умывается.***
Прокатываясь по ночному Сеулу на такси, младший ребёнок не чувствовал, кажется, ничего, кроме расстройства от своих неоправданных ожиданий. Мысли были совершенно другие, если осмелиться и сравнить их с теми, которые были до всей этой поездки. Нервно трогая засаленную ручку автомобиля, в голове крутились те слова, которые ему сказал Хосок. Поверить в то, что прежде заботливый и близкий член семьи стал таким, какой есть сейчас, было за гранью возможного, но Юнги пришлось. Он никак не мог отойти от такого и, конечно же, смириться с тем, что они больше никогда не встретятся. От этого возникало некое лёгкое, плавное чувство облегчения, но и ощутимая боль от утраты. И что самое смешное, от утраты не пожилой бабушки, а брата, который в детстве его любил. Поначалу дни летели медленно, но чем дальше уходила эта поездка, тем сильнее заглушались неприятные чувства, и пусть горькое послевкусие все же оставалось, Юнги ничего не мог с этим поделать, просто следуя течению жизни. Казалось, всё вновь вернулось в прежнее русло: мирно сидящая на кресле бабушка, которая любила целовать Юнги в щеку, постоянно забывая о том, что он уже взрослый мальчишка, мама, которая наливала молока ему вечером в большую чашку, а затем желала спокойной ночи. Тем не менее, изменения всё же тоже произошли: женщина теперь чаще пропадала на работе, взгляд её стал едва ли бесцветнее и если бы младший ребёнок был менее упрям, то признал очевидный факт — она скучала. Тосковала по временам, когда она была молода и по тому дню, как она была счастлива, когда выходила замуж. Она помнила улыбку на своем уставшем лице, когда родила маленького ребёнка, тут же прижимая его к собственной груди. Встретившись с бывшим супругом спустя пять лет, в её голове всё перемешалось, и, справедливости ради, она увидела не грубияна и человека, который, как она зареклась говорить после развода, потратил её лучшие годы, а мужчину, который тоже оказался бесконечно одинок. Мужчину, который в её глазах один поднял на ноги сына, вырастил его и взял ответственность за его обучение в школе, из-за чего успеваемость Хосока стала в разы лучше после их разрыва отношений. Она гордилась тем, что муж все эти годы не пил, и хотя она не могла знать наверняка, она верила, что ещё что-то осталось от того поджарого паренька, который просил её сердца. Вернувшись в тот зажавшийся от суеты городишку, она была довольна тем, что он вновь смотрит на нее тем же взглядом, что и когда-то давно. Поняла то, что ей тяжело жить без семьи, потому что как только она пересекла порог того ветхого дома, осознание ударило в голову — ей мало только одного Юнги, его недостаточно.