Человеческая слабость

Юнги не был ребёнком, который сидит в углу класса и молчит, об которого все вытирают ноги и считают изгоем. Этот мальчик был один из тех, у которого был один или два друга, с которыми на перемене он мог о чём-то пообщаться или сходить после учебы в магазин за сладким. Но это ровно не значило того, что Юнги постоянно находился в центре внимания и являлся предметом влюбленности хотя бы сразу двух девочек в классе. Пожалуй, чем старше он становился, как только стоило ему перешагнуть своё одиннадцатилетие, он стал намного тише, стараясь приносить как можно меньше хлопот. Он безмерно уважал труд матери, которая покупала ему все необходимое для учебы и того, чтобы похвастаться перед другими детьми. Бабушка лелеяла его, подобно тепличному цветку, балуя приготовленной выпечкой, карманными деньгами, суммы которых были больше, чем у остальных детей. Живя в таких условиях, он постепенно терял необходимость в большом количестве друзей, становился немного зажатым. В двенадцать же, ровно после того, как он и Сыльги приехали из Осана назад в Сеул, Юнги и вовсе, как подумала мать, разбаловался и теперь боялся засыпать один. Но и тут материнское терпение оказалось не вечным. — Ты уже взрослый! Тебе через четыре месяца будет тринадцать лет, Юнги! — мешки под глазами женщины говорили о том, что она не желает выслушивать детский лепет. — Я же не прошу тебя спать со мной, мама! Просто посиди со мной совсем немного, пока я не усну… — клянча каждый раз одно и то же перед сном, в итоге он был оставлен один в пустой комнате с выключенным светом. Он боялся. Не знал конкретно чего: темноты или же того, что он мог в ней нафантазировать, однако это не исключало того, что из-за всего этого ему приходилось накрываться одеялом и надеяться на то, что он вскоре отключится. Ему было стыдно. Стыдно за то, что он был не такой смелый или за то, что не мог помогать маме на работе. Ему было искренне жаль, и от этого не становилось легче, а когда он поругался с единственными двумя своими друзьями, с которыми они не поделили интересы, Юнги и вовсе стал более молчаливым. Он не понимал, в чём проблема. — Это всё из-за того, что бабушка тебе всегда потакает. Она забывает, что ты должен вырасти мужчиной. — Не наговаривай на меня! Я делаю для внучка всё, что я могу, потому что этот нежный мальчик для меня — целый мир. И хоть материнское обращение было направлено к нему, его, как обычно, защитили. — Мам, ну хватит уже. — откладывая новенький телефон в сторону, Юнги не мог понять того, почему женщина опять возмущена. — Юнги, какого чёрта ты получил неуд?! — внезапно, женщина совсем сорвалась на крик, впервые в его жизни такой голосистый и резкий. Было отчётливо понятно, что мать в бешенстве. — Мне жаль… — и это действительно так и было. Он мог учиться, но вместо этого он предпочел поиграть в новенькую вышедшую на платформу игру, соревнуясь со своими друзьями, с которыми сейчас находился в ссоре. Он играл полночи, а затем ранним утром отправился на тест, в котором получил менее, чем тридцать пять баллов. Это было настолько мало, что даже самые отъявленные беспризорники в их классе получили больше сорока. А ведь это только начало! И Сыльги понимала то, что, скорее всего, в старшей школе сыну будет совсем худо. Созванивась по телефону с Джуном и слушая то, что Хосок в очередной раз выиграл учебную олимпиаду, она чувствовала себя ущербно от того, что не справлялась с младшим, в котором раньше не чаяла своей души. Ей было обидно от того, что она, как когда-то ей казалось, забирает сына от супруга ради хорошего будущего, ради лучшего и того, чтобы тот вырос самым успешным мальчиком на планете, но как оказалось на опыте — на работе ей грозили увольнением, а сын совершенно не хотел учиться. И тогда она приняла решение.

***

— Юнги! — мальчик игнорировал тех, с кем раньше находился в тесных дружеских отношениях. Он просто не видел смысла продолжать всё это с теми, в ком он был разочарован. Пожалуй, для двенадцатилетнего мальчика это было не особо хорошо: не имея друзей, он находил себя в играх, а из-за этого частенько не мог проснуться на первый урок в школу или выучить что-то необходимое. Небольшая проблема в потери близкого круга медленно приводила к тому, что у мальчика появилась привычка избегать лишних контактов, он не стремился знакомиться, сытый всем этим по горло. — Хватит игнорить, Юнги! — младший ребёнок обернулся и поглядел на своего одноклассника: тёмные, неровно постриженные пряди волос обрамляли узкое лицо, подчёркивая его смуглость. — Мы не обязаны вообще перед тобой извиняться! — кажется, один из них был уже на взводе. — Я не просил этого. — сказал быстро, промялил половину сказанного, но сделал это с гордо поднятой головой. Да, это, определённо, был необычный ребёнок. Сбегая из дома в школу, где его доставали бывшие друзья, мальчику было довольно сложно учиться из-за постоянного вмешательство в его учёбу со стороны одноклассников. Ему не нравилось то, во что стала превращаться его школьная жизнь — ранее насыщенная, а теперь никчёмная, но и также он не был рад своему возвращению домой. Мать не давала проходу, если брала выходной и находилась дома, постоянно внушая то, что без образования у него совершенно нет будущего. Слушая это, а затем отправляясь есть, в голове Юнги прокручивалось только одно и то же: хотя бы ночью от меня отстанут. Всё это длилось некоторое время, до тех пор, пока у Сыльги окончательно не сдали нервы, когда её сын пришёл домой помятый, с порванным рюкзаком и без обуви. На дворе был ноябрь, и она поняла, насколько же она никудышная мать. Это был далеко не впервой, когда Юнги мог прийти в дом потрёпанный и в целом какой-то выдохшийся для школьника его возраста, но всё это она списывала лишь на то, что мальчишки порой могут что-то не поделить между собой. Первым звоночком оказалось то, что привычные друзья Юнги перестали посещать их уютный дом, а вскоре всё стало совсем плохо — на день Рождения её мальчика не пришёл никто, и именно поэтому у женщины в этот вечер не было даже сил, чтобы натянуть на лицо улыбку, она лишь молча вышла за дверь, когда её мать и сын остались на кухне задувать свечи и тихо заплакала, совершенно беззвучно, так, как умеют делать мамы, чтобы не расстраивать собственных детей. Она действительно старалась, поэтому брала всё больше и больше выходных до тех пор, пока сам Юнги не сказал ей о том, что он от неё устал. И тогда это стало вторым звоночком — её сын больше не был рад её компании. Всё рушилось, и это видели все, но не подавали вида, поэтому двадцатого ноября, когда на улице было не по-осеннему тепло, Сыльги набрала на телефоне номер, который уже успела запомнить наизусть и сказала лишь самое малое, что могла: — Джун, я не справляюсь. Мы приедем с вещами через неделю. — после женщина повесила, даже не ожидая ответа. Когда её мальчик шёл в школу, одетый настолько прилично, насколько мог позволить заработок — то есть, очень хорошо, она каждый раз надеялась на то, что он вернётся без ссадин и мелких синяков. Каждый вечер, когда мальчик переодевался в пижаму, она могла подглянуть за ним, получая в лоб громкое «Мам!», а затем с чувством выполненного долга ложилась в постель. Естественно, она не была настолько слабохарактерной, чтобы не заявиться в школу и не ввести в курс дела учителей, которые преподавали Юнги. Поступая таким образом, она считала, что делала для сына всё, что могла, чтобы её мальчика — ранимого и упрямого, никто не смел обидеть и тронуть пальцем. Но это возымело обратный эффект — Юнги разозлился и практически перестал доверять матери, с каждым днем рассказывал ей всё меньше, возвращаясь домой с ещё большим количеством ссадин. Это так разрывало материнское сердце, женщине, которая в муках привела его в жизнь, отчего эту боль могут понять лишь те, у кого на руках хоть раз лежал собственный грудной ребёнок. Когда наступил тот день, когда всё должно было быть сказано, буквально за трое суток до отъезда, Сыльги нервничала так, что выпила не менее двух чашек кофе за одно лишь утро и только когда сын стал собирать рюкзак на учёбу, она положила свою лёгкую руку на плечо, отмечая то, что в будущем он будет низкорослым, а затем попросила его сесть. Родные глаза смотрели на неё с непониманием, но ей нужно было сделать это. И она знала, что впервые в жизни делает что-то правильное. Мальчику нужен отец. Нужен брат, с которым она его разлучила. Стоит ли говорить о том, к чему это привело? На лице мальчишки были видны все стадии, которые только могли быть. В первый час, когда они поругались, и он закрылся у себя в комнате, Юнги испытывал отрицание, а затем и вовсе — гнев на мать. Он поистине находил этот поступок глупым, необдуманным, тот, который был не необходим их небольшой, неполной семье. Гнев был порождён обидой от того, что всё делалось в секрете, некой тайне, и даже бабушка, которая была ему самым близким человеком на всей Земле не поделилась с ним и не предупредила. Когда гнев прошёл и солнце взошло на следующий день, начался торг. Юнги предлагал альтернативу, обещал то, что начнёт хорошо учиться, лишь бы они никуда не уезжали, затем и вовсе начал шантажировать тем, что наоборот ничего не будет делать, если они переедут к отцу и брату. Он долго стоял на своём, но когда понял, что все попытки тщетны, он впал в глубокую подавленность и не свойственную ему меланхолию. — Мама, нас там не ждут. Мама, я клянусь тебе, мы там не нужны, как ты этого не понимаешь! — Юнги запинался, но продолжал распылятся даже в подвешенном настроении. — Хосок не тот, что прежде, он стал злой, ужасный, не тот, за кого себя выдаёт, а отец недружелюбный, закрытый и… — договорить встревоженный юноша не успел — мать оборвала его таким голосом, какого он прежде от неё не слышал вовсе. — Неужели я так вырастила своего сына?! — Я воспитывала тебя одна, самостоятельно! Я старалась изо всех сил и ты не посмеешь сказать плохих вещей о своём отце и брате! — громкий материнский голос отзывался по всей квартире, на пороге которой уже стояли чемоданы. — Мне стыдно, Юнги. Мне очень стыдно за твоё поведение. — Разве причина только в том, что я плохо учусь! Признайся, что ты сама просто хочешь жить с отцом. — яростные глаза мальчишки говорили о том, что он не может позволить себе проигрыша. Не в этот раз. Только не тогда, когда ему грозили расправой. — Я не собираюсь обсуждать это решение. Прими это как должное и перестань кидаться обвинениями. — голос стал тих и бесцветен. — Что тут за ругань, неужто, Сыльги, кричишь на собственного сына? — Да, бабушка, я не хочу уезжать. — сквозь зубы произнёс школьник. Ресницы у Юнги были красивые, и именно поэтому, даже когда тот с плохо скрываемой обидой косился на мать, это не могло затмить его привлекательности. Снимая с лица очки с загрязнёнными стёклами, мальчик провёл по линзам мягкой салфеткой, стирая разводы от пальцев, которые случайно оставил, когда схватился за них. Чувствуя то, как теплота рук пожилой женщины касается его задней части шеи, как она нежно поглаживает его голову, Юнги кое-как сдержался, чтобы не дать волю чувствам. С самого детства родители показывали ему, как важно проявлять собственные эмоции и не глушить их, не хоронить глубоко в себе. Принятие пришли лишь тогда, когда он и мать ехали на автобусе по дороге в Осан. Материнская ладонь, которая лежала у него на предплечье не успокаивала. Его трясло, от гнева от беспокойства, от того, что всё складывается не так, как он хочет. Он смотрел в грязное окно машины и старался не думать о навязчивых плохих мыслях. Быть может, Хосок уже совсем забыл об этом разговоре, занимаясь своими делами. Это было бы и впрямь странно, что взрослый парень, которому уже шестнадцать лет будет что-то предъявлять такому, как он. Нет, Юнги не считал себя кем-то вроде забитого парнишки, но Хосоку было просто незачем ему досаждать, тем более, что решение приняли за него. Будь его воля, он бы остался в любимом Сеуле, а не ехал сейчас по дороге в проклятый Осан. Огрызаясь всю поездку на мать, и чувствуя при этом себя отвратительно, он совсем не знал, что ему сделать, чтобы ему стало хоть на чуточку легче. И всё же, когда они подъехали с чемоданами к дому на такси, пересаживаясь на него после автобуса, Юнги тут же скрылся за багажником, мешкаясь с сумками и прочими вещами. Продолжая стоять в одиночестве, когда такси сверкнуло колёсами, заполняя чуть ли не рот юноши песком, у Юнги родилось сильное желание пнуть на последок автомобиль по бамперу, но оно также быстро затухло, когда он услышал голос отца. — Вам нужно распаковать вещи, — сказал мужчина, приобнимая Сыльги. — он кивком указал на спортивную сумку у ног младшего сына. Сейчас Юнги хотелось лечь на землю и громко закричать, так заорать, чтобы перепонки родителей лопнули, и хоть кто-нибудь обратил внимание на то, как он не желает здесь находиться. Когда все необходимые вещи были занесены в дом, и до юноши стало понемногу доходить то, что это действительно не шутка, и он останется здесь на какое-то неопределённое время, он почувствовал, как отцовская рука скользнула по его спине, приглашая сесть за древесный стол на плохо освещённой кухне. Это настолько отличалось от того, к чему младший ребёнок привык, что Юнги готов был схватить мать за плечи, говоря о том, что в таких условиях он может сойти с ума. Он смотрел на то, как женщина улыбалась, как мимолётно ластилась к бывшему супругу, думая, что её сын ничего не видит. Но он прекрасно всё понимал. — А где Хосок, Джун? — Юнги тоже заметил, что брата нигде не было. Неужели решил показать свою натуру и не вышел даже их встретить? — О, он, кажется, совсем скоро вернётся с дополнительных занятий. — сидя за столом, Юнги не мог не сдержать ухмылочки. Пожалуй, даже его нахваленный старший брат мог чего-то не знать и от этого почему-то грело в груди. Да, он был такой же обычный школьник, как и сам Юнги, который мог проваливать тесты и нуждаться в дополнительных часах повторения тех или иных тем по учебной программе. Кажется, мать тоже поняла, что что-то не так и решила спросить, с каким из дисциплин у того проблемы, явно выражая свою заинтересованность в жизни старшего ребёнка. — Нет-нет, — отец был непривычно сговорчив. — Он староста и в его обязанности входит иногда помогать ученикам из его класса, которые не совсем справляются. Он в хороших отношениях с учителями, и иногда они просят его об этом, чтобы рейтинг в классе не падал до определённой отметины. Внутри Юнги всё перевернулось, как будто сердце упало в желудок, переваривая его в соке. Внутри груди разгорался костёр, из-за чего Юнги внезапно встал из-за стола и под пристальным взглядом матери громко сказал о том, что ему нужно побыть одному. Спиной чувствуя то, как на него смотрят взрослые, он даже не обернулся и не извинился за своё поведение. Ему было не жаль, и он не хотел быть обманщиком — тем, кем являлся его старший брат. Он считал, что лучше него хотя бы потому, что он честен с людьми, которые его окружают и поэтому он не попадёт в ад. Заходя в ванную комнату, Юнги решил принять душ перед тем, как дом пополнится ещё одним человеком. Чувствуя сейчас себя максимально раскованно, он закрыл дверь на защёлку как в доисторических веках, закатил глаза, скинул с себя всю одежду, перешагнул через неё и забрался внутрь, включая кран. Находя какой-то бутылёк с шампунем запаха горького миндаля, жасмина который был едва уловим из-за пачули и кумина, Юнги не жалея налил эту вязкую жидкость прямо возле наливающейся воды, создавая тем самым пену. Отдыхая и душой и телом, школьник чувствовал как по лбу течёт пот и смахнул его влажной ладонью, каплей немного попадая в глаза. Сейчас он был рад тому, что предварительно оставил очки в комнате, полностью отдаваясь ощущениям. Втягивая носом влажный воздух распаренными лёгкими, он много раз вспоминал слова матери о том, что в горячей воде опасно находится долгое время. Обнимая себя за плечи, сидя в ванной, которая уже нагрелась, Юнги слышал, как лопаются пузырьки, создавая какой-то гармонический шум похожий на тот, как шумит кровь в ушах. Через какое-то время юноша закрыл глаза и, задерживая дыхание погрузился в пену, прислушиваясь, как ветер воет в трубах и стоках. «Быть может, всё не так плохо?» Вода остыла, и вся пена пропала. Кажется, Юнги провёл в ванной комнате более тридцати-сорока минут, и это значило то, что домой пришёл Хосок. Чтобы это ни значило, Юнги не будет терять своего достоинства, которое он обронил в прошлый раз, поджав хвост. Ну, ему это и было простительно, он был слишком мал для того, чтобы противостоять человеку, на голову или более выше его самого. Теперь всё поменялось и он, однозначно, не потерпит к себе подобного отношения. Кидая ношеную одежду в корзину для белья, которая со временем треснула сбоку, Юнги обмотался полотенцем, выходя из комнаты: румяные щёки, сонный взгляд и распухшие из-за пара губы — сейчас он выглядел намного младше своих лет. Надевая нижнее бельё и заворачиваясь в тёплое бежевое полотенце, которое, видимо, подготовили для него заранее, он босыми ногами переступил в коридор, чувствуя врезающиеся крошки в мокрую и гладкую кожу. Поморщившись, он собрался зайти в комнату, ту, в которой он ночевал, когда они приезжали на похороны, но отчего-то обернулся и замер: Хосок смотрел на него так, словно был очарован. Заинтересованный взгляд скользил по Юнги, словно оставляя своё присутствие на коже, которая тут же покрылась мурашками. Несмотря на то, что между ними едва ли не искрило напряжение, оба юноши молчали. Но делали это по-разному: Юнги в любой момент был готов словесно обороняться, а Хосок лишь изучал, пробовал, дышал. Младший ребёнок старался держаться молодцом, настоящим мужчиной, который не будет шарахаться от того, что за ним исподтишка наблюдают, высматривают. Юнги понял, что Хосок хотел показать молчанием то, что ничего не закончилось. Разворачиваясь, стараясь идти не быстро в комнату, так, будто ему совершенно всё равно, Юнги закрыл бы на замок за собой дверь, но не мог, так как замка не было, даже щеколды. Сбрасывая с себя полотенце, а затем натягивая домашние штаны и длинную футболку, юноша встряхнул волосами, и капли воды разлетелись в разные стороны. Натягивая на ноги носки, он постарался принять непринуждённую позу, сидя на кровати и глядя в окно, когда открылась дверь и послышались едва уловимые шаги. Юнги вздрогнул, когда рука упала на его плечо, потому что он никак не ожидал увидеть перед лицом материнское. — Ты должна стучать, вдруг я бы переодевался. — не смог не сделать замечание, всё ещё обижаясь. — Да, извини меня, Юнги. В любом случае, теперь ты будешь делить комнату с братом и мне нужно быть осторожнее, ведь он такой уже взрослый… — юноше совершенно не понравилось то, в какое русло переходила беседа. Он был недоволен тем, что его не ставили ни в какое место, в то время пока мама пыталась как-то услужиться перед Хосоком. Человеком, который её ненавидел. — Я зашла, чтобы сказать тебе о том, что с понедельника ты пойдёшь в новое учебное заведение. Завтра мы с отцом сходим и отнесём необходимые документы. — в этот момент в комнату вошёл Хосок, который, как показалось Юнги, был совершенно не заинтересован в их беседе. — Кстати, Хосок тоже обучается там. Юнги было нечего сказать. Он не мог даже выдавить исключительно вежливые слова благодарности. — Мама, Юнни следует знать о том, что это лицей. — мягко сказал старший брат, подходя к Юнги в упор. Младший ребёнок едва сдержал порыв опустить глаза к полу, но в ответ дерзко посмотрел в сторону Хосока. Он не позволит ему дразнить его. — Меня зовут Юнги. Не называй меня так! — он чувствовал, как острое чувство ненависти прожигает старшего брата изнутри, но тот отчего-то держится. Лицемер. — Не обращай на него внимания, Хосок, он сам не свой в последнее время: не учится, только и делает, что сидит у себя в телефоне, не слушается и просто отвратительно себя ведёт. — Ничего страшного, я уверен, что он скоро освоится. Я ему в этом помогу. — это не звучало для Юнги, как нечто спасительное, доброжелательное. В ушах звенела угроза. Юнги не совсем понимал, чем лицей отличается от обычной школы и почему брат решил влезть в их разговор, начиная именно с этого. — Мне не нужна помощь. Я сам могу справиться. — Хосок, не слушай его, пожалуйста. — женские глаза были жалостливы, но не грустны. — он очень замыкается в себе. Это была не правда. Юнги всё ещё хотел найти друзей, но единственное, что он мог получить от Хосока — неприятности. Стоило матери покинуть комнату через несколько минут, как два брата остались наедине друг с другом. Младший ребёнок раскрыл спортивную сумку, доставая оттуда свои вещи и раскладывая их в своей половине шкафа. Понимая то, что видит до ужаса плохо, юноша направился к тумбе, чтобы надеть очки, но замер, когда понял, что их нет на месте. — Г-…Где… — нервно шаря по полкам, Юнги начинал нервничать всё сильнее, потому что без очков он находил себя беззащитным. Он действительно плохо видел. Не обращая внимание на Хосока, который сидел на кровати и читал что-то, Юнги продолжал искать: посмотрел под кроватью, за тумбой, даже сходил ещё раз в ванную комнату и проверил её. Только потом он догадался. — Верни. — выставляя руку вперёд, Юнги уже пожалел об этом, когда холодный взгляд обжёг её. — О чём ты? — поднимая вверх брови и приоткрывая губы, младший брат подтвердил то, насколько же тот был искусным актёром. Только сейчас спектакль ему был не нужен. — Мои очки. Отдай их или я спущусь к родителям и скажу им, что ты вор. — То есть, ты даже не позволяешь существовать мысли о том, что я тут не при чём? — Хосок отложил книгу в сторону, всем своим видом показывая то, что его развлекает поведение младшего брата. Невыносим. — Хватит играть со мной. — снаружи застучал дождь, а затем и вовсе — с новой силой. В комнате темнело. «Я был прав, сравнивая это место с могилой.» — Я бы не назвал это игрой. Юнги было совсем не до смеха. Он плохо видел и чувствовал себя крайне дискомфортно. Ещё он был прямо на ладони перед старшим братом, в то время пока его вовсю разглядывали. Он знал это. Внезапно, Хосок встал и подошёл к шкафу, в который складывал вещи Юнги. Вставая в полный рост прямо возле тринадцатилетнего школьника, старший брат отметил про себя, что Юнги выглядит довольно смешно с таким ростом. Даже не глядя, он достаёт с одной из полок с одеждой долгожданные очки и внимательно вглядывается в младшего брата, который тут же подбежал, желая их схватить. — Ты положил их сюда, следи за своими вещами. — мимолётно вспоминая об этом, брови Юнги взлетели вверх, чувствуя вину перед ним. Закусывая нижнюю губу и поглаживая собственный подбородок, младший брат потянулся за очками, но брат тут же поднял ладонь, не позволяя тому сделать это. Всё-таки, разница в росте была хорошо ощутима. — Хорошо попроси меня, и получишь их. — до этого тёплый голос превратился в сталь. В комнате стало холоднее, и Юнги почувствовал, как мурашки бегают по всему телу. Он понимал, что спорить бесполезно, но упрямо молчал, глядя исподлобья на брата. Чёлка застилала глаза, мешая. Тем не менее, он был статуей, которая не собиралась что-то выпрашивать. Это его вещь, и он заберёт её. Пытаясь накинуться на брата, он лишь раззадорился тем, что не может дотянуться. Наступая с силой на чужие ноги, чтобы тот ослабил хватку, Юнги не подозревал к чему это может привести. Внезапно, очки с толстыми линзами были небрежно отброшены на его кровать, чудом не рассыпавшись на части, а затем юноша почувствовал, как его толкнули в спину, видимо, терпение старшего брата оказалось на исходе. Поваленный лицом вниз на постель, утыкаясь в собственное заправленное одеяло, запах детства которого ударил к ноздри, Юнги скривил лицо, когда руки за спиной были заломлены, и он находился в той позе, из которой невозможно было выбраться. — Ещё хоть раз ты будешь относиться ко мне с таким явным неуважением, я сломаю твои очки, разобью, и заставлю сожрать тебя битое стекло, пока не станешь выблёвывать собственные повреждённые органы. — опасно тихий голос возле уха заставил Юнги замолчать. Он лишь сглатывал слюну и слушал каждое слово старшего брата, который держал его так крепко, отчего вполне вероятно появятся синяки. — Отвечай, понял ты меня или нет. — приказной, властный тон чужого человека, но никак не родного человека. Юнги стало страшно, но он держался, не унижаясь. Он не умолял отпустить его или же прекратить так обращаться с ним. Младший брат распахнул оленьи глаза, сам он выглядел дерзко и смело: — Отпусти. Я понял тебя. — голос не дрогнул.