***
Погода стояла поразительно спокойная. Слишком безмятежный вечер и медленно надвигающаяся ночь для разительно отличающихся действий и событий. Борьба. На улицах вдалеке желтоватым цветом подмигивали фонари, но мальчишка не разделял их дружелюбия. Он не помнил, в какой момент брат приказал сесть ему в автомобиль, а в какой он буквально выдернул из него за рукава, стоило машине остановиться у знакомой калитки. Он не мог следить за тем, как ноги путаются, пачкая подошву в земле, которая попадала внутрь ботинок, загрязняя внутри белоснежные носки. Слишком горячая кровь, которая уже прекратила течь по его лицу и засохла мешала ему сосредоточиться. Она всё пекла, отвлекая, до этого изрядно смазав каплями цвета сангрии кофейный пиджак брата. Первое, на что обратил внимание, когда Юнги влетел в коридор дома, потому что Хосок швырнул его внутрь, так это лаковые, идеально чистые ботинки брата, а затем проследил за тем, с какой осторожностью он повесил широкое и тёплое твидовое пальто. Юнги прекратил вытирать рукой лицо, потому что это было бесполезно — нужно было нормально умыться, однако это далеко не то, что было в его мыслях. Юнги смотрел на брата загнанно, стоял возле лестницы и понимал то, что не успеет убежать. А если убежит, а затем его догонят, то потом всё станет намного хуже, когда, казалось бы, хуже быть уже не может. Будучи уже побитым, он принимает тяжёлое для себя решение — оставаться на месте. В этот момент подросток предпочитает смотреть страху в глаза. Когда Хосок снимает с себя обувь, словно нарочито медленно, Юнги делает то же самое, но быстрее, как будто это было подобием соревнования. Мальчишка чувствовал, как камешек валяется под его ступнёй, но стоял, не шелохнувшись, потому что на инстинктивном уровне знал — если дёрнется, то он не совладает с чувствами и сделает что-нибудь такое, после чего просто не выживет. Безусловно, у него была пара секунд, когда нагнулся брат, чтобы с размаху выбить из того Дьявола рядом лежащим бруском стальной балки, оставшейся от ремонта родителей, но не посмел бы — он не мог разбивать людям головы, Юнги чересчур ценил жизнь, с детства в его сердце запечаталось то, что практически всё можно решить без насилия. Практически всё. Однако в силу своего возраста он всё ещё оставался вспыльчивым и неуступчивым. — Родители два часа назад уехали. Они говорили об этом ещё пару дней назад за обедом, пока ты где-то шлялся. — Хосок подходил ближе, а Юнги пятился назад, смотря тому прямо в глаза. — Какая жалость. Кто же тебя защитит сейчас? Тяжело дыша, Юнги чувствовал, как пульсировало в висках. Дом погрузился в молчание, потому что подростку было больно разговаривать. Он боялся даже потом взглянуть в зеркало, потому что ожидал увидеть там кровяную кашу вместо подбородка и губ. — Я тебя ненавижу. — Юнги прошептал это, когда Хосок стоял вплотную. Они оба продолжали стоять в холодном коридоре, вдыхая запах полусгнившего крыльца. Поджав губы всё той же самоуверенной и знающей ухмылкой, Хосок резко схватил Юнги за шиворот, заставляя мальчишку вздрогнуть от страха. Он знал, что подросток сейчас дышит липкой боязнью, метается, не понимая, что тому предпринять. Но Хосока всё устраивало. Всё шло куда лучше. Сердце Юнги же вырывалось из груди, так оно стучало, а после и вовсе подросток перестал чувствовать, словно оно остановилось. — Любые чувства могут пройти или появиться вновь. — Юнги прикрыл глаза от ужаса, когда брат наклонился ближе. — Но у страха нет предела. Сжав руку брата в своей, Юнги попытался отцепить себя от его мёртвой хватки, ощущая горячее на своих щеках — слёзы. — Ты не сможешь принуждать меня. Я выберусь отсюда, во что бы мне это ни стоило. — голос подростка стал твёрже, а сам он словно вновь поверил сам в себя, совершенно игнорируя сверкающую в уголках глаз влагу. Назад сдавать было поздно. Он знал, что сейчас будет решающий момент: всё или ничего. Ему следовало быть убедительным. К тому же, после сегодняшнего избиения Юнги понимал, что оставаться в этом богом забытом месте, где разлагались поросшие лишайником монументы среди такой же местности, он оставаться не может. Не в силах. — Я уеду отсюда к чёртовой матери, потому что здесь меня ничего не держит. — глядя на то, как скептически на него смотрит Хосок, он хотел бы схватить его за грудки и накричать, но не мог. Он не мог. Знал, что тогда он захлебнётся в лопающихся пузырях крови. Время застыло, как и застыл взгляд Хосока, пронизывающий пелену слёз на испуганных глазах напротив. Старший брат продолжал насмехаться над ним, точно не ставя в серьёз ни единого слова, что произнёс младший брат. Он продолжал руководить ситуацией даже тогда, когда, казалось бы, очередь Юнги ставить условия. И это Юнги пугало — то, что он не может разобраться в чём дело. Чувство непонимания происходящего топило всё внутри него. — Попробуй, Юнни. — Юнги не разделял веселья. Поведение брата с каждой секундой вводило его в панику сильнее прежнего, потому что он по-прежнему не чувствовал, что его жизнь в собственных руках. — Неужели совсем не боишься разочаровать родителей? «К чёрту. ПОШЁЛ К ЧЁРТУ.» — С меня довольно. — Юнги развернулся, потому что Хосок больше не сдерживал его. Он начал подниматься, но едва ли не пропустил ступень, когда ему пришлось с побелевшим от страха лицом развернуться и посмотреть на человека, нет, на социопата, за которым было последнее слово. — Тогда тебе всё-таки придётся уважить свою мать после отъезда. Отправить её в дальний путь. — Хосок смотрел на школьника, скривив губы. Горло пережало чудовищным ужасом, который вцепился в него железными прутьями, выжимая из него оставшиеся чувства. Руки, что касались стены, тут же сжались в кулаки, а сам мальчишка приоткрыл рот, чтобы вымолвить хоть слово, но не мог. «Это то, о чём я думаю? Этого не может быть. Нет. Нет. Нет. Он же не такое чудовище. Нет. Нет. Нет…» — Что ты имеешь в виду, урод?! — слетая через ступени вниз, Юнги набрасывается на брата с кулаками, полностью наплевав на то, что половина его лица уже была измазана в крови. Наплевав на собственные принципы. Юнги сейчас совершенно забыл о боли. Он чувствовал ненависть, обжигающую злость и гиблое неверие в то, что этот человек действительно не шутит. Ощущая прилив сил в своих руках, ему всё же удаётся задеть правую скулу старшего брата, но тут же отлетает к стене, после чего его хватают за шиворот. Стараясь удержаться на ногах, Юнги продолжает кричать что-то невнятное, пытаясь ударить, но раз за разом промахивается, а затем и вовсе затихает, когда падает вперёд ладонями на пол, собирая занозы под кожу. — Кровь сквозь зубы не цеди. А затем в глазах Юнги мерцают синие, красные и чёрные пульсирующие точки, после чего мальчишка сгибается пополам, стоя на коленях, рукой стараясь прикрыть место шибко сильного удара, из-за которого его повело в сторону. Пока Юнги пытался прийти в себя, с опухшими от истерик глазами, взвывая будучи на четвереньках попытался пуститься наутёк, Хосок величественно подошёл сзади, хватая того за шиворот, приподнимая лицом к себе. — Я убью твою мать, если ты посмеешь сбежать отсюда. Я собственными руками вколю ей кое-что, и оно сначала перекроет ей дыхание, а затем вызовет судороги. — пока Хосок говорил ему, чётко произнося каждое слово, он сильно мотал головой в разные стороны, прося того не продолжать. — Он вызовет смерть от паралича дыхательной системы. Это будет крайне неприятная и глупая кончина. Как думаешь? — старший брат не на шутку вышел из себя. Холодный взгляд вглядывался в ещё детские глаза, что сейчас безумно шарили по комнате, в поиске спасения. Мальчишка весь дрожал, роптал и просил о том, чтобы старший брат прекратил эту пытку. Ему было слишком страшно, потому что он не мог и подумать о том, что теперь его действия будут влиять на чужие жизни. — П-пожалуйста, прошу тебя… Н-не делай этого. Она мама. Она наша мама, Хосок! Хосок прислоняет Юнги к стене, сжимая обеими руками его за содрогающиеся плечи, которые стали гореть от чужого прикосновения. Ему было плевать на аргумент Юнги, который он мог растоптать подошвой своих ботинок, словно грязь. Она не была его матерью. Матери не бросают детей с отцом, который до потери сознания избивает ребёнка. — Я даю тебе право выбора. Тебе нужно принять решение. — Хосок смотрел на подростка, что сейчас выглядел ещё младше своего возраста из-за красноты щёк и глаз, полных влаги. — Ты можешь сбежать к родственнице в Сеул. — внятный голос Хосока разбавляют всхлипы и плачь младшего брата. Но он не обращает на это никакого внимания. — Или же ты признаёшь, что отныне мой. Мог ли подумать Юнги два года назад о том, что попадёт в такую ситуацию? Кто мог подумать, что всё перерастёт в то, что в итоге случилось? Это был выбор без него как такового. Юнги отпустили, но ему было сложно удерживать себя на ногах. Он рухнул на деревянную ступень, закрывая лицо руками, растирая солёные слёзы и смешивая их с засохшей кровью, как акварель. Юнги хотелось расцарапать своё лицо, задушить себя собственными руками, но всё, что он мог, так это рыдать навзрыд, подобно годовалому ребёнку. Рыдал так, пока в руках, которыми он робко прикрывал лицо, не появилась дрожь. Мальчишка понятия не имел, сколько времени он так провёл в истерике, прежде, чем он смог вымолвить хоть одно внятное слово. «Я останусь.» — еле слышно, совсем слабо, как котёнок. Тем не менее, молодому человеку этого было достаточно, чтобы присесть возле Юнги и убрать его руки от лица, самому тыльными сторонами ладоней вытирая тому подбородок и щёки. Понемногу, со временем, но Юнги смог успокоиться. Глаза всё ещё поблёскивали при тусклом освещении, но теперь всё происходило в комнате: сам он сидел на застеленной постели, глядя пустым взглядом в пол, очерчивая слезшую с него краску, затем прохаживался по ручкам, валявшимся на столе и чужим рукам, что то и дело мелькали перед глазами. Юнги, чувствуя прикосновения рук к лицу, которые ещё час назад нещадно его истязали, хочет сказать что-то поперёк, но не станет, потому что слишком больно. Изящные ладони влажным полотенцем смывают с него остатки крови, иногда случайно касаясь шипящих ссадин. Вот Юнги видит предплечье, которое останавливается возле ресничек, чтобы влажной тканью смыть разводы на его лбу. «Он бы и вправду убил мать?..» «…А ведь говорил, что сделает так, чтобы я пожалел о своём появлении на свет. И сделал. Сделал так, что я пожалел. Он умеет пользоваться кулаками.» Юнги поднимает взгляд наверх, из-за чего приподнимает подбородок, разглядывая человека напротив: сейчас ему казалось, что брат стал старше. В отличие от Юнги, у Хосока были более острые черты лица, позволяя тому встать наравне со взрослыми: у молодого человека были послушные волосы и привлекательный внешний облик. Хосок, знал Юнги, являлся предметом заинтересованности девушек в лицее, некоторые из которых просили у юноши дать телефон собственного брата. Интересно, почему никто не считал, что это было очень обидно? Юнги не хочет смотреть на брата, но продолжает, а тот, в свою очередь, замечает это и откладывает небольшой таз с водой. На бортик он бросает само полотенце. — Завтра матери скажешь, что к тебе пристали на улице, а я — что оказался в нужное время рядом. — этим Хосок хотел закрыть вопрос о разбитых губах брата и небольшой ссадиной на своей же скуле. Он был уверен, что завтра она примет малиновый оттенок. А кровоподтёки брата посинеют. Разумеется, что масштаб насилия совершенно различим, потому что то, с какой силой ударил Юнги и Хосок, соотносить было нельзя. Поэтому вопросов завтра будет больше именно к младшему ребёнку, как бы тот не старался увиливать от напора матери. — Тебе хоть немного жаль меня? — такого взгляда, пожалуй, Хосок у младшего брата ещё не видел. Он был слишком растерянный, несмелый и в тоже время осторожный. Юнги выглядел как маленький брошенный ребёнок на дороге по пути в другой город. Подросток был потерянным. Выглядел так. Хосок не смотрел сейчас на Юнги угрожающе. Напротив, глаза его источали спокойствие и теплоту. Не было того пытливого взгляда или же укоризненного. К сожалению, в выражении Хосока не было и раскаяния. — О тебе никогда не заботились так, как это делал я. Когда ты был мал, я следил за тем, чтобы ты поел. Я укладывал тебя спать, и это были мои руки, которые укачивали тебя, когда ты ночами не мог заснуть из-за кошмаров. Это я застал твои первые шаги. Мне приходилось мыть тебя, пока родители пытались разобраться с тем, кто из них больше ненавидит другого. — Хосок встал, глядя на Юнги сверху вниз. — Не смей говорить о жалости. Знай своё место.***
Когда наступила середина зимы, Юнги совсем не хотел вспоминать о том, в каком ужасе была мать, да и отец, когда увидели его с практически разбитым лицом. Мальчишка ясно помнил резвый голос матери и то, как она полезла его обнимать, помнил, что от неё пахло эвкалиптом и домашней пылью. Отец ничего не говорил, лишь на время перестал угнетать сына по поводу учёбы, делая вид, словно тот наконец-то повысил свой результат. Юнги ровно также не хочет вспоминать и тот решающий момент, когда они с Чимином посмотрели друг на друга после той самой вечеринки и прошли мимо, словно не знали друг друга. Этого он совсем не понимал. Нужно быть мужчиной и признать то, что натворил! Но тот предпочёл сделать вид, словно Юнги ему чужд и не знаком. Быть может, Юнги бы и смог замять эту ситуацию где-нибудь у себя в голове, наплевать на гордость, если Чимин хотя бы сделал попытку оправдаться. Но самое обидное, пожалуй, было то, что Дауль поступила практически точно также — внимания от неё было не больше, чем в самом начале их знакомства. Теперь Юнги знал — носить стельки на три сантиметра в толщину больше не имело смысла, потому что он никогда не сможет поцеловать или коснуться Каыль. Он просто-напросто даже подойти к ней не посмеет, потому что потерял всё, что обрёл за последние полгода. Дружбой больше заручиться было не с кем, разве что гляделки на уроках с Дауль означали нечто большее, чем сухое игнорирование происходящего. Ему было всего пятнадцать лет, и он, чёрт возьми, тоже хотел иметь близкий круг общения, гулять после школы и наслаждаться беззаботными днями. Он тоже мог чего-то стесняться в себе, например, очков или разреза глаз, роста, что действительно было его комплексом, о котором он рассказал только бывшему лучшему другу. Тем не менее, было то, что Юнги теперь никогда не простит Чимину и не станет его близким человеком вновь. Примерно через неделю после произошедшей с ним ситуации, когда лицо Юнги было похоже всё ещё на сочащуюся мякоть арбуза, мальчишка слышал, что они говорили. Под «они» он подразумевал лицей, одноклассников, параллель и даже тех, кто был помладше. Он слышал, а те, кто болтал, разнося лживые слухи повсюду, даже не пытались понизить голос или хотя бы перейти на шёпот, хотя предметом обсуждения был никто иной как он. «А ты слышал, что Чимин вмазал Юнги после того, как тот признался тому в своей ориентации?..» «…Представляете, а Юнги то, оказывается, педик!..» «…Ну по нему и видно было: всегда зашуганный, какой-то отстранённый. Я так и думал, что он по мальчишкам…» Это было повсюду. Это окружало его во всех кабинетах, в каких бы он ни находился. И пусть теперь эта новость уже улеглась, приелась своим обсуждением, все теперь уверены в том, что Юнги совсем не такой, каким он считает себя. И мальчик очень сильно переживал, настолько, отчего падал лицом в подушку и топил в ней крики, но не смел давать волю слезам, потому что это то, что он сможет пережить. Было ещё что-то, отчего ему стало в какой-то момент совсем дурно. Здоровье бабушки из Сеула в последнее время совсем подводило, и несмотря на то, что она сама была врачом, справиться самой уже было невозможно. Поэтому когда в очередной раз Юнги пришел из лицея обессиленный, он принял решение навестить её на каникулах. Как бы иронично не звучало, но с родителями оказалось договориться проще, чем с Хосоком, а оно и ясно: родители требовали только хорошую успеваемость, брат же — всё, что только мог дать Юнги. Он уже и сам не верил в то, что его отпустят, но Хосок всё же позволил ему съездить к родственнице под предлогом отчётов каждый день. — Привет. — вновь телефонный разговор, который ему совершенно не хотелось поддерживать. — Через шесть дней я вернусь. — Ты вернёшься завтра. Я не позволял тебе оставаться там так долго. — босой, с засученными штанами Юнги слушал то, что говорил ему Хосок. У подростка по спине пробежали мурашки. Он злился. Снаружи облака освободили солнце, и в комнатку под резким уклоном пролился яркий свет, пробиваясь через розоватый тюль. — Хосок, но для этого мне нужно предупредить бабушку… А ещё купить билеты на автобус. — Я купил их. Проверь электронную почту. — Хосок говорил, уверенный в том, что иначе быть просто не может — завтра в обед Юнги будет уже дома. — У меня абсолютно нет никаких радостей в жизни… Абсолютно! — Юнги насупился, пальцем размазывая по комоду кремовые румяна бабушки. Юнги нахмурился. Между бровей появилась морщинка. Он обвёл взглядом комнату и наткнулся на все те же старые вещи с родным запахом ушедшего времени. — А жизнь должна приносить счастье? — Хосок звучал почти искренне. — Будь благодарен за то, что ты вообще смог увидеть без пяти минут умершую старуху. Юнги не выдержал и сбросил трубку. Все это действовало ему на нервы. Ночь пролетела быстро, а поездка на автобусе тянулась настолько долго, точно автобус горел в огне. И Юнги горел. Всё ещё обдумывая вчерашний разговор, он не знал что чувствовать — гордость от брошенного телефонного диалога или же отвращение к себе за слабость. Тем не менее, что-то внутри мальчишки скрежетало, он переживал, но не понимал, с чем это может быть связано. Не знал, как Хосок поведёт себя спустя время и, главное, что самому делать тоже не имел понятия. Выходя из автобуса, он едва не споткнулся пытаясь спуститься из общественного транспорта, потому что подъем оказался слишком крутой. Дыхание задержалось, когда нога запнулась об другую, и он полетел вперёд. Встречая преграду, которая помогла ему не соприкоснуться с заснеженным асфальтом, он почувствовал запах ели и поднял голову выше. Сумка валялась в ногах Хосока, а сам подросток сейчас находился в кольце его рук, до этого уткнувшись носом куда-то чуть ниже ключицы. Несмотря на неуклюжесть мальчишки, Хосок поправил шапочку на голове брата, обхватывая холодными ладонями его щёки. Хосок оставался бесстрастным, но его выдавали глаза, в которых горело удовольствие. — Ты пришел меня встретить…? Старший брат раскрыл свои руки, ослабляя хватку, а сам Юнги отстранился, хоть и стояли они все ещё очень близко. Лоб Юнги почти соприкасался с верхней одеждой молодого человека. Носы вдыхали один и тот же воздух. В ответ на столь глупый вопрос, на лице Хосока расплылась насмешка. Он молча поднял сумку и холодной рукой обхватил теплую, переплетая их пальцы между собой. Жест обыденный, свободный, но для Юнги это было как громом среди ясного неба. Внезапно, Юнги задерживает дыхание, когда Хосок подносит их скреплённые ладони и слегка касается губами. Юнги в миг зардевается, он до сумасшествия смущается, а после пытается отдернуть ее, но Хосок лишь продолжает смотреть ему в глаза, удерживая того рядом. «Черт. Черт, черт, черт! Он постоянно заставляет меня нервничать! Я не знаю, куда себя деть…» — Я не хочу, чтобы ты делал подобные вещи. — шаг за шагом. Хосок кажется беспристрастным, когда слушает младшего брата. — Совсем недавно ты избил меня, и я надеюсь, что ты не думаешь, словно я это забуду. — Дело в том, Юнги, что мне, напротив, не нужно, чтобы ты это забывал. Расширив глаза, подросток все-таки выдергивает руку, обходя вперёд со злости, и не видит, как в глазах у молодого человека темнеет. Неизвестно, что во мгле можно было найти. — Ты чертов… — сдержаться было нереально, что бы не продолжить. Он почти сказал, но замолчал, уткнувшись в куртку и глядя на дорогу, по которой шёл. — Так-то лучше. — ладонь Юнги вновь обхватывают, и оставшийся путь они идут абсолютно молча, взявшись за руки.