Запрещающие знаки

Перед Наташкиным отъездом в лагерь легли пораньше. Так что когда в комнату заглянул Матвей Горохов, сын тети Гали с дядей Гришей, были уже в постели, и Наташка укрывшись за простыней - летом под одеялом жарко - даже запустила в него подушкой. Но он все равно еще поскребся под дверью, чтобы она вышла. Ничего важного у него, конечно, не было, по всему понятно - попрощаться хочет, и Женька отправила сестру в коридор разговоры разговаривать. Они с Матвеем, считай что выросли вместе, хотя он помладше ее года на два будет - ерунда, но Наташка считает его мальчишкой, а из себя воображает вовсю "взрослую барышню", как мама иногда выражается, поэтому, натягивая халат, ворчит для вида. Аделаида уехала на практику уже довольно давно, но Женя никак не может перестать думать об этом. До ее отъезда они виделись всего несколько раз. Женька была в университете, когда Аделаида засиживалась допоздна - готовила какие-то наглядные схемы и плакаты на огромных ватманских листах, а потом они снова почему-то долго гуляли в сумерках. И еще ходили вдвоем в "Буревестник", магазин туристического снаряжения и спортивного инвентаря, чтобы купить ей кеды для похода. А потом Женька проводила ее на поезд. На перроне перед самой посадкой Аделаида порывисто обняла ее, как-то отчаянно быстро, вдруг поцеловала в щеку и ушла, не оборачиваясь. Наверное, волновалась перед поездкой, для нее шорские деревни (без кофе, ресторанов, такси и горкомовских мальчиков, почему-то довольно зло иной раз добавляла про себя Женька, хотя у нее не было никакого повода злиться), затерянные в глухой тайге, очевидно были внове. Впрочем на практику она ехала с небольшой группой других студентов, всего человек пять, и среди них оказался уже знакомый Женьке Стас, шахматист в очках, который приветливо поздоровался с ней, и про которого Ада сказала, что он их научный руководитель. По крайней мере, самой Женьке от этого становилось как-то спокойнее. - Жень, а Жень, ты спишь? - это Наташка вернулась в комнату и полезла под простыню. - Мм. - Жень, а Мотька говорит в будущем году - Спартакиада в Москве. - Значит в будущем году - Спартакиада в Москве. - Жень, ты если сейчас в команду вернешься, можешь ведь поехать. - Давай уж как-нибудь сама. До будущего года время есть. - Ну ты же КМС. - Так и тебе никто не мешает. Хоть сразу в мастера. Работай больше, тренируйся. Наташка обиженно засопела, но минут через пять не выдержала: - А правда, что ты на картошку с Михаилом Андреевичем едешь? - Мм. - И тебе не стыдно было человека просить?! Подумаешь, плавать научила! Что он теперь всегда будет за тобой ходить, как на веревочке привязанный?! - Знаешь, Наталья, нехорошо так говорить о человеке, что еще за привязанный? И не просила я, он сам предложил помочь. Наташка опять помолчала, и Женька уже успела обрадоваться, как она опять: - Жень, а ты что ему нравишься? А почему? На это Женька не ответила, притворилась, что спит. Только Наташку ведь на мякине не проведешь. Она подвинулась поближе и поворошила рукой в короткой Женькиной стрижке: - Жень, а ты почему волосы не отрастишь? - Этот невинный вопрос отчего-то подействовал на Женю совсем неожиданным образом. Когда они ходили в "Буревестник", в торговом зале Аделаида потрогала ее стриженный затылок, перебирая пряди. Народу в магазине было очень много, и когда они отстояли очередь, чтобы попросить на примерку нужный размер, присесть оказалось негде. Аделаида вынула обувь из коробки и нерешительно держала в руках - видно было, как ей неловко наклоняться в такой толчее. Женька тогда прислонилась спиной к цементной колонне в зале и хлопнула себя по бедру: - Ногу ставь сюда. Стой, держись, зашнурую, - скомандовала она уверенно, не замечая, что говорит ей "ты". Аделаида положила руки ей на плечи, и молча стояла, балансируя на своей туфельке, пока Женька ее переобувала и затягивала шнурки. - Удобно? - Да, - негромко сказала она, глядя прямо в глаза, когда Женька выпрямилась. - Давай вторую, - Женька даже смутилась, потому что выходило, будто это она спрашивает, удобно ли Аде стоять вот так вот вдвоем совсем близко. Снова склонившись, Женя опять занялась шнурками и почувствовала, как, соскользнув с плеча, чужая ладонь гладит шею, затылок, зарываясь пальцами в волосы. От каждого прикосновения волнами разбегались мурашки, как круги по воде, но это было приятно, безумно приятно, так приятно, что не хотелось, чтобы это заканчивалось. - Я всегда хотела обрезать волосы, но так и не решилась коротко. - Зачем же вам? Мне просто возиться лень, - возразила Женька и выпрямилась, выпустив ее обутую ножку, и пытаясь не думать о том, какие тонкие у нее щиколотки, икры податливые - совсем мускулатуры нет. Как принцесса. - А только что говорили мне "ты". - Извините, я как-то забылась, привыкла - сестру по магазинам водить, если надо... - Мне понравилось... А Наташка не спит - все свое гнет: - Все длинные носят. А ты почему не отращиваешь? - Потому что не хочу! - Наконец, неутихающая нервная дрожь заставила ее выскочить из постели, как на пружинах. Женька быстро оделась и вылетела во двор. Странное незнакомое чувство, которому и имени-то не подобрать, но никак нельзя игнорировать, и нечем утешить, сродни разве сосущему голоду, гнало ее сквозь летний вечер. Пока Женька не обнаружила себя в парке возле профессорского дома и с некоторым удивлением, отвращением даже, прислушиваясь к своему бестолковому, необъяснимому внутреннему кипению, замедлила шаги. Спросила у кого-то из прохожих сигарету и впервые за шесть, кажется, лет выкурила ее, сидя на скамейке, напротив чертовой Физкультурницы (беседку обошла стороной - туда вовсе не стоило). Легче не стало. Она с раздражением подумала, что, наверное, совсем разучилась спать по ночам. Из автомата позвонила в общежитие Мише, и, пока кто-то ходил за ним, долго слушала в трубке, как на заднем плане ругается дежурная на "всякое фулиганьё". Фулиганьё, которое в полном составе занималось охраной правопорядка, потому что общежитие было ведомственное, с удовольствием ржало в ответ. Было уже почти десять часов, когда они встретились у реки, и немного поплавали, а потом поехали на трамвае на вокзал через весь город, потому что было уже совсем поздно и очень хотелось есть, а все вокруг, разумеется, было давно закрыто. На полпути они, правда, сошли, чтобы отправить в участок нетрезвого дебошира, который отказывался платить за проезд, хамил и довел кондукторшу буквально да слез. На обратном пути Миша показал ей простой и эффектный болевой прием - вроде и повернула и нажала-то совсем чуть-чуть, а противника напрочь обезоружила. Потом они все-таки ели остывшие пирожки с картошкой в привокзальном буфете, и Женька все извинялась, хоть и хохотала до слез, потому что сейчас же на нем этот прием и опробовала, но не рассчитала, конечно, и вышло не понарошку, как он аккуратно показывал, а прямо по-настоящему. Домой она вернулась около двух, совсем вымотанная, но взвинченная по-прежнему туго, и спать все равно не могла. Наконец, утрясли на заводе с машинами, чтобы людей в совхоз вывезти. Рано утром на предзаводскую площадь, где уже толпились люди с увязанным и обмотанным ветошью сельхозинструментом, подали несколько ЗиСов. Тоха, отделившись от четырех своих братьев (кроме двух младших, уже все заводские) и отца с матерью, подошел поздороваться с Михаилом. Кое-как разместились, уложив тяпки в проходе неустойчивой горкой. Некоторые были с детьми - что ж делать, если оставить не с кем - детей сажали на колени; Роговы пришли с собакой - здоровенной веселой колли - она тоже недоверчиво влезла хозяевам на руки, но быстро освоилась и всю дорогу улыбалась, высунув розовый длинный язык. Салон в пути как всегда быстро нагрелся, душно запахло бензином. В раскрытые форточки рвался ветер, трепал пыльные занавески. - Если хочешь, - предложил Миша, - поспи у меня на плече, пока едем. - Нет, ничего, - Женька смотрела в окно. В "Искре" разбрелись в разные стороны вдоль поля, где вовсю зеленела заросшая картофельная ботва, в поисках делянки, размеченной деревянными планками. - Жень, это кто ж такой? - спросила соседка по полосе, тетка Дарья, лаборантка с завода, когда Женька отыскала свою фамилию на разметке и помахала ему рукой. - Мой хороший знакомый. - А, ну, раз знакомый, оно, конечно. Вдвоем они справились на удивление быстро, хотя и перекусить еще до полудня успели и даже соседям немного помогли. Хорошенько умылись с мылом, поливая друг другу на руки, Женька смочила краешек полотенца, чтобы оттереть ему ухо - не заметил как извозился за работой. Немного побродили в ближайшем леске, поели земляники, полежали в теньке на траве. Между рядами взрыхленной картошки, вздымая пыль, носились неугомонные ребятишки, и счастливая колли Максютка, гоняясь за ними, захлебывалась восторженным лаем. На обратном пути Женька все-таки заснула, уронив голову ему на плечо, и проснулась только, когда подъехали к проходной, и Миша осторожно сжал ее руку. Отнесли увязанные тяпки в гараж. Избавившись от этого груза, Женя с удовольствием потянулась. Со двора било чуть подрастерявшее за день пыла солнце, оглушительно громко вскрикивали воробьи, пыль летала и искрилась в солнечных лучах - хороший день был. - Ну что, пойдем к нам. Мама нас покормит. Заслужил, - Женька улыбнулась и благодарно хлопнула его по плечу. - Спасибо, сегодня не могу, у меня есть еще дела на вечер. - Ладно, заходи в любой другой день. Мама будет очень рада. - А ты? - Ну, конечно. И в этот момент он вдруг наклонился и чмокнул ее в щеку. Женька отпрянула и, не задумываясь - рука сама взметнулась - залепила звонкую оплеуху по гладко выбритой щеке. И тут же сама испугалась: - Ой! - прикрыла рот той самой горящей ладонью. - Я... - Прости. Я должен был прежде спросить. Можно мне поцеловать тебя, Женя? - Ну... ладно... - она пожала плечами, скованная какой-то непреодолимой неловкостью от того, что сейчас случилось и на всякий случай сжала ладонь в кулак и спрятала в кармане, чтобы слова не замахнуться. Она с трудом проглотила глупый вопрос: "Зачем это?" - и возмущенное свое, - "С ума сошел?!" - потому что уже выразила все это одним злым бездумным жестом и чувствовала себя несколько виноватой. Поэтому молча подождала, пока Миша коснулся губами ее щеки. Улыбнулся. Пожал руку, сказал, что зайдет обязательно и вышел. Спустя некоторое время Женька получила телеграмму от Аделаиды с просьбой встретить ее на вокзале. Поезд приходил поздно, и Женька даже подменилась специально, чтобы быть там, взяла выходной. Пока Наташка в лагере, если Женя работала в ночь, с мамой обычно оставалась тетя Галя. В этот раз она не решилась просить ее вскакивать посреди ночи, за полчаса обернется туда и обратно, но все-таки беспокоилась. Может, поэтому приезд Аделаиды сам по себе нисколько не взволновал ее, по крайней мере, об этом переживать было некогда. На вокзале Женька сразу нырнула в прохладную чернильную тьму перрона. Отчего-то было здесь так легко, свежо и спокойно, будто нырнув, достанешь до самого дня и замрешь на минуту. Громкоговоритель сонно пробубнил что-то, в глубине, под текучей толщей ночной темноты не разобрать, из зала ожидания стайкой выплыли немногочисленные встречающие, рассыпались, мелкой рыбешкой на отмели. Засветились, замерцали вдали огни электровоза, будто случайные блики с поверхности. Выровнялись, приблизились понемногу, поезд, неторопливый, почти бесшумный, влекомый течением ночи, подкатил к перрону почти без опазданий. Отсчитав третий вагон, как было указано в телеграмме, Женька остановилась напротив двери. Из вагона выглянула сонная проводница, подвинулась, у нее из-за спины выскочил парень и стал торопливо выкидывать на асфальт из прохода какие-то рюкзаки, сразу три штуки, и перетянутые ремнями свертки из одеял - стоянка поезда всего четыре минуты, проходящий. Аделаиды не было, и Женька огляделась по сторонам, начиная не то волноваться, не то злиться, одним словом, в себе запутываться. Наконец, Ада показалась в проходе, неторопливо спустилась на перрон и что-то, миленько улыбаясь, сказала тому парню, который таскал вещи. Даже в темноте было видно, как он покраснел от восторга, и Женька сразу почувствовала к нему глухую неприязнь. К счастью, опять что-то прохрипел громкоговоритель, проводница с флажком вскочила на подножку, и крикнула, чтобы этот сердцеед заканчивал выписывать реверансы, а не то поезд уйдет без него, так что ему пришлось закругляться с прощаниями и лезть в свой вагон обратно. - Это что, все ваше? - угрюмо спросила Женька издалека, кивая на кучу барахла на перроне. - Милая Женя, я по вам ужасно скучала. И по вашей практичности тоже. Мне страшно ее не хватает. - А где остальные? - О, это целая история, но довольно банальная. Наш автобус сломался, попутки не нашлось, а денег осталось совсем мало. Решили не ждать перевода от университета, идти пешком налегке, а со мной от ближайшей станции отправили вещи - вы знаете, я неважный ходок. Когда Женька молча принялась собирать рюкзаки, Ада огляделась: - Может, носильщика? Тут очень много. - Ночь ведь. Я сама. - Так и рук не хватит, - вздохнула Аделаида, подбирая оставшиеся свертки. Но когда они вошли в здание вокзала, почти у самого выхода, где сгрудились высокие столики привокзального буфета, она вдруг остановилась. - В вагоне было так душно. Подождите, я хочу умыться. - И Женьке пришлось нехотя, спустить свои рюкзаки на пол, стоять с ними все-таки было тяжеловато. Впрочем вернулась Ада уже через минуту. - Можете себе представить, туалет закрыт! Возьмите мне в буфете воды. Женька послушно принесла ей бутылку, хотя сейчас ей хотелось поскорее вернуться домой. Аделаида распустила волосы и встряхнула их пальцами, снова небрежно комкая в узел, потом расстегнула спортивную куртку, из-под которой проклюнулись сразу ключицы и светлая маечка. Смочила платок минеральной водой и приложила к лицу. Вздохнула: - Здесь нет зеркала. Я только размазываю пыль, - и тут протянула платок Женьке, - Вы мне не поможете? И Женя взяла его. И впервые дотронулась до ее лица. Провела по скуле, почти неосознанно погладила щеку, следуя линии подбородка, коснулась изогнутых губ. Аделаида закрыла глаза, запрокинула голову, слегка направляя ее ладонь вниз, вниз, туда, где под нежной кожей вздрагивали ключицы. - Как хорошо, - едва слышный стон с полуоткрытых губ. Как кошка ластится к руке. Женька подумала, что забыла совсем, какая она красивая, и как рядом с ней путаются мысли, и ничего не выходит, как нужно - и как все это нелепо. А ведь на вокзале действительно - страшная духота, дышать нечем. Женька облизнула пересохшие губы и вдруг почувствовала этот ее пронзительный взгляд из-под ресниц и словно проснулась. По крайней мере, кроме головокружительной близости Аделаиды, ей снова сделался очевидным пустой привокзальный буфет, поздняя ночь, брошенные у ног сумки, и мама, оставшаяся совершенно одна в комнате. Ада отвела взгляд и, накрыв ее руку своей, забрала платок обратно. - Идемте. Уже так поздно. Я мешаю вам отдыхать. Пока Женька запихивала все эти рюкзаки и скатки в багажник, Аделаида стояла, устало прислонившись к машине, и запрокинув голову, смотрела в небо. Свет фонарей очерчивал ее красивый профиль, изогнутую шею и льнул к груди, исчезая где-то под курткой. - Такая ночь и совсем не видны звезды... - сказала она, когда Женька подошла, чтобы открыть ей дверцу. - Знаете, в полной темноте, оказывается может быть красиво. Когда подъезжали к профессорскому дому, Ада повернулась к ней и сказала: - Спасибо вам, Женя. Вы меня всегда выручаете. Окажете мне еще одну услугу? Мне нужно забрать кое-какие вещи с отцовской дачи, это примерно в двадцати километрах от города. У вас найдется свободный день для меня?